Икигай. Записки «вчерашнего» журналиста

Никто, кроме нас

…Это был первый в моей жизни прыжок. Я сидел в хвосте вертолёта, поскольку командир выходит из корабля последним. Он должен ещё сверху посчитать распахнувшиеся купола своих бойцов и убедиться, что всё в порядке.

Мы вышли на заданную высоту, здоровенный прапорщик встал у бокового выхода из корабля – «благословлять». Загорелся плафон над рампой: «Пошёл!».

Все мои бойцы вышли, я посчитал: 12 куполов распахнулись. Порядок.

Пошёл и я…

Поначалу в свободном падении ничего не соображаешь. Тебя кувыркает так, что думать некогда. В мозгу вертится только одно: 501, 502, 503. Через три секунды надо рвануть кольцо. Рванул – снова считаешь: 504, 505.

И вот оно – купол хлопнул!

Первые секунды парения – как переход из ада в рай. Чистилище ты прошёл ещё там, в вертолёте. Переполняет восторг от того, что живой, и кажется, теперь в жизни будешь точно делать только хорошие дела. Бросишь курить, а будешь только наслаждаться пением вот этих жаворонков, что парят стайкой прямо на траверзе твоего парашюта.

Когда я услышал, как эти божьи пташки славно чирикают в огромном бело-голубом пространстве, я вместе с ними в голос и с выражением исполнил «Широка страна моя родная», хотя слов песни раньше не знал.

Потом выяснилось, что при первом прыжке все поют. Это, оказывается, естественная реакция каждого десантника на новый вздох жизни.

…Летим!!!

Огляделся по сторонам. Земля, оказывается, бесконечная! Это там, внизу, человек видит только семь километров до горизонта в любую сторону. А сверху – миллион на миллион, как говорят лётчики. И всё такое маленькое… Деревья – как трава. Поля – квадратики лего. И всё это ждёт тебя. Ты там нужен.

Спустя пару минут, однако, я с удивлением понял, что стая жаворонков уже поёт ниже меня. А купола внизу гаснут один за другим, то есть мои бойцы приземляются.

А я?!… Мне до земли ещё далеко-далеко …и, кажется, всё дальше…

Холодный пот прошиб – вот как это, оказывается, выглядит. Я не снижался, меня поднимало вверх!

В ту пору, после изнуряющих ежедневных тренировок на жаре, я весил что-то около 50-ти килограммов. С таким весом, по нормативам, вообще нельзя допускать к прыжкам. Но кто нас в той полупустыне взвешивал?!

Поскольку наш корабль был последним в то утро, солнышко уже взошло, ударило о песок, и теперь восходящие потоки нагретого воздуха били в мой купол, совершенно не интересуясь, весело мне от этого или страшно. Меня ласково и бесповоротно уносило вверх и в сторону.

Я взял себя в руки и подумал, как в кино: должен быть на этот случай какой-то план «Б». Вспомнил: купол Д 5 – неуправляемый. Но если потянуть за определённые стропы, то угол наклона купола можно изменить. Вспомнить бы теперь только, за какие именно стропы…

Засёк, в какой стороне находится солнце, где река, и где наша база на земле. Других ориентиров нет. Надо работать стропами.

Как мне это удалось – не знаю. Наверное, в космосе очень холодно :), поэтому я начал всё-таки постепенно снижаться. Восторга уже не было. Хотелось просто домой, на твёрдую землю.

Приземлился я очень мягко – будто со ступеньки на ступеньку спрыгнул. Даже ни одна черепашка не пискнула. Поглядел на часы: оказалось, вместо положенных четырёх минут я падал в два раза дольше – восемь. И отнесло меня минимум на километр от обозначенного места высадки.

Подтянул-собрал купол и побрёл по песку в сторону базы.

А что в это время происходило на земле? Это мне уже потом рассказали. Прапорщик, который на машине должен собирать приземлившихся бойцов, подобрал практически всех и спрашивает:

– А кто это у вас там один ещё болтается? (Про меня).

Ему говорят:

– Это командир наш. Лёгонький, вот его и тащит.

– А-ааа… – сказал прапорщик. – Ну, раз командир, значит, доберётся. К машине! Завтрак стынет.

Когда я добрался наконец до базы, мои бойцы уже давно позавтракали и важно, по-геройски курили, валяясь на песке. Увидев меня, сержанты поднялись, побежали навстречу, взяли мой ранец с куполом, стали заботливо интересоваться: где я был, почему так долго, и «мы же не знали, в какую сторону машину за тобой посылать…».

Потом двое сержантов неожиданно заломили мне руки за спину, согнув меня пополам. Двое других встали у меня строго в тылу с запаской нарастяжку – и как врежут мне этой запаской с размаху по заднице!

Пролетел я в то утро ещё раз в свободном полёте метра полтора, пока не ткнулся носом в песок. Бойцы подбежали, поднимают-отряхивают, интересуются, не ушибся ли?.. :)

Таким образом у нас посвящали в десантники. После первого прыжка – положено.

Не знаю, существует ли эта милая традиция сегодня. Многое изменилось. Парашют Д 5 – уже давно история. Нынешние десантники прыгают с Д 12-ми. Практически управляемое крыло. И весит в два раза меньше.

Но мне хватило истории с засекреченным в ту пору Д 6-м. Их у нас в отряде было всего несколько штук, их тогда только испытывали. И хранились они отдельно, в контейнере на площадке снаряжения в автопарке.

Зачем я так подробно об этом? Потому что именно в моё дежурство по части четыре этих секретных купола украли. Просто вывезли на чём-то ночью – и с концами.

Уже утром, когда обнаружилась пропажа, примчалась военная прокуратура и дознаватели. Меня за это ЧП реально могли посадить. Ведь я, как дежурный по части, отвечал за всё. Но следователи копали яростно, и уже на третий день нашли и вора, и сами купола.

Давно это было, ещё в прошлом веке. Поэтому сейчас, думаю, уже можно сказать: парашюты из расположения части вывез наш гражданский служащий-водовоз. У него вскоре должна была родить жена, нужны были деньги, и он не придумал ничего лучше, как украсть у нас секретные купола и продать их местным автолюбителям на тенты от солнца по сто рублей за штуку.

…Были у нас и отказники – те, кто боялся прыгать. Их было немного, но вот один попался именно в моей группе. Таджик. Он ещё вечером накануне говорил мне:

– Командир, я не могу прыгать: у меня трое детей. Если парашют не раскроется – ты, что ли, будешь их кормить-воспитывать?!

Я его убеждал, что купол – очень надёжный, распахнётся обязательно, мы ведь прыгаем на «принудиловке». И химприбор есть. Если что – он тебе сам раскроет.

Оказалось, всё бесполезно. Он исчез куда-то прямо перед посадкой в корабль. Оставил свой парашют – и сгинул. Я докладываю комбату, тот матерится, а уже идёт перекличка, обязательная перед посадкой в корабль…

Тут ко мне подбегает командир второй группы, Сашка Любимов. Он со своей группой прыгал раньше, только что приземлился.

– Серёга, у тебя что – отказник?! Давай я вместо него прыгну!

– Как, Саня!? Он – таджик…

А у Сашки Любимова – глаза голубые, волосы пшеничные. Ни разу не похож на таджика. И прыгать на чужих куполах категорически запрещено.

Но «вертушки» уже ревут, готовые к взлёту. К моей группе подходит выпускающий офицер, начинает выкрикивать фамилии.

– …Каримов!

И Саня Любимов, успевший уже нацепить на себя систему моего бойца, бодрым голосом отвечает:

– Я!

Выпускающий смотрит на него внимательно:

– Какой ты, нахер, Каримов?!.. Ты погляди на себя!

Но «вертушки» ревут…

В общем, прыгнули мы все в тот раз благополучно – в полном составе. Только Сане тот прыжок официально не засчитали, а моего бойца в тот же день от позора подальше отправили с оказией домой.

Всё, больше ничего не расскажу! :)

Мы тогда не улетели «за речку» – в Афганистан. Нам просто сказали: Родина пока обойдётся без вас. За нас там, за Пянджем, делала свои жёсткие дела Капчагайская десантно-штурмовая бригада (ДШБ). Спецназ ВДВ. Лучшие.

Прямо там, на месте нам выдали зарплату наличными. У меня карманы топорщились от денег. Оплачены были «пустынные», а также каждый прыжок, звание, должность, секретность.

С такими деньгами в Сочи бы. Но нас, предварительно переодев в своё гражданское, погрузили в отдельные два вагона обычного пассажирского поезда до Душанбе, а меня назначили начальником эшелона.

Я получил списки бойцов и поговорил с начальником поезда. Тот настрого предупредил, чтобы мои люди не шарахались по другим вагонам, и закрыл нас с обеих сторон на ключ.

Ну, и, как думаете – спасли те замки законопослушных пассажиров от батальона вольных десантников?..

Уже через полчаса ко мне прибегает тот же начальник поезда и орёт:

– Твои дембеля по другим вагонам уже девок щупают!!! Одному мужику челюсть сломали! Два окна разбили!..

Ну, что тут скажешь?.. Зря нам деньги выдали. Парни ещё на станции перед посадкой накупили яблочного вина, которого тут море в стеклянных банках, напились – и, естественно, пошли по всему поезду волю хлебать…

А нам ехать минимум двое суток. Жара. Вино всё больше развозит отвыкших от него в пустыне десантников. Взял с собой пару трезвых ещё офицеров, и мы пошли собирать по всему поезду «отстегнувшихся».

Кое-как добрались, прибыли в Душанбе, я сдал свои списки в военкомат, и мечтал уже славно отгулять положенные пять суток отпуска.

Не тут-то было. На третьи сутки меня каким-то образом нашёл специальный товарищ из тогдашнего КГБ. Приехал на легко узнаваемой белой «Волге» прямо к моему дому и предложил вернуться на службу. Правда, уже в их структуру, и в небольшой «трудовой коллектив».

– Просто инструктором по укладке парашютов! – вкрадчиво убеждал он.

Условия обговаривал. Зарплатой, типа, не обидим, жить будете в благоустроенной казарме, отпуск большой, а уволиться сможете уже через год.

Я взял время подумать. Потому что это был очередной судьбоносный вызов, а на мой единственный вопрос, не «за речкой» ли служба? – тот чекист ответил весьма уклончиво:

– У речки.

А с какой стороны речки – не сказал…

Он снова нашёл меня, когда я уже вышел на работу в редакцию. Пошли с ним в сквер покурить, и там я сказал ему категоричное «нет». Обоснований от меня он не ждал. Просто докурил и предсказуемо спросил моё мнение о Сашке Любимове.

Так мы спокойно, по-хорошему и расстались.

Не гуляйте по облаку долго: сыро…

Я вернулся к своей гражданской, уже почти любимой и долгожданной профессии – и снова напрочь отдался командировкам по главным стройкам республики

Тогда здесь всё поражало масштабами и технологиями. Здесь была самая высокая в мире плотина Нурекской ГЭС – больше 300 метров. Самый длинный в стране Дангаринский ирригационный тоннель – почти 15 километров. Строилась высоко в горах уникальная и мощнейшая в Азии Рогунская ГЭС. Достраивался современный Таджикский алюминиевый завод и только-только начиналось строительство Сангтудинской ГЭС.

Всё это были мои подопечные объекты. И – наконец-то! – гидросооружения. К ним я мотался через горные перевалы по серпантинам узких дорог на служебной «Волге», на убитых рейсовых автобусах, на вертолётах и самолётах.

Несколько раз летал в другие города Советского Союза по делам «Рабочей эстафеты» с делегациями строителей, «выбивавших» из смежников досрочную поставку оборудования.

Однажды должен был лететь в Баку, но почему-то припозднился с выездом в аэропорт. Вбегаю в здание аэровокзала – а посадка на самолёт уже закончена. Билет на моё место продан другому пассажиру. И моя делегация в салоне готова улететь без меня.

Я нашёл начальника аэропорта, он повел меня прямо по лётному полю к самолёту, представил «уважаемого, слушай, человека» командиру корабля – и тот, от души сматерившись, посадил меня в тамбур на какие-то деревянные ящики. Так я весь полёт и просидел на этих ящиках с вакциной против оспы коз…

Другой раз прилетал в Свердловск – на Эльмаш, где мы должны были убедить наших смежников из УЭТМ поставить на Байпазинскую ГЭС последний четвёртый гидрогенератор на полгода раньше срока. Соревнование же!

После официальных переговоров с руководством и похода по цехам поехали в баню на дачу генерального директора «Уралэлектротяжмаша». Выпили, разумеется, под наши таджикские дыни и арбузы. А потом я в парилке хлестал веником здоровенного начальника цеха Алексея Молоткова, убеждая его: если они не поставят нам досрочно этот агрегат, я напишу в газете, что у уральцев кишка тонка. Тот страшно обиделся. И хлестал уже меня веником, как невероятного противника. Мэр Нурека, помню, тогда за меня заступился. И бригадир СпецГЭМа Женя Тишкин – тоже неслабый мужик.

Понятно же было, что на полгода раньше выполнить такой крупный заказ – нереально. Это как же надо составлять планы и графики, чтобы на «скрытых резервах» вытащить такую махину, которую двести человек делают полтора года?!

Но – соцсоревнование же! Братская Таджикская республика просит. И если пойти им навстречу, то и ордена потом за досрочный пуск объекта получать можно вместе…

Короче говоря, два дня мы с ними бодались. Мужики и так и так сопротивлялись, куда-то звонили, с кем-то советовались. В конце концов сказали: ладно! Изыщем внутренние резервы.

Стыдно нам не было. Хотя мы тоже понимали, что такие вещи так не делаются. Значит, уральцы сдвинули на попозже чей-то другой заказ, взяли дополнительно людей из других цехов. Мы им сломали всю нормальную плановую работу.

Но ведь соцсоревнование!!!

Молотков потом стал министром и заместителем председателя Свердловского правительства. А гидроагрегат, кстати, они нам тогда досрочно поставили, и Байпаза вошла в строй действующих на полгода раньше срока. Уже в июне мы устанавливали новогоднюю ёлку на крышке этого уральского гидрогенератора. А мне тогда вручили первые отраслевые награды – Почётные знаки «За участие в „Рабочей эстафете“» и «Строителю Байпазинской ГЭС».

Кстати, строили все эти уникальные объекты, в основном, русские специалисты. Местные были только подсобными рабочими и начальниками. Так было положено: руководитель, первое лицо должно быть обязательно лицом коренной национальности. А всю сложную работу вёл, как правило, его зам или главный инженер. Так было и в партийных, и в советских структурах. Везде.

Даже награды раздавали тогда по национальному признаку. Пусть круче всех работал именно русский, но разнарядка из Москвы приходила на другого, «политкорректного».

Ничего не имею против гидростроителей Героев Социалистического Труда Мухаббата Шарипова и украинца Владимира Лысенко. Они заслужили свои высокие звания ещё за Нурек. Но вот одна конкретная, очень характерная ситуация.

На завершающем этапе строительства Байпазы случилось ЧП. Тогда что-то нештатное произошло на отводном канале, и небольшая вода начала поступать совсем не туда, куда следовало.

Надо было срочно заглушить отверстие в трубе диаметром около 30 сантиметров. А вода уже затопила приямок, и эта труба находилась на глубине. Что делать?

Надо нырять – другого выхода нет.

Мужики выстрогали из чурбака деревянную заглушку. Бригадир бетонщиков Геннадий Трегубов разделся, намахнул стакан водки – и нырнул с кувалдой и этой заглушкой в ледяную горную воду. Забил чурку в трубу, и ситуация была спасена.

Думаете, дали что-нибудь этому Трегубову за геройский поступок? Ага, как же. Хорошо, выговор не влепили за то, что пил на работе…

Таких случаев было много. Тогда часто работали на энтузиазме. И чьи-то промахи неизбежно требовалось исправлять чьими-то героическими усилиями.

Это сейчас кажется: дураки были, лезли, куда не надо. Надо! Такими были обстоятельства. Время требовало. И те, кто умел, у кого кишка была не тонка – отвечали на эти вызовы достойно. А кто не смог, не захотел, струсил – о них мы не говорим. Бог им судья и стабильная зарплата.

Однажды начальник цеха ТадАЗа (Таджикский алюминиевый завод) повёл меня показывать новые, только что установленные в цеху электролизёры. Я удивился: почему так пусто в цехе? Завод-то, вроде, вовсю работает…

– Электромагнитное излучение здесь очень мощное, нежелательно долго находиться людям, – ответил он.

Потом для демонстрации взял мощный железный лом и поставил его на бетонный пол цеха. Отпустил руку. Лом стоял, как вкопанный! Вертикально. На бетоне.

Видя моё изумление, начальник цеха спросил:

– У Вас ключи с собой есть?

Я достал из кармана связку ключей – от своей квартиры, кабинета, мотоцикла. Он взял их, положил себе в кулак и разжал пальцы. Меня снова шокировало: мои ключи, как живые иголки ёжика, тут же оттопорщились на его ладони, стремясь строго вверх!

А люди тут работают…

Это сейчас про такое легко говорить. А тогда никому бы и в голову не пришло написать в газете про этот лом и ключи. Самоцензура в наших головах была – хуже Главлита.

Я знал про таджикские стройки всё. Облазил каждую турбину и плотину, разбирался в устройстве гидрогенераторов и буровых установок, знал, чем отличается тюбинг от обечайки. Я дружил со всеми руководителями строек и предприятий-подрядчиков. А с бригадирами и мастерами мы, бывало, не раз сиживали за дастарханом под арак и ходили друг к другу в гости.

Однажды большую группу журналистов направили из Душанбе на строительство Байпазинской ГЭС на экскурсию. Сопровождать нас на объекте поручили уже ставшему заместителем начальника СпецГЭМа Евгению Тишкину. Тот, когда перед ним открылась дверь нашего автобуса, оглядел нас всех хитрым взглядом и говорит:

– А зачем вам сопровождающий? У вас же Авдеев есть…

Однажды в командировке в Нурек я проснулся в номере гостиницы от того, что через открытую балконную дверь ночью ко мне вплыло облако. Сплошное молоко. Я спустился в вестибюль и спросил буфетчицу:

– Что, такое часто бывает?

Она ответила:

– Постоянно.

Город находится в горах на высоте около тысячи метров над уровнем моря. Поэтому заплывающие в номера облака по утрам – самое обычное дело. По ним даже погулять можно.

Я вернулся к себе в номер, где уже сам собой родился этот белый стих:

– Девушка, вы не знаете, как попасть мне на это облако?

– Ах, на это! Идите прямо. Нет, недолго – минут за восемь.

На автобусе – две остановки. Там сойдете – и по тропинке.

Там увидите – ребятишки, как обычно, играют в прятки.

– Прямо в облаке?

– Да, конечно. Ведь оно – сплошное и плотное.

Захватите шапку – простудитесь. И один не ходите —

заблудитесь.

Не гуляйте по облаку долго: сыро.

Кстати, вот ваш автобус!

– Спасибо. Я передумал…

Всё было здорово в этой Азии. Недаром же ко мне в гости приезжали туда отец и брат, Жека Тарасов и семейство Горловых. А Ваня Семыкин так просто остался работать в одной газете со мной.

Я возил гостей отдыхать в красивейшее Варзобское ущелье и в дегустационный зал винкомбината «Шахринау». Рвал в горах по пути из командировок своим коллегам-женщинам цветы миндаля на 8 Марта. Новый год однажды встречал, сидя на тёплом зелёном берегу реки Душанбинки, опустив ноги в совсем не новогоднюю воду.

Там было, как в восточной сказке. Это когда всё хорошо, а счастливый конец ещё далеко впереди.

Но сказки, видимо, – не моё.

Отработав в Азии, как положено после диплома, три года, я начал настойчиво уговаривать главного редактора отпустить меня.

– Русский должен жить в России, – говорил я ему.

На что он мне каждый раз одинаково отвечал:

– Зайдите через недельку…

А на неделе мне вдруг неожиданно предлагали, например, вступить в Союз журналистов, в другой раз вне очереди приняли кандидатом в партию.

То, что шеф меня не отпустит, я понял после того, как он назначил меня заведующим отделом, а потом тихонько вручил ордер на однокомнатную квартиру в центре Душанбе. «Выбил» специально для меня в ЦК партии. До этого я жил в саманной кибитке, которая после каждого землетрясения шла трещинами, и печку в ней надо было топить дровами.

А тут – квартира. Бесплатно. Холостяку.

– Понимаете, – говорил мне редактор. – Очень мало специалистов хотят сейчас работать в национальных республиках. Но кто-то ведь должен…

Он много курил, стряхивая в аккуратно сложенную бумажку пепел – один-в один цвета его шевелюры. Я видел, что сам он, исконно русский интеллигент, тоже страдает на чужбине, но долг партийца обязывал. И ещё он был поэт. Его звали Борис Николаевич Пшеничный.

Он нравился мне так же, как я ему. Однажды на планёрке он сказал:

– Авдеев у нас пишет – будто кожу на барабан натягивает.

И все догадались, что это есть хорошо.

Я остался на Памире ещё на год, много ездил в командировки, в том числе и по трагическим событиям. Было однажды, наш вертолёт чуть не рухнул от высокой разряженности воздуха, когда мы поднимались в высокогорный посёлок, полностью разрушенный землетрясением.

Было, попадали под камнепад. Замерзали в горах и купались под водопадами. Меня однажды чуть не унесло бурным Вахшем. Как-то в общественной мехмонхоне (столовой) я получил бациллу в лагмане, и неделю провалялся в больнице с желтухой. Ну, прямо как отравленная халва. :)

Был такой запомнившийся случай. Мы обедали узким редакционным коллективом в одной столовой, где плов готовили прямо рядом с нами. Наблюдая за процессом, наш штатный переводчик Ориф подошёл к повару и сказал:

– Ты же неправильно делаешь…

– Ээээ, русские и так съедят…

Там, в Азии, я впервые реально поверил, что у меня есть ангел-хранитель. Мне тогда от профсоюза гидростроителей дали бесплатную путёвку в санаторий под Туапсе – в Лазаревском. И вот проходят наши пляжные две недели, наш агент привозит всем билеты на самолёты домой. Всем, кроме меня. Не нашлось для меня билета на рейс до Омска (я оттуда к родителям в отпуск собирался).

А я уже постель в санатории сдал, сумку собрал. Что делать? Поеду со всеми в Адлер, агент же обещал завтра там подсуетиться и отправить меня ближайшим рейсом. Переночевал у какой-то бабушки в адлерском сарае среди клопов, утром прихожу в аэропорт – а там тишина и море билетов на Омск. Бери – не хочу.

– А Вы не знаете, что случилось? – высунулась ко мне кассирша из своего окошечка. – Ваш вчерашний рейс разбился при посадке в аэропорту Омска. Все погибли…

Советские газеты никогда не сообщали об авиакатастрофах. У нас в стране ЧП, якобы, не было ни в воздухе, ни на воде. А мы в омском аэропорту садились на чёрный от вчерашнего пожара бетон с остатками сгоревшего самолёта по краям посадочной полосы, и люди, встречавшие нас за воротами у выхода с лётного поля, безнадёжно выкрикивали в нашу толпу фамилии своих друзей-родственников.

Но никто не отзывался. Все, кому суждено было сгореть, сгорели вчера…

Мы с секретарём парткома Яванского электрохимкомбината стояли па передней площадке локомотива и ехали по территории предприятия, когда радиоприёмник в кабине машиниста сообщил о смерти Генерального секретаря ЦК КПСС Юрия Андропова. Я видел, как побледнело лицо партийного секретаря. Спросил его:

– Очень переживать будете?

Он сказал:

– Ну, сначала надо траурный митинг организовать. А вечером приду домой, выпью рюмку… ну, и всплакну, пожалуй…

Мы тогда нисколько не ощущали, что закончилась эпоха. Как она могла закончиться?! Социализм же непобедим! Взамен упавшего командира встанет новый. И дальше мы пойдём вперёд так же поступательно и уверенно, как всегда. Как положено.

Правда, не очень-то бодро, без энтузиазма шли мы к коммунизму. Журналисты были обязаны пропагандировать высокие моральные принципы, хозрасчёт и бригадный подряд. Ни в коем случае не опускаться до описания мерзостей текущей жизни. Писать только о хорошем и приятном. Искать ростки нового.

И мы искали. Каждое утро работа в отделе новостей газеты «Коммунист Таджикистана» (мы сидели в смежных кабинетах и всё слышали) начиналась с тотального обзвона предприятий-организаций: нет ли у вас чего нового?.. Может (за ночь!?..), что-то интересное случилось?..

Мало чего случалось. Всё шло по плану. По чёткому унылому плану.

Я всячески пытался избегать «дутых» тем и пустых публикаций. Но политики гласности тогда ещё не было, а была партийная дисциплина, и у каждого журналиста был план по строчкам. Поэтому иногда всё-таки приходилось сдавать в секретариат «пластмассовые» заметки. И от этого на душе становилось всё грустнее и пасмурнее.

Социализм, может, и был с человеческим лицом, но почему-то иногда так хотелось дать ему по роже! :)

…Каждые выходные я один ходил на железную дорогу – тосковать по России. Садился на насыпь, курил и ностальгически смотрел на рельсы, убегающие в сторону севера.

Там была Родина…

Через год мой друг Серёга Смирнов, главный редактор республиканской «молодёжки» – газеты «Комсомолец Таджикистана» – устроил мне направление от ЦК ЛКСМ республики в Высшую комсомольскую школу в Москве.

– Поживёшь там два года, осмотришься, а потом и не обязательно возвращаться назад, – говорил он. – Распределение, скорее всего, там будет по другому принципу.

Так и закончилась моя восточная сказка.