Финт хвостом

Однако вся эта ситуация заставила его задуматься. Почему Рита настолько безрассудная?

Вечером он забронировал билеты на бейсбол, после чего зашел в круглосуточный магазин за сухим кормом и дюжиной банок тунца.

Он открыл рыбу, взял коробку кошачьего корма и огромную миску из кабинета – одна из Анниных мисок для кукурузных хлопьев. Мысли о дочери снова ужалили сердце. Хищника за лилиями не оказалось.

– Хищник? – позвал Эллиот.

Он услышал урчащий звук и обернулся. Хищник развалился над крыльцом на навесе рядом с кормушкой для колибри.

– За птичками приглядываешь, а, приятель? Лучше спускайся и поешь.

Он поставил тунца за кустом жимолости и открыл коробку с кормом. Хищник мягко спрыгнул на траву и пристально посмотрел на Эллиота.

– Я на пару дней уезжаю в Даллас, дружище, – сообщил он. – Прости за сухой корм. – Он щедро сыпанул корма в миску для хлопьев, поставил ее рядом с тунцом и отошел в сторону. – Я вернусь, и ты получишь тунца.

Хищник медленно подошел к кусту, все еще внимательно глядя на Эллиота.

– Мне нужно повидать с моей малышкой, – объяснил Эллиот. – Я достал билеты на бейсбол – на «Рейнджеров». Анни понравится. Во всяком случае она всегда любила бейсбол.

Хищник принялся за еду, навострив уши, будто внимательно слушал.

– Жаль, что Райан больше не подающий, – продолжал Эллиот. – Иначе Анни не смогла бы устоять. Он ее герой. Правда в последнее время она изменилась. Ну, ты понимаешь – с тех пор, как они уехали в Даллас.

Хищник жадно поглощал тунца, кивая над миской головой.

– Так что, Хищник, сегодня вы надерете кошкам хвосты? Хорошие парни одержат победу?

Уши котенка шевельнулись.

– Отпустит Рита дочку со мной на игру? – тихо спросил Эллиот. – Мы придем к согласию?

Роджер Уоллер и его жена владели самым вычурным домом в Хайленд-Парке. Эллиот почувствовал смущение, когда вечером припарковал там свою развалюху. Дороги в Далласе были забиты, хотя времени было почти восемь часов.

Сомневаясь в гостеприимстве, он оставил сумку в машине и подошел к двери. Когда он нажал на звонок, колокольчики прозвонили два такта из «Колоколов Святой Марии».

Дверь открыла Анни.

– Папочка! – завизжала она и бросилась к нему.

Довольный Эллиот схватил ее на руки.

– Как поживает моя девочка? – спросил он, и не успела она ответить, как он добавил: – Как же я соскучился!

Она уткнулась ему в плечо и удовлетворенно вздохнула.

– Я тоже, папочка.

Затем она выскользнула из объятий.

– Пойдем, я покажу тебе Барби, – позвала она и за руку потащила его в дом.

– Пойдем, – ответил он. – Дай мне минутку. Мне нужно поговорить с мамой.

Она остановилась и озадаченно посмотрела на него.

– Но…

– Только минутку, малышка Анни, – обещал Эллиот.

В дверях появился Роджер Уоллер.

– Эллиот, – поздоровался он, протягивая руку.

– Добрый вечер, сэр, – ответил Эллиот, пожимая руку. – Я как раз объяснял Анни, что должен поговорить с Ритой, прежде чем смогу посмотреть ее Барби.

– Боюсь, Риты сейчас нет дома, – сообщил Роджер.

– У нее свидание, – выпалила Анни.

Роджер хмуро глянул на Анни.

– Анна, не выдумывай. Беги наверх и поиграй. Папа скоро придет к тебе.

Анни без возражений отправилась наверх, что удивило Эллиота. Она остановилась наверху лестницы и громко прошептала:

– Скорее, папочка.

– Хорошо, малышка, – пообещал он и посмотрел на тестя.

Роджер пригласил Эллиота в кабинет.

– Давай выпьем кофе, Эллиот. Нам нужно поговорить.

На ночь Эллиот остановился в ближайшем отеле – «Марриотте», где заплатил за номер 120 долларов. Роджер сразу согласился, узнав об идее взять Анни на бейсбол. Удивительно, но Роджер на этом не остановился: он заявил, что Анни, наверняка, захочет остаться с отцом в субботу и снова пойти на аттракционы.

Когда Эллиот упомянул, что на игру у него три билета, а не два, Роджер сказал:

– Чудесно. Я, конечно, не могу говорить за Риту, но я думаю, что ты поздновато решил действовать. Она как раз пошла на игру со своим старым другом из университета. Я полагаю, она пытается убедиться, что на тебе свет клином не сошелся.

Растерянный Эллиот промямлил:

– Спасибо, сэр.

– Не за что, – ответил тесть. – Я передам Рите, что ты взял Анну. Приходи завтра на обед – ты сам сможешь пригласить Риту на игру.

Так Эллиот и сделал. Теперь, сидя за столом с льняной скатертью тещи, он жалел, что не пригласил Риту и Анни в ресторан.

Мэриан как раз разложила по тарелкам креветочный салат в половинках авокадо, кресс-салат и небольшие горячие сырные галеты.

Эллиот пытался наколоть авокадо, чтобы порезать ножом, но кусок скользил по тарелке, пока не оказался в опасной близости от края. Он уже представил липкое пятно, которое останется на белоснежной скатерти Мэриан. Вместо авокадо он решил съесть зелень. Эллиот бросил взгляд на жену.

Ее волосы были невероятно красивого темно-рыжего цвета, а кожа бледной и совершенной. Сегодня под ее глазами появились синяки, а уголки губ то и дело опускались. Когда они впервые встретились, этот вид трагической уязвимости привел его к абсурдным ухаживаниям. И почему сейчас он чувствовал только раздражение?

Эллиот так и промучился весь обед за столом Мэриан, а Рита отказалась идти на бейсбол.

Игра оказалась не плохой, а Анни не так уж изменилась, чтобы не получить от нее удовольствия. Что касается Эллиота, для него существовало мало вещей более прекрасных, чем живой бейсбол. День был чертовски близок к совершенству: болельщики оставались на подъеме, а «Рейнджеры» выигрывали.

В дочери, однако, небольшие изменения все-таки произошли. Во-первых, она надела платье. Это был простой красный сарафан, но туфельки на плоской подошве прекрасно с ним сочетались. А еще у нее появилась сумочка.

Зачем, черт побери, ей сумочка? Раньше она довольствовалась карманами. Одна из домашних обязанностей Эллиота заключалась в опустошении карманов дочери перед стиркой – обязанность, которая появилась у него с тех пор, как Рита наткнулась на живого садового ужа в кармане вельветовых брюк. Это случилось после охоты за окаменелостями на Шоул-Крик. Когда он поднялся в комнату Анни, чтобы утешить, она призналась, что отвлеклась на трилобита и просто засунула змею в карман и забыла.

Она подняла на него облачно-серые глаза и спросила:

– Почему она так злится на меня, папочка? Это всего лишь ужик.

Но он находился в центре, видя ситуацию с двух сторон: как испугалась Рита, найдя в корзине для белья живую змею, и каким безосновательным этот страх выглядел для Анни.

Теперь он был чужаком, не зная, что чувствуют жена и дочь. И ему это не нравилось.

Анни следила за игрой даже больше, чем Эллиот. Она вскакивала с места, делала волну вместе со всеми, оставляя его в одиночестве среди подпрыгивающих тел.

Он уговорил Риту сходить с ним поужинать после того, как Анни отправилась спать. По совету Роджера они пошли в дорогой итальянский ресторан с чересчур романтической атмосферой.

Эллиот заказал креветки скампи, а Рита – пасту с баклажанами и грибами. Он наблюдал за знакомыми ему манерами: она сложила пополам салфетку, прежде чем положить на колени; коснулась вина верхней губой, когда официант налил бокал на пробу. Он смотрел на нее, помня о каждой детали ее внешности, и думал: «Я ужинаю со своей бывшей женой».

Эта мысль приводила его в полное смятение, как в то время, когда он попал под обломки в небоскребе во время пожара, не понимая, где верх, а где низ.

– Я хочу, чтобы вы с Анни вернулись домой, – выпалил Эллиот, боясь, что сделал ошибку.

– По крайней мере, ты сказал «вы с Анни», – заметила она. – Полагаю, что должна быть благодарна.

Он вздохнул и был рад, что в тот момент официант принес их салаты.

Когда официант ушел, он сказал осторожно:

– Я пытаюсь понять, почему ты решила уйти. Но я хочу, чтобы наша семья снова была вместе. Прости, если сказал что-то не то.

– Я не могу вернуться домой, пока не пойму, что это правильный выбор.

– Почему нет? – спросил он. – Почему мы не можем вместе разобраться с этим? Толку было бы больше, разве нет?

Она покачала головой. Огонь свечей золотил ее волосы до цвета тлеющих угольков, и на секунду он увидел ее как прекрасную незнакомку.

– Я не могу, Эллиот, – возразила жена. – Разве ты не видишь – у меня не хватит мужества уйти снова. Так что я не вернусь, пока не пойму, что для меня это лучший выход.

– А что лучше для Анни? – спросил он.

Она спокойно посмотрела на него.

– Вот прекрасный пример, почему мне трудно с тобой разговаривать, Эллиот, – сказала она. – Ты такой самодостаточный, что, кажется, ничего тебя не волнует. Ничто не для тебя не имеет большого значения – возможно, за исключением Анни. Но точно не я. Это одна из причин, почему я ушла – я больше не могла обманывать себя, что между нами еще что-то осталось.

– Не части. Зачем столько слов? – Эллиот слабо улыбнулся.

Это была старая шутка, еще из тех времен, когда они познакомились, и он помогал ей с физикой.

– Помнишь, – спросила она, – как мы ходили завтракать после занятий? Мы сидели часами в кафе и не могли наговориться.

Он кивнул.

– Что случилось? Куда ушло это горячее желание делить себя со мной? Я бы очень хотела знать, Эллиот.

Он задумался, пытаясь отыскать ответ, который бы ее удовлетворил.

– Это… Мне кажется, это случилось потому, что твоя жизнь так отдались от моей… что теперь даже глупо все это объяснять.

Рита серьезно кивнула.

– В твоих словах был бы смысл, если бы я представляла, какова на самом деле твоя жизнь.

– Что?

Он почувствовал, как разгорелась в груди старая обида. Она говорила на тайном языке женщин, который всегда заставлял его чувствовать, будто она видела мир в другом измерении – в том измерении, которое ему постичь не дано. Это было как разница между черно-белым зрением и цветным. Если ты не различаешь цвета, ты никогда не поймешь, о чем говорит человек, который их видит. Даже если очень стараться.

Официант принес заказ, и Эллиот попробовал креветку. На вкус как клейстер.

– Ты уходишь на работу, – принялась объяснять Рита, – а когда возвращаешься домой, появляется ощущение, что эти двадцать четыре часа вычеркнули из твоей жизни. Да, ты можешь рассказать мне что-то о делах на станции, например, как Лоеттнер пытался подставить тебя перед капитаном, но ты никогда не рассказываешь ничего реального. Если бы я не узнала вмятину в каске в новостях в прошлом месяце, то так бы и не знала, что тебя лечили от отравления дымом.

Несправедливость упрека кольнула его с такой силой, что он закашлялся.

– Моя работа не всегда приятная и красивая, Рита. Я не расхаживаю по деловым обедам в рестораны. Чего ты хочешь? Чтобы я возвращался домой и вновь переживал весь этот хаос и грязь, с которым вынужден сражаться в силу профессии?

– Какой хаос? Я понятия не имею, что значит тушить огонь, – возмутилась она. – И это только один из примеров, Эллиот. Ты держишь между нами слишком большую дистанцию.

Он заглянул ей в глаза.

– Ты уверена, что это я держу дистанцию, Рита? Если дистанция в нашем браке и существует, это частично потому, что тебя все устраивает.

– Не стоит…

– И я чертовски уверен, что нашему браку не станет лучше, если я начну тащить всю тяжесть своей работы в дом. Поверь мне, тебе не захочется слушать это. Ладно, Рита, как ты себе это представляешь? Родная, сегодня утром я вынес из обгоревшего разрушенного дома троих мертвых подростков. Их кожа сгорела так сильно, что они выглядели как куски сырого мяса, обугленного по краям. А как прошел твой день, любовь моя?

Пальцы Риты задрожали. Она опустила голову, и Эллиот больше не видел ее глаз.

– Прекрасный застольный разговор, не правда же?

Рита бросила вилку.

– Я хочу домой, – заявила она.

Рита не разговаривала всю дорогу до дома. Ее молчание витало над ним, как жар горящего здания, которое вот-вот вспыхнет.

После того как он вернулся из Далласа, он принялся записывать поединки кошек в блокнот на пружине, который выбрал из всего многообразия школьных товаров. Вид всех этих тетрадок его угнетал. Рита уже наверняка записала Анни в одну из престижных частных школ Далласа.

Теперь он без труда мог различать кошек среди двух групп. Черный ферзь представлял собой крупную беременную кошку с зелеными глазами и длинной шерстью; черный слон был самцом, похожим на миниатюрную пантеру, с лоснящейся темной шерстью и аккуратными закругленными ушами, почти полностью прижатыми к голове. Знакомство с кошками облегчало понимание тактики.

Он принес со станции одну из больших карт с расчерченной сеткой территории двенадцатой части и расставил своих кошек-оригами в местах пожаров. Когда пожар брал над ними верх, Эллиот помечал место серебряной кошкой; когда им удавалось погасить огонь – он использовал черную. За несколько дней карта приобрела вид боевого построения.

Теперь он понял, что на самом деле они не играли в шахматы. Об этой игре напоминал лишь один нюанс – ритуализированное сражение. Но он мог использовать шахматы за модель, чтобы понять значение их конфликта. Эта карта поможет постичь их стратегию и в будущем предсказать следующий ход.

Сначала он отслеживал только активность пожаров после кошачьих боев на своей станции, но через неделю понял, что нужно учитывать пожары во всем городе.

Осталось сделать только одно: принести домой карты других станций и запастись бумагой для оригами.

Эллиот ужинал на крыльце, потому что стол был покрыт картами. Он предложил недоеденный гамбургер Хищнику, который растянулся под любимом Ритиным лилейником. Хищник вежливо понюхал угощение, но отказался. В лучах солнечного света его черная шерсть приобретала темно-синий оттенок. За последние недели он сильно подрос и больше не выглядел как котенок.

– Я не обижаюсь, – сказал Эллиот. – Нужно планировать покупки, вместо того чтобы есть эту гадость.

Но позже он так и не смог заставить себя составить список продуктов, а в последний раз, когда он отправился в магазин, поймал себя на том, что стоит в овощном отделе, пристально глядя на горы зеленого салата.

Темноглазая молодая женщина с ребенком в переноске на груди обеспокоенно на него смотрела.

– Сэр, с вами все в порядке? – спросила она встревоженным голосом.

Он поблагодарил ее и отпрянул, оставив наполовину заполненную тележку.

Поскольку Хищник отказался от гамбургера, Эллиот выкинул его в мусорное ведро, которое уже запахло. Он отнес мусорный пакет к обочине и оставил у дороги. Мусорные баки так долго оставались без присмотра, что кто-то их украл.

Стук в дверь разбудил его на следующее утро в шесть утра. Эллиот встал с дивана, на котором спал в последнее время, и потер лицо рукой. Стук раздался снова, на этот раз более настойчиво. Он открыл дверь в одних трусах.

Это был сосед через дорогу – как его звали? – профессор из университета, который водил «Сааб». Британец, чей акцент Рита всегда находила очаровательным. Скорее всего, он пришел жаловаться насчет газона.

Эллиот оставил попытки вспомнить его имя и начал диалог:

– Да?

– О, – радостно воскликнул сосед, – простите, что разбудил, но эти чертовы кошки снова рылись в помойке. – Он махнул рукой в сторону улицы. – Утром они раскидали ваш мусор по всей дороге. Пора бы уже их отловить и усыпить.

Эллиот сошел с крыльца и посмотрел на дорогу. Мешок был разорван с одной стороны, а мусор раскидан по всей проезжей части и вдоль водостоков. Вероятно, возмездие белых за то, что он кормит одного из их соперников.

Или они затеяли игру на безопасной территории черных.

– Вы видели кошек? Какого они были цвета?

– Нет, но уверен, что это были кошки. Собаки просто опрокидывают мешки, но если пакеты порваны, то это кошачьих лап дело. Их тут десятки слоняются.

– Да, я знаю. Две разные стаи. Они либо совершенно черные, либо полностью белые. Вот что странно.

Мужчина фальшиво рассмеялся.

– Вовсе не странно. В действительности они все из одной стаи. А на основании доминантных и рецессивных генов, отвечающих за окраску, если кошка не белая, то, значит, черная.

– Не понял, – сказал Эллиот.

– Это как двойное отрицание, – ответил сосед. – Если геном сообщает телу, что шерсть должна быть белой, тогда она будет белой. Но если код повторяет требование дважды, тогда уже включенный белый снова отключается. И вуаля! Черная кошка. Прекрасно приспособленная для того, чтобы перебегать дорогу перед врагом, или летать на метле, в зависимости от вашего вкуса.

– Почти как два минуса, которые дают плюс, – подметил Эллиот. – Вы это имеете в виду?

Сосед – этот лживый обольститель чужих жен – выглядел озадаченно.

– Ну, не совсем так… – начал он.

– Ладно, – перебил Эллиот. – Я разберусь.

Эллиот вернулся в дом.

– Подождите… А вы мусор не хотите собрать? – спросил сосед.

Эллиот захлопнул дверь, не ответив.

Тем вечером черный ферзь вернулся, приведя с собой новый помет пешек, и Хищник занял место ладьи.

Карта пожаров покрылась кошками-оригами. Их бумажные тела составляли сложный узор на сетке городских домов. Он не сомневался, что белые кошки выигрывали – пожары вспыхивали по всему городу из-за поджогов или случайных возгораний. А победа черных дарила временное спокойствие. И только после внезапного прекращения ужасных наводнений в Сан-Антонио в середине августа он понял, что сражения кошек были также связаны с более крупными, более значительными событиями.

Эллиот везде брал с собой блокнот, записывая новости, которые слышал или читал, и пытался сопоставить кошачий конфликт с внешними событиями. Да, схема крайне хитра, но она была очевидна для всякого, кто внимательно за ней следил.

Туи заметил блокнот и начал донимать расспросами, почему он вечно сидит над этими записями и больше не играет в шахматы и волейбол.

Эллиот не собирался обсуждать с ним свое открытие. Он доверял Туи, но в мире существовало слишком много хаотичных сил, чтобы раскрывать карты раньше времени. Перед ним открывались свидетельства вечного сражения: черные и белые шахматные фигуры, черные и белые шестиугольники на волейбольном мяче, черно-белая плитка на полу станции.

Он вносил в блокнот все свои наблюдения. После той партии, которая стоила белым второй ладьи, в Мехико наконец-то поймали трех мужчин, причастных к убийству в магазинах йогуртов. Когда белые отомстили, взяв черного слона, мексиканские власти отказались соблюдать американский закон об экстрадиции осужденных преступников.

Когда белые воспользовались преимуществом и напали на черного ферзя в короткой схватке, комитет отклонил предложение министра здравоохранения. Потом черные атаковали и красиво взяли оставшегося белого коня. И тогда была представлена компромиссная программа. Комитет проголосовал «за», и через неделю закон был принят.

И это еще не все: шестеро альпинистов погибли в лавине на итальянской стороне Альп; начался всплеск насилия в Восточном Остине; разгорелись лесные пожары в Калифорнии. После побед черных полицейский департамент объявил о том, что между бандами в Остине заключено перемирие, а шестнадцать объявленных погибшими подростков-туристов были спасены из горящего леса.

Рябь событий расходились от его дома и жизни огромными кругами.

Эллиот купил пятидесятифунтовую упаковку кошачьего корма и принялся кормить всю стаю черных кошек. Его дом стал их безопасной землей, и он никогда не видел поблизости белых. Он построил за гаражом приют для черных кошек, полагая, что если они будут питаться лучше, чем соперники, то и выигрывать станут чаще. И каким-то образом их победа была связана с его собственной: отвоевать Риту, вернуть ее и снова стать семьей.

Пока что преимущество было крайне незначительным – большинство диких кошек являлись хорошими охотниками… Но придет зима…

На третью неделю августа он задумался, что произойдет, если он сам вмешается в сражение.

В следующую смену они стали запасной бригадой, которая отправилась в четырехквартирный дом в Дав-Спрингс. Когда они добрались, дым и языки пламени уже бушевали, но предыдущей ночью черные выиграли, поэтому Эллиот особо не переживал.

Старшим был Антонио Гарца.

– Есть пропавшие, – крикнул он им, прежде чем их машина остановилась. – Ищите и спасайте – шевелитесь!

Эллиот и Войт побежали к зданию. Гарца отправил остальных протянуть дополнительный рукав на второй этаж. Они направлялись прямо в огонь.

– Видал? Гарца не тряпка, – поддразнил Войт. – Он сразу прижмет это адское пламя.

– Это здание построено с соблюдением требований, – заявил Эллиот. – Чуешь разницу?

– Да-да, конечно. Для тряпки всегда есть разница.

Эллиот ждал возможности хорошенько поддать Войту и спросить потом, кого он назвал тряпкой. Сейчас на это нет времени. Но позже…

Они ворвались на второй этаж.

В квартире было полно дыма. Даже в кислородной маске Эллиот чувствовал гарь и копоть и ни черта не видел.

От жары его бросило в пот. Квартира полыхала, как в аду, но внутри было подозрительно тихо. Единственным звуком, что доносился до его ушей, было собственное дыхание и звук воздуха, поступающего через маску.

Эллиот провел три года во вспомогательной команде, прежде чем его повысили. Он всегда проводил поисково-спасательные работы, как учили в книгах, крадясь вдоль стены, касаясь ее правой рукой и ощупывая пространство левой, не пропуская ни одной двери и ни одного отверстия. Кислорода хватит на пятнадцать минут. Далее придется возвращаться тем же утомительным способом, как и заходил. Уберешь руку от стены – заблудишься, а если заблудишься – умрешь.

В квартире становилось все жарче; воздух обжигал даже через защитный костюм. Такое ощущение, что его форменную футболку гладят раскаленным утюгом прямо на нем.

Проблема заключалась в том, что он не знал, когда жарко превратится в слишком жарко. Огненный хаос включал в себя множество факторов.

Скорее всего, пришла пора выбираться, но кислорода оставалось еще на несколько минут. Однако Гарца сказал, что есть пропавшие, а у него не было желания доставать из-под обломков обугленные останки или нетронутые огнем тела.

В столь густом дыму Эллиот ни в чем не мог быть уверенным, но ему казалось, что он находился в одной из спальных, когда наткнулся на шкаф. Зазоры в дверцах были заложены одеялом, и края его обуглились.

Эллиот забил огонь на одеяле и резко дернул дверцу. В течение секунды, пока дым не заполнил шкаф, он успел все разглядеть. Внутри, прижавшись к стенке шкафа, плакал ребенок лет восьми.

Эллиот схватил девочку, прижал ее лицо к своей груди и, пригнувшись, поспешил обратно, держась за стену левой рукой. Он взялся за рацию:

– Машина 12, нашел пострадавшую, выхожу. Требуется «скорая».

Девочка сильно кашляла и мучилась, повышая тем самым уровень адреналина в крови Эллиота. Сигнал оповестил его, что кислорода осталось на четыре минуты. Ему казалось, что он двигался на пределе возможностей, но адреналин придал ему сил.

И вскоре он увидел дверь.

Эллиот сильнее сжал ребенка и побежал, все еще нагибаясь как можно ниже, чтобы уберечь девочку от едкого дыма. Он сбежал по лестнице, пронесся мимо пожарных рукавов и бережно уложил ее на траву.

Девочка все еще кашляла, так что Эллиот понял, что она в нормальном состоянии. Подбежал парень из двадцатой бригады и прижал к ее лицу кислородную маску. Ребенок открыл глаза.

– Ты можешь дышать? – спросил парень. – Что у тебя болит?

Ее лицо было покрыто слоем копоти, и она с трудом дышала.

– Как тебя зовут? Ты здесь живешь?

Сигнал маски Эллиота перестал жужжать. Кислород закончился. Он склонился над ребенком и снял шлем. Девочка схватила его за руку и оттолкнула в сторону кислородную маску.

– Я думала, – выдохнула она, – что сгорю.

Она так сильно кашляла, что на глазах выступали слезы и смешивались с грязью на лице. Пожарный снова надел на нее маску, и на этот раз она ее не оттолкнула.

– Я слышала… приближение огня, – рассказывала она Эллиоту приглушенным за маской голосом. – Я звала и звала, но никто не приходил…

Он снял перчатки и взял ее за руку. Ее пальцы были ледяными из-за пережитого шока, но хватка – невероятно сильной.

– Я пришел, – ответил Эллиот. – Мы вытащили тебя. Теперь ты в безопасности.

И тогда он увидел Хищника. Тот залез на кислородный мешок и глядел на них с самодовольным видом.

За двенадцать лет службы в департаменте Эллиот ни разу не спасал из огня человека. Домашних животных – конечно, трупы – да, но живых людей – никогда. После появления пожарной тревоги, большинство людей просыпались и успевали выбраться из дома, прежде чем огонь становился опасным. Либо так, либо пожарные уже выносили мертвое тело.

Эта девочка оказалась умной и везучей. Достаточно умной, чтобы спрятаться в шкафу, когда не сумела выбраться из дома, и ей повезло, что они вовремя ее нашли. Но ребята говорили, что в этом заслуга Эллиота, и считали, что он должен требовать награду.

Когда закончилась смена, вся бригада настаивала отпраздновать событие. В итоге они отправились в бар на Бартон-Спрингс-Роуд, уселись всей своей шумной командой за полукруглой барной стойкой и по очереди покупали Эллиоту шоты импортной текилы.

Даже шеф Эдвардс заглянул и заказал всем по выпивке.

– Тост, – воскликнул он, поднимая бутылку с пивом в направлении Эллиота. – Франклин, не всем выпадает шанс показать себя. Сегодня ты продемонстрировал свою храбрость. Так что за Эллиота! За хладнокровного парня!

Все принялись кричать и хлопать Эллиота по спине. После пятого шота чувствительность в его горле исчезла, и пить стало легче.

Около четырех часов администратор бара подошла к ним и попросила немного успокоиться, потому что они мешали другим посетителям. В четыре тридцать она их выставила. Немного поворчав, все разошлись по домам.

Все, кроме Эллиота и Туи. Чтобы сесть за руль, Эллиоту нужно протрезветь.

– Скажи, Туи, ты не замечал в последнее время кошек?

– Ты о чем? – Туи складывал на столе из спичек бревенчатый домик с такой скрупулезностью, что стены казались выстроенными механически, а не вручную.

– На вызовах, – ответил Эллиот. Голос его звучал глухо и отдаленно. – На каждом пожаре были кошки. Черные и белые. И сегодня тоже.

– Да, я видел кошек. Они повсюду. А что в этом странного?

– Да то, что там всегда одни и те же кошки, Туи. Эти черные кошки, как силы порядка, всегда крутятся поблизости, когда мы хорошо справляемся. Или как сегодня, когда я вынес ребенка. А белые кошки – силы хаоса, всегда появляются на пожарах, которые нам не по плечу…

– Кошки хаоса, говоришь?

Туи так сильно рассмеялся, что на его лбу выступил пот. Когда Эллиот не присоединился к веселью, Туи постепенно взял себя в руки и оценивающе посмотрел на приятеля.

– Ты пьян, дружище. Пьян в стельку.

– Но, Туи, ты же сам сказал, что видел их. А помнишь белую кошку, которая расцарапала Войта? Она вышла из горящей квартиры…

– Ну и что? Кошки, они повсюду, – повторил он. – Да и я не против той животины, что желает подпортить Войту жизнь.

Официантка принесла гамбургеры.

– Перекуси, – велел Туи, – пока не начал снова нести эту чушь. У меня так котофобия начнется, мистер Герой.

К вечеру у Эллиота разыгралось жуткое похмелье, но он обещал Анни позвонить и выслушать ее рассказ об уроках танцев. Он не знал, как рассказать о сегодняшнем происшествии, чтобы не хвастаться, так что промолчал и просто слушал болтовню об Элизабет Лестерфилд, новой пачке для уроков балета, всех этих Барби, которых купил ей Роджер, и о том, как мама сказала, что они с Элизабет пойдут в одну школу.

– А ты не хочешь вернуться в школу в Остин? – спросил Эллиот, прежде чем она смогла остановиться. Затем добавил: – Нет, не отвечай, малышка. Я поговорю об этом с твоей мамой.

– Хорошо. Только, папочка…

– Да? – Вспышка надежды почти парализовала его. Может быть, она все-таки хотела вернуться домой.

– Ты не мог бы называть меня «Анна»?

– Конечно, милая, – выдавил Эллиот. Ему пришлось прокашляться. – Как скажешь.

– Тогда Анна, пожалуйста, – еще раз попросила она. Каждый звук ее голоса выворачивал душу наизнанку. – «Анна» звучит более величаво. Как думаешь?

Она вырастет такой же, как Рита – падкой на вещи и жаждущей внимания. Он понял это в четверг по дороге на работу. Эллиот упустил шанс помириться с Ритой, и эта неудача теперь испортит Анни. Она вырастет, покоробленная куклами Барби. Барби и бесконечными наставлениями Уоллеров о необходимости быть хрупкой и хорошенькой, а не самодостаточной и сильной.

Эллиот приехал на работу около половины двенадцатого и не смог вовремя сменить Дурхама, однако никто и не жаловался.

На этой неделе готовил Туи. Он сделал свои знаменитые красные бобы с рисом, так что все обедали вместе. Разговоры крутились вокруг спасения девочки и предстоящей награды. Васкиз вырезала из газеты статью с фотографией, на которой он склонился над маленькой девочкой, сжимая ее руку. Она даже приклеила эту статью на кусочек картона и заламинировала.

Васкиз предложила ее Эллиоту со словами:

– Для твоего альбома, Франклин.

Он был тронут и смущен.

– Спасибо. – Он не мог придумать, что сказать, но Васкиз, похоже, и не возражала.

– Ну что, лейтенант, – обратился Петерсон с легкой ноткой сарказма. – Каково быть героем?

Эллиот пожал плечами и уткнулся в бобы. Даже стряпня Туи его не привлекала. Ничто его больше не радовало.

– Поговори с нами, дружище, – просил Петерсон. – Скажи нам, каково чувствовать себя героем – спасти ребенка и знать, что она будет жить благодаря тебе?

Эллиот оглядел товарищей за столом, надеясь на помощь. Все смотрели на него, ожидая его слов. Даже Туи. Эллиот прочистил горло.

– Это странно.

– Странно быть героем? – удивился Петерсон. – Да ладно, лейтенант!

Все молчали и ждали.

– Она сказала, что слышала, как приближается огонь. Она звала на помощь, но никто не пришел. Я все думаю… – Он взял паузу и оглядел стихших коллег. – Я все думаю, как просто все могло пойти по-другому. У меня кончался кислород – а что, если бы я повернул назад чуть раньше? Что, если бы огонь добрался до нее, прежде чем я успел надеть новую маску и вернуться?

Лица вокруг стола стали серьезными, и никто не встречался с ним взглядом.

– Я думаю, – продолжал он, – мы обречены на поражение. У хаоса больше сил, чем у порядка, – так устроена вселенная. Против нас играют краплеными картами.

Никто не шевелился и не говорил.

А потом Туи нарушил тишину:

– Эй, ребята, ешьте. Еда остывает. Или вам не нравится моя стряпня?

Как только возобновилась обычная болтовня, Эллиот выскользнул из столовой. Он направился в комнату отдыха, сел на койку и уставился на шкафчик. Все ускользало от него. Анни пойдет в школу в Далласе, и Рита скажет, что они не могут вернуться, пока не закончится учебный год. Они будут иногда приезжать на выходные, если он не будет в это время работать.

Анни быстро забудет. Дети всегда забывают. Она забудет охоту за окаменелостями в русле ручья, забудет о купаниях в ледяной воде Бартон-Спрингса каждым летним утром. Любовь к бейсболу испарится из ее памяти, как вода с горячего тротуара.