В Бога я никогда не верил, а по поводу души говорил, что это лишь высшая деятельность мозга, сложные биохимические и гормональные реакции организма. Впервые я изменил свое мнение, когда у моего отца случился инсульт, я увидел, что он умирает, и ощутил, как его душа вышла из тела.

Многие верят, что душа – это отдельная особая сущность, размером с куриное яйцо, что она находится в сердце или в районе солнечного сплетения (отсюда «ударили в душу») или на четыре пальца выше пупка (именно поэтому ритуальное харакири совершается именно в области живота). Впрочем, иногда душа перемещается по телу: например, может оказаться в пятках.

Я же убежден, что душа – это информация, код, который находится в крови. Потому что именно кровь поддерживает наше генетическое состояние, которое мы наследуем от наших предков, она переносит информацию о наших болезнях и общем состоянии здоровья. Есть понятия «кровные братья» и «кровная вражда».

С медицинской точки зрения, после смерти человека его сердце останавливается, кровь густеет и оседает в нижней части тела, а затем снова разжижается, из нее выходит вся энергетика. Я общался с человеком, пережившим переливание крови, он рассказал, насколько после этого изменился его характер. Еще один момент – алкоголь, наркотики и вещества, изменяющие сознание. Они впитываются в кровь и полностью меняют человека.

Мы рождаемся с данной нам нашим родом душой, содержащей элементы нескольких душ предков, что выражается в приобретении определенных черт характера. Главная задача в жизни человека – воспитать собственную душу. Любовь, хорошие поступки помогают и закаляют ее, а грехи, страсти, слабости – наоборот, ослабляют.

Представь, что при рождении ты получаешь белый костюм. Он обладает некоторыми качествами (черты характера, которые достались от предков), но насколько он будет чистым на протяжении твоей жизни – решаешь ты сам и никто другой. Душу можно сравнить с еще одним телом, которое находится внутри тебя, но не имеет четкого силуэта. В сердце, которое качает кровь, находится скопление энергии – потому его и считали вместилищем души. Если сердце перестает работать, человек умирает, так как его душа не функционирует, не перемещается по телу вместе с кровью.

Душа – это особая энергетическая сущность, не имеющая физической оболочки. Она напоминает катушку Теслы, которая посылает невидимые электрические волны. Душа – это сгусток энергетики, спектральный фон человека. Сейчас объясню почему.

Дело в том, что у каждой души есть определенный цветовой спектр. Если человек совершает множество плохих поступков, увлекается алкоголем, наркотиками, думает о суициде – его душа приобретает черный оттенок.

Она может быть заряжена отрицательно или положительно, что отражается в цветовом спектре:

• черный – смертные грехи (убийство, увечья, аборт, самоубийство, блуд, непочитание родителей, занятия черной магией, осквернение могил);

• красный – отрицательные чувства (злость, гнев, ненависть);

• оранжевый – зависимости (алкоголь, наркотики, секс, игры);

• зеленый – позитивные чувства (любовь, уважение, милосердие или дружба);

• синий – мудрость, интеллект;

• желтый – позитив, рост души;

• голубой и фиолетовый – эмоциональное спокойствие;

• белый – добродетель, святость.

Окраска души постоянно меняется, в зависимости от человеческих чувств и эмоций.

Изначально душа чистая, белая, но с годами на ней появляются различные цвета, отражающие человеческую сущность.

После смерти в течение сорока дней душе придется пройти по пространствам всех своих спектров, чтобы понять, в чем человек был прав, а где совершил ошибку. Если было накоплено слишком много грехов совершено самоубийство, на какое-то время душа останется на земле в виде низшей сущности – полтергейста или духа. Потом он попадает в мир красного спектра – мир ненависти, где тоже обитают враждебные сущности – аналог бесов, шайтанов, асуров. Пройдя таким образом через все спектры, душа попадает в белый спектр, который называют раем, а там вся информация анализируется, и душа отправляется на какое-то время в тот спектр, которого было в ней больше всего. В конце душа отправляется к своему роду, происходит очередное сочетание элементов душ – появляется новый человек.

По поводу нирваны или растворения в Боге… Я думаю, что Бог не такая уж и добрая сущность, Он принес немало бед людям. Как вы думаете, обладая безграничной властью, захочет ли Он ею с кем-то делиться?

Получается, что жизнь каждой души – это бесконечная синусоида: как на земле мы проживаем взлеты и падения, так и ощутим примерно то же самое, но в энергетическом плане, и после смерти.

И так во всем существовании Вселенной! Когда все хорошо и рождается много детей, сразу начинаются эпидемии, войны и всяческие катаклизмы.

Так же и с отдельным существом. Чем выше душа поднимется, тем дальше ей падать. Я уверен, что Господь является экспериментатором со своеобразным чувством юмора.

Даже когда душа оказалась в белом спектре, в раю, она рано или поздно его покинет. Если человек был мудрецом, рано или поздно у него начинают появляться вопросы: «А зачем все это?», и в конце становится понятно, что не такой уж он и мудрец. А еще начинают посещать вопросы: «А не фанатик ли я? Действительно ли я верю в то, что делаю?» А еще есть одна закономерность: обеспеченные люди начинают задумываться о духовности, а те, кто богат духовно, начинают стремиться к материальным благам. Получается, что из колеса сансары никак невозможно вырваться.

Как ни захочет человек обмануть систему – например, стать суперсвятым, которого из рая назад не выгонят, – человеческое в нем все равно пересилит.

Рассмотрим это на примере Адама и Евы. Они жили в Эдеме в окружении райской благодати, где не было ни опасностей, ни тревог, ни забот, но все равно нашлось искушение, которому они поддались и за которым последовало изгнание из рая. Кроме этого, существует множество примеров, когда святые, казалось бы, люди совершали неблаговидные поступки, поддавались искушению или предавали самых близких. Казалось бы, в таком случае оптимальное решение – все время оставаться середнячком, пусть не стать святым для белого спектра, но и особо не грешить для черного. Но даже в таком случае у души остается родовая память, поэтому многие плохие поступки будут совершаться несознательно, как ни старайся. Бывает, что у благополучных родителей рождается ребенок, который потом становится наркоманом, или в неблагополучной семье рождается гений – эти ситуации ярко показывают реальность родовой памяти, когда человек полностью изменил свою судьбу, несмотря на изначальные данные, полученные от родителей.

Существует большое количество практик и упражнений, чтобы самостоятельно увидеть цвет своей ауры, своей души. Например, самое простое – надо зажечь перед собой свечку и внимательно вглядываться в огонь. Потом резко посмотреть на сидящего перед тобой человека, и тогда можно увидеть определенное свечение. Это происходит во время ментальной концентрации.

Или просто потереть глаза и, глядя на человека, попытаться рассмотреть цвет спектра.

Есть особый каббалистический ритуал, доступный уже опытным магам, когда ты просишь открыть тебе этот спектр.

В это время ты входишь в необычное, не совсем адекватное состояние, когда можешь видеть спектры всех и всего окружающего – чтобы изменить работу мозга, необходимо использовать определенные практики. Например, шаманы используют звуки и ритм, кто-то применяет вещества, изменяющие сознание. Алкоголь не поможет в этом, потому что он приводит только к нарушению работы мозга. Вообще, когда ты только начинаешь работать с другими реальностями, тебе может быть очень плохо – болит голова, плохое общее самочувствие, но со временем процесс переключения между мирами упрощается. Ранее для открытия «третьего» глаза делали трепанацию черепа.

Я убежден, что раньше люди умели входить в магическое состояние без каких-то веществ и сложных практик. Даже сейчас можно достигнуть этого, испытывая сильную боль или голод, например во время поста. Мой отец, который был убежденным материалистом, говорил, что перед приступом эпилепсии всегда видел свою умершую жену. Она хотела донести до него что-то, но что именно, он не запоминал. К сожалению, я этого так и не смог выяснить, потому что у меня нет магической связи с мамой, так же как и не было обычной связи, когда она еще была жива…

Глава третья

Если мы так мало знаем о жизни, что мы можем знать о смерти?

Конфуций

Это случилось, когда мне было тринадцать. Я стоял в прихожей с лыжами, собираясь на школьный стадион, когда раздался телефонный звонок. Из больницы сообщили, что мама умерла.

В отделении, где она лежала, мама была всеобщей любимицей. За годы, что она провела в этом страшном месте, случалось всякое, бывали моменты обострения, когда мама становилась буйной, и ее приходилось переводить в другое место, но в остальное время ей удавалось сохранить человечность, и она помогла чем могла другим пациентам. Эмпатия и желание помогать ближним, человеческое отношение к самым страшным больным всегда отличали маму в моменты, когда ее рассудок не был омрачен безумием. И люди вокруг ценили и уважали ее за это. Конечно, она практиковала и магию в эти периоды. Я не исключаю, что она, с помощью своих знаний и умений, смогла помочь многим людям в этой клинике, там, где лежали утратившие всякую надежду, где обретение веры являлось вопросом жизни и смерти.

Она умерла очень легко. Просто шла по коридору в столовую, несла в руках тарелку и неожиданно остановилась, выронила тарелку и упала навзничь уже мертвая. Сердечный приступ. Все случилось за секунды.

Я стоял в прихожей с лыжами и пытался осознать случившееся. Смерть наконец показала себя, я должен был столкнуться с ней лицом к лицу уже давно, и это произошло. В тот же день я вернулся из школы, все еще не понимая, что ощущаю и что должен чувствовать. Я зашел в прихожую и увидел черную тряпку на зеркале: все зеркала в квартире были занавешены, непонятно почему. Все плакали: папа, старший брат, бабушка, другие родственники. Все подходили ко мне, чтобы выразить свое сочувствие, искренне переживали за меня, подбирали слова, чтобы поддержать меня в моем горе. Как же, мальчик только что потерял мать…

А я не чувствовал ровным счетом ничего. Я судорожно прислушивался к себе, но не мог различить внутри ни скорби, ни горечи утраты, ни жалости. Ничего. Я выслушивал слова сочувствия, вежливо кивал в ответ, но единственным, что заставляло меня переживать, было чувство стыда и неудобства от того, что я не могу оправдать ожидания других и скорбеть вместе со всеми. Все они как будто страдали вместо меня, а я оставался спокойным и безучастным. Это чувство так сильно давило на меня, что в итоге я расплакался. Но, естественно, мои слезы были истолкованы совершенно не так, как было на самом деле.

А потом мне стало не стыдно, а страшно, когда кто-то сказал, что маму скоро привезут сюда, в наш дом. Меня очень пугала мысль, что я окажусь в одной квартире с мертвым человеком, и не просто безликим незнакомым мертвецом, а со своей матерью, пугавшей и смущавшей меня еще при жизни, а после смерти ставшей для меня во много раз страшнее. Но наибольший, иррациональный ужас у меня вызывало именно появление мертвого тела. Приход ритуальщиков, гробовщиков, появление в квартире страшного предмета, ожидание этого просто разрывало меня на части. Раз за разом я представлял себе эту картину, все в новых подробностях, и каждый раз испытывал все больший ужас. Бабушка оторвала меня от этих мыслей – нужно было сходить в магазин и купить продуктов к поминальному столу. Люди все приходили, чтобы проститься и принести соболезнования. Я молча кивнул и принялся одеваться.

На улице уже наступила полная темень, стоял крепкий сибирский мороз. Снег загадочно искрился в свете фонарей. Я брел из магазина, под ногами поскрипывал снег, я старался не думать ни о чем. Привычная дорога проходила мимо рядов хрущевок, с оранжевыми теплыми окнами, которые посередине квартала прерывались высоким силуэтом церкви. Церковь, обычно темная и молчаливая в это время, в тот вечер неожиданно ожила и распространяла в морозном воздухе удивительную, звонкую и ладную колокольную музыку. Я шел в темноте, среди этого удивительного чистого звона, среди искрящегося бриллиантового снега, и внутри меня потихоньку рождалось ясное ощущение потустороннего контакта с этой музыкой, понимания. Полный этого нового чувства я дошел до своего подъезда, очень долго поднимался наверх с тяжелым пакетом в руке и остановился на своем этаже, переводя дыхание. На лестничной клетке перед нашей дверью стояла крышка гроба.

Я понял, что то, чего я так боялся, уже произошло и теперь мне придется войти и увидеть все своими глазами. На ватных ногах я вошел в квартиру и сразу же увидел гроб. Он стоял ровно так, как я и ожидал его увидеть, – на двух табуретках. Мама лежала в гробу, накрытая белой простыней, так, что было видно только лицо, бледное, застывшее и совершенно незнакомое. Первым, что бросалось в глаза, было то, как жутко она накрашена. Чтобы придать мертвому лицу естественные черты, требуется работа профессионального гримера, но в то время у нас не было на него денег, поэтому пришлось довольствоваться тем, что делали бесплатно. Этот неуместный грубый макияж выглядел еще чудовищней на мертвом застывшем лице.

Родственники и знакомые толпились вокруг гроба, слышались соболезнования, взаимные упреки и даже ругань. В последние годы, когда мама лежала в больнице, многие отвернулись от нее. Отец очень злился на многих родственников, с кем-то даже порвал отношения, и в итоге перестал посещать маму в больнице и всячески избегал контактов. Остальные также сторонились страшного дома на Владимировской.

Только мой брат оставался связующим звеном между мамой и остальным миром, но он не находил поддержки ни у отца, ни у меня.

Однажды с моим братом случилась беда. Он повздорил с компанией отморозков, и слово за слово началась драка, в которой ему сильно разбили голову бейсбольной битой. Требовалась трепанация черепа, месяцы восстановления. Все это время, что брат провел на больничной койке, мама была одна. Никто не вспомнил о ней и не пришел к ней.

А теперь эти люди шумно соболезновали и устраивали свару у гроба, обвиняя друг друга в недостаточном внимании и любви к усопшей. Только отец оставался спокойным и как бы отстраненным от всего этого. Но мне было некуда деться, каждый норовил поддержать меня и утешить, все они сливались и плыли мимо меня, как персонажи адского кошмара. И, словно продолжение этого кошмара, я услышал как сквозь вату, что морг не может принять тело и маму придется оставить в квартире еще на несколько дней.

Зеркала в доме были завешены черными покрывалами, на всех батареях – а топили той зимой от души – висели мокрые тряпки. В эмалированном тазу, выкрашенном гадкой казенной зеленой краской, разводили марганцовку и обмывали тело. Открывали окна, впуская в комнату ледяной обжигающий зимний воздух, но ничего не помогло, и на второй день в квартире появился тяжелый сладковатый запах. А люди все приходили и приходили, чтобы попрощаться, бесконечно вспоминали всякие истории про маму, пытались вспоминать хорошее, конечно.

Все время, что тело находилось в квартире, я практически не спал. Невозможно было спать, зная, что гроб стоит в соседней комнате за хлипкой стеной хрущевки. Поэтому я испытал почти что облегчение, когда настал день похорон и мы погрузились в промерзшие, пыхтящие белым дымом пазики и отправились на кладбище. С нами ехали какие-то соседки, которых я никогда раньше не видел, а теперь они оказались чуть ли не лучшими подругами моей мамы. Их бодрый галдеж раздражал и злил меня. Как и грубые шутки бесчувственных гробовщиков.

Но само кладбище… Оно было расположено в холмистой местности, и само место для могилы выбрали на горе с прекрасным видом. Было ясно, морозно и солнечно, все кладбище дышало спокойствием и торжественной тишиной. На фоне этого спокойствия вся эта возня вокруг гроба, странные ритуалы прощания, какими они выглядели в глазах подростка, суетливое копание в промерзшей земле – все это было мне странно, неприятно, пугало и отталкивало. Потом слезливая очередь к гробу закончилась, крышку закрыли и с невыносимым звуком заколотили намертво.

Я в оцепенении смотрел, как неуместно бодрые гробовщики, обмениваясь какими-то бытовыми фразами, опускали на каких-то уродских грязных тряпках гроб в заснеженную могилу. Слышал, как комья мерзлой земли застучали о крышку гроба где-то далеко внизу. В этот момент я отчетливо понял, что это конец. Этот звук обрывал земное существование человека. Тогда у меня еще не было такого отчетливого осознания, что именно происходит, но в дальнейшем, каждый раз, когда я оказывался на похоронах и слышал этот звук удара первой пригоршни земли, я вспоминал именно этот момент.

Я ехал домой с кладбища в тряском холодном пазике, сжимая в кармане платок. Тот самый платок с отвратительным узорчиком, которым нужно было вытирать руки на кладбище, а после непременно забрать с собой. Я мял этот платок и мечтал об одном – избавиться от него. Мне казалось, что в нем сосредоточился весь страх и мучения последних дней, что если я выкину этот платок, то все будет закончено, я смогу закрыть эту историю и никогда больше к ней не возвращаться. Тогда я еще не понимал, что я потерял. Что я лишился матери – человека, который меня родил, дал мне жизнь. Я не знал, как важна и значима была эта потеря в судьбе мужчины, в моей судьбе.