Ох, уж эти женщины! Пять попыток познать женщину изнутри

– А как насчет прогуляться? – Кошкин, наконец, отвалился от стола, – ножками – чтобы можно было на людей поглядеть, да себя показать.

– Себя показать, это мы всегда готовы, – оживилась царевна, – только с одним условием…

– Каким? – Кошкин был рад, что вольный пересказ «Илиады» закончился в нужном для него месте.

– Теперь твоя очередь рассказывать – о своем мире. О чудесах будущего, о том, как ты попал сюда (руки опять огладили бедра), и о…

– Ага, – проворчал немного растерявшийся историк, – сейчас ты потребуешь, чтобы я о современной моде рассказал, о том, какие шмотки носят в столице?

– Шмотки! – это слово прозвучало внутри женского тела так восторженно и мечтательно, что Николаич вдруг почувствовал, как стало тепло и влажно там, где никогда не было, и не могло быть простатита, – про шмотки в первую очередь!

 
Ризу златыми застежками выше грудей застегнула.
Стан опоясала поясом, тьмою бахром окруженным.
В уши – прекрасные серьги с тройными подвесями вдела
Легким покровом главу осенила…
 

Увы, тут ее ждал капитальный облом; Виктор Николаевич поспешно загнал в свою половину души, в самый тайный ее уголок, видение громадных клипс и бус Валентины Степановны, изготовленных китайскими умельцами из пластмассового янтаря. Единственно, чем мог порадовать учитель истории средней школы Геленджика, так это картинками с рекламой эксклюзивных моделей одежды и обуви, которые очень часто мелькали на экране компьютера, мешая процессу погружения в историю. Слишком часто, по мнению самого Кошкина, и очень редко – по словам Кассандры, которая с каждым шагом убеждалась в том, что в ее тело проник отнюдь не мужчина женской мечты.

– Это ты еще с моей Валентиной не познакомилась, – мрачно подумал Кошкин.

Он тут же воспрянул духом, даже засмеялся – вспомнил слова супруги о том, что она готова терпеть скорее его знакомства с девицами, чем надоевшие исторические изыскания мужа. Вспомнил и про прическу, за которую она обещала оттаскать гипотетическую соперницу. Рука, повинуясь его неосознанной мысли, поправила роскошные локоны Кассандры; так же невольно он изобразил на губах улыбку, вызвав восторженный стон у мужика в тоге, которого не успели оттеснить в сторону стражники.

Да, прогулка тет-а-тет с блистательной пророчицей не получилась; тело, вмещавшее сейчас сразу две личности, стража окружила еще до того, как Кассандра вышла из собственного дворца. Но даже так Кошкину было безумно интересно – потрогать собственными руками кусочек истории; найти в ней подтверждение известным фактам…

– А лучше – опровержение, – помечтал он, – чтобы я смог сделать свое открытие, когда вернусь домой.

Между тем, возвращаться пока было не с чем – не с перечислением же архитектурных памятников и жилищ древней Трои; не со списком греческих кораблей, которые Кошкин увидел, остановившись во главе десятка охранников на крепостной стене. Стан древнегреческого войска; точнее станы – их было много, и они не образовывали сплошного кольца осады – тоже не вызвали у историка ничего, кроме легкого всплеска заинтересованности. Увы, с высокой крепостной стены он не мог распознать никого из известных исторических личностей – ни Агамемнона, ни Одиссея, ни…

– Да если б и узнал, что бы я сейчас сделал? Голую задницу показал? Так они только рады были бы, – он огладил нежные ягодицы сразу двумя руками, вызвав нестройное шевеление в рядах стражников, и круто повернулся.

– Все, – заявил он устами царевны, – насмотрелся. Веди меня в какое-нибудь присутственное место.

Эти слова предназначались для Кассандры, но принял их на собственный счет начальник охраны, который – как уже знал Кошкин – успел побывать в постели царевны, и не один раз.

– Слушаю, моя богиня, – гаркнул он, хлопнул ладонью по щиту, – а в какое? В то самое?

Трилиний – так звали командира – помедлил, а потом все-таки позволил себе подмигнуть; так, чтобы не видели стражники, замершие столбами за его стеной. Кассандра жарко зашептала: «Соглашайся, не пожалеешь!».

И Виктор Николаевич не устоял – в чужом теле он был готов на любые безумства. Ну, почти на любые. Процессию теперь возглавлял Трилиний. Кошкин, еще недавно предполагавший, что не сможет оторвать глаз от живой истории, которая вполне буднично проистекала вокруг, с изумлением понял, что ему совсем неинтересны проблемы медленно бредущего по улице босяка, и женщины, которая тащила огромный узел за плечами, и воинов, то и дело замирающих при виде кортежа царевны… Теперь его тоже чуть трясло от возбуждения, от предчувствия чего-то такого, что умело скрывала Кассандра.

Последнему обстоятельству Николаич был только рад – значит, и ему удалось скрыть некоторые мысли.

– В первую очередь не те, про Илиаду, – торопливо думал он, опять закрывшись в мыслях какой-то непроницаемой перегородкой, – в конце концов, Кассандра должна пережить гибель Трои. Ну, подумаешь – попользуется твоим… нашим общим телом один из Аяксов в храме Афины. Расслабишься, да еще и наслаждение получишь. А вот о том, кем, а точнее, каким я был в своем мире, какое место в нем занимал… Об этом я не расскажу никому – иначе сюда меня больше ни за что не пустят…

– Стоп! – остановил он себя в мыслях, – так это и мной попользуется эллин-победитель?! Не хочу!!!

«Сюда», как оказалось – это в огромный дворец разврата, который оглушил и Кошкина, и… нет! – Кассандра на этот неумолкаемый гул возбужденных голосов, каких-то пронзительных криков за полупрозрачными занавесками лишь возбужденно пискнула, и ринулась в… Кто бы ей дал?! Кошкин – чего греха таить – и сам был готов окунуться в пучину сладострастия, но не в женском же теле! Он представил, себе, как уже сейчас, не дожидаясь падения Илиона, вон тот громадный негр, только что звонко шлепнувший белокожую миниатюрную красотку по голой попке, наваливается на него, раздвигает мощной коленкой тщетно сводимые коленки и…

Внутри провокационно хихикнула Кассандра: «Что, понравился племянник Мемнона, эфиопского царя, убиенного Ахиллом?».

– Откуда тут эфиопы? – задал вопрос собственной памяти Виктор Николаевич; раньше ответила царевна:

– Спешили на помощь Трое… А может, наоборот – хотели присоединиться к победителям, пограбить развалины славного Илиона, добраться до его сокровищницы.

Тут женские руки непроизвольно поправили огромный и тяжелый (килограмма два – не меньше) медальон, знак принадлежности к царскому семейству, которому прежде всего и кланялись троянцы. Изображение лика какого-то из олимпийских богов на нем выгодно подчеркивали многочисленные каменья, цену которым в собственном мире Николаич даже страшился себе представить.

– В-общем, – закончила Кассандра, – что-то Мемнон не поделил с Ахиллом; может, на ногу наступил, или плюнул не в ту сторону. За что и поплатился. А племянничек – вон, развлекается.

Судя по тому, что имени «племянничка» Кассандра не удосужилась назвать, более близкого знакомства с ним она еще не завела, что Кошкина весьма порадовало. Хотя, что ему было до чужого тела?!

– Не чужого! – строго поправил себя Виктор Николаевич, – оно мне теперь не чужое. И пока я в нем, ни один мужик не посмеет сунуть в меня свой…

Этот смелый прогноз Кассандра перебила горестным вздохом:

– Вот так и рождаются дурацкие легенды! И зачем мы тогда пришли сюда? Пророчить?!!

– А что? – воодушевился вдруг Николаич, – сейчас мы им напророчим!

Он не слушал панических криков царевны внутри себя; целеустремленно шагал (для остальных – шагала) к возвышавшемуся посреди огромного зала помосту, на котором женоподобный музыкант что-то тренькал на инструменте, который историк обозвал цитрой. Очевидно, какое-то хищное предвосхищение так ясно проступило сейчас на лице Кассандры, что в зале вслед ее шествию устанавливалась мертвая тишина.

К тому моменту, когда он (она) вознесся на помост благодаря сильным рукам Трилиния, уже ничто не нарушало тревожного ожидания. И Николаич им выдал! Память не подвела, так же как непонятно откуда взявшееся умение на ходу переводить на древнегреческий стихотворные гомеровские строки. Музыкант, с первых слов провидицы начавший извлекать из струн что-то торжественно-печальное, совсем не мешал речитативу Кошкина. Историк начал декламацию бессмертной поэмы Гомера с самого начала. Кошкин говорил, и говорил, совершенно не жалея пересохших губ Кассандры. Он остановился лишь в тот момент, когда – согласно поэме – царь Приам повез домой тело погибшего сына, Гектора. О том, как Троя пала, когда ею самой, так и не признанной пророчицей, силой овладел обезумевший Аякс Оилид, посмевший нарушить безмолвный запрет Афины-воительницы, Николаич рассказать не успел. И о том, как охваченные звериной злобой греки ворвались в храм громовержца, где у алтаря верховного бога Олимпа ждал своей участи сам царь Трои, Приам…

– Приам! – охнуло совсем не высокое собрание вокруг.

– Отец! – пискнула внутри себя Кассандра, не меньше остальных слушателей увлеченная повествованием и пропустившая появление царственного родителя в этом храме разнузданного веселья.

 
…а бесстыдники эти остались.
Эти лжецы, плясуны, знаменитые лишь в хороводах
Эти презренные хищники коз и агнцев народных!
 

Сколько стоял тут, у входа, никем не замеченный царь? Что успел услышать из поэтического пророчества, и почему он, властитель осажденного города, появился в обители разврата, которую прежде никогда не посещал? Ответов на эти вопросы так никто и никогда не узнал. По крайне мере сам Кошкин – точно. Сейчас же он с замиранием в сердце смотрел (вместе с Кассандрой и остальными, многих из которых мог назвать своими дружками и подружками), как медленно и неотвратимо Приам подходит к помосту. Царь не дошел до возвышения шагов пять; ближе – как догадался Николаич – он просто не смог бы заглянуть в глаза дочери. Его гулкий голос заполнил огромный зал до самых дальних уголков, скрытых прозрачными занавесями:

– Дочь моя! Сегодня ты была убедительна, как никогда. Если бы эти божественные строки я услышал в тот день, когда Парис с Еленой стояли на коленях передо мной и молили о защите… Нет, – тряхнул он головой, – все равно ничего бы не изменилось! Честь и достоинство троянцев – не пустой звук. А слово их царя нерушимо. Будем надеяться, друзья мои, что пророчество моей дочери, как и всегда, не сбудется.

Зал выдохнул единой грудью, и улыбнулся – теперь уже десятками лиц. А царь Илиона добавил:

– Сказка про коня мне очень понравилась, дочь моя. Надеюсь, кто-нибудь донесет ее до стана греческих воинов, и им будет заняться чем-то еще, кроме безуспешных попыток штурмовать неприступные стены Трои.

Он повернулся, и зашагал наружу уже твердо и быстро. А Кошкину захотелось заорать ему в след:

– Остановись, старый дурак! Это истинная правда! Греки возьмут твой город – хитростью, или штурмом! И разрушат его. Так разрушат, что даже имя его забудется на века – пока Шлиман не откопает твое проклятое золото.

 
…старцево сердце смутилось, он ужаснулся;
Дыбом власы у него поднялися на сгорбленном теле
Он цепенея стоял…
 

Увы, Приам не остановился. А руки Кошкина опять сомкнулись на тяжелом нагрудном украшении; пока историк лихорадочно вспоминал – было ли такое в перечне знаменитой Шлимановской коллекции «золота Трои»? – Приам скрылся за тяжелыми дверьми. А на Кассандру обрушился гром аплодисментов. Кошкин непроизвольно приосанился; он сейчас подумал, что так, скорее всего, не хлопали даже настоящему автору «Илиады». Потом он, оставив Кассандре право наслаждаться заслуженными овациями, с подозрением обвел взглядом зал – не сидел ли где-то там незамеченный раньше писец, не корпел ли над первым в истории плагиатом?

– Блин! – развеселился вдруг Виктор Николаевич, одарив троянку еще одним новым словечком, – так ведь это я и есть плагиатор! С почином, товарищ учитель!

Он спрыгнул с пьедестала, который только что воздвиг себе, и Кассандре, и решительно направился вслед за «отцом», копируя даже его походку. На нытье царевны, которая жарко шептала на собственное ушко, что теперь отбоя от воздыхателей тут точно не будет, он… лишь грозно нахмурил брови.

– Ну, уж нет! – вспомнил он почему-то старый анекдот, – умерла, так умерла! В смысле – если легенда гласит, что ты даже Аполлону-красавчику не дала, то кто может тебя прельстить в этом зале? Не этот же!

Он легко, словно мастер единоборств, поднырнул под длинную и мускулистую руку эфиопского принца и вместе с Кассандрой вырвался на свежий воздух, в город, который – он чувствовал это нутром еще более глубинным, чем то, где сейчас хныкала царевна – был уже другим. В нем – и это пригибало к камням мостовой не только его плечи, но и фигуру Приама, как раз поворачивающего сейчас в окружении охраны за угол дворца – поселилась обреченность.

– Самое поганое, – Виктор Николаевич проводил «отца» виноватым взглядом, – что эту обреченность принес сюда я – вместе со знанием истории будущих веков…

Кошкину пришлось вынести еще одну занимательную процедуру. Уже дома, во дворце Кассандры, он прошел вдоль выстроившихся у стены стражников; резко затормозил – у того самого верзилы, которого утром утащили волоком, связанного; как сам он подумал тогда, на расстрел. А он вот – стоит у стеночки, и даже позволил себе чуть заметную ухмылку, в то время, как остальные выпятили груди, квадратные подбородки и истово «ели» хозяйку глазами, не позволяя даже малейшего намека на интимность. А сам Николаич – вдруг спохватился он – вслед за оживившейся Кассандрой выбирал из этих бравых ребят самца посимпатичней.

– Тьфу, ты, – плюнул он в сердцах, попав в ногу верзилы, отчего улыбка того сразу пропала, а взгляд испуганно замер, – договорились же – никаких мужиков, пока я тут…

– Ладно, милый, – засмеялась провокационно царевна, – как скажешь. Хотя вот этот красавчик такой ласковый в постели; а этот кривоногий и волосатый на диво неутомимый – может пристроиться сзади и до утра пахать ниву, как трактор…

– Какой трактор?! – чуть не взвился на месте Николаич, – откуда ты только слово такое взяла?!

Он ввалился в спальню – как и намеревался, в одиночестве, а потом отдался рукам молоденьких прислужниц, от помощи которых отказываться не стал (или не стала?). Кассандра только посмеивалась, и непонятно как подмигивала Кошкину, теперь комментируя прелести и умения шалуний. От их услуг Виктор Николаевич тоже отказался; хотя позже – когда утомленная царевна заснула – пожалел об этом. А потом тоже уснул, прикорнув в душе рядом с Кассандрой…

 
…пал между тем в Океан лучезарный пламенник солнца.
Черную ночь навлекая на многоплодящую землю…
 

Утро следующего дня началось необычно. Во-первых, царевна впервые за многие дни проснулась одна. Это она сама сообщила – чуть ли не похвалилась. Почти сразу же вбежали девушки-помощницы. «Сенные девки» – так их почему-то обозвал Кошкин.

Проснувшаяся только что Кассандра отчаянно зевнула, и с интересом спросила:

– Сенные… Х-м-м… На сене я еще не пробовала. Это с конем, что ли? Расскажешь?

Впрочем, она тут же – к большому облегчению Кошкина, который в своей жизни ни разу не видел сена, не говоря уже об обнаженной натуре на ней – набросилась с упреками на служанок, или рабынь. Николаич так и не удосужился уточнить статус этих прекрасных дев; благосклонно принимал их услуги и только. Теперь же он остановил их общую с Кассандрой руку, уже готовую обрушиться на голову одной из девчонок.

– Постой! – одернул он царевну, – выслушай ее сначала. Или они вот так часто врываются в твою спальню без спроса?

– И действительно, – остановилась в недоумении царственная троянка; она повелительно вскричала общими устами, – отвечай, презренная – как смела ты прервать мой сон, такой сладкий и прекрасный, благодаря…

– Да, – перехватил нить перекрестного допроса Кошкин, который предпочел не оставлять даже эфемерного следа в троянской реальности – в виде собственного имени, – можешь ли ты назвать хоть одну причину, которая оставит тебя без наказания?

Несчастная прислужница рухнула на колени, а потом и ниже – распростершись на полу перед гордо задравшим голову Кошкиным. Историк устыдился, но бросаться к ней, чтобы поднять ее на ноги, не стал.

– Хотя ножки, – оценил он стройные конечности, которые задравшаяся при броске одежка обнажила почти до…, – а трусов-то эти красотки не носят!

– Царь Трои! – возопила несчастная, не смея поднять на госпожу (и господина, не отрывавшего сейчас глаз от ее ног), – великий Приам требует к себе любимую дочь!

– Любимую, – чуть не подавилась Кассандра, – это с каких это пор я стала любимицей царя Илиона?

– Со вчерашнего дня, о, Кассандра, – уже почти спокойным голосом ответила рабыня, провокационно проведя ладонью по собственному бедру, – он так и сказал посланцу, который смиренно ждет тебя у ворот дворца.

– Ну что ж, – протянула царевна, явно не торопясь, – несите амфоры для омовения.

Вчерашняя процедура повторилась практически один в один. Разве что – заметил Николаич – пророчица намеренно тянула время, подставляя под послушные и шаловливые ручки невольниц поочередно самые лакомые части собственного тела. Если она этим хотела довести своего «сожителя» до исступления, то надо признать – это ей удалось… почти. В самые критические моменты Виктор Николаевич вспоминал незабвенную Валентину Степановну, и успешно отбивал атаки сразу нескольких пар женских ладошек; заодно он поторапливал Кассандру. Он удивлялся ее выдержке – знал прекрасно, что Кассандра сгорает от любопытства, пожалуй, и посильнее его, но держит марку; тянет время, совершенно не опасаясь гнева отца.

– Хотя, – сообразил он, наконец, – наверное, так у них принято. Чем выше чин, тем больше гонору и необходимости показать, что шишке на ровном месте глубоко плевать на всех и вся – даже если это сам…

– Ну, так много я себе позволить не могу, – прервала его умозаключения Кассандра, – отцу я ничего доказывать не могу и не хочу. А вот его свите, особенно любимым братишкам и сестренкам – еще как. Вкусно?

Это она спросила, уловив восхищение Николаича, который запихал в ее рот что-то необычное, но безумно восхитительное. Они уже сидели, точнее, возлежали в пиршественной зале и завтракали; тоже много медленней, чем вчера. Наконец, Кошкин насытился, а сама Кассандра сочла, что необходимую паузу она выдержала. Теперь снова пришло время облачения – к ужасу Николаича, при его активном участии. Он «экал» и «мекал», пытаясь подсказать местным дизайнерам что-то новаторское в одеянии, а потом и укладывании пышной прически на манер моды будущего. В результате получилось что-то ужасное – так оценил общие усилия сам Кошкин. А прислужницы почтительно отступили на несколько шагов и в восхищении простонали.

 
Вдруг до земли и до неба божественный дух разливался.
Им умастивши прекрасное тело, власы расчесала,
Хитро сплела и сложила, и волны блистательных кудрей,
Пышных, небеснодушистых, с бессмертной главы ниспустила.
Тою душистой оделася ризой, какую Афина
Ей соткав, изукрасила множеством дивных узоров…
 

– Интересно, – протянул Кошкин, – что бы написал Гомер, увидев нынешний наряд Кассандры? Ах, да! Все время забываю – он же был слеп, как…

– То-то же, – царственно бросила им (а на самом деле Николаичу) царевна, – мы еще и не такое придумаем!

Оторопевший от такой перспективы Кошкин обнаружил себя уже на улице; впереди бежал, не менее ошалело оглядываясь назад, на Кассандру, царский посланник, а за строем торжественных лицами и осанкой стражников росла толпа бездельников. Их, к удивлению историка, было в Трое предостаточно – несмотря на объявление военного положения. Впрочем, большую часть шествия составляли женщины с потрясенными лицами. Царевна буквально купалась в ауре всеобщей растерянности и зависти, которые очень скоро превратились в обожествление Кассандры.

– Кажется, – растерянно попытался вспомнить Виктор Николаевич, – фразу: «Не сотвори себе кумира», – еще не придумали? Или придумали – только что?!

Наконец, шествие достигло своей цели – когда толпа уже готова была подхватить тандем Кошкина с Кассандрой на руки. Душа царевны пела; рядом вторая, мужская, пыталась приземлить ее:

– Ага, подхватят на руки, и сбросят – вниз, с крепостной стены. Ты летать умеешь?!

 
Скоро он притекли ко вратам возвышавшимся Скейским.
Там и владыка Приам, и Панфой, и Фимет благородный
Клитий, божественный Ламп, Гикетаон, Арева отрасль…
 

Гомер в своем повествовании еще долго перечислял придворных троянского царя; Виктору Николаевичу, а с ним и Кассандре, был интересен лишь Приам.

Процессия действительно едва не перехлестнула через гребень крепостной стены; особо ретивых последователей нового кумира, обогнавших и царевну с историком, и посланца Приама, остановила лишь сплошная цепь стражников, сквозь которую удалось просочиться только нашим героям; в одном теле, естественно. Внутри оцепленного пространства было посвободнее. Приам стоял один – на самом краю обзорной площадки, ничуть не опасаясь, что снизу может прилететь прицельная стрела. Кассандра пошла к нему, явно наслаждаясь эффектом, который ее внешний вид произвел на кучку придворных – тех, кому было позволено находиться здесь. Из этой толпы, в которой большинство явно были отмечены тесными родственными связями, Николаич выделил женщину, закусившую нижнюю губу сильнее остальных.

– Елена?! – скорее утвердительно, чем вопрошающе воскликнул он, направляя это утверждение внутрь себя.

– Да! – в ответе царевны было столько возбужденного торжества, что историк невольно ахнул:

– Да ты… Да ты завидовала ей все это время! Завидовала тому, что сотни, даже тысячи мужчин бьются, проливая кровь из-за нее. Что самые великие герои Эллады собрались здесь; а величайшие – Ахилл, названный брат его Патрокл, Протесилой, царь эфиопский Мемнон и царица амазонок Пенфесилея уже отдали свои жизни, как и твои братья – Гектор и Парис… И все ради одного – чтобы ее красоту воспевали в веках?!

– Ну, не такая уж она и красивая, – усмехнулась в душе Кассандра, – что, сам не видишь? Разуй глаза!

Ошалевший от такой непосредственности женского характера Кошкин лишь покачал головой: «Какие еще словечки она выучит, пока я нахожусь здесь; и пока… не падет Троя? Хорошо еще, что я матом не ругаюсь. Сейчас загнула бы ты, „подруга дней моих суровых“, трехэтажным простонародным в присутствии монаршей особы!».

Но Кассандра была гораздо благоразумней, чем мог представить себе Николаич. К царю троянцев она подошла со скромной физиономией, и даже попыталась изобразить книксен, явно подсмотренный во внутренних размышлениях гостя из будущего. За спиной, из толпы придворной клики раздалось слитное женское: «Ах!», а сам Приам воззрился на нее, а значит, и на Николаича, в изумлении.

– Как бы папаша не свалился вниз, не заставил древних греков закончить раньше времени свое увлекательное занятие!

На это «увлечение» осаждавших город воинов и показал, наконец, пришедший в себя властитель.

– Видишь, дочь моя, – показал он рукой вниз, на шевеление в греческом лагере, – это первое твое пророчество, которое готово исполниться.

Греки внизу, словно трудолюбивые мураши, тащили к грандиозной стройке какие-то доски, брусья и бревнышки. В остове деревянного сооружения уже можно было узнать очертания гигантского коня. Сердце Кассандры замерло, а потом ухнуло куда-то вниз, пораженное внезапной догадкой Виктора Николаевича.

– Это я! – взревел он, обращаясь пока только к одной слушательнице, – это я, а не хитромудрый Одиссей придумал ловушку для троянцев.

– Ну, какая же это ловушка? – засмеялся Приам, легко прочитав смятение в лице дочери, – не думаешь же ты, что мы притащим этого коня в Трою, не обнюхав каждую досочку.

– Эй, Агамемнон! – закричал он, сложив ладони рупором, – не ошибись в размерах. Я не дам ломать стену, чтобы доставить твой подарок к храму Зевса!

– Доставить?! – вскричал Николаич голосом Кассандры уже вслух, – зачем это, отец?! Разве ты не видишь, что это ловушка?!!

Приам ласково улыбнулся дочери, отошел от края стены, к которой снизу начали примериваться вражеские лучники, и принялся успокаивать ее, родив на глазах изумленного историка один из первых в мире афоризмов:

– Кто предупрежден, тот вооружен, возлюбленная дочь моя. Этот конь будет памятником нашей победе над всеми греческими царствами – до тех пор, пока на его месте не встанет каменный, способный пережить века.

– Проще сжечь его прямо там, внизу, – буркнул Николаич, рождая еще пару крылатых слов, – дешево и сердито!

Приам покатал новое словосочетание меж крепких зубов, еще раз ласково улыбнулся дочери, и твердо заявил, показывая, что спор окончен:

– Ты, дочь моя, в искусстве управление чернью понимаешь еще меньше, чем в пророчествах. Твои слова о коне греков уже повторяют во всех подворотнях. И целый, плененный символ греческой мощи – этот самый конь – будет тем фундаментом, на котором царский род Трои – и твой, между прочим – войдет в историю.

– Ага, – проворчал смирившийся Николаич, – в историю на деревянном коне. Еще шашку, как у Чапаева, себе выстругай.

Он отключился, отдал управление и телом, и разумом Кассандре, в какой-то полудреме прислушиваясь к ее словам. А Кассандра «сердечно» расцеловалась с Еленой, еще дюжиной братьев, сестер и пригласила всех к себе во дворец.

– Я вам еще раз расскажу свое последнее пророчество, – пообещала она, – полную версию. А может… озарение «выдаст на гора» продолжение. Расскажу, как греки будут возвращаться домой – после того, как разграбят Трою.

Троянцы такой перспективой – пророчеством, а не разграблением – очень вдохновились; обещали прийти все. Так что следующие два дня превратились в беспрерывную пирушку. Николаич, чья воля была подавлена грядущей катастрофой и гигантским количеством алкоголя, потакал Кассандре во всем. Декламировал Гомера – повторил всю «Илиаду», и, на бис, «Одиссею»; потом вспоминал других поэтов, удивляясь собственной памяти. Даже Луку Мудищева, которого вычитал в интернете тайком от Валентины, как-то удачно смог перевести на древнегреческий. Последний, кстати, вызвал самые бурные аплодисменты.

Пришел он в себя только в тот момент, когда разошедшаяся, отпустившая всякие вожжи царевна, вознамерилась присесть на горшок по-большому прямо за столом, под заинтересованными взглядами гостей. Он шугнул прислужницу с чудом древнегреческой сантехники в руках в спальню, а затем – уже на выход – гостей.

– Все, – заявил он, сумрачно нахмурив женское лицо, – концерт окончен. Кина больше не будет. Встречаемся завтра утром – на крепостной стене.

Последней пиршество, превратившееся в загульную пьянку, покидала Елена Прекрасная. С чужим мужиком, кстати. Уже от дверей она повернулась, и помахала ручкой: «Чао, крошка!». А Кошкин – впервые за эти дни – вдруг с ужасом понял, что жаждет штурма, разрушения, гибели одной из величайших цивилизаций прошлого. Чтобы всю ту ахинею, что успел наплести пьяный от вина и вины Кошкин, не успели занести в хроники. Чтобы изумленный Шлиман не прочел в раскопанных свитках что-нибудь про синхрофазотрон, или о том, что «небось, картошку все мы уважаем, когда с сальцой ее намять!». Владимир Высоцкий, кстати, у троянок и троянцев тоже пошел на ура…

 
Сонм распущен; и народ по своим кораблям быстрокрылым
Весь рассеялся; каждый спешил укрепиться под сенью
Пищей вечерней и сладостным сном…
 

Омовением и умащением тела этим утром командовал злой от похмелья и недосыпа Николаич. Потому, наверное, на крепостной стене он (вместе с Кассандрой) оказался первым. И первым же насладился деревянным памятником. А потом – когда уже позади точеной фигурки пророчицы, сегодня одетой очень скромно, собралась приличная толпа, и рядом остановился Приам – корабли греков вдруг дрогнули, и без всяких парусов тронулись от берега.

– «Все на суда собралися», – Виктор Николаевич в который раз процитировал Гомера (так, как он помнил эти строки); а потом спросил – у отца Кассандры, – остров Тенедос – где это?

– Недалеко, – ответил Приам, – но… даже если твое пророчество исполнится, и корабли скроются именно за ним, греки никак не успеют вернуться до тех пор, пока конь окажется перед храмом Зевса, а главные ворота Трои не закроются опять!

– Не надо, – хотел прошептать Николаич.

– Я хочу туда; я хочу потрогать его, – буквально заплясала на краю рукотворной пропасти Кассандра.

– Потрогаешь, – милостиво кивнул Приам, – после того, как воины проверят там все.

Воины – внушительный отряд – вышел из широко открытых ворот, когда корабли даже не исчезли еще из видимости. Они, кстати, так и не оделись белыми парусами, и это породило внутри Николаича смутную тревогу. Впрочем, Кассандра тут же завладела его вниманием, как только услышала стук первого топора о дерево. Стук был звонким, указывающим на то, что внутри громадина коня была полой. Совсем скоро в нутро деревянного животного скользнул троянский воин; за ним – для подстраховки – еще трое. Скоро они все четверо стояли снаружи, и махали руками. До царственных особ донеслось громкое: «Нет! Нет здесь никаких греков!».

– Конечно, нет, – с какой-то мрачной радостью проворчал Кошкин, показывая рукой Кассандры сначала вдаль, к морю, а потом к подножию башни, на которой собралась вся знать осажденного города, – они там… и тут!

 
…и никто в Илионе
Их не узнал от мужей и от жен благородных троянских
Прежде Кассандры прекрасной, златой Афродите подобной
Рано на замок восшед, издали в колеснице узнала…
 

Греческие корабли, очевидно, повинуясь какому-то сигналу, вдруг резко ускорились, но не в сторону невидного отсюда острова, а к берегу, вырастая теперь на глазах. И отсутствие парусов сыграло здесь не последнюю роль. В это же время по обе стороны ворот вырастали другие греки. С огромных плетеных щитов стекали целые водопады песка, под которым хитрые эллины прятались и от отряда, который промаршировал мимо них, и от взглядов толпы троянцев на городских стенах.

Приам, или кто другой, не успел произнести даже первого слова команды, а греки уже строились в две плотные шеренги, перегородившие открытые настежь ворота так надежно, что о них бесславно разбились и волны троянцев снаружи крепостных стен, и стекавшиеся к ним с прилегающих улочек Трои воины, которыми никто не командовал.

 
– Рати, одна на другую идущие, чуть соступились
Разом сразилися кожи, сразилися копья и силы
Воинов, медью одеянных, выпуклобляшные разом
Сшиблись щиты со щитами; гром раздался ужасный
Вместе смешались победные крики и смертные стоны…
 

Когда управление взяли в свои опытные руки военачальники, недавно толпившиеся за спиной Приама, было уже поздно. С высоких бортов врезавшихся в прибрежный песок кораблей прыгали – и в соленую воду, и на тот же песок – озверевшие от еще не начавшейся резни греки. Отряд, что троянцы отрядили для проверки трофейного коня, разметали в несколько мгновений. Греческие воины, уже окончательно потерявшие все признаки своей знаменитой цивилизованности и заляпанные первой кровью, хлынули в город, не жалея никого – ни мужчин, ни детей, ни… Нет, женщин они не резали; тащили в подворотни, а кого раскладывали на камнях прямо на улице, рядом с еще парившими кровью трупами.