Легенда о царице. Часть пятая. Царство мертвых

– Ну что? Ждешь чего? – спросила Имтес, в упор глядя горящим взглядом. – Не умеешь убивать? Жалко меня? И вправду никакой из тебя правитель.

Да, египетская дама отличалась от своих пятитысячелетних потомков, – те верещали бы перед лицом смерти, и просили бы пощады, а эта высказывала полное презрение и смеялась в лицо смерти. Мысль о пощаде просто не приходила ей в голову. Она знала, как надо умирать. Она знала, что пощады за это не бывает. К чему же унижаться в неосуществимых просьбах. Да пошли вы все!

– Имтес, убивать – наука не из сложных. Оживлять, по-моему, будет намного сложнее. Именно по этому, я предпочитаю обходиться без убийства. Живи себе на здоровье!

– Что? – через некоторое время неестественно глухим голосом спросила Имтес, приготовившаяся к смерти.

– Я говорю, оставайся жить. И так уж слишком много трупов.

– Ты… ты, сволочь, меня даже не убьешь?

– Ну, я не Шекспир, чтобы нагромоздить такую кучу трупов. Живи себе на здоровье. Ну, должно же быть хоть какое-то отличие за тысячелетия.

Вестник улыбнулся. Вполне искренне..

– Я сунулся в ваше время, не очень хорошо изучив его. Ну, вот и результат.

– О, боги!

Имтес метнулась к столику, странник сделал вялую попытку ее задержать, но справедливо решив, что худшее принцесса уже сделала, остановился. Имтес схватив со стола обсидиановый нож, на четвереньках поползла по кровати к страннику. С небесно синими глазами, окровавленными губами, с колыхающейся объемистой грудью и с ножом в руке она была великолепна.

– Ты что, дорогая, неужели так уж, невтерпеж?

– Нет, нет постой, дай плечо может быть еще не поздно. Я…я не хотела… ну, по крайней мере, именно тебя… ну, так получилось…

Имтес полоснула по змеиному укусу ножом и припала к ранке губами.

– Не трудись Имтес, конечно, уже поздно. Господин Джедсегер, на сей раз доигрался и довыпендривался. – сказал странник, но сопротивляться не стал, – сосущая кровь женщина доставляла ему и физическое и эстетическое удовольствие, которых оставалось в этой жизни уже совсем немного.

Разомлев, он даже погладил ее по волосам. «Ну что ж – думал он – а не плохая все же смерть, она, оказывается, бывает и красивой, а там за той чертой, кто знает, может, ждет меня царица и попаду из объятий одной красавицы прямо в объятия другой».

Однако получилось все не так, как чинно и торжественно как планировалось, впрочем, как и всегда.

Нарастающий снаружи шум, гул и гам внесся в царские покои вместе с толпой его производившей.

– Ну, так и думал – этот парень опять с девчонкой, ух ты, смотри, как присосалась, а хороша чертовка! Ты смотри белобрысая какая!

Странник и принцесса удивленно обернулись. В зал вливались революционно настроенные массы, весьма прихотливо вооруженные всяческим дрекольем и сельскохозяйственными орудиями, но кое-где мелькало и настоящее оружие. В первых рядах с солидной кувалдой, шел кузнец Энеджеб.

– Что такое!? – Имтес поднялась на кровати в рост, не смущаясь ни мало своей наготы. – Как посмели, ничтожные рабы! Все ниц падите на землю, в пыль, под мои сандалии.

И хоть на Имтес не было никаких внешних атрибутов власти, толпа и в самом деле рухнула на пол. Кроме кузнеца продолжавшего подходить ближе.

– Друг мой, не доведут тебя эти бабы до добра, ты пропустил самое интересное, такая славная была драчка, а что это за девица стройная такая, ну-ка познакомь.

– Друг мой, а здесь тоже было интересно и тоже с дракой. Знакомлю: Имтес – это, Энеджеб, кузнец из самых лучших. Энеджеб – здесь Имтес принцесса техенну и супруга Гора.

– Ух ты, блин, и правда, Имтес! – кузнец с благоговением оглядел принцессу в натуральном, так сказать виде, несколько задержавшись взглядом на точке схождения ног и, спохватившись, добавил. – Приветствую супругу Гора.

– Перед тобою повелитель! А ну-ка быстро мордой на пол или задом на кол и выбирай быстрей что для тебя приятней. – притопнула ножкой Имтес.

– Да тут такое дело, моя госпожа Имтес, что-то мои шея и спина перестали гнуться. – несколько смущенно сказал кузнец. – Я думаю это от того, что меня, наверное, где-то просквозило.

– Имтес, и ты, мой друг, давайте-ка субординации вопросы вы решите чуть попозже, мне некогда, я тороплюсь на встречу, которую не отменить.

– Вот тоже, опять он торопится, хрен такой, уж сделай милость, задержись приятель, вишь, тут какие дела творятся. Нам необходимо руководство знающего парня из народа.

– Мне очень неудобно перед тобой, друг мой, вы тут, конечно, наворочаете черти чего, но у меня не выйдет задержаться, меня, тут видишь ли, еще одна красавица поцеловала, да, блин, как ты выражаешься, крепко, вот эта самая – странник поднял кобру, которую до сих пор держал в руках. – По имени Ная Гая, сам понимаешь, какие уж теперь задержки, мои часы по пальцам можно перечесть и пальцев на одной руке с избытком хватит.

– Нет, Небсебек… ну, а как же… постой… это что же… а почему…

– Вот именно, друг мой, и я того же мнения.

– Но, ведь у нас, только- только, жизнь сейчас начнется, без этих всех властителей, правителей, владельцев и прочего подобного всего говна, ты сам же говорил, что жизнь будет счастливая в мире и покое, в труде каждого для всех, и всех для каждого, и что может быть лучше, да почему же именно сейчас, ты нас покидаешь.

Странник, протянув руки, хотел сойти с кровати и подойти к кузнецу, но спотыкнулся и полетел на пол, выпустив из рук кобру, которая тут, же грациозно скользнула под кровать. Энеджеб, отставив объемистую задницу, принялся шарить под царским ложем кувалдой, намереваясь выгнать кобру наружу и прибить.

– Оставь ее, приятель. – спокойно сказал вестник, чувствуя легкое онемение в кончиках пальцев, яд принялся за дело. – Оставь, право слово! Возможно кто-то из ее потомков дальних, последней царице Черной Земли поможет избежать позора. Не хочешь же ты лишить свою царицу возможности умереть с честью. По крайней мере, башку сей гадине расплющив, меня ведь ты все равно здесь не удержишь. Это два действия абсолютно не связанные с собою.

Кузнец опустился на колени и приподнял странника.

– Да мне эти всякие царицы! Да пошли они все на хер! Нет, подожди, друг мой, не уходи. – голос у Энеджеба дрогнул. – О, Боги, что же теперь будет! Не оставляй меня, друг мой! Я не знаю, что мне делать дальше. Я так надеялся, что мы будем вдвоем.

– Эй, эй кузнец, ты чё на самом деле! Еще нам двум, обоим мужикам, не хватало разреветься. – вестник шлепнул кузнеца по плечу. – И это с нашими-то рожами: твоею – кирпичом и моею – фиг поймешь какой, а ну, смотри-ка, повеселей, а то ведь от такой вот кислой рожи еще быстрее сдохнешь, а остальные на нас глядя со смеху помрут.

– Конечно, я готов рыдать и выть, от того что ты меня бросаешь. Как же теперь мир справедливости и счастья?

– О, мир справедливости и счастья! Да, в самом деле, с ним-то как же. – вестник замолчал закусив губу. – Друг мой, вы непременно его построите, я в это очень верю, нет, не так – я знаю это совершенно точно, ты ж знаешь, что будущее для меня открыто, поверьте только в это сами. Ну, все, твоя смурная харя, мне до смерти надоела, давай-ка лучше тяпнем по чуть-чуть, тем более у нас прекрасный повод.

– Какой же сейчас может быть повод?

– Как это какой, ну ты чё, брателла, а мои похороны и поминки для тебя, что, не подходящий повод? Ай да друг! Вот уж спасибо за сочуствие!

– Ну, шути так Небсебек. Не надо!

– А кто тут шутит? Мне просто редкий выпал случай, я пропускать его совсем не собираюсь, такое, прямо, скажем, случается совсем не каждый день. Так что по быстренькому, распорядись насчет носилок то да се. Ты уж прости, но вам придется отнести меня в носилках, а, то что-то непонятное у меня с ногами, хотя я и совсем не пил сегодня, да и неудобно вроде бы – идти покойнику к гробнице своим ходом.

Поскольку, Энеджеб все же пребывал в растерянности, Имтес произнесла:

– Если ты действительно все так закончить хочешь, то я распоряжусь, конечно, если эти охламоны, не перебили всех во дворце.

Имтес за прошедшее время успела надеть свое голубое платье и в настоящий момент сидела перед медным зеркалом, подводя сурьмой брови и алой помадой губы.

– Да, пожалуй, так будет естественней всего, но у меня есть условия и первое из них – чтоб никакой бальзамировки, это раз уже пытались делать и мне это страшно не понравилось, а второе – отнесете меня туда, куда я укажу.

– Вот я сама б никак не догадалась!

– Ну, так быстрее начинайте праздничные хлопоты.

Глава третья. Захоронение Вестника

Все получилось, как и хотел вестник, ну с некоторыми мелкими неувязками.

Небо уже серело в целом, а на востоке даже наметилась розово-зеленая полоска, будто первая волна из Нижнего Мира готовилась вынести в небо солнечную барку. Гор готовился к выходу в Верхний Мир, а путь странника вел его теперь в другую сторону, и уже не было возможности уклониться от пути, ведущего в мир теней.

Поддерживаемый кузнецом, поскольку ноги уже плохо слушались его, вышел из дворца и их встретил хор плакальщиц и они, стоя на коленях и запрокидывая головы с растрепанными волосами, так жутко завыли, что им откликнулись шакалы со стороны города мертвых. Женщины заламывали руки, трепали свои волосы, падали на колени, посыпали головы пылью и продолжали перекликаться загробным воем с шакалами и гиенами города Мертвых, в редкие промежутки звенящей тишины слышался какой-то тоскливый плачь. Плачь спускался откуда-то сверху – очевидно перекликались мелкие совы.

В сером промежутке между ночью и днем, между светом и тьмой, завывающие женщины и впрямь выглядели как демоны преисподней, посланные из ада проводить странника в подземный мир.

Вестник остановился, и некоторое время слушал, проникнувшись видно, наконец-то, торжественностью момента, затем, с помощью кузнеца, влез на носилки и хотел уже отправляться в последний путь, но тут по ступеням спустилась Имтес. На ногах у нее сияли золотые сандалии, белое платье сверкало искрами на голове красовался сине-желтый клафт. Никто ее не сопровождал, ибо дворцовая стража поразбежалась, но Имтес не смущало отсутствие охраны. Под завывания плакальщиц она подошла, позвякивая браслетами, к вестнику, лежащему на носилках. Лицо ее было очень серьезно, без обычной ангельской улыбки и глаза не светились нежностью, а смотрели строго, даже жестко.

– Послушай, вестник, я не хочу, что б между нами осталась какая либо недоговоренность. Это для меня очень важно.

– Ну, что же, момент самый, что ни на есть, подходящий. Слушаю тебя, моя принцесса дорогая!

– Хочу сказать, тебе я на последок, что никогда тебя я не любила.

– О, благодарю!

– За что? За что же ты меня благодаришь? Мне это не понятно?

– За откровенность. Впрочем, я на это обратил вниманье, наверное, поэтому так долго и задерживался рядом.

– Я знаю, – кивнула Имтес, – Тебе это нравились и хотелось узнать в чем тут дело? Но это еще далеко не все.

– Ну, давай и остальное. Время очень подходящее.

– Ты мне был даже неприятен, а кое-что так вызывало и отвращенье.

– Еще раз спасибо, но и это мне известно и видимо это вторая причина той самой задержки, очень уж меня все это заинтриговало. Я знаю, что у многих вызываю неприязнь и даже ненависть от первого лишь взгляда, ни сделав, ни плохого, ни дурного, одним своим лишь видом. И ты из них, из этих самых, и очень искренне и последовательно ненавидела меня, а за что, тебе, наверно, и самой совершенно неизвестно, мне же ты нравилась всегда и вызывала сильный интерес и…и даже нежность. Ты нравишься мне и сейчас. Ну, так что? а теперь мне можно ехать?…туда… или еще есть что?

– Не спеши, мой дорогой.

– Вообще-то меня там очень ждут.

– Там подождут. Куда тебе так спешить? – там ведь, пред тобою, вечность. Подождут, тебя демоны Дуата не усрутся. Ну их на хер.

– С этим не поспоришь.

– Хочу я еще кое-что тебе сказать – в тебе сочеталось все совершенно не сочетаемое и это выглядело весьма отвратительно. Ты жил все время как мямля и слюнтяй, а поступал как храбрый воин и мудрец. Вот так у тебя постоянно выходило.

– Извини, я не хотел. Так уж получилось.

– Вот-вот. Ты извиняешься перед своим убийцей. Я это ненавижу.

– Тогда не извиняй. – пожал плечами вестник.

– Вот именно – дурак, а так же и слюнтяй.

– Прости госпожа, но друг мой не дурак и не слюнтяй. – неожиданно подал голос кузнец.

– Заткнись! – яростно сверкнула своими топазами Имтес.

– Он не дурак! – повысил голос кузнец. – Я это прекрасно знаю! И уж совсем он не слюньтяй! Он настоящий мужчина! И пред его смертным часом никому нельзя его так называть, особенно если ты зовешься его супругой. В чем есть у нас сомненье. Еще есть одна женщина назвавшаяся его женою. И она здесь и не менее достойна, ибо скажет о своем супруге только хорошие слова.

– Заткнись тебе сказали здоровенная вонючка! – зашипела принцесса. – Я разговариваю с мужем. То есть, я с ним прощаюсь.

– Тогда найди другие слова для своего мужа, женщина! Твой супруг умирает! Уходит в Аменти без возврата. И если ты назвала его мужем, ну, не знаю, насколько он был им тебе на самом деле, то найди достойные слова для проводов супруга горизонт в Аменти! А если таких у тебя нет, то у нас они найдуться и достойная супруга другу нашему найдется. Не воображай, пожалуйста, что твоя любовь была единственной его отрадой в этом мире.

Кузнец поднял огромные ручищи и глаза горе. На «вонючку» он не обиделся, потому что от него действительно припахивало чесноком, толи от того, что он недавно работал в кузнице, толи от того, что обильно употреблял этот очень полезный, но крайне выдающий себя овощ. И еще от него тянуло пивом, а вот это уже именно от того что, он его изрядно хлебнул намедни.

– Но… – Имтес неожиданно положила ладонь на руку вестника.

– Ах, еще есть «но»!

– Но, если б ты со мной остался, я бы об этом никогда б не пожалела, а также бы не пожалел и ты. Мы были бы прекрасной парой, всем на зависть. Впрочем, мы такой и были парой.

– Да, смотрелись мы великолепно. Но, Имтес, дорогая, ты просто бы меня убила чуть попозже.

– Я тебя не убивала. – Имтес убрала руку. – Я тебя, может не любила, я тебя может, даже ненавидела, но я тебя не убивала. Вот этого не надо! О, мой дорогой, для тебя я не убийца, о чем и предупреждала!

– !

– Я выполнила последнюю волю моей царицы.

– ?

– Она давала тебе выбор – так, либо – эдак. Ты выбрал. А я тебя предупреждала неоднократно и предлагала тебе жизнь. Со мною. Ты выбрал! Сам выбрал!

Имтес взглянула на него с презрительным сожалением, как на ненароком раздавленную жабу и пошла прочь. Вестник открыл рот, но Имтес резко повернулась и крикнула:

– Не вздумай что-либо сейчас ляпнуть! Все! Не о чем нам больше говорить. Мы уже в разных мирах! Прощай – вот и все, что могу тебе сказать.

Затем она взглянула на кузнеца и, ткнув в него пальцем, сказала:

– А ты, ну ты, ты, что с наглой рожей кирпичом, после захороненья тела Джедсегера, ко мне во дворец бегом. И даже и не вздумай скрыться – найду и сразу на кол жопой!

Великолепная стерва удалилась под завыванья плакальщиц.

Вестник с улыбкой сожаления посмотрел ей вслед, развел руками, и сказал:

– В добрый путь друзья мои.

И процессия тронулась. Тут же сквозь вой и стенанья плакальщиц вверх взлетел чей-то высокий надрывный выкрик:

– Смерть стоит передо мной!

Плакальщицы, понизив стенания, ответили глухо:

– Как выход из тяжелой болезни.

И вновь страдающий вскрик взлетел вверх:

– Смерть сегодня передо мной!

И тихий ответ толпы:

– Как благоуханье священного мирра.

И далее стенания одного голоса отражались ответом множества:

– Смерть встала передо мной!

– Словно ветром наполненный парус.

– Смерть сейчас передо мной!

– Будто расцветающий лотос.

– Смерть передо мной!

– Как возвращенье из плена.

– Смерть передо мной!

– Лишь возвращенье домой.

(текст подлинный)

Сзади на востоке нарастало свечение, но это было за спиной вестника, и он постоянно поворачивался, рассчитывая еще раз, уже последний, увидеть розово-оранжевый, как сердолик в браслете Имтес, диск солнца. Но процессия двигалась по дамбе пересекающей озеро Лотосов на запад, туда, где еще властвовала тьма.

Жуткая песня, словно река, быстро несла странника туда во тьму, подавляя последнюю волю к сопротивлению наваливающемуся небытию. Она уносила его сознание, подбрасывая его на бурунах и закручивая в своих водоворотах. Он почувствовал, что эта песня, эти завывания плакальщиц вытянут из него жизнь раньше, чем дойдут они до погребения. Нельзя все же еще живому слушать все это в свой адрес, это можно слушать только мертвым. А он хотел еще раз увидеть солнце в небе Египта. Хотел увидеть, зная, что это в последний раз. Имеет он право увидеть, зная, что в последний раз? Ведь тогда он и смотреть будет совсем иначе, и видеть иначе.

– Эй, друзья мои, спасибо вам за этот вой чудесный! А теперь быстро взяли все и дали остальным: мизмары, саламины, аргули, дарабукки, хоки, рикки и кусаты, ну и конечно арфы и мигом все запели самое веселое, что есть на этом вашем свете, ведь можете же веселиться, я же видел. Такое вот мое последнее желанье. Проводите меня, пожалуйста, весело, в загробный мир Дуата.

Процессия остановилась, плакальщицы в недоумении переглядывались, некоторые молча, а некоторые, продолжая вполголоса причитать и подвывать, то вздевая руки, то закрывая ими лица, видимо трудно было сразу же выйти из погребального транса.

– Друг мой, – обратился странник к кузнецу, – сделай, как я прошу. И вино. Где обещанное угощенье? Где, я вас спрашиваю, расторопные мои, а то гляди – уже почти захоронили, а кубок канхемского в дорогу налить по жидились.

Кузнец внимательно посмотрел на своего друга неожиданно свалившегося из тьмы веков некоторое время назад, мгновенно ставшего ему другом и теперь так же неожиданно уходящего обратно во мрак. Кузнец похлопал его по плечу – не беспокойся, сделаем все как хочешь.

Тут же все быстро организовалось. Впереди пошли, извиваясь плакальщицы тут же переквалифицировавшиеся в танцовщиц, за носилками следовали музыканты, сами носилки подхватили простые египтяне, отказавшись от услуг черных носильщиков, присланных принцессой. Вопреки ее опасениям обслугу во дворце вообще не тронули, ну, так кой-кому заехали сгоряча в личность, частью перебили нубийскую и ливийскую стражу. Вестник со счастливой улыбкой томно развалился на носилках прихлебывая из кубка вино, рядом шел кузнец с кувшином пива, тоже постоянно к нему прикладывающийся, в ногах у странника сидела невесть откуда взявшаяся Хеприрура, державшая его за руку и совершала явно невозможное – радужно улыбаясь, горько плакала.

– А ну-ка, Хеприрура, выпей-ка вина, и станцуй, как тогда, помнишь, ну этот танец крестьянки с тяпкой.

Маленькая египтянка похлопала глазами, но пожелание исполнила – вина чуть-чуть отпила и пошла перед носилками, вначале спотыкаясь и запинаясь, но увидав какими глазами на нее смотрит странник, вскинула руки, бедра ее закрутились, босые ножки резво затопали по земле выбивая струйки пыли и Хеприрура пошла, нет, поплыла перед носилками вращаясь и извиваясь из стороны в сторону.

– Мой милый стоит на том берегу

– Между нами река несет бурные воды

– И я стою на речном берегу,

– Но к сожаленью не на том, а на этом

– Между берегом тем и берегом этим

– По широкой воде плывет крокодил

– О, мой друг крокодил, сын прекрасной богини

– Не смотри на меня своим глазом жестоким

– Передай лучше милому на тот берег привет.

(текст подлинный)

Странник попытался прихлопывать в ладони, но руки уже не очень слушались, хватало только сил подносить к губам кубок. Тут неожиданно и Энеджеб, сделав громадный глоток, крякнул, утерся ладонью и неожиданно взревел вместе с другими мужиками:

– Улягусь я на ложе, как старая собака

– Улягусь я на ложе и притворюсь больным

– Лечить меня врачам, будет большая мука

– Такое вот заболевание, что неизвестно им

– А к вечеру поближе придет моя любимая

– Придет моя любимая и посрамит врачей

– Придет, и меня вылечит, подруга моя милая

– Лекарство и микстура, от моего недуга, известно только ей.

(текст подлинный)

Так весело, с песнями и танцами, обошли по дамбе разлившееся озеро Лотосов, прошли вдоль западного берега и подошли, наконец, к входу в подземелье.

Вся толпа сопровождающих встала по обе стороны.

Странник приподнялся и окинул взглядом всех пришедших проводить его, стараясь хоть на миг поймать взгляд каждого. Люди. Такие же, как и ты, такие же, как и в твое время. В чем же отличие? Они так же радовались своим пустяковым радостям – удачный улов сегодня, удалось подстрелить антилопу, можно с женой пойти к соседям выпить пива и спеть песни, Хапи принес обильные воды – голода в этом году не будет. С той стороны бездны их жизнь выглядела очень мрачной и безрадостной, но они, в своей недолгой жизни, умели радоваться малому и не очень печалиться невзгодам. Их было мало, очень мало. Во всей стране их было много меньше, чем в одном большом городе из будущего времени, но дела их были так удивительны, что и через тысячелетия их потомки с изумлением будут взирать на их творения, сочтя, что такое под силу только богам.

И каких только басен они о делах их не напридумывают. Особенно соплеменники вестника, которые ни о чем толком не знают, но обо всем желают судить. Это же намного проще выяснить, не то как это было сделано на самом деле, а проще доказать, что это сделать невозможно, хоть и строение это стоит. Вот оно стоит, а сделать его было нельзя. А ничего нельзя было сделать, ни пирамиды четвертой династии, хоть там саркофаги Хуфу, который был поставлен к погребальную камеру, до окончания строительства пирамиды, ибо он не проходит по внутренним коридорам. Никого не волнует саркофаг второй великой пирамиды с найденным внутри саркофагом Менкаура. Этот все неважно – пирамиды построили инопланетяне! Это надо же настолько неуважать себя и собственную цивилизацию, чтобы отдать все великие стройки древности хер знает кому, – пирамиды – инопланетяне, – пирамидные города ацтеков и майя – тоже инопланетяне, Тадж-Махал и Анкор – ну тут и вопроса нет, истуканы острова Пасхи, ну, есть ли вопросы? Борабодур, ну уж точно не люди, – да куды им на хрен, критская культура и разговора нет, – только инопланетяне. Микенская культура явно инопланетная. Осталось разобраться с тайской и китайской цивилизацией, и на земле ничего не останется сделанного человеческой цивилизацией. Дайте русскому мальчику, вечером, карту звездного неба и он утром вернет вам ее исправленной. И этих мальчиков становиться все больше и больше, не желающих учиться, желающих поучать.

Странник все же дождался светлого лика Гора – красный шар выплывал из-за желтых отрогов правого берега Нила, приблизительно в том месте, из которого он сам пришел в этот мир некоторое время назад. Небо над Египтом набирало густую синеву.

– Знаешь, друг, – сказал он кузнецу, – а у вас очень синее небо, я такого раньше и не видел.

– Разве небо бывает другим?

– Бывает. Бывает белесое, бывает серое, а бывает, что и вообще его нет.

Носилки понесли по ступенькам вниз. Танцовщицы-плакальщицы, за неявкой жрецов, все же запели погребальную песню, слова которой они знали не хуже отсутствующих служителей богов.

– Кто находится «там», тот подобен живому богу.

– Кто находится «там», тот будет стоять на солнце.

– Кто находится «там», для того больше нет препятствий.

(текст подлинный)

Вестника хоронили как царя, хотя не было на погребении ни одного высшего жреца, ни одного хем —нечера, и очень мало младшего жречества. Плакальщицы взяли на себя ответственность за слова предназначенные только царю.

Странник повернулся на живот и смотрел сначала на мир залитый солнцем, на людей, смотрящих на него, затем на синее небо, видневшееся в проеме входа, затем на уменьшающееся просто светлое пятно.

Затем носилки внесли в помещенье и поставили на пол, и странник повернулся вновь на спину и осмотрелся в подступившей темноте. Он уже плохо чувствовал руки и ноги, плохо ворочал языком и тяжело дышал. Пожалуй, именно вино дало короткую отсрочку, а теперь и она кончалась.

– Вот видите друзья мои. – сказал он склонившимся Хеприруре и Энеджебу. – Как все прекрасно получилось, вы первые, кто встретили меня в этом мире и вы последние кто меня проводят. Прошу вас воздержаться от плача, криков, воплей, так как скажу вам по секрету, что мне и без этого уж очень страшно, а я, вообще-то, намерен до конца вести себя достойно, как и положено порядочному парню. Теперь же обнимите меня быстро и идите и живите дальше. Живите, любите друг друга, размножайтесь.

Хеприрура все же дала волю чувствам обняв странника и расположившись на нем сверху терлась о него носом и шептала:

– О, Повелитель крокодилов, о, мой повелитель, о, крокодилов любимый повелитель.

Она хотела сказать «О, мой любимый», но запуталась в крокодилах и повелителях под воздействием нервного стресса. И, поскольку несчастная женщина, обняв свою несбывшуюся надежду, не собиралась, по-видимому, ее теперь отпускать, Энеджебу пришлось снять ее и отнести за порог входа в зал, где египтянка, не удержавшись все же от многотысячелетней привычки своего народа, упала лицом вниз и стала посыпать голову пылью. Кузнец вернулся, обнял странника и спросил:

– Что я могу еще для тебя сделать, друг мой?

– Оставь один мне факел.

– Может не один, а больше?

– Одного с лихвою хватит, как выйдешь из зала ударь что есть силы по той плите, где птица Бену, хорошо бы вот кувалдой. А снаружи вход завали камнями. Это все. Теперь прощай. А нет, еще не все. Вот как быть с этим? – вестник показал глазами на Хеприруру.

– Не волнуйся, я все понял. Эта маленькая женщина не будет знать нужды. – кузнец подумал, покрутил головой и с улыбкой добавил. – Ну, пока мы будем живы. Прощай дружище.

Однако кузнец тут же вернулся.

– Прости, что я надоедаю в такую важную минуту, но… скажи, что мне делать… ну что самое-самое,…а, то ведь я не знаю, что, же теперь нам делать дальше.

– Вот и славно, что не знаешь. А то ведь все те, что точно знали, как принести на землю счастье, принесли подземный ад.

– Но хоть что-то ты мне скажешь?

– Скажу. Скажу, как я это понимаю. Самое-самое это не давать одному смертному власти над другим, а для этого, постарайся не давать богатеть богатым и беднеть бедным и если не можете жить без власти, то пусть властвует один над всеми или большинство над меньшинством, но ни в коем случае не малая часть над всем. И еще одно – пусть дети получают почет за дела свои, а не за рождение.