До цели моего путешествия оставалось более шестидесяти верст, но такое расстояние в степях считается близким и совершается в один перегон. В самом деле, дороги степные, ровные, и если не дождь, то нетрудные, лошади сильные, добрые, а экипажи удобные. Повозки здесь работаются на немецкий лад, преследующий правильность хода. Местный экипаж – «точанка» – это на рессорах четырехместный (считая и кучера) легкий фаэтон, но только без верха. Опять мы в пути. Опять – степь необозримая, далекая равнина! Вдали видны постройки селений, их белые хаты ярко блещут на солнце.

– Вот селение Маслово, по фамилии старого владельца. Давно это было, – рассказывал спутник, – при крепостном еще праве. Строгий был помещик, а крестьян-рабов – не мало, целых пятьсот душ. Ну, вольная ли степь виновата, или действительно довел до невозможности строгий барин, но в один несчастный день забастовали все крестьяне и работать на помещика отказались… Сейчас Маслов – по начальству: так, мол, и так – бунт! Ну, прислали на усмирение терских казаков, – недалеко ведь Терская область. А надо вам сказать, что у Маслова была собственная пушка, на всякий, вероятно, случай. С казаками пожаловал губернатор, но не мог усмирить бунта. Не хотим, да не хотим работать на помещика. Хотели-было начать порку, да не даются, гуртом друг друга держатся, а в руках у всех здоровенные дрючки. Тогда придумали зарядить эту самую пушку и объявить бунтовщикам: если не смирятся, то будут в них стрелять… Тогда народ всей своей громадой двинулся к церкви, ища защиты у Бога. Но нет, строго в то время было начальство и никакого самого малого неповиновения мужикам не позволяло. Не помог и храм Божий, около которого пролилась христианская кровь… Раздался, значит, приказ: «стреляй!» – и пушка грянула, и народ, убитый и раненый, попадал на землю, а которые невредимые – в страхе разбежались, и бунт покончился. После этого, Маслова в Петербург вызвали, и он в дороге помер. Наследовал сын и скоро проиграл все имение в карты. Теперь земля принадлежит другому, К., и все-таки мужики и по сие время бедствуют, – уж, верно, такое несчастное это место!

Под влиянием такого небольшего, но мрачного эпизода мы долго молчали. Глядя вперед, в серую даль дороги, я думал: «В самом деле, сколько тяжких драм разыгрывалось когда-то в степях, на которых селили в наказание крепостных из России и куда стремились беглые из Новороссии. Подумайте, два такие близкие друг к другу элемента не мало давали из своей среди людей протеста, которых воспитывала степь и не в традициях крепостного права, а в условиях вольной волюшки, которой пути не заказаны».

Последний элемент мало-помалу выдыхал из себя настоящих колонизаторов диких степей, тех хлеборобов, которые и теперь еще держат дедовские заветы и не ломают традиций вольного хлебного человека. Безусловно вдали от административной бюрократической политики, на просторе степей, среди диких инородцев, самостоятельно вырастала и зрела народная мысль, и Россия со своим крепостным правом казалась вольным степнякам громадной тюрьмой без света и воздуха… К этому времени, к первому в умственной жизни народа, относится быстрое распространение сектантства в далеких степях северного Кавказа.

Мы ехали. Разговор не клеился…

Солнце жгло беспощадно. Хотя трудно лошадям в такой полуденный зной, но бежит ровно черкесская вороная пара. Клонит ко сну, хочется скорей доехать до остановки.

– Далеко ли еще?

– Верст пятнадцать, не больше… Вот Орловка показалась, а на этой деревней и Прасковьевка!.. Теперь скоро!..

В этом уголку Кума делает поворот-дугу, и целых три селения и город сгруппировались в одном месте при населении около сорока тысяч душ. Город носит название Святого-Креста; от Прасковьевки, в которой тринадцать тысяч душ населения, отделяется Кумой.

Проехали Орловку и показалась церковь и постройки Прасковьевки, те, которые расположены по возвышенности.

От речки ли, от приближения ли вечера, но потянуло прохладой, и мы почти незаметно доехали до огромной площадки на которой большое с трубой здание монопольного водочного завода сразу обращает на себя внимание. Мы остановились неподалеку от завода на постоялом, очень чистом дворе с уютными и просторными комнатами, содержимыми сектантом.

Нас ожидали некоторые новости.

– Сегодня у нас в Прасковьевке – рассказывал хозяин – был суд у земского и бунт…

– Какой бунт?! – удивился я, совсем позабыв о рассказе про беспорядки в патриархальной и хлебной губернии.

– Да дело такое вышло… На хуторе у баптистов поселился посторонний человек из православных и начал потихоньку торговать водкой, что старикам особенно не понравилось… Возникли между обществом и этим человеком несогласия, недовольство. А человек этот сошелся с бывшим стражником, которого на самоуправство, по жалобе баптистов, уволили от службы и который тоже стад торговать вином в соседнем селении. Вот эти два человека обмозговали дело, – целый, значит, процесс. Подал тот, поселившийся на хуторе, человек жалобу земскому начальнику о потраве в сентябре месяце прошлого года у него льна в поле и указал на шестьдесят домохозяев, с которых взыскивал восемьсот рублей. Земский всех и вызвал повестками за сорок верст расстояния судиться о потраве льна в сентябре месяце… Подумайте, разве в такое время может быть в поле лен?!.. Ну, по повесткам приехали на суд по такому невероятному делу. Стал судить земский начальник… «Ваше благородие, – говорят ему, – какой может быть лен в поле в сентябре?.. подумайте!» А тот в ответ говорит: «Молчать!.. не мешайте мне. Буду судить вас каждого в отдельности!» Он, видите ли, сообразил, что иск в восемьсот рублей его разбирательству не подлежит, и значит – по отдельности… Ну, а баптисты не пожелали, и все, в один голос, требовали, чтобы судить вместе, так как скот общественный, и все общество желает быть в ответе, а не каждый в отдельности… Ну, вот и бунт!..

– Довольно странный! – прибавил я.

– Снял земский тогда цепь, – продолжал рассказчик, – и послал за полицией. Приехал исправник с полицейскими. Сектанты все на дворе, и земский начальник там, только без судейской цепи… Шум идет, пререкания, бунт этот самый… Стал исправник разбирать, в чем тут дело, а исправник у нас – хороший господин… Ну, сразу и понял, и спрашивает этого самого Смирнова: «Какой такой у тебя лен был в поле в сентябре?!» Тот и не знает, как ему быть, что отвечать, указывает на своего свидетеля, на бывшего стражника, который, увидав исправника, успел «сховаться»… «Знаешь что, – говорит исправник, – не с них, а с тебя надо взыскать за то, что ты людей даром за сорок верст таскаешь, от работы отвлекаешь!..» Тогда Смирнов просит уже дать ему десять рублей, он покончит миром. Конечно, не дали. Просил только пять, потом – три рубля. Не дали ни копейки. Так и кончился этот бунт, и вот недавно все баптисты разъехались по домам… Часа за два бы, если бы приехали, всех застали!.. А исправник у нас человек справедливый, даром никого не обидит! – заключил хозяин постоялого двора, приглашая нас к столу закусить и выпить чаю.

Весь вечер я посвятил знакомству с известным и популярным по своему виноделию селением Прасковьевка. В самом деле, еще давно и в дальних отсюда местах я слыхал от народа такие фразы: «Вот прасковьевское вино, то – доброе винцо и недорогое!» Знают это вино не только в Терской и Кубанской области, но даже на Черноморском побережье. После я скажу о достоинстве прасковьевского вина вообще, хотя я уже попробовал мускатного. Ничего! и недорого, всего двадцать копеек бутылка.

Несколько странное впечатление производит Прасковьевское селение, не такое, во всяком случае, как Воронцовка. Не уступая последнему по обширности площади, занимаемой постройками и широкими улицами, Прасковьевка уступает в богатстве: здесь нет таких торговых рядов и нет затейных по архитектуре зданий, а к реке и переулкам преобладают бедные и даже жалкие хаты жителей-виноделов, особенно внизу, к речке, где находится культура винограда.

Население – православное, но среди них живет немало сектантов, к которым отношение местных жителей благоприятное, вследствие основательного знакомства с соседними хуторами баптистов.

Беседуя с местным жителем, по ремеслу шорником, я завел нарочно речь о баптистах по поводу бунта их у земского начальника.

– Народ работящий, тихий народ, – говорил он с убеждением: – нет у них ни пьянства, ни таких несогласий, как у нас, православных, – они сочувствуют человечеству.

– Как так сочувствуют?!.. – удивился я.

– Не деньги у них главное, не горы хлеба, не бочки полные вина, а сочувствие, значит, для жизни обретается, – говорил наивный человек, доказывая свою мысль фактическими данными. – В прошлом году вовремя уборки хлеба появилась у нас целая семья, да еще больная, по проходному свидетельству… Ну, что же? собрали гроши у православных… Как быть? как ехать дальше?! пешком не можно, надо подводу… Должен я тебе сказать, что муж и жена – люди образованные, двое детишек махоньких при них… Знамо дело, жалко людей при несчастьи!!.. Кто-то им посоветовал на хутора в баптистам… И что же? те дали ссыльному повозку, мешки и сказали: «ступай по хлеб»… Что вы думаете, – ведь набрал пудов семьдесят, продал здесь в лавке, да и поехали дальше… Ведь как люди благодарили-то!..

Из дальнейших расспросов у старожилов и справок у местной администрации я узнал, что население Прасковьевки, надельное с иногородними, доходит до почтенной цифры 13 500 душ, а земли в общинном владении прасковьевцев – 64 800 десятин, земли прекрасной, идущей частью широкой балкой до степных кочевых земель караногайцев.

Но главное основное занятие жителей – не хлебопашество, а виноделие. Прасковьевцы много надельной земли сдают в аренду. Кустарный промысел виноделия, действительно, имеет размеры солидные: средним числом, в год получается до 1 000 000 ведер, причем вино продается от 50 в. до 1 р. ведро; старые, выдержанные вина, конечно, дороже.

Виноделие в Прасковьевке существует давно. Мне показалось странным, почему в степном хлебном краю русскими заложены виноградники?.. Кто был инициатором такого диковинного дела среди хлеборобов? Но на такие вопросы ответа я не получал, и если бы не случай был мне встретиться с древними старожилами – так бы я и не узнал о первых степных виноделах. Это были духоборы, поселенные сначала сюда, а затем переведенные в Закавказье, те духоборы, которые в настоящее время переселились в Америку.

Не знаю, они ли стали садить виноград около самой реки Кумы, или уже это выдумка православных, но культура винограда в Прасковьевке, как и в Святом-Кресте, где вина производится 500 000 ведер, – в высшей степени странная, культура поливная, как капуста.

Я осматривал эти виноградники, лозы которых тянулись к небу, виноградники, по середине кустов которых вырыты канавки для поливки. Какие сорта этих удивительных виноградников – я не знаю, но вино из наливных лоз выходит сладкое и весьма слабое, не превышающее в молодости 6° содержания спирта. По-видимому, такая сладость, доходящая до приторности, и нравится простому народу, если в тому же принять во внимание доступность вина по его стоимости – четыре, пять копеек одна бутылка.

Кроме того, при разливе Кумы, виноградники заливаются, как и вся низина; склоны к реке, как от Прасковьевки, так и от Святого-Креста, где виноградники, главным образом, принадлежащие армянам, находятся в таком же положении. Прибавлю к этому, что Святой-Крест – город, наполовину населенный армянами; этот город – сравнительно с селом Прасковьевкой – бедный, производящий не в пользу свою впечатление.

Теперь несколько слов о дороге между Прасковьевкой и Святым-Крестом, дороги не менее пяти верст, но, Боже, какой дороги!! Мне, которому в своей жизни пришлось исколесить по осеннему, дождливому времени проселочные пути православной России, лесных и болотистых её мест, мне пришлось дивиться тому, что било перед моими глазами во время переезда из Прасковьевки в Святой-Крест летом 5‑го июня 1905 г., когда не было дождей…

Положительно, ужас, а не дорога, несмотря на то, что по сторонам вроде малых тополей возвышались виноградники. Две сильные лошади с великим трудом тащили нас троих в легкой точанке. Подумайте, что это – большая дорога, соединяющая два торговых населенных пункта, кроме других селений, из которых приезжают с продуктами на базар в Прасковьевку и в Святой Крест. Да, дорога… Я скажу и совершенно искренно, что это не дорога, а преступление. Именно, преступление!.. Когда мы ехали, колыхаясь, как во время качки на море, когда мы завязали в густой толще грязи, когда мы переезжали дьявольскую дорогу из стороны в сторону, я думал и не понимал, как могут здесь проехать повозки с грузом, я думал, какая должна быть железная сила лошадей, могущая вытянуть из могучего черноземного клея несколько десятков пудов!?

Наконец, я понял, когда увидал первый труп лошади на дороге; спустя несколько сажен, встретился другой, по-видимому еще свежий… О, Боже!

– Это что! – сказали спутники: – вот когда бывает базарный день, то павших лошадей можно считать дюжинами… Прямо сердце перевертывается смотреть тогда, что здесь творится!!..

Вот она, матушка Россия! Вот оно, позорное русское равнодушие и – извините меня – глупость… На какие-нибудь 20–30 рублей крестьянин везет на ярмарку товара, рискуя лошадью, которая стоит 50–60 рублей… Или русское «авось» играет здесь роль?.. Что же вы, господа земские начальники, смотрите? или занимаетесь вопросом о цветении льна зимой?!..

– Как же такую дорогу можно допускать? – спросил я местного исправника.

– Что же мне делать, когда земский начальник заявляет твердо и неуклонно, что дорога в его заведывании, и он знает, что делать!!

Святой-Крест производит худшее впечатление, нежели Прасковьевка. С первого взгляда ясно, что город – бедное село; это доказывают и постройки, и какое-то уныние, царящее по широким улицам города, и отсутствие каменных и приличных зданий, которые сплошь попадаются в Прасковьевке.

Между прочим, мне объяснили, что город Святой-Крест в прежнее время подвергался нападению горцев, которые вырезывали довольно основательно местных жителей. Вообще, более отдаленное прошлое Креста – еще мрачнее и печальнее. Когда-то, во время татарского владычества над Россией, здесь находилось становище татарского хана и здесь же мученическою смертью погиб Михаил, князь тверской.

В самом деле, внизу, близ берегов р. Кумы, вся местность изрыта ямами и всевозможными колдобинами, в которых и по сие время жители находят много жженого кирпича, а также изредка плиты, даже мраморные, с татарскими надписями и украшениями.

– Откуда здесь появились армяне! – спросил я.

– Из Моздока больше… Там их черкесы очень не жалуют, а здесь им безопаснее!..

С края города начинались монастырские постройки; некоторые из них заново возводились, а другие, в том числе и церковь, были далеко не новые.

Мы отправились в монастырь. Виноградник и небольшой фруктовый сад свидетельствовали о некоторой хозяйственности братии.

– У них, у монахов, в степи хутор при 1 200 десятинах хорошей земли… Хлеба в монастыре много… Живут богато!

Мы вошли во двор, где встретили очень любезного игумена, пригласившего нас в свое помещение; почтенный отец предложил мне попробовать монастырского вина. Очень оригинальное, но все-таки сладковатое винцо, нельзя сказать, чтобы слабое.

– Сколько у вас десятин виноградника?

– Две с половиной, – отвечал настоятель. – Да вот беда, не знаем, куда деваться с вином, все ищем сбыта. Вот в Москву бы хорошо отправлять…

Я пожелал успеха, прибавив, что жителей наших больших северных центров торговцы, решительно ничего не понимающие в виноградных винах, приучили к фальсификации, что крайне вредно отражается на производстве и особенно сбыте отечественных, действительно превосходных вин.

– Подделывают стало быть!.. А мы с настоящим виноградным соком сидим и не знаем, куда деть!..

– Еще как подделывают! – заключил я: – по статистике в Москву привозится вина, положим, столько-то миллионов ведер, а выпускается из Москвы втрое больше.

– Как же так?!..

– Виноградников в Москве нет, но воды нельзя сказать, чтобы было мало… Скажите, пожалуйста, отец игумен, этот храм построен в память Михаила Тверского?

– Нет, храм в честь Спаса Преображения, а обитель – во имя св. Воскресения… Но вот часовня, которую вы, кажется, видели, построена во имя Михаила, князя Тверского, замученного в Орде.

– Вот дороги у вас плохи, – сказал я, прощаясь.

– Что говорить, бедовые дороги, когда и не проехать…

– Что вы думаете о земстве?

– Дело доброе, надо что-нибудь делать!.. Дороги осенью и зимой – истинное мучение и для людей, и для скотины, особенно же для последней… Иной раз нужно в Прасковьевку, а не проедешь… никак… чистое несчастье!!!

Одним словом, дороги не могут соответствовать несомненному богатству ставропольской губернии; это – дороги не для края, который носит уже несомненные признаки культурности, а дороги для диких кочевников, да и то – с грехом пополам…

Земство – это единственное средство вывести губернию из того ужасного положения, в котором она находится не только по отношению к путям сообщения, но и по нуждам образования и врачебной помощи, принимая во внимание, что один участковый врач – на 65 000 человек, разбросанных на огромной площади.

Да, земство!.. Введение этого земства нельзя откладывать, и нечего об этом спорить, – достаточно самого ярого противника самоуправления провезти по дороге из Прасковьевки в Святой-Крест, или обратно, и я уверен, что он тотчас согласится, когда воочию увидит этот истинный ужас.

– Земство – единственный выход из того положения, в котором при всем богатстве находится и земледелие, и скотоводство, и вообще хозяйство, которое не может развиваться при отсутствии сносных путей сообщения, – говорил исправник.