Манекен

Власть её была так велика, что даже Луис чувствовал влияние жены вокруг себя, видя что кабинеты меняются, а он все остается на своем месте. Страх перед жизненною борьбою заставил его примириться с этим положением, в котором он чуял скрытую руку Энрикеты. Будучи одиноким и обреченным на труд для добывания средств к жизни, он чувствовал тем не менее стыд жалкого, несчастного человека, единственная заслуга которого состоит в том, что он супруг красивой жены. Смелости и энергии у него хватало только на то, чтобы удирать от жены, когда та встречалась ему случайно, дерзко сияя своим бесстыдством и преследуя его изумленным взглядом, в котором исчезала гордость красавицы.

Однажды к нему явился старый и робкий на вид священник, тот самый, что сидел теперь рядом с ним в экипаже. Это был исповедник его жены. Её выбор был очень удачен: священник был добродушным и недалеким господином. Когда он сказал, кто его послал, Луис не сдержался. – Эта… и у него вырвалось крупное ругательство. Но славный старичок был невозмутим и, словно боясь забыть выученную наизусть речь, если не произнесет ее сейчас же, заговорил о кающейся Магдалине и о Господе Боге, который простил ей, как ни тяжелы были её прегрешения; затем батюшка перешел к простому и естественному стилю и рассказал о перевороте, происшедшем в Энрикете. Она была больна и почти не выходила из своего особняка. Внутренняя болезнь поедала ее – рак, из за которого приходилось постоянно делать впрыскивание морфия, чтобы она не теряла сознания и не кричала от жестокой боли. Несчастие заставило ее обратиться к Богу; она раскаялась в прошлом и хотела повидать мужа…

А он – трус – запрыгал от удовольствия, услышав это; слабый человек был в восторге, что судьба отомстила за него. Рак!.. Проклятый орган гнил внутри неё, убивая ее еще при жизни. Что же, она по-прежнему красива, неправда ли? Какая приятная месть! Нет, он не пойдет к ней. Напрасно приводил батюшка доводы в её оправдание. Он мог являться, сколько угодно, и рассказывать об Энрикете; это доставляло Луису большое удовольствие. Теперь он понимал, почему люди так скверны.

С тех пор священник стал навещать Луиса почти каждый вечер и рассказывать об Энрикете, покуривая сигары, а иногда они выходили вдвоем гулять в окрестностях Мадрида, как старые друзья.

Болезнь быстро прогрессировала. Энрикета была уверена в том, что умирает, и желала повидать мужа, чтобы вымолить у него прощение, прося об этом тоном капризной и больной девочки, которая требует игрушку. Даже тот человек, сильный покровитель, покорный, несмотря на свое всемогущество, умолял священника, чтобы он привез в особняк мужа Энрикеты. Добрый старик с жаром говорил о трогательном раскаянии сеньоры, признавая, впрочем, что проклятая роскошь, погубившая уже немало людей, продолжала еще властвовать над нею. Болезнь приковывала ее к дому; но в минуты спокойствия, когда гадкие боли не доводили ее до безумия, она просматривала каталоги и модные журналы из Парижа, отправляла туда заказы своим поставщикам, и редкая неделя проходила без того, чтобы не присылали ей картонок с последними новостями – платьями, шляпами и драгоценностями; Энрикета рассматривала и вертела их в руках в запертой спальне, и после этого вещи попадали куда-нибудь в угол или засовывались навсегда в шкаф, как ненужные игрушки. За все эти капризы платил тот, другой, желавший только видеть улыбку на устах Энрикеты.