Наркоманские сказки

Широчка и президент

Это лето выдалось для Широчки очень запоминающимся. Она вступила в пионеры, побывала в детском санатории и даже видела Президента, причём не понарошку, как все, сидя у телевизора, а взаправду, когда он приезжал посетить Президентский дурдом.

Когда-то давно, тогда Широчка была совсем маленькой, вся страна тоже горячо любила Президента, но находились люди, которые любили Президента недостаточно сильно, и их за это сажали в тюрьмы и заставляли тяпать тайгу. Шли годы, президенты сменяли друг друга. Одних любили больше, других меньше, но всегда находились люди, желающие потяпать тайгу за государственный счёт. И вот появился новый, особо любимый всеми Президент, который пожалел то ли тайгу, то ли государственный счёт, но своим указом всех несчастных, которые так и не познали священной любви к Президенту, приказал считать больными людьми. И верно, только безумец способен не любить Президента! Для них построили лечебницу, где в тепле и достатке они могли спокойно клеить коробочки на благо своей необъятной Родины. Новый Президент был настолько добрым и демократичным, что следующим указом разрешил оппозицию, которая принялась критиковать партию власти за недостаточную, по мнению оппозиции, любовь к Президенту.

Этим летом Президент решил посетить лечебницу для душевно больных, которая находилась в городе, где жила Широчка. Широчке вместе с другими пионерами выпала честь бежать за лимузином Президента. Задолго до этого знаменательного события их начали тренировать, как олимпийскую сборную страны, и даже кормили специальными спортивными таблетками, от которых пионеры бегали особенно резво. К приезду Президента организовали субботник, на котором побелили все дома, вымыли и покрасили все парадные, бомжам и нищим выдали новые парадные лохмотья и организовали для них бесплатное питание, чтобы они не ворошили образцово-показательные помойки, созданные специально к приезду Президента. Деревья побелили, дорожки вымыли, а асфальт начистили сапожным кремом, чтобы выглядел, как новый. Проституток на время визита назначили школьными учителями и воспитателями детских садов, а вместо них на панель выпустили особо достойных сотрудниц службы безопасности. Город был готов к встрече высокого гостя.

И вот решающий день наступил. Детей собрали засветло, несколько раз прогнали за макетом лимузина, несколько раз проверили парадную пионерскую форму, транспаранты и флаги. Учителя и представители администрации съели по пузырьку валидола и запили неразбавленной валерианкой. Сотрудники безопасности ещё раз проверили весь президентский путь.

Наконец кортеж Президента появился за поворотом.

– Пошли, – сказал представитель администрации, и дети выскочили из укрытия и пристроились к Президентскому лимузину к всеобщему недовольству охранников. Недавно прошёл дождь, и от обилия сапожного крема дорога стала скользкой. Бежать было трудно, во-первых, потому, что лимузин ехал слишком быстро даже для настоящих тренированных пионеров, во-вторых, мешали флаги и портреты Президента, к тому же приходилось кричать УРА и СЛАВА ПРЕЗИДЕНТУ. Но ничто не могло омрачить радость близости Президента.

– Ой! – вскрикнул вдруг пионер Коля, поскользнулся и упал. Его косточки весело хрустнули под колёсами машины охраны. Он даже не успел прокричать УРА ПРЕЗИДЕНТУ.

– Какой бессовестный мальчик! – возмутилась завуч по внеклассной работе. – Уронить портрет Президента в грязь!

А лимузин уже стоял перед главным входом в Президентский дурдом, уже открылась дверца автомобиля, уже появилась нога президента, и тут случилось то, чего никто не мог предвидеть. Журналисты ринулись с микрофонами и телекамерами к Президенту, и охране ничего не оставалось, как открыть огонь. Журналистов было немного, и охрана управилась быстро. Мгновенно убрали тела пострадавших, но дорожка! Она была испачкана кровью! Ответственные работники оптом попадали в обморок, но Президент сделал вид, что ничего не случилось. Он решительно покинул лимузин, поприветствовал свой народ кивком головы, и, пройдя по залитой кровью дорожке, вошёл в лечебное заведение.

Так Широчка увидела Президента.

Широчка, коса и перелом

Так случилось, что Широчка вместе с другими пионерами записалась «на мотокружок». Конечно, первое время они убирали помещение, чинили мебель, возрождали из пепла единственный мотоцикл кружка, который давно превратился в бренные останки.

– Ничего, – сказал руководитель кружка, – лёгкий ремонт – и он будет, как новый.

Лёгким ремонтом оказалась замена рамы, двигателя, шасси, бака и прочей мелочи, которую можно и не перечислять. Причём возрождать железного коня из пепла пионерам пришлось за свой счёт. Кружок работал на общественных началах, а общественные начала, как известно, за пивом не пошлёшь.

Наконец, конь стал, как новенький, и пионеры, подобно акробатической пирамиде, кинулись на него все разом, как только он завёлся. Мотоцикл рявкнул, рванул, сбросил с себя пионеров и благополучно заглох. Благополучно для всех, кроме Широчки. Широчка же повредила ногу, да так, что в больнице ей наложили гипс от бедра и до щиколотки. Наложили и отпустили домой, в школу, чтобы, значит, уроки не прогуливала.

С одной стороны, с гипсом хорошо: учителя меньше цепляются, бабушки в автобусе место уступают, одноклассники смотрят с уважением, она, вон, уже и с мотоцикла упасть успела, а они и паровоза ни разу не видели, разве что папиросного.

С другой же стороны… Ни одеться, ни обуться, а уж о том, чтобы с удовольствием сходить в туалет, и речи быть не могло. Какое тут удовольствие, если нога в коленке не сгибается. Дома ещё ничего, правда, нога в туалет не вмещалась, и приходилось всё делать с открытой дверью, а вот в школе или в больнице… Попой на общественный унитаз не сядешь – попа не казённая, в отличие от унитаза, а казённые унитазы на своём веку повидали такое, что напиши хоть один из них мемуары, бестселлер бы вышел.

Надо всё делать на присядках. А какие присядки, если одна нога в коленке не гнётся? Правильно, пистолет. Почему пистолет? Да потому, что хоть стреляйся, если тебе в таком состоянии где-нибудь в публичном месте какать захочется. У Широчки же коса, как назло, отросла почти до пола, и каждый раз, когда Широчка вот так на пистолете корячилась, коса норовила оказаться в унитазе, словно мёдом ей там намазано. Намазано там, кстати, было, но только не мёдом, откуда взяться мёду в общественном унитазе? И приходилось Широчке каждый раз после туалета голову мыть. Хоть плачь. Пришлось даже подстригаться – угораздило Широчку жвачку проглотить. Так что день, когда ей обещали снять гипс, был для Широчки долгожданным, как Новый год.

Едва дождавшись утра, Широчка ворвалась в процедурную, забыв постучать. Медсестра Марина была занята. Она стояла на коленях перед доктором Боровым, и что-то рассматривала с очень близкого расстояния у него в штанах. Что именно так привлекло её внимание, Широчка не видела, так как Боров стоял к ней спиной.

– Тебе чего? – спросила Марина, облизывая губы.

– Гипс снять.

– Погуляй с полчасика, – сказал Боров Широчке и, обращаясь к Марине: – Продолжайте, сестра.

Делать было нечего, и Широчка пошла гулять по больнице. Конечно, Широчка могла бы решить, что больница похожа на полигон для съёмок нового фильма Тарковского, но Широчка Тарковского не смотрела, поэтому ничего такого в голову ей не пришло. Больница была старой. В прошлом году её, правда, ремонтировали. Средств выделили достаточно, и кроме нескольких новых дач, построенных узким кругом должностных лиц, кое-что сделали и в больнице. Больница же вела себя как привередливый больной, отторгающий пересаженный орган. Краска с фасадов смывалась дождём, линолеум линял, обои поднимались шубой, а новые канализационные трубы плакали на стыках. Где-то голодно мяукала кошка – сегодня не операционный день. В палате, за закрытой дверью, бубнил знакомый голос.

– Николай Навахудоносорович? – заглянула в палату Широчка.

– А, Широчка, заходи.

Капитан Отморозков покоился на особом медицинском сооружении, напоминающем гинекологическое кресло. Его огромное красное достоинство было выставлено на всеобщее обозрение.

– Николай На… товарищ капитан, вы-то как?

– А он фамилию меняет, – сказал мужик, загипсованный в виде стола. На его спине шла игра в карты, – На Ошпаркина.

– Ошпарились? Как вы так?

– Да вот так. У меня газовая колонка дома. Решил я, значит, свою гордость помыть, а перед этим мыл посуду. Ну и газ не сразу погас. Открываю я кран, и гордость свою туда. Поначалу, пока холодная из труб шла, даже хорошо было, потом кипяток пошёл. Хорошо ещё успел отпрыгнуть.

– Это ещё что, – перехватил инициативу человек-стол. – Ко мне недавно племянница с сыном приезжали. Ещё в школу не ходит. Так он что учудил? Решил в курятник, на кур пописать. Просунул писюн в сетку и целится. Петух увидал такое дело, да как клюнет! Пришлось скорую вызывать.

– А я в детстве любил на живность писать, – снова взял слово Отморозков. – Камнями там или из рогатки я их не обижал, но плюнуть или пописать – это верх кайфа. Один раз так невесты лишился.

– Перепутал с котом? – спросил один из играющих.

– Разговорчики! – возмутился Отморозков. – Сейчас арестую тебя за азартную игру в общественном месте, будешь знать.

– Одна у вас, ментов, совесть, да ты и ту ошпарил.

– Дай рассказать, – вмешался человек-стол.

– Так вот, иду я к ней с цветами, шампанским, как положено. Смотрю, а возле подъезда кот сидит. Домашний такой, чистый, красивый. Ну, как тут пройти мимо? Расстёгиваю штаны и к нему, а он, гад, отошёл на пару метров и опять сел. И так он от меня минут двадцать бегал. И ведь не убегает, гад, а словно специально дразнит. Я за ним, как был, в костюме, с цветами и концом наружу по всему двору. Невеста же моя с матерью на балконе курили.

– А я один раз чуть одноклассника без жены и детей не оставил, – перенял инициативу человек-стол. – Надо сказать, что был он тощим, жёлтым и болезненным, зато член у него был богатырский. Вся сила в корень ушла. А возле головки бородавка. Ну, прям член на члене. Словно кактус почкующийся. Набрели мы как-то с пацанами на склад, а там диски для болгарки. Начали мы их пускать. Тут я ему по концу и запустил, так он аж на два метра подпрыгнул. Снимает штаны, а конец, как яблоко, круглым стал. Ну ничего, обошлось.

– А я себе как-то креслом яйца прищемил, – сказал ранее молчащий игрок номер два.

– Это как же тебя угораздило? – спросил игрок первый.

– На концерте. Садился на кресло и прищемил. Сам удивляюсь, как. Но синяк потом был знатный.

Разговор, наверно, продолжался бы целую вечность, но в палату ворвалась дежурная медсестра, как две капли воды похожая на Тайсона.

– Вы совсем, что ли, трам-тарарам! – начала она с порога. – Вы какого… Канарейкина с растяжки сняли?

– Да мы подумали, чего ему на цепях висеть, только зря время тратить, а тут стол из него первый класс! – ответил игрок номер один.

– Да вы… – захлебнулась она. – А ты, девочка, что здесь делаешь?

– Мне гипс…

– Домой иди, нет их никого, на совещании, – пахнула она перегаром на Широчку.

Так Широчка и осталась в гипсе. Нет, не на долго, придя домой, она его сняла.

Широчка в деревне

Широчка проснулась около десяти. Почему около десяти? – спросите вы. Да потому, что у Широчки начались самые лучшие в мире летние каникулы, и Широчка уехала в деревню, к бабушке и дедушке. Несмотря на то, что деревня находилась в трёх автобусных остановках от города, это была самая настоящая деревня с домами с печным отоплением, колодцами во дворах, (несмотря на давно проведённые водопровод и газ) коровами, козами, свиньями, утками и целой кучей бабушек и дедушек. Наверно, для всех горожан здесь можно найти подходящих бабушку с дедушкой, чтобы приезжать к ним на каникулы или просто в гости. Так, по крайней мере, думала Широчка.

Широчка открыла глаза, поиграла немного с солнечным зайчиком и бодро встала с кровати. Залёживаться некогда: её ждал полный впечатлений большой летний день. Первым делом Широчка села на ночной горшок, который жил под кроватью. Широчка всегда какала по утрам, при этом её лицо приобретало выражение особой одухотворённости, прямо святая дева, узревшая лик Господа.

Вскакнув от души, Широчка встала и внимательно осмотрела содержимое горшка.

В соусе свежей девичьей мочи покоилась большая мягкая рыхлая какашка. Широчка специально ела по вечерам сырую морковку, чтобы какашка получалась, как надо. Сегодня какашка ей особенно удалась, и Широчка замурчала тихонько песенку от удовольствия. Широчка могла любоваться своими какашками целую вечность, но впереди было много дел, и она со вздохом поставила горшок на небольшой столик. После этого Широчка принесла из кухни кружку с водой и скалку, которой бабушка толкла картошку. Скалкой Широчка принялась толочь какашки, ловко разбавляя водой из кружки. Наконец в горшке образовалась смесь нужной консистенции, и Широчка обошла с горшком все бабушкины цветочки, поливая их полученной смесью. Широчка всегда поливала цветы какашками, и они росли большими-пребольшими.

Теперь можно умыться и погулять до завтрака.

Не успела Широчка отойти от дома и на десять шагов, как перед ней предстала весьма любопытная картина. Капитан Отморозков, заехавший, видать, в гости к своим бабушке и дедушке, совершал арест козы. Звали козу Роза Люксембург, и принадлежала она бабе Даше. Отморозков пытался нацепить наручники на козьи рога, коза же блеяла, вырывалась, норовила боднуть, в общем, всячески оказывала сопротивление при аресте. Баба Даша стояла рядом, и голосила, как на похоронах или на проводах в армию.

– За что вы её, товарищ капитан? – спросила Широчка.

– Оскорбляет, зараза, при исполнении, так сказать.

– И как же она вас оскорбляет?

– Меееееент, – проблеяла вдруг коза с явным негодованием в голосе.

– Вот видишь.

– Да ну, товарищ капитан, это у неё язык такой, как английский. Э бёт у них значит птица, импОтент – важный, а хэппи пёзды ту ю – совсем не о счастливых женщинах. Если же вы предложите американцу сок, то он вообще обидеться может.

– Это как вороны, – поддержал разговор Отморозков, – у нас дома черешня росла. Так они облепят её и сидят, лакомятся. А бывало, как начнут кричать: кар, кар, кааавр, кааа…, захлёбывается, будто ей полный рот накончали. Я сначала так и думал, а потом смотрю, рот, как рот. Никакой эротики.

– Так и коза. Может, она совсем не то имела в виду.

– И то может быть, – миролюбиво согласился Отморозков, – но на всякий случай протокол составить надо.

Чем всё это закончилось, Широчка так и не узнала. Бабушка позвала кушать. Пришлось возвращаться домой.

На завтрак была пюрешка с котлетками. Картошка приятно отдавала пряным запахом Широчкиных какашек, и Широчка съела целых три порции.

После обеда бабушка попросила Широчку отнести деду Напасу маковой росы, а то он третий день как хворает. Дед Напас жил недалеко, да и Широчке нравилось бывать у него в гостях, пить чай с волшебным печеньем и слушать рассуждения о национальной идее. Дед Напас был помешан на идее русской нации.

– От них всё зло, от иностранцев всяких. Испокон веков наезжали к русскому двору всякие немцы-французы. Понаедут де Билы с Кретьенами, понаделают нам Педров с Гомесами, а от них потом вся зараза…

Дед Напас всамделишно был хворым. Он сидел за столом, курил длинные-предлинные папиросы, надолго проглатывая дым.

– О чём хвораешь, дедушка? – спросила Широчка ласковым голосом.

– Да всё о ней, об идее русской. Всё о ней моё сердце обливается кровью.

– И что ты о ней думаешь?

– Бабы мы, все как есть, бабы. А всё потому, что вскормлены молоком бабьим.

– Так другого не бывает.

– Ещё как бывает. Наше, мужицкое молоко. Оно и вкуснее, и питательнее.

– Никогда не пробовала, – призналась Широчка.

– А ты попробуй, – предложил дед Напас. – Хочешь?

– Да можно немного.

– Только тебе самой его придётся надоить.

– Ну ничего. Где оно у тебя?

– Здесь, – Напас гордо вывалил богатырское наследство. – Только доить надо губами.

– Губами так губами.

– Не доится, – сказала Широчка Напасу после нескольких секунд доения.

– Ты дои, дои, оно не как у коровы, оно потом всё сразу, в рот, а ты смотри, чтобы всё проглотила.

– Я устала, – взмолилась Широчка через какое-то время.

– А ты себе рукой помогай, вот так, – дед Напас ловко показал Широчке, как надо делать.

Наконец Напас как-то вдруг хрюкнул и затрясся мелко-мелко, а Широчкин рот наполнился густой, слегка солоноватой жидкостью.

– Всё? – спросила Широчка у Напаса, но к тому пришли Осип с Кондратием, и он ничего не ответил.

– Ужинать будешь? – спросила бабушка, когда Широчка вернулась домой.

– Не а. Меня дед Напас молоком угощал. Своим, мужицким.

Широчка и комсомол

Всё когда-то кончается, как сказал старик Гераклит, отправляя пустую бутылку в авоську с тарой. Потом, правда, по пути в пункт приёма стеклотары он изрёк, уже прилюдно: «Всё меняется», благодаря чему и вошёл в историю.

Закончилась Широчкина пионерская пора. Пришло время вступать в комсомол. Широчка волновалась, как никогда, несмотря на то, что поручился за неё не кто иной, как Паша, ставший к тому времени секретарём комсомольской организации в школе. К тому же Паша состоял членом комиссии, которая и принимала в комсомол.

Перед дверью секретаря горкома комсомола, кроме Широчки, стояло ещё пять человек: здоровенный детина, постоянно пускающий струйку слюны на свежевыстиранную рубашку, шустрик, отпускающий смачные подзатыльники детине после каждой струйки, две неприличного вида девицы, нервно курящие сигареты, одну за другой, и опрятного вида мальчик лет так четырнадцати. Комиссия опаздывала на полтора часа.

Наконец, они появились, все трое, с усталыми от комсомольской работы лицами. Они бросили что-то вроде «здрст» на приветствие кандидатов в члены ВЛКСМ и скрылись в кабинете.

– С бодуна ребята, – с сочувствием в голосе сказала одна из девиц.

Широчка не знала, где у них в районе находится Бодун, но, судя по уставшему виду комсомольских вожаков и столь длительному опозданию, она решила, что это где-то очень далеко, и ей стало искренне жаль комсомольцев.

– Надо было пивасика взять, – продолжила тему та же девица.

– Кто ж знал, – ответила ей подруга.

– Может, сходим сейчас?

– А вдруг не успеем?

– За это, думаю, простят.

Но тут дверь открылась, и Паша пригласил всех внутрь. Комиссары располагались все трое за одним столом, покрытым настоящим красным кумачом, а кандидаты уселись на стульчики, стоящие вдоль стен кабинета. Кумач выглядел настоящим воплощением истории комсомола. Подпалины от забытых сигарет и нечаянно оброненных кропалей олицетворяли тяжёлую, а временами мучительно невыносимую жизнь трудового народа в условиях жестокой эксплуатации, которой душили народ помещики и капиталисты. Кровь дефлорированных на кумаче юных помощниц партии олицетворяла кровь борцов за свободу, равенство, братство, и мир во всем Мире. Следы вина служили символом радости побед, а обильное семя комсомольских вожаков олицетворяло светлое будущее.

– Начнём, – сказал секретарь горкома и сделал большой глоток прямо из графина.

– Кто первый? – спросил просто секретарь комиссии.

– Пусть он, – предложил шустрик и вытолкнул детину на середину комнаты. Детина сконфузился, отчего пустил сразу струйку слюны изо рта и большую зелёную соплю из носа. Сопля шумно упала на пол кабинета, и, сконфузившись ещё сильнее, детина громко пукнул.

– Фио? – спросил, морщась, секретарь.

– Не а.

– Что не а?

– Я не Фио.

– Не Фио?

– Он Гном, – ответил за детину шустрик.

– Гном? – удивился секретарь горкома.

– Почему Гном? – спросил просто секретарь.

– Потому что все его гномят, – вновь ответил за Гнома шустрик.

– И как же тебя гномят? – спросил секретарь.

– Кто как, – продолжал отвечать шустрик, – кто поджопник отпустит, кто какашками закидает, а Васька с Петькой, так те его письками затыкивают.

– Как затыкивают? – удивился секретарь.

– Петька в задницу, а Васька в рот.

– Он говорит, что это игра в мороженое, – заговорил, наконец, детина. – А когда я научусь правильно лизать мороженое у Васьки, он мне настоящее купит.

– А тебе нравится эта игра? – оживился секретарь горкома.

– Сначала больно было, а потом привык. Больно мороженого хочется.

– Так любишь мороженое?

– Очень, – детина улыбнулся во всю пасть, и на рубашку упали сразу две струйки слюны.

– У меня больше вопросов нет.

Следующей встали неприличные девицы. Сразу обе.

– Космодемидовская Зоя Гербертовна, – представилась одна из них.

– Надежда Константиновна…

– Крупская? – перебил её секретарь.

– Зачем сразу Крупская? Я Коньячкина.

– Место работы или учёбы?

– Фойе гостиницы «Интурист».

– Должность.

– Минетчицы мы.

– Бледи, что ли?

– Сам ты бледь! – оскорбилась Зоя. – Бледь – это развратная приспешница империализма, а мы, может быть, вынуждены сосать буржуйские суи, чтобы помочь детям-сиротам из детдома № 5.

– Вы помогаете детям?

– Мы взяли шефство над детдомом, – гордо сказала Надя.

– Что ж, это похвально. Следующий.

Аккуратного мальчика звали Тимур. Подобно легендарному тёзке, он организовал пионерскую команду для помощи одиноким старикам. Решив не размениваться на пустяки, в ночь на седьмое ноября они забрались в супермаркет буржуя и жмота Рачкина. Пионеры взяли еду и тёплые вещи, которые той же ночью незаметно подбросили в дома к старикам – вот утром порадуются. Утром же радостную новость старикам принесла милиция со специальной собакой. Отморозкову потом долго пришлось разбивать в кровь кулаки и ноги о старческие тела, выбивая из них признание. К Тимуру вопросов не было.

– Фамилия? – обратился секретарь к шустрику.

– Я не, я с ним за компанию, у меня ещё пока дома все.

Новоиспечённые комсомольцы осуждающе посмотрели на шустрика.

– Как знаете, молодой человек. А к тебе, Широчка, у нас вопросов нет. Ты доказала свою любовь к Родине, – сказал Паша.

– Итак, – взял слово секретарь горкома комсомола, – поздравляю. Вы все приняты в ряды ВЛКСМ, кроме некоторых, – он гневно заклеймил взглядом шустрика, – билеты получите позже, на торжественном собрании, а сейчас все свободны.

– Зоечка и Надечка, останьтесь, – сказал секретарь.

– И ты, Гном, тоже, – добавил секретарь горкома.