Воспламеняющая

20

Гастингс-Глен ничем не отличался от любого другого маленького придорожного города. В этот поздний час все светофоры мигали желтым. Бородатый водитель в деревенской шляпе съехал с трассы, довез их по спящему городку и шоссе номер 40 до мотеля «Страна снов», здания из сосновых бревен на краю убранного кукурузного поля. На розово-красной неоновой вывеске на фронтоне в темноте светились буквы «СВ БО НО». Во сне Чарли клонилась все левее, пока ее голова не оказалась на обтянутом синими джинсами бедре водителя. Энди предложил переложить дочь, но водитель покачал головой.

– Ей удобно, друг. Пусть спит.

– Вы не против того, чтобы высадить нас чуть дальше? – спросил Энди. Думать удавалось с трудом, но инстинкт самосохранения работал.

– Не хочешь, чтобы ночной портье знал, что вы без автомобиля? – Водитель улыбнулся. – Конечно, друг. Но в таком месте они и бровью не поведут, даже если ты приедешь на одноколесном велосипеде. – Под колесами фургона захрустел гравий обочины. – Уверен, что обойдешься без пятерки?

– Думаю, она мне не помешает, – с неохотой признал Энди. – Вас не затруднит написать мне адрес? Я вышлю деньги.

Водитель вновь заулыбался.

– Мой адрес «в пути», – ответил он, доставая бумажник. – Но ты, возможно, еще увидишь мое счастливое улыбающееся лицо. Как знать? Держи Эйба^[10], друг. – Он протянул Энди пятерку, и внезапно Энди расплакался. Не разрыдался, но все же. – Не надо, друг. – Водитель прикоснулся к затылку Энди. – Жизнь коротка, боль велика, и мы все отправлены на эту землю, чтобы помогать друг другу. Такова философия Джима Полсона из комиксов, если вкратце. Береги маленькую незнакомку.

– Обязательно. – Энди вытер глаза. Сунул пятерку в карман вельветового пиджака. – Чарли? Детка? Просыпайся. Почти приехали.

21

Тремя минутами позже Чарли сонно привалилась к нему, а он наблюдал, как Джим Полсон едет к закрытому ресторану, разворачивается и вновь направляется к Северной трассе. Старый «форд» с «Тысячью и одной ночью» на бортах, джиннами, визирями и загадочным летающим ковром. Энди поднял руку, Полсон ответил тем же. Надеюсь, в Калифорнии у тебя все сложится, парень, подумал Энди и вместе с Чарли зашагал к мотелю «Страна снов».

– Я хочу, чтобы ты подождала меня на улице и никому не попадалась на глаза, – попросил дочь Энди. – Ладно?

– Да, папуля, – сквозь сон ответила Чарли.

Он оставил ее у вечнозеленой изгороди, а сам подошел к двери офиса и нажал кнопку звонка. Через пару минут появился мужчина в банном халате, протирая очки. Открыл дверь и молча впустил Энди.

– Вас не затруднит дать мне номер в конце левого крыла? – попросил Энди. – Я припарковался там.

– В это время года вы можете взять все западное крыло, если есть желание. – Ночной портье улыбнулся, продемонстрировав желтые вставные зубы. Протянул Энди регистрационную карточку и ручку с рекламой компании, поставляющей товары для бизнеса. Проехал автомобиль, бесшумные лучи фар скользнули по офису.

Энди назвался Брюсом Розеллом. Брюс водил «вегу» 1978 года выпуска с нью-йоркскими номерами LMS 240. Секунду он смотрел на строку «ОРГАНИЗАЦИЯ/КОМПАНИЯ», а потом в приступе вдохновения (насколько позволяла головная боль) написал: «Объединенная американская компания торговых автоматов». В графе «ОПЛАТА» подчеркнул слово «НАЛИЧНЫЕ».

Проехал еще один автомобиль.

Портье расписался в карточке. Убрал ее.

– С вас семнадцать долларов и пятьдесят центов.

– Ничего, если я расплачусь мелочью? – спросил Энди. – У меня не было возможности обменять ее на бумажки, вот и таскаю с собой двадцать фунтов серебра. Ненавижу доставку запчастей в деревенские магазины.

– Это те же деньги. Я не против.

– Спасибо. – Энди сунул руку в карман, отодвинул пальцами пятерку, потом зачерпнул пригоршню четвертаков, десятицентовиков, пятачков. Насчитал четырнадцать долларов, достал еще мелочь, добавил недостающее. Ночной портье разделил монеты на отдельные кучки, а потом ссыпал в соответствующие ячейки кассового ящика.

– Знаете, – он закрыл кассовый аппарат и с надеждой посмотрел на Энди, – я скину вам пять долларов, если вы почините мой автомат по продаже сигарет. Он уже неделю как не работает.

Энди подошел к автомату, сделал вид, что осматривает его, потом вернулся.

– Мы эту модель не обслуживаем.

– Дерьмо. Ладно. Спокойной ночи, дружище. Если понадобится, дополнительное одеяло в стенном шкафу.

– Отлично.

Энди вышел из офиса. Гравий скрипел под ногами. Звук, многократно усиливаясь, отдавался в ушах, словно он шагал по каменным хлопьям. Подойдя к зеленой изгороди, Энди обнаружил, что Чарли исчезла.

– Чарли?

Нет ответа. Он переложил гостиничный ключ с длинной зеленой биркой из одной руки в другую. Ладони вспотели.

– Чарли?

Тишина. Энди вспомнил автомобили, проехавшие мимо, пока он заполнял регистрационную карточку. Один вроде бы сбавил ход. Возможно, тот самый зеленый.

Сердцебиение участилось, посылая разрывы боли в мозг. Он попытался подумать о том, что будет делать без Чарли, но не вышло. Слишком болела голова. Он…

Из кустов донеслось тихое посапывание. Этот звук он знал очень хорошо. Метнулся к вечнозеленой изгороди, гравий полетел из-под ног. Ветки царапали ноги, цеплялись за полы пиджака.

Чарли лежала на боку на краю уходившей к мотелю лужайки, подтянув колени к подбородку и зажав между ними руки. Она крепко спала. Какое-то время Энди стоял над ней, закрыв глаза, потом потряс дочь за плечо, разбудив, как он надеялся, последний раз за эту ночь. Длинную, длинную ночь.

Веки Чарли дрогнули, она посмотрела на него снизу вверх.

– Папуля? – спросила она заплетающимся со сна языком. – Я спряталась, чтобы никому не попасться на глаза, как ты и просил.

– Я знаю, лапочка, – ответил он. – Я знаю, что ты спряталась. Пойдем. Пора в кровать.

22

Двадцать минут спустя они лежали на двуспальной кровати номера 16. Чарли уже крепко спала и ровно дышала. Энди еще бодрствовал, но его клонило в сон. Мешала только дикая головная боль. И вопросы.

Они провели в бегах около года. В это не верилось, хотя бы по одной простой причине: как можно быть в бегах, если ты работаешь, а твоя дочь ходит в первый класс? Нет, когда они жили в Порт-Сити, штат Пенсильвания, то бегали только в рамках программы контроля над весом. Их едва не поймали в Порт-Сити, и не потому, что в Конторе служили классные специалисты (хотя их отличало невероятное упорство, и это очень пугало Энди). Просто Энди допустил непростительную ошибку: временно позволил себе забыть, что они в бегах.

Зато теперь помнил об этом каждую секунду.

Как близко они подобрались? Они все еще в Нью-Йорке? Если бы он мог в это поверить: они не записали номер такси, они все еще пытаются выйти на него. Но скорее всего они уже в Олбани, ползают по аэропорту, как черви по куче отбросов. Гастингс-Глен? Может, доберутся сюда к утру, может, и нет. Гастингс-Глен в пятнадцати милях от аэропорта. Нет смысла позволять паранойе затаптывать здравый смысл.

Я этого заслуживаю! Я этого заслуживаю, потому что подожгла того человека!

И его собственный голос: Могло быть и хуже. Ты могла поджечь ему волосы. Или лицо.

Голоса в комнате призраков.

Новая мысль пришла в голову. Он вроде бы приехал на «веге». Когда придет утро, и ночной портье, выглянув из окна, не увидит автомобиля, что он решит? Что постоялец из «Объединенной американской компании торговых автоматов» уже отбыл? Или решит разобраться? Сейчас он ничего не мог с этим поделать. Потому что полностью вымотался.

Я еще подумал, что он какой-то странный. Выглядел бледным, больным. Сказал, что работает в компании, которая продает торговые автоматы, но не смог починить наш автомат, торгующий сигаретами.

Голоса в комнате призраков.

Он повернулся на бок, прислушиваясь к медленному, ровному дыханию Чарли. Он подумал, что они схватили ее, но она лишь забралась поглубже в кусты, чтобы никому не попасться на глаза. Чарлин Роберта Макги, Чарли с… всегда Чарли. Если они схватят тебя, Чарли, не знаю, что я тогда сделаю.

23

И последний голос, соседа по квартире, Куинси, шестью годами ранее.

Чарли исполнился год, и, разумеется, они знали, что ребенок у них необычный. Знали давно, с первой недели, потому что Вики стала класть младенца в их постель: если девочку оставляли в кроватке, подушка начинала… ладно, начинала тлеть. В тот вечер, когда они убрали кроватку совсем – не обсуждая свой испуг, слишком сильный и слишком странный, который нельзя было выразить словами, – подушка так нагрелась, что обожгла Чарли щечку, и малышка кричала всю ночь, несмотря на соларкаин, найденный Энди в аптечке. Первый год прошел как в тумане: без сна, в постоянном страхе. Мусорные корзины вспыхивали, стоило принести бутылочку чуть позже. Однажды загорелись шторы, и если бы Вики не находилась в комнате…

Но позвонить Куинси его заставило падение Чарли с лестницы. Она уже начала ползать и легко забиралась на лестницу на четвереньках, а потом спускалась тем же способом. В тот день с ней остался Энди: Вики отправилась в «Сентерс» с одной из подруг, за покупками. Она не хотела ехать, и ему пришлось буквально вытолкать ее за дверь. В последнее время она выглядела такой подавленной, такой утомленной. В глазах появилась какая-то обреченность, сродни усталости от боев, о которой рассказывают побывавшие на войне.

Он читал в гостиной, около подножия лестницы. Чарли забиралась наверх и спускалась: пятилась, не разворачиваясь. На одной из ступенек сидел плюшевый медвежонок. Энди следовало бы убрать игрушку. Но Чарли, поднимаясь, всякий раз обходила медвежонка, и это притупило бдительность Энди, точно так же, как усыпила его видимость нормальной жизни в Гаррисоне.

Спускаясь в третий раз, Чарли зацепила ножкой медвежонка и покатилась вниз, крича от злости и страха. На ступенях лежала ковровая дорожка, обошлось даже без синяков – Господь приглядывает за пьяницами и маленькими детьми, как любил говорить Куинси, и именно тогда в тот день он впервые вспомнил о Куинси, – но Энди бросился к дочери, поднял на руки, прижал к себе, успокаивал, ворковал, нес какую-то чушь, при этом высматривая кровь, вывих или перелом, признаки сотрясения мозга. И…

И почувствовал, как это пролетело мимо него: невидимый, невероятный разряд смерти, посланный разумом дочери. Словно волна теплого воздуха от проносящегося мимо поезда подземки, если на дворе лето, а ты стоишь у самого края платформы. Мягкий, беззвучный поток теплого воздуха… и тут же плюшевый медвежонок вспыхнул. Медвежонок обидел Чарли – Чарли обидела медвежонка. Взлетели языки пламени, и секунду Энди всматривался сквозь огонь в черные пуговичные глаза игрушки. Но пламя уже перекинулось на ковровое покрытие лестницы, где лежал медвежонок.

Энди опустил Чарли на пол и побежал к огнетушителю, который висел на стене рядом с телевизором. Они с Вики не говорили о том, что могла делать их дочь. Иногда Энди пытался, но Вики не хотела об этом слышать. Избегала этой темы с маниакальным упорством, твердила, что у Чарли все нормально, все нормально, однако огнетушители в доме появились без всякого обсуждения, стали частью интерьера с той же непринужденностью, с какой поздней весной расцветают в траве одуванчики. Они не говорили о том, что по силам Чарли, но теперь огнетушители всегда были под рукой.

Он схватил его, чувствуя тяжелый запах горящего ковра, бросился к лестнице… однако ему хватило времени, чтобы вспомнить историю, прочитанную в детстве. Рассказ назывался «Мы живем хорошо», и написал его Джером Биксби. Речь шла о мальчике с паранормальными способностями, который поработил родителей, вселив в них ужас перед тысячью возможных смертей, и никто не знал… не мог знать, когда этот маленький ребенок разозлится…

Чарли ревела, сидя на попке у подножия лестницы. Энди яростно дернул рычаг и направил струю пены на распространяющийся огонь, убивая пламя. Поднял плюшевого медвежонка, на которого налипли клочья пены, и с ним спустился с лестницы.

Ненавидя себя, но зная на каком-то подсознательном уровне, что сделать это необходимо, что черту надо подвести, а урок – выучить, он сунул медвежонка в кричащее, испуганное, залитое слезами лицо Чарли. Какой же ты мерзкий ублюдок, думал он. Почему бы тебе просто не пойти на кухню, не взять нож для фруктов и не порезать ей щеки? Поставить метку? И разум схватился за эту идею. Шрамы. Да. Вот что он должен сделать. Оставить шрамы. Выжечь шрамы в ее душе.

– Тебе нравится, как выглядит Тедди? – проревел он. Обожженный, почерневший медвежонок был еще теплым, словно остывающий кусок угля. – Тебе нравится, что Тедди весь обгорел, и теперь ты больше не сможешь с ним играть? Нравится, Чарли?

Чарли рыдала с громкими судорожными всхлипами, бледная кожа пошла красными пятнами, слезы лились рекой.

– Па-а-а-а! Тед! Тед!

– Да, Тедди, – мрачно подтвердил он. – Тедди обгорел, Чарли. Ты сожгла Тедди. И если ты сожгла Тедди, ты можешь сжечь мамочку. Папулю. А теперь… чтоб ты этого никогда больше не делала! – Он наклонился к ней, но не прикоснулся, не поднял на руки. – Никогда больше этого не делай. Потому что это Плохо!

– Па-а-а-а-а-а-а-а…

И тут его сердце не выдержало, он больше не мог ее пугать. Он поднял дочь на руки, обнял, принялся ходить по дому, укачивая, пока – гораздо позже – рыдания не сменились всхлипами в груди и хлюпаньем носом. Когда он посмотрел на нее, она спала, прижавшись щекой к его плечу.

Энди положил ее на диван, а сам пошел к телефонному аппарату на кухню и позвонил Куинси.

Куинси говорить не хотел. В том – 1975 – году он работал в большой авиастроительной корпорации и в записках, которыми сопровождал рождественские поздравительные открытки семье Макги, называл свою должность «Вице-президент по вопросам поглаживания по шерстке». Когда у людей, строивших самолеты, возникали проблемы, им предлагалось повидаться с Куинси. Тот помогал в решении возникших проблем: избавлял от чувства одиночества, выводил из кризиса самоопределения, объяснял, что работа ни в коей мере не лишает их личностных особенностей, – и они возвращались на конвейер, чтобы установить положенную деталь на положенное место, а потому самолеты не падали с неба, и мир оставался безопасным для демократии. За это Куинси получал тридцать две тысячи долларов в год, на семнадцать тысяч больше, чем Энди. «И я ни в малейшей степени не испытываю угрызений совести, – писал он. – Я считаю, что это маленькая зарплата, поскольку именно благодаря моим стараниям Америка по-прежнему может летать».

Куинси оставался таким же язвительным и веселым, как и всегда. Только веселье куда-то подевалось из его голоса после того, как Энди позвонил из Огайо: дочка спала на диване, а в нос бил запах горелого плюшевого медвежонка и ковровой дорожки.

– Я кое-что слышал, – в конце концов выдавил из себя Куинси, когда понял, что Энди не собирается отпускать его, не получив хоть какой-то информации. – Но иногда телефонные разговоры прослушивают, дружище. У нас эра Уотергейта.

– Я боюсь, – ответил Энди. – Вики боится. И Чарли тоже боится. Что ты слышал, Куинси?

– Когда-то давно проводился некий эксперимент, в котором участвовало двенадцать человек. Помнишь?

– Помню, – мрачно ответил Энди.

– Из тех двенадцати в живых осталось мало. Насколько я слышал, четверо. И двое из них – теперь муж и жена.

– Понятно, – ответил Энди, чувствуя нарастающий ужас. Осталось только четверо? Что Куинси хочет этим сказать?

– Как я понимаю, один из них может гнуть ключи и захлопывать двери, не прикасаясь к ним. – Пронзительный голос Куинси доносился до него через две тысячи миль телефонных проводов, проходя коммуникационные станции, открытые ретрансляторы, распределительные коробки в Неваде, Айдахо, Колорадо, Айове. Голос Куинси могли подслушать в миллионе мест.

– Неужели? – спросил он, пытаясь говорить спокойно, и подумал о Вики, которая иной раз включала радиоприемник или выключала телевизор, не приближаясь к ним, – и, похоже, даже не отдавала себе отчета в том, что делала.

– Да, это так, – продолжил Куинси. – Он… как бы это сказать… все это подтверждено документально. У него болит голова, если он делает это часто, но делать это он может. Его держат в маленькой комнате с дверью, которую он не в состоянии открыть, с замком, ключ к которому ему не согнуть. Они его исследуют. Он гнет ключи. Он закрывает двери. И, если не ошибаюсь, находится на грани безумия.

– Боже… мой, – выдохнул Энди.

– Он – часть борьбы за мир, так что его умопомешательство послужит правому делу. Он сойдет с ума ради того, чтобы двести двадцать миллионов американцев могли чувствовать себя свободными и в безопасности. Ты это понимаешь?

– Да, – прошептал Энди.

– А что с теми двумя, которые поженились? Ничего. Насколько известно устроителям эксперимента, они живут тихо, в каком-то спокойном штате в центре Америки, вроде бы в Огайо. Раз в год их проверяют, чтобы убедиться, что они не гнут ключи и не закрывают двери, не прикасаясь к ним, и не выделывают психические фортели на дворовой ярмарке для сбора средств на лечение мышечных дистрофиков. К счастью, эти люди ни на что такое не способны. Так, Энди?

Энди закрыл глаза, вдыхая запах горелого. Иногда Чарли открывала дверцу холодильника, заглядывала внутрь и отползала. Если Вики в этот момент гладила, она смотрела на дверцу холодильника, и та захлопывалась – и при этом Вики не казалось, что она делает что-то странное. Так происходило не всякий раз. Если не происходило, Вики переставала гладить, подходила к холодильнику и закрывала дверцу (или выключала радиоприемник, или включала телевизор). Вики не гнула ключи, не читала мысли, не летала, ничего не поджигала, не предсказывала будущее. Она иногда могла закрыть дверь, не пересекая для этого комнату, вот и все. Если она несколько раз делала что-то подобное, то жаловалась – Энди обратил на это внимание – на головную боль или расстройство желудка. Являлось ли это физиологической реакцией или неким предупреждением от подсознания, Энди не знал. Ее способности немного усиливались с месячными. Такие вот пустяки, и настолько редко, и Энди уже воспринимал их как норму. Что касается его… Положим, он мог побуждать людей к чему-то. Термина для этого еще не придумали. Наиболее подходящим он считал аутогипноз. Но он не пользовался этим часто, потому что потом болела голова. И большую часть времени полностью забывал о том, что он не совсем нормальный и стал таким с того самого эксперимента в аудитории 70 «Джейсон-Гирней-холла».

Он закрыл глаза и в темноте под веками увидел кровавое пятно в форме запятой, превратившее «CORPUS CALLOSUM» в «COR OSUM».

– Да, это хорошо, – вновь заговорил Куинси, словно Энди в чем-то с ним согласился. – Иначе их могли бы посадить в две маленькие комнаты, где они трудились бы на пределе возможностей, чтобы двести двадцать миллионов американцев чувствовали себя свободными и в безопасности.

– И правильно, – действительно согласился Энди.

– Эти двенадцать человек. Может, этим двенадцати участникам эксперимента дали препарат, не до конца понимая, какое воздействие он оказывает на людей. Возможно, кто-то… скажем, какой-нибудь Безумный Доктор… сознательно обманывал их. А может, он думал, что сознательно обманывает их, а на самом деле обманывали его. Значения это не имеет.

– Не имеет.

– Короче, им дали этот препарат, и, возможно, он чуть изменил их хромосомы. Или сильно изменил. Или – кто знает? И возможно, те двое, которые поженились, решили завести ребенка, и, возможно, этот ребенок унаследовал нечто большее, чем ее глаза и его рот. Может, кто-то заинтересоваться ребенком?

– Готов спорить, что может, – ответил Энди, настолько перепугавшийся, что едва мог говорить. Он решил, что не скажет Вики о своем звонке Куинси.

– Допустим, у тебя есть лимон, и это хорошо, а еще у тебя есть безе, и это тоже хорошо, но если ты их смешиваешь, получается… совершенно новый вкус. Я уверен, кому-то хочется увидеть, на что способен этот ребенок. Они даже захотят забрать его, посадить в маленькую комнату и посмотреть, чем он сможет помочь в борьбе за демократию. Думаю, это все, что я хочу сказать, дружище, за исключением… Не высовывайся.

24

Голоса в комнате призраков.

Не высовывайся.

Он повернул голову, не отрывая ее от подушки, и посмотрел на Чарли, которая крепко спала. Чарли, детка, что же нам делать? Куда мы можем пойти, чтобы нас оставили в покое? Как все это закончится?

У него не было ответов на эти вопросы.

Наконец он заснул, а совсем недалеко зеленый автомобиль кружил в темноте в надежде наткнуться на широкоплечего мужчину в вельветовом пиджаке и девочку со светлыми волосами, в красных брючках и зеленой блузке.