Путешествие за край Земли

Глава третья

Коня! С конем…

С конем да хоть и в покер!

Подглава 1

Следователь прокуратуры Леденец сидел у себя за столом и читал анекдоты из рассылки, когда поступил телефонный звонок. Убийство. Он неохотно выключил компьютер, надел туфли, – когда его не беспокоили, он любил сидеть босиком, – и вышел из кабинета. По дороге он зашел в туалет, и только после этого спустился вниз, где его уже ждали старые «Жигули» с водителем и прокурором района. Машина долго отнекивалась, приводя всевозможные доводы, но настойчивость водителя (другой машины все равно не было) оказалась сильней, так что вскоре пару раз чихнув для приличия, двигатель завелся, и машина, бормоча про себя проклятия, отправилась к месту преступления.

По дороге обсуждалась сравнительная характеристика Масяни и жены начальника милиции, которые выглядели, как близнецы.

Покойный жил в частном доме в одном из районов светлого будущего. Ворота были открыты, а весь двор заполонили милицейские машины. Приехавшие вошли в дом. Леденец профессиональным взором отметил чистоту и порядок, которые царили в доме до появления там сотрудников милиции.

К моменту их прибытия по дому уже бродили: дежурная следственно-оперативная группа УВД города в составе: ответственного по УВД, дежурного следователя, дежурного опера и дежурного эксперта-криминалиста; участковый инспектор милиции; судебный медик; родственники потерпевшего в лице бывшей жены и дочери; два ответственных лица из очень серьезного министерства.

Все кроме работников министерства были не в настроении. Родственникам по регламенту надлежало быть скорбными, а сотрудникам милиции и прокуратуры приходилось держать себя в руках, чтобы не ляпнуть чего лишнего. Покойный был птицей слишком большого полета, чтобы можно было вести себя обычным образом: с шутками, весельем и пугающим посторонних цинизмом. К сожалению, ни родственники, ни люди из министерства не были расположены к проявлениям здорового юмора, который никогда еще не мешал работе даже в похоронной компании.

Супруга и дочь покойного сидели в гостиной и сопели носами точно два плохих водопроводных крана. Дочка была симпатичной, но стервозной. «Сука», – подумал о ней Леденец, но ничего не сказал. Жена симпатичной не была, что, не мешало и ей быть сукой. Их внешнее несоответствие друг другу не могло не навести склонного к бытовой философии Леденца на размышление о капризах и чудачествах природы. Он еще раз ощутил острый приступ досады: присутствие посторонних и ранг покойного делали невозможным обсуждение данного вопроса с коллегами. Выматерившись, опять не вслух, он решил осмотреть тело.

Оно лежало в собственном кабинете на дорогом светлом ковре, который невозможно было бы отстирать. Леденцу стало жаль ковер. Он давно мечтал о таком ковре, но нынешнее положение на служебной лестнице автоматически зачисляло мечту в классификационный класс несбыточных. «Может, поговорить с родственниками, вдруг согласятся продать», – подумал Леденец, но, вспомнив выражения лиц жены и дочери, с грустью отогнал от себя эту мысль.

Рядом с телом стоял мольберт с пришпиленным к нему подготовленным по всем правилам холстом. На нем были мозги и кровь покойного. Леденец посмотрел на получившуюся картину.

– Великолепно! – вырвалось у него.

Это действительно был шедевр мирового уровня, достойный украсить собой стены Эрмитажа. Работа была незаконченной: скорее всего, убийцу кто-то спугнул. Трогать рисунок в таком состоянии было подобно убийству, причем убийству не какого-то там денежного мешка, а произведения искусства, на что эстетически развитый преступник пойти не мог. Преступнику оставалось подождать, когда высохнет кровь, вскрыть картину защитным лаком, поставить подпись, и… Удачная продажа картины гарантировала безбедное существование в течение долгих лет. Леденец представил, как грязные руки (почему-то он представил себе именно грязные руки) родственников покойного небрежно хватают это произведение искусства, и его бросило в пот от острой ненависти не только к родственникам покойного, но и к родственникам вообще.

– А вот хрен вам! – сказал Леденец вслух. – Картина относится к вещественным доказательствам и подлежит изъятию в интересах следствия с последующей, в интересах же следствия, ее потерей. – Леденец уже видел картину на стене у себя дома. – Хрен вам! – повторил он.

– Хрен хрену рознь, – весомо заметил Михалыч, пожилой и очень старательный криминалист.

– Это точно, – согласился Леденец.

– Ты это, Михалыч, – решил он все-таки сказать криминалисту, – проследи, чтобы с холстом тут поаккуратней.

– Будет сделано, – ответил тот и понимающе посмотрел на Леденца.

– Ладно, мне надо поговорить с родственниками покойного, – смутился следователь прокуратуры.

Для беседы была выбрана одна из многочисленных комнат. Кинозал, как пояснила дочь. В комнате был диван, несколько кресел, столик на колесиках, большой телевизор и «домашний кинотеатр».

Бывшая жена ничего толком не рассказала. Официально они в разводе не состояли, но давно уже жили по отдельности. Виделись редко, исключительно случайно на каких-либо светских мероприятиях. Врагами, как и друзьями не были.

– Обычные чужие люди, – закончила она свой рассказ и закурила дорогую сигарету.

– То есть вы являетесь единственной наследницей? – спросил Леденец.

– Наследницей? Не смешите. В этом доме мне принадлежит практически все. Пожелай я что-либо забрать, он бы даже и пикнуть не посмел.

– Почему вы так в этом уверены?

– Потому что он был никем, одной из тех обезьян, кого в людей превращает брак. И он прекрасно это понимал, так что убивать его, если вы именно это имели в виду, у меня резона нет.

– А у кого-нибудь другого, как вы думаете, был резон убивать вашего мужа?

– Ради денег? Нет.

– А не ради денег?

– А не ради денег… Это уже вне моей компетенции, – сказала она, явно желая прекратить беседу.

– Вы позволите еще один вопрос?

– Спрашивайте, – в ее словах было удивление и легкая досада на непонятливость следователя.

– Вы не заметили, в доме ничего не пропало?

– Я давно уже здесь не бывала, чтобы ответить на ваш вопрос. Надеюсь, все?

– Благодарю вас за то, что уделили мне время, – сказал Леденец, почему-то чувствуя себя идиотом.

Взгляд бывшей жены покойного сказал Леденцу, что она полностью разделяет это мнение.

Дочка, теперь уже тоже бывшая, курила сигару и смотрела куда-то сквозь Леденца, словно его здесь не было. На вопросы она отвечала по большей части однозначно. Ничего интересного. Леденец уже начал откровенно скучать, как вдруг…

– Она мне не мать, – сказала дочка, когда Леденец в очередном своем вопросе сослался на бывшую жену покойного.

– Что? – переспросил Леденец.

– Она мне не мать. Я так называемый внебрачный ребенок. Это я говорю для того, чтобы вы больше нигде не раскапывали эту тему.

– Скажите, вы не заметили, в доме ничего не пропало? – Спросил Леденец.

– Скорее, появилось.

– Что?

– Мольберт. Его раньше не было.

– Вы уверены?

– На все сто. И это странно.

– Ну, может, ваш отец пригласил для чего-то художника?

– Исключено.

– Почему вы так категоричны?

– Отец бы мне об этом сказал. И еще… По-моему не хватает одной шахматной фигуры.

– Вы думаете, это принципиально?

– У отца очень редкие, дорогие шахматы старинной работы. Они стоят в гостиной в специальном шкафу.

– Думаете, кто-то похитил одну шахматную фигуру, когда можно было бы украсть их все?

– Это особенные шахматы, и украдены они особенным человеком.

– Вы уверены?

– Абсолютно.

– Почему?

– Потому что уверена, – отрезала она.

– Вы не сказали, какая фигура пропала, – вспомнил Леденец.

– Белый единорог.

– Вы играете в шахматы?

– Немного.

– В шахматах нет единорога.

– В отцовских есть. Все?

– Да, спасибо большое.

– Не за что.

– Итак, господа, что мы имеем? – спросил Леденец, когда следственная бригада осталась без посторонних.

Рассматривались пять версий случившегося:

1 естественная смерть,

2 самоубийство,

3 несчастный случай,

4 убийство,

5 результат деятельности инопланетного разума.

Разумеется, каждая из этих версий предполагала свое развитие событий.

Естественная смерть: Узнав о потере редкого шахматного единорога, покойный (в то время еще живой) впадает в отчаяние, в результате чего приобретает мольберт с холстом. Это не помогает. Покойному становится настолько плохо, что у него сами собой заламываются руки (о чем свидетельствовали следы на предплечьях, положение тела и куча медицинских прибамбасов) и раскалывается голова. Это происходит возле мольберта.

Самоубийство: Узнав о потере редкого шахматного единорога, покойный (в то время еще живой) впадает в отчаяние и решает покончить с собой. Не найдя подходящего листа бумаги для предсмертной записки, он покупает мольберт с холстом. Последняя искра самосохранения заламывает ему руки в тщетной надежде на спасение, но это не помогает. Покойный сильно бьет себя чем-то по голове. Кровь и мозги попадают на холст – такова его предсмертная записка. В последний момент он избавляется от орудия преступления.

Несчастный случай: Ничего не зная о потере редкого шахматного единорога, покойный (в то время еще живой) не впадает в отчаяние. Вместо этого он решает заняться живописью, для чего приобретает мольберт и холст. В порыве вдохновения он случайно заламывает себе руки, после чего (опять-таки случайно) сильно бьет себя чем-то по голове. Кровь и мозги попадают на холст. В последний момент он куда-то девает орудие убийства, а также кисти и краски.

Убийство: Убийца принес в кабинет покойного мольберт с холстом, затем заломил покойному руки, притащил его к холсту, после чего чем-то тяжелым ударил по голове так, чтобы мозги и кровь попали на холст, затем оставил покойного на ковре, а сам удалился с орудием преступления, прихватив с собой шахматного единорога.

Результат деятельности инопланетного разума: Данная версия обычно не рассматривается, так как она выходит за рамки юрисдикции правоохранительных органов.

Подглава 2

– Шахматы с единорогами вместо коней… – Алексей Юрьевич, самый лучший (из доступных) эксперт по шахматам довольно улыбнулся, – это весьма древняя штука…

Он был высоким, широкоплечим, атлетически сложенным мужчиной лет сорока пяти. Лицо красивое, умное с чем-то неуловимо семитским в чертах. Голова выбрита наголо. На голове татуировка в виде иероглифа. Одет в дорогой костюм. Рубашка с золотыми запонками в виде пятен кого-то там (есть такой психологический тест). Часы дорогие, старинные.

– Хотите кофе? – предложил он Леденцу.

– Не откажусь.

Эксперт включил в сеть электрическую плитку, на которой стояла жестянка с песком. «Кофе подобно котам любит песок», – подумал Леденец и довольно улыбнулся.

– Я не доверяю всякой электрической чертовне, – истолковал его улыбку Алексей Юрьевич по-своему, – кофе должен быть только зерновым и только в турке. Любые иные кофеварки созданы для того, чтобы портить продукт.

– Не буду с вами спорить, – сказал Леденец, который в основном пил растворимую бурду, и то только когда опаздывал на работу. Варить кофе он не умел и ленился.

– Шахматы с единорогами… вы знакомы с Пушкиным? – спросил вдруг Алексей Юрьевич.

– Лично? Нет, – как ни в чем не бывало, ответил Леденец.

– Я тоже, к сожалению, нет… Или к счастью.

Последующие рассуждения о гипотетическом личном знакомстве с Пушкиным прервала необходимость приготовления кофе: песок разогрелся до нужной кондиции. Алексей Юрьевич достал из шкафа серебряную турку и две маленькие чашечки. Чашечки он поставил на стол, а турку, наполнив предварительно необходимыми ингредиентами, – в песок. По комнате начал распространяться запах.

– Так вот, – продолжил эксперт, когда кофе был сварен, – в свое время эти шахматы принадлежали Пушкину. По одной из версий, на сегодняшний день она самая популярная среди пушкинистов, Пушкину их подарил один из родственников поэта Баркова, о котором неоднократно с уважением отзывался Пушкин.

– Напомните, кто такой Барков? – попросил Леденец, делая осторожный глоток.

– Поэт. Барков Иван Семенович. Годы жизни: 1732 – 1768. Писал печатное и непечатное. К печатному, например, относится перевод сатир Горация и басен Федра. Из его непечатных произведений наиболее известна поэма «Лука Мудищев».

«Луку Мудищева» Леденец знал почти наизусть, даже не предполагая при этом, что знает одно из классических произведений определенного жанра. С Горацием и Федром дела обстояли несколько хуже.

– Как эти шахматы очутились у родственника Баркова, эта версия не объясняет, – продолжил рассказ Алексей Юрьевич.

– Что говорит об этом вторая версия?

– Вторую версию, если честно, предложил я. По ней шахматы Пушкину достались от африканского предка.

– А разве в Африке были шахматы?

– В этом все дело! Считается, что родина шахмат – Индия. В Индии они появились в первые века нашей эры в виде военной игры чататуранги. Чататурангой назывался строй войска, включавший боевые колесницы, слонов, конницу и пехоту. О том, как развивались шахматы в дальнейшем, можно прочитать в любой энциклопедии, но о том, что предшествовало появлению первых индийских шахмат, практически ничего нет. А дело в том, что около 50 тысяч лет назад существовала некая працивилизация, которая распалась на несколько крупных древних осколков, таких как Египет или Индия. Об этом тоже написано более чем достаточно, но о чем практически нет информации, так это о том, что в Африке тоже была развитая цивилизация, погибшая по неизвестным в наши дни причинам. И в африканской цивилизации были шахматы, причем с единорогами вместо коней.

– Хотите сказать, что этим шахматам несколько тысяч лет?

– Не самим шахматам, а идее игры. Но в Африке шахматы не были игрой. Для древних африканцев – это был предмет культа, доступный только в высших эшелонах жрецов. Африканцы видели в этой игре способ обмануть богов.

– Интересно, а сейчас этот культ существует?

– Кто его знает. В мире полно тайн.

– Другими словами убийцей может быть очередной представитель жреческой верхушки?

– Это уже вам видней. Я детективами не увлекаюсь.

– Я думал, что шахматисты любят детективы.

– Кто как.

– Было приятно с вами побеседовать.

– Мне тоже.

Подглава 3

Ничто так не увеличивает объем книги, как включенные в нее стихи.

 
В огонь и воду я пойду за друга!
В огонь и воду?! Я?! Пойду за друга?!
В огонь и воду не на мониторе?!
Не в кинофильме?! И не понарошку!
За друга?! Я?! Не уступив дорогу?!
Так сколько ж это надо выпить водки?!
Или какой паленой хапнуть дури?!
Чтобы за друга так вот без страховки,
Без спецкостюма или без дублера?!
За друга нахаляву, не за бабки?!
В огонь своей родной живою плотью?!
Сгорю иль утону во имя друга?!
 
 
А он что, сволочь, это мне позволит?!
Отправит на погибель, на мученья?!
И будет опиваться кока-колой,
Пока в огне страдать я буду страшно?!
Иль станет обжираться он попкорном,
Когда я встречу смерть свою в пучине?!
Так может ли тогда назваться другом
Сей человек? А ежели не может,
Тогда зачем мне умирать во имя?!
Черт знает за кого с такою болью?!
Иль ежели он друг, то не позволит?!
А если так, то я и сам не ринусь
Ни в пламя, ни в пучину, ни в болото,
А лучше я схожу еще за пивом!
 
 
Зачем перечить другу?!
В этом дружба!
 

Доктор меланхолично смотрел в окно и писал стихи. Стихи он обычно писал, ожидая клиента. Когда-то давно, в романтической юности он зачитывался стихами. Это позволяло ему выглядеть окрыленным в нежных девичьих глазах. Девушки таяли от страстных, гениальных слов и отдавали ему бесплатно то, за что менее поэтические его товарищи вынуждены были платить деньги. Так еще в юности Доктор понял, что любовь и поэзия неразлучны.

Позже, когда страну захлестнул бум творчества, Доктор перешел на стихи собственного производства.

В те времена родился его первый шедевр, посвященный будущей профессии:

 
Каждый день, каждый день, каждый день
Хренотень, хренотень, хренотень.
Каждый день, каждый день хренотень.
Каждый день хренотень, хренотень.
 

Были и другие варианты этого стихотворения.

 
Каждый день, каждый день, каждый день.
Каждый день, каждый день хренотень.
Каждый день хренотень, хренотень.
Хренотень, хренотень, хренотень.
 

Второй вариант стиха был более совершенным с позиции структуры, но Доктору, для которого важна была суть поэзии, а не форма, он нравился значительно меньше.

В дверь позвонили. Доктор посмотрел на большие настенные часы. «Вовремя», – подумал он, вставая, чтобы открыть.

– Здравствуйте, – сказал Леденец, когда входная дверь открылась.

– Здравствуйте, – ответил Доктор.

– Мне нужен доктор.

– Это я.

– Я Леденец.

– Входите.

«Действительно Леденец», – подумал Доктор, избавив тем самым автора от поиска предлога для описания внешности Леденца.

Леденец: Высокий, склонный к полноте, розовощекий, черноволосый, легко краснеющий человек. Чуть не забыл указать возраст. Леденцу было сорок.

– Слушаю вас, – сказал Доктор, когда Леденец устроился в кресле.

– Даже и не знаю… – Леденец робел и нервничал. – Я в первый раз у психиатра.

– Я, скорее, психотерапевт. Так что вас привело?

– Кошмар, доктор.

– Как часто он повторяется?

– Каждый раз, когда я подбираюсь к раскрытию дела.

– Очень интересно. И давно это у вас?

– Уже более 10 лет.

– И вы ни разу ни к кому не обращались?

– Я не мог этого сделать. И вы поймете, почему.

– Расскажите.

– Каждый раз, когда я почти раскрываю дело, появляется он.

– Кто?

– Я не знаю. Он в маске. Всегда подкрадывается сзади и бьет меня ножом в спину.

– Неприятно, наверно.

– Не то слово. Но самое ужасное, что перед тем, как я умираю, он открывает свое лицо. Каждый раз я вижу его лицо перед смертью, и каждый раз забываю. Это ужасно.

– Понимаю.

– Нет, доктор, вы не понимаете. Если бы я мог вспомнить это лицо… Мне кажется, что мы знакомы… И если бы я смог вспомнить…

– Думаете, это помогло бы вам избавиться от кошмара?

– Тогда я смог бы его остановить и довести, наконец, расследование до конца.

– Хотите сказать, что из-за кошмара вы не можете доводить расследование до конца?

– Конечно.

– Но почему?

– Потому что меня убивают.

– Стоп. Как может убийство во сне…

– Это не сон!

– Не сон?

– Не сон.

– Ничего не понимаю, – сказал Доктор и встал на ноги.

Наиболее благоразумной была мысль о том, что человек, способный заявить подобное на полном серьезе, говоря по-русски, не совсем дружит с головой, но, глядя на Леденца, Доктор чувствовал, что он говорит правду.

– Думаете, я сумасшедший?

– Если честно, то именно этот вывод я должен был бы сделать. Но я вам верю, сам даже не знаю, почему.

– Спасибо, доктор!

Скупа мужская слеза скатилась по щеке Леденца.

– Вы сможете мне помочь?

– Постараюсь. Вы что-нибудь слышали о моделировании реальности?

– Боюсь, что нет.

– Не надо бояться. Это новое направление в медицине и философии.

Леденец весь превратился в слух.

– Я думаю, нам надо организовать группу по моделированию новой реальности.

– Если это поможет, я только «за».

– В таком случае я сообщу вам о месте и времени дополнительно.

– Буду вам очень признателен.

В кармане Леденца зазвонил телефон.

– Извините, – сказал Леденец, – я не могу отключить эту штуку.

– Я понимаю, работа…

– Не в этом дело. Я забыл, где находится нужная кнопка, поэтому приходится всегда отвечать на звонки.

– Может, вы ответите? – спросил уставший от назойливого телефона Доктор.

– Да, конечно.

– Леденец, где ты? – услышал он голос начальника.

– Занимаюсь расследованием, – уклончиво ответил следователь.

– Хреново занимаешься.

– Что-то произошло?

– Пропала картина.

– Какая?

– Та самая. Из мозгов.

Трубка выпала из руки Леденца. Его раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, ему было до слез жаль расставаться с картиной, которую он давно уже прикарманил в своих мечтах, с другой, – он был рад, что никто из родственников покойного (которых он невзлюбил) не будет обладать этой бесценной вещью.

– Извините, – повторил он, – мне надо идти.

– Конечно, – ответил Доктор, который часто демократично соглашался с клиентами, – оставьте номер, я позвоню.

– Чуть не забыл, – пробормотал Леденец, доставая из потертого бумажника визитную карточку, – можете звонить в любое время суток.

Глава четвертая

Коня мне!

Из летописи шахматного турнира.

Подглава 1

Мстислав Ерофеевич Зверь был по своей природе милым, спокойным человеком, любящим посидеть за чаем с томиком Горация, поразмышлять об истоках вдохновения Тютчева, или, на худой конец, посмотреть что-нибудь из немецкой порнушки, желательно в обществе милых и не очень дорогих дам. Подобный эпикурейский образ жизни продолжался у него до двадцатишестилетнего возраста и окончился благополучным вступлением в брак с Софьей Германовной Штоц, которую он встретил годом раньше, и сразу же влюбился по уши.

Они поженились. Первое время жили душа в душу. Мстислав Ерофеевич безумно обожал супругу, она тоже испытывала к нему какие-то чувства. Жили они у ее родителей, с которыми он легко сошелся характером. Будучи весьма уважаемым человеком в городе, тесть нашел ему подходящее место.

Неприятности Мстислава Ерофеевича начались с разговора с тестем.

– Мстислав, нам надо поговорить, – сказал он весьма дружелюбным тоном. – Пойдем, наверно, покурим.

Они вышли во двор, тесть угостил Мстислава американской сигаретой, Мстислав вежливо дал ему прикурить, затем прикурил сам.

– Сколько ты уже с Софушкой? – спросил тесть, который любил подкрадываться издалека и сзади.

– Скоро год, – ответил Мстислав.

– Скоро год… – задумчиво повторил тесть. – Тебе нравится наша дочь?

– Еще бы!

– Еще бы… Год назад мы приняли тебя в семью, с тех пор ты для нас, как сын родной.

Это было действительно так.

– Так вот, Мстислав, то, что ты стал одним из нас, возлагает на тебя определенную ответственность. Ты согласен?

– Угу.

– Ты знаешь, о наших национальных и культурных корнях?

– Я с большим уважением отношусь к этому народу, который, несмотря на все гонения и невзгоды, выжил и занял почетное место в обществе.

– А знаешь, почему?

– Почему?

– Потому что мы сильны верой и традицией.

– Вы совершенно правы.

– А если я прав… Честно говоря, я думал, ты сам догадаешься и проявишь инициативу, но по-видимому ты думал о других вещах, и я сам решил тебе все сказать. Ты знаешь, что Софочка наша единственная дочь, наша надежда, надежда всего нашего рода.

– Я понимаю.

– А если понимаешь, ты сам должен сказать ей, что хочешь принять нашу веру.

Мстислава бросил в жар. Он никогда не был религиозным фанатиком или воинствующим атеистом, но подобный шаг требовал от него большего, чем уволиться у одного бога и поступить на службу к другому: Он должен был совершить обрезание милого органа, который, положа руку на сердце, Мстислав очень любил и считал своим единственным верным другом, предать которого… было больно! А физической боли он боялся больше всего на свете.

– Извините, – сказал он, побледнев, – но я вынужден сказать «нет».

– Нет? – удивился тесть.

– Дело в том, что я тоже ценю традиции своего народа.

– Однако это не помешало тебе жениться на Софье, войти в наш дом. В наш! Ты пришел в наш народ, а не…

– Я все понимаю…

– Что ты понимаешь? Думаешь, я позволю, чтобы потомками нашего рода стали необрезанные гои?

– Но почему я должен калечить свое мужское достоинство?

– Достоинство? И ты ставишь кусок мяса выше интересов семьи?

– Вам легко говорить, это не ваше мясо.

– Я обрезан.

– Все правильно. В детстве. Потому что в зрелом возрасте только сумасшедший станет себя добровольно увечить ради какой-то древней глупости! – завизжал вдруг Мстислав.

– Ах вот оно что, ты просто чмо! Ты не гой, ты необрезанный филистимлянин, – сказав это, тесть вошел в дом.

Мстислав понуро поплелся следом. Ему было муторно.

Жена, милая, обожаемая Софушка, лежала в постели и читала книгу. «Вот оно – настоящее счастье», – подумал Мстислав, и как можно ласковее приблизился к жене.

– Чего тебе? – зло спросила Софья.

– Мр-р, – по инерции ответил Мстислав.

– Пошел вон, урод! Я с филистимлянами не сплю!

В эту ночь ему пришлось ночевать на диване в гостиной. Утром, набравшись храбрости, он вошел в кабинет тестя.

– Чего тебе? – просил тот, не глядя на Мстислава.

– Я хочу развестись.

– Не понял? – сказал тесть и как-то неприятно на него посмотрел.

– После того, что случилось, думаю, нам с Софьей лучше развестись.

– Забудь об этом, – отрезал тесть.

– Но почему?

– Потому что с филистимлянами не разводятся. С ними сражаются не на жизнь, а на смерть.

– Тем более.

– Ты можешь, конечно, подать на развод, но как ты собираешься жить?

– Ну жил же я как-то раньше.

– Раньше, – тесть рассмеялся. – Не думаешь же ты, что я оставлю тебя просто так в покое?

– Почему?

– Потому что ты говно, которое прилипло к моему ботинку. Что в таком случае делают с говном?

Это была откровенная угроза, и Мстиславу ничего не оставалось, как отправиться к себе на службу (так он называл работу).

Я не стану описывать все муки, которые пришлось перенести Мстиславу Ерофеевичу в доме тестя. Скажу только, что тот уволил всю многочисленную прислугу, а также нескольких рабочих, работающих во дворе.

– Зачем платить чужим гоям, когда есть свой необрезанный филистимлянин, – прокомментировал он свой поступок.

Дошло до того, что душевные муки Мстислава Ерофеевича значительно превзошли вероятные муки телесные, и, будучи в состоянии алкогольного опьянения, он заявился к знакомому хирургу, и не отстал от него, пока тот не надругался над лучшим и единственным другом Мстислава Ерофеевича.

Вернувшись домой, Мстислав Ерофеевич, не раздеваясь, ввалился в кабинет к тестю.

– Я сделал это! – радостно заявил он, несмотря на боль.

– Что ты сделал? – поморщился тесть.

– Я стал одним из вас.

– И каким же это образом, позволь полюбопытствовать? – спросил тесть таким тоном, что в комнате запахло желчью.

– Я сделал обрезание.

– Покажи.

Мстислав Ерофеевич снял штаны.

– Какая гадость!

– Но ведь вы сами…

– И ты смел подумать, что это позволит тебе… – от негодования тесть так и не смог сформулировать, что это должно было позволить Мстиславу Ерофеевичу.

– Вы же сами говорили…

– Я говорил, когда думал, что ты человек! Неужели ты думаешь, что я приму мразь, прислуживающую мне по субботам? Ты еще хуже, чем я думал. Ты даже не чмо… ты… ты… Ты обрезанный филистимлянин! Пошел вон с глаз моих. Отныне ты будешь жить в сарае за гаражом!

Мстислав попытался найти защиту у жены, но она даже слушать его не стала.

– Я думала, ты мужик, а ты…

– Но что я мог?

– Послать папика на хуй.

– Чтобы он меня уничтожил?

– Дурак, он бы только начал тебя уважать, а теперь… Иди в сарай с глаз моих!

– Ты никогда меня не любила! – бросил он через закрытую дверь и отправился спать в сарай.

Сарай, куда был сослан Мстислав Ерофеевич, был чистым, просторным и теплым. Отапливался он из дома, с которым был соединен единой системой парового отопления. В сарае были стены, крыша, пол из крашеных досок и кое-какая мебель, включая старый диван, на котором теща лишилась девственности, о чем свидетельствовало забавного вида пятно. Диван, как и пятно, решено было оставить на память в качестве милого сердцу сувенира.