Через пять лет

Глава четвертая

Я просыпаюсь, как от толчка, прикладываю руку к бешено бьющемуся сердцу.

– Надо же, – слышу знакомый голос. – Неужели проснулась?

Поднимаю глаза и вижу склонившегося надо мною Дэвида с ведерком попкорна в одной руке и бутылочкой воды в другой. А где вино, которое я только что пила? Только что? Я лихорадочно осматриваю себя. На мне все тот же огненно-красный наряд из «Реформации». Да что со мной приключилось?

Приподнимаюсь на локтях, сажусь. Подо мною – диван. Передо мною – Дэвид в толстовке с эмблемой шахматного турнира и черных спортивных штанах. Итак, мы в нашей квартире.

– А я уж испугался, – ухмыляется Дэвид, – что эту божественную ночь ты продрыхнешь без задних ног. Так и знал, что вторая бутылка нас доконает. Я уже принял две таблетки от головной боли. Будешь?

Поставив попкорн и бутылочку с водой на стол, он наклоняется и целует меня.

– Когда позвоним родителям – сегодня или завтра? Ты же знаешь, они места себе не находят. Я всех предупредил заранее.

Я морщу лоб, осмысливая его слова, и меня прошибает холодный пот. Должно быть, мне все это приснилось, но… Разве бывают такие сны? Еще три минуты назад я кувыркалась в постели с невесть откуда взявшимся Аароном. Мы целовались, обнимались и предавались самому неистовому сексу в моей жизни… Кто бы мог подумать, что я сплю и вижу, как бы закрутить любовь с каким-то там незнакомцем! Я трогаю себя, чтобы поверить в реальность окружающего мира. Щупаю локти, похлопываю ладонями по бокам.

– Что с тобой?

Веселость мигом слетает с Дэвида, в глазах его зажигается тревога.

– Долго я спала? – спрашиваю я.

– Около часа.

Лицо его проясняется. Он придвигается ко мне, и я непроизвольно сжимаюсь: его близость мне неприятна и действует как разряд электрического тока.

– Не переживай, – утешает меня Дэвид, – считай, ты уже принята. Понимаю, ты перенервничала, столько всего произошло в один день, но не сомневайся: они обязательно возьмут тебя на работу. Лучше тебя, Данни, им никого не найти.

«Какую работу?» – чуть не срывается у меня с языка.

– Еду принесли, – говорит Дэвид, отстраняясь. – Я поставил ее в холодильник. Схожу за тарелками.

– Я не голодна, – мотаю я головой.

– Как так – не голодна? – в глазах у Дэвида застывает священный ужас. – А кто час назад ныл, что умирает от голода?

Он выпрямляется и, пропуская мимо ушей мои жалкие протесты, решительно шагает на кухню, открывает холодильник и вытаскивает контейнеры. Пад-тай. Карри с курицей. Жареный рис.

– Все как ты любишь, – весело сообщает он. – Тебе подогреть или холодным съешь?

– Холодным съем, – отвечаю я, поплотнее закутываясь в одеяло.

Дэвид возвращается, балансируя стоящими на тарелках контейнерами. Водружает их на стол, снимает крышки, и я вдыхаю аромат кисло-сладкого соуса и пряных специй.

– Мне приснился безумный сон, – начинаю я.

Может, если я выложу все как на духу, в голове моей прояснится? И я смогу трезво оценить произошедшее?

– Мне… Такой прилипчивый сон – не отвязаться… Я ничего не говорила, пока спала?

– Не-а, – качает головой Дэвид, перекладывает немного рисовой лапши на тарелку и тянется за вилкой. – Думаю, нет. Впрочем, как знать? Я ведь отходил ненадолго, чтобы принять душ.

Он запихивает в рот гигантский ком пад-тая и тщательно пережевывает. Несколько вермишелин падают на пол.

– Кошмар привиделся?

Перед моим мысленным взором возникает Аарон.

– Н-нет, – запинаясь, бормочу я. – То есть не совсем.

– Вот и славно. – Дэвид дожевывает лапшу, откладывает вилку и обвивает меня руками. – Твоя мама звонила дважды. Если мы ничего ей не ответим, боюсь, она примчится сюда собственной персоной. А мне бы не хотелось, чтобы нам мешали сегодня ночью.

Я бросаю быстрый взгляд на свою руку. Кольцо, то самое кольцо, подаренное Дэвидом, вновь на моем пальце. Я выдыхаю.

Назойливо жужжит мой мобильный.

– Наверняка опять Белла, – несколько кисло усмехается Дэвид.

Я вихрем соскакиваю с дивана, хватаю телефон и сломя голову несусь в спальню.

– Я пока новости посмотрю, – кричит мне в спину Дэвид.

Закрываю дверь и отвечаю на звонок.

– Белль!

– Ага! Наконец-то!

Из телефона раздаются громкие голоса: Белла вновь на какой-то вечеринке. Она заливается звонким, как музыка, смехом.

– Наконец-то вы обручились! Поздравляю! Кольцо понравилось? Ну давай же, рассказывай!

– Ты до сих пор в Париже? – спрашиваю я.

– Да!

– А когда вернешься?

– Без понятия. Жак зовет на Сардинию на пару деньков.

Ах, Жак. Явился – не запылился. Наверное, Белла и бровью бы не повела, доведись ей очнуться через пять лет в будущем в чужой квартире.

– Это в декабре-то?

– Мы думаем, сейчас там тихо и романтично.

– Но ты вроде собиралась на Ривьеру с Реналдо.

– Ну, он соскочил, а тут Жак написал, что он в городе и – вуаля! Планы изменились!

Я сажусь на кровать, оглядываю комнату. Кресла с мягким ворсом, которые я купила на первую зарплату от «Кларкнелла». Дубовый комод, привезенный из родительского дома. Старинные бакелитовые светильники, прихваченные Дэвидом из его холостяцкого логова в Тертл-Бей.

Вспоминаю просторный лофт в Дамбо. Обитые голубым бархатом кресла.

– Слушай, я тебе сейчас такое расскажу – закачаешься.

– Да, да, расскажи мне все! – вопит Белла, и я представляю, как она кружится в самом сердце танцпола, расположенного на крыше какого-нибудь парижского отеля, и Жак мягко обнимает ее за талию.

– Даже не знаю, с чего начать. Я спала и… вроде бы не спала. И очутилась в той квартире с тем парнем. Клянусь, все было как наяву! Словно я действительно там побывала. С тобой похожее случалось?

– Ничего подобного, дорогуша! Мы отправляемся в квартал Маре!

– Что? Куда?

– Ой, прости, это я не тебе. Тут у всех с утра маковой росинки во рту не было, да и вообще пора закругляться. Мы тусим уже целую вечность. Подожди, ты сказала – все было как во сне? Эй, а где он это сделал – на террасе или в ресторане?

В трубку врывается разноголосица звуков, хлопанье двери и – тишина.

– В ресторане, – вздыхаю я. – Давай поговорим позже, когда ты прилетишь домой.

– Да нет же, я вся внимание! Я тебя слушаю!

– Нет, не слушаешь, – улыбаюсь я. – Будь там поосторожнее, хорошо?

Так и вижу, как Белла мученически закатывает глаза.

– Да будет тебе известно, – менторски заявляет она, – что во французском и слова-то такого нет, «поосторожнее».

– Враки. А что же тогда означает beaucoup? – хмыкаю я, исчерпав этим загадочным словом все свои познания французского.

– Совсем не то, что ты думаешь, – хохочет Белла. – Но вот что я тебе скажу – тебе тоже не мешало бы как следует повеселиться.

– А я и веселюсь.

– Дай-ка я угадаю. Дэвид смотрит новости по Си-эн-эн, а ты накладываешь маску на лицо. Вот веселуха. А ведь вы только что обручились!

– Не выдумывай, – я трогаю щеку, – какая такая маска? Сплошная сухая кожа!

– Как собеседование? – интересуется Белла. – Я не забыла! Я просто запамятовала!

– Все прошло великолепно, честно. Считай, я уже принята.

– Разумеется, принята. В противном случае во Вселенной жахнет еще один Большой взрыв, а с научной точки зрения такое попросту невозможно. Если я ничего не путаю.

У меня начинает сосать под ложечкой.

– Как вернусь, оттопыримся по полной! С утра пораньше! – обещает Белла.

В трубке снова хлопает дверь, и меня оглушает гул всевозможных звуков. Белла дважды кого-то целует.

– Я не люблю оттопыриваться с утра пораньше, ты же знаешь, – протестую я.

– Зато ты любишь меня!

Белла отключается, и последнее, что я слышу, это рев голосов и какофонию музыки.

В спальню заходит взъерошенный Дэвид. Снимает очки, трет переносицу.

– Устала? – спрашивает он.

– Да не особо.

– Вот и я тоже.

Он карабкается на кровать, обнимает меня, но… Но я не могу. Только не сегодня.

– Пить хочется, – вру я. – С шампанским переборщила. Тебе принести воды?

– Ага, – зевает Дэвид. – И сделай милость, потуши свет.

Я поднимаюсь, щелкаю выключателем и направляюсь в гостиную. Однако вместо того чтобы налить воды, подхожу к окну. Телевизор выключен. Улицы внизу залиты огнями. Уже далеко за полночь, но жизнь на Третьей авеню бьет ключом. Толпы гогочущей молодежи движутся в бары нашей юности – «Джошуа-Три» и «Меркьюри-бар», чтобы до утра отплясывать под музыку девяностых, тех самых девяностых, в которых этой молодежи не было и в помине. Я стою у окна. Мало-помалу шум улиц стихает, и Нью-Йорк переходит на вкрадчивый шепот. Минует несколько часов. Или мне только так кажется? Когда я наконец ныряю под одеяло, Дэвид беспробудно спит.

Глава пятая

Я получаю работу, как же иначе! Они звонят мне через неделю и предлагают зарплату чуть меньше той, на которую я надеялась. Я успешно торгуюсь с ними и на следующий день подаю заявление об увольнении по собственному желанию. Отрабатываю положенные две недели и восьмого января получаю расчет. Через год, чуть ли не день в день, мы с Дэвидом поселяемся в Грамерси. Нам сдают в субаренду чудесную немеблированную квартиру в облюбованном нами доме.

– Поживем здесь, пока что-нибудь не выставят на продажу, – говорит Дэвид.

Еще через год одна из квартир выставляется на продажу, и мы ее покупаем.

Дэвид приступает к работе в хедж-фонде, основанном его бывшим шефом из «Тишмана». Меня повышают до старшего юриста.

Проходит четыре с половиной года. Осень, зима, весна, лето – по кругу. Все идет так, как мы и задумывали. Все. Кроме одного – нашей свадьбы. Мы с Дэвидом так и не поженились. Так и не назначили дату. Отговорок у нас море. Мы вертимся как белки в колесе, и это чистая правда. Нам некуда торопиться, мы пока не планируем обзаводиться детьми. Мы хотим вдоволь попутешествовать. Мы поженимся, когда придет время, но время так и не приходит. В один год у отца Дэвида прихватило сердце, в другой мы переезжали с квартиры на квартиру. Всегда-то у нас находятся причины, веские причины, однако они ничего толком не объясняют. А все дело в том, что стоит нам начать обсуждать свадьбу, как я вспоминаю тот самый час с тем самым незнакомцем из того самого сна в ту самую ночь и пресекаю все обсуждения на корню.

Я даже побывала у психотерапевта, потому что беспрестанно думала о той самой ночи. Она так крепко врезалась мне в память, словно все произошло со мною взаправду. Я лезла на стены, но никому ничего не рассказывала. Даже Белле. Да и что бы я ей сказала? Что проснулась в будущем и занялась любовью с незнакомым мне парнем? Самое ужасное, Белла вполне могла бы мне поверить.

Насколько я понимаю, работа психотерапевта заключается в том, чтобы выяснить, какая такая идея фикс гвоздем засела в вашем мозгу, и помочь вам от нее избавиться. Поэтому спустя неделю я отправилась в Верхний Вест-Сайд к одному хваленому доктору. Все прославленные мозгоправы селятся в Верхнем Вест-Сайде.

В кабинете моего психолога, светлом и благопристойном, царила атмосфера дружелюбия и немного пугающей стерильности. Единственным его украшением служило неведомое мне гигантское дерево. Искусственное оно или живое, я понять так и не смогла. Оно стояло в ногах кушетки, позади стула врача, и дотронуться до него не представлялось никакой возможности.

Доктор Кристина была из тех профессиональных врачевателей душ, которые предпочитают, чтобы их называли по именам. Они искренне верят, что это располагает к ним пациентов. Однако доктор Кристина к себе не располагала. Под ворохом надетых на нее льняных, шелковых и хлопковых туник от «Эйлин Фишер» терялись и ее формы, и ее возраст. Навскидку я дала бы ей лет шестьдесят.

– Что привело вас ко мне? – спросила она.

Однажды я уже сталкивалась с психотерапевтом. После смерти брата. Пятнадцать лет назад, в 1:37 ночи, в нашем доме появились полицейские и сообщили, что мой брат погиб. Вождение в нетрезвом виде. Роковая случайность. Нет, не он вел машину. Он был на пассажирском сиденье. Страшный крик матери до сих пор звенит у меня в ушах.

Психотерапевт вынуждал меня вспоминать о брате и нашей с ним дружбе и даже рисовать картины аварии, какими они виделись моему воображению. Мне, двенадцатилетней, все это казалось несусветной чушью. Я ходила к нему месяц, может, чуть дольше. Я давно выкинула его из головы, и единственное, что помню, – это как после сеансов мы с мамой останавливались у лотка мороженщика, словно я была семилетним ребенком, а не почти тринадцатилетним подростком. Мороженого мне обычно не хотелось, но я тем не менее заказывала два мятных шарика с шоколадной крошкой. Я чувствовала, что должна подыграть маме. И я ей подыгрывала. И подыгрываю до сих пор.

– Мне приснился диковинный сон. То есть я хочу сказать, со мной произошло нечто невероятное.

Доктор кивнула. Шелка заколыхались.

– Вы хотите поговорить об этом?

Да, хочу. Я рассказала о помолвке, о том, что выпила слишком много шампанского, заснула и проснулась в 2025 году в странной квартире с мужчиной, которого прежде не встречала. О том, что я переспала с ним, я умолчала.

Выслушав мою исповедь, доктор Кристина долго не отводила от меня изучающих глаз. У меня даже мурашки по спине побежали.

– Опишите своего жениха, – попросила она.

Я успокоилась. Смекнула, к чему она клонит. К тому, что я сомневаюсь в Дэвиде и мое подсознание пришло мне на выручку, создав альтернативную реальность, в которой надо мной не висел бы дамоклов меч предстоящего супружества.

– Он чудесен, – запротестовала я. – Мы вместе уже более двух лет. Он амбициозен, знает, чего хочет от жизни, и очень добр. Мы слеплены с ним из одного теста.

– Изумительно, – улыбнулась доктор Кристина. – Какой, по вашему мнению, была бы его реакция на произошедшее с вами?

Дэвиду о своих переживаниях я не обмолвилась ни словом. По вполне понятным причинам. Ну, призналась бы я ему, и что дальше? Он бы решил, что я помешалась, и был бы прав.

– Он сказал бы, что это просто сон и что я слишком переволновалась из-за собеседования.

– Значит, это был просто сон?

– Да мне-то откуда знать? Это я у вас хотела спросить.

– Мне кажется, – откинулась в кресле доктор, – вы отчаянно не желаете признавать, что это был сон, и в то же время испытанное вами не дает вам покоя, так как вы не понимаете его смысла.

– И что же, по-вашему, я испытала?

Мне было искренне любопытно, к чему она ведет.

– Я назвала бы это предчувствием. Предостережением. Психосоматическим расстройством.

– То есть, как ни крути, сном?

Она рассмеялась. Очень мелодично, лаская слух. Вновь затрепетали шелка.

– Ну, порой случаются совершенно необъяснимые явления.

– Какие, например?

Она молча уставилась на меня. Наше время истекло.

После сеанса я почувствовала странное облегчение. У меня словно открылись глаза, и я наконец-то увидела все приключившееся со мной в истинном свете: я помешалась. Ну и ладно. Теперь груз ответственности за мой причудливый сон лежит на плечах моего терапевта. А я умываю руки. Пусть доктор Кристина ломает голову над безумием моих грез точно так же, как она ломает голову над чудачествами разведенных супругов, сексуально несовместимых пар и маменькиных сынков. И на четыре с половиной года я позабыла к ней дорогу.

Глава шестая

Июнь. Суббота. Я собираюсь позавтракать с Беллой. Поверить не могу, что мы не виделись почти два месяца! Мы еще ни разу не расставались так надолго, даже в 2015 году, когда Белла целых полтора месяца безвылазно проторчала в лондонском Ноттинг-Хилле, рисуя картины.

В этот раз все дело во мне – я с головой ушла в работу. Чудесную, но совершенно невыполнимую работу. Не просто тяжелую – невыполнимую. Каждый день на меня наваливаются дела, с которыми мне не справиться и за неделю. Я ничего не успеваю. С Дэвидом я вижусь от силы пять минут по утрам, когда мы спросонья приветствуем друг друга на кухне. Единственная отрада, что наши желания совпадают. Мы оба трудимся не покладая рук на благо будущего. Того самого будущего, в котором нам так хочется жить. Которое видится нам одним и тем же.

На улице льет как из ведра. Весна в этом 2025 году выдалась дождливая, что, впрочем, неудивительно, однако не так давно я обзавелась несколькими новыми платьями и хотела бы ими пощеголять. Белла обзывает меня «консерваторшей» за излишнюю, по ее мнению, строгость в одежде, и сегодня я мечтала сразить ее наповал. Но, видимо, не судьба. Я натягиваю джинсы, белую футболку «Мейдвелл», плащ от «Бёрберри» и резиновые, доходящие до щиколотки сапожки. За окнами плюс восемнадцать. В плаще я, конечно, сопрею, но без него замерзну.

Мы договорились посидеть в «Бюветт», крошечном французском бистро в Вест-Виллидже, которое вот уже десять лет является нашим излюбленным местом встречи. Здесь подают самые восхитительные яйца пашот и самые чудесные крок-месье на всем белом свете и варят самый крепкий и ароматный кофе. Прямо сейчас я бы, наверное, выпила целый литр.

Белла обожает это местечко. Знает по именам всех официантов. Раньше, лет десять назад, она часто захаживала сюда, чтобы набросать эскизы.

Я беру такси. Терпеть не могу опаздывать, хотя Белла наверняка замешкается и мне придется ждать ее минут пятнадцать – двадцать. Сколько с Беллой ни договаривайся, она все равно появится минимум на пятнадцать минут позже назначенного срока. Белла постоянно теряется во времени. Постоянно.

Однако сегодня, когда я захожу в бистро, она чинно сидит у окна за столиком на двоих.

На ней алый бархатный пиджак и длинное, слишком длинное для ее метра шестидесяти платье в цветочек с мокрым подолом. Волосы ее распущены и шелковыми, мягкими, как пряжа, локонами ниспадают на плечи. Белла прекрасна. Каждый раз, когда я ее вижу, у меня захватывает дух.

– Поверить не могу! – восклицаю я. – Никак ты меня обскакала?

– Не терпелось с тобой увидеться. – Белла запрокидывает голову, и золотые серьги-обручи мелодично позвякивают, стукаясь об ее шею.

Она вскакивает со стула и крепко-крепко обнимает меня. Я утыкаюсь ей в плечо и с наслаждением вдыхаю знакомый аромат чайного дерева, лаванды и чуточки корицы.

– Я мокрая как мышь! – противлюсь я, но объятий не разжимаю. Наконец-то мы снова вместе. – Я жутко по тебе скучала.

Я засовываю зонтик под стул и вешаю на спинку плащ. Внутри прохладнее, чем мне бы хотелось, и я зябко потираю руки.

– Ты повзрослела. Выглядишь как-то старше, – говорит Белла, удивленно разглядывая меня.

– Вот спасибо, – веселюсь я. – Значит, я превратилась в старую каргу?

– Да ну тебя, я совсем не про то, – отмахивается Белла. – Кофе?

Я киваю.

Она приподнимает чашку, привлекая внимание официанта. Белла заходит в это бистро намного чаще, чем я. Она живет в трех кварталах отсюда, на углу Бликер-стрит и Чарльз-стрит, в особняке из бурого камня. Ее квартира, которую отец купил ей два года назад, занимает целый этаж. Квартира роскошна, богемна, красочна, изящна и отделана с неповторимым, присущим только Белле изумительным вкусом.

– А где же наш дорогой Дэйв? – интересуется Белла.

– В спортзале, – отвечаю я, расправляя салфетку.

– В спортзале?

– Ну, он так сказал.

Белла открывает и закрывает рот. Видимо, ей очень хочется подтрунить над ним, но она не решается. Дэвид ей нравится. То есть я надеюсь, что нравится. Думаю, она предпочла бы видеть рядом со мной кого-нибудь более рискованного или даже безрассудного, способного растормошить меня, вывести за рамки рутинной обыденности. Вот только она забывает, а может, и не понимает, что мы с ней не одного поля ягоды и Дэвид – именно тот, кто мне нужен. Тот, с кем я хочу прожить всю свою жизнь.

– Давай, рассказывай, – тереблю ее я, – как твоя галерея? Как Европа?

Пять лет назад Белла выставляла свои работы в маленькой художественной галерее «Олеандр» в Челси, на северо-западе Нижнего Манхэттена. Выставка имела успех, публика раскупила все, и через некоторое время Белла привезла туда новые картины. Прошло два года, и Олеандр, владелец, предложил Белле приобрести у него галерею. Белла согласилась и купила ее на деньги своего трастового фонда. Теперь она рисует меньше, чем прежде, но я рада, что жизнь ее наконец прочно вошла в колею и обрела некое подобие стабильности. Теперь уж она не сорвется невесть куда и не исчезнет на несколько бесконечных недель.

– Мы распродали почти все работы Депреше. Поверить не могу, что ты все пропустила. Зла не тебя не хватает. Это была выдающаяся выставка. Лучшая из всех, которые я когда-либо устраивала.

Так Белла говорит о каждом художнике. Каждая выставка, по ее словам, «божественна, чудесна, головокружительна». Жизнь для нее – сплошной праздник.

– Дела идут в гору, так что я подумываю нанять еще одну Хлою.

Хлоя – помощница Беллы. Последние три года она работает на Беллу и заведует складом «Олеандра». Она уже дважды поцеловала Беллу, но, похоже, это ничуть не сказалось на их деловых отношениях.

– Так найми.

– У меня появится время заняться скульптурой, а может, я снова начну рисовать. Сколько месяцев я не держала в руках кисточку!

– Порой приходится чем-то жертвовать, чтобы воплотить свои мечты в реальность.

Белла криво улыбается. Приносят кофе. Я вливаю в него сливки и медленно отпиваю дурманящий напиток.

Поднимаю глаза и вижу ухмыляющееся лицо Беллы.

– Чего ты?

– Да ничего. Ну ты даешь! «Жертвовать, чтобы воплотить свои мечты в реальность»! Где ты такого нахваталась? Нормальные люди так не говорят.

– Зато так говорят бизнесмены. Главы компаний. Генеральные директора.

Белла закатывает глаза.

– Господи, в кого ты превратилась…

– Брось, я всегда была такой.

– Не знаю, не знаю… – Белла качает головой, подпирает подбородок руками и пристально смотрит на меня.

Я понимаю, к чему она клонит, но не собираюсь это обсуждать. Действительно ли я всегда была такой? Или в детстве, до смерти брата, я была совсем иной? Беззаботной и легкомысленной девчонкой? Почему мне втемяшилось в голову тщательно распланировать свою жизнь? Потому что я не хотела, чтобы однажды ночью кто-то возник на пороге моего дома и выбил почву у меня из-под ног? Возможно. Но прошлого не вернешь, и теперь я такая, какая есть.

К нам подходит официант, и Белла вопросительно приподнимает бровь, словно спрашивая, готова ли я?

– Да, заказывай.

Белла переходит на французский и, указывая на выбранные в меню блюда, советуется с официантом. Я с упоением слушаю ее речь, наслаждаясь ее звонким, веселым голосом. Белла пыталась научить французскому и меня, но из этой затеи ничего не вышло. Бытует мнение, что языки легче даются тем, у кого доминирует правое полушарие мозга, но мне кажется, это все ерунда. Я думаю, что для общения на чужом языке требуется некая раскрепощенность, свобода самовыражения, умение перевоплощаться. Способность переворошить, словно груду камней, все таящиеся в голове слова и извлечь именно те, что несут в себе сокровенный смысл.

Как-то мы вместе провели в Париже четыре дня. Было нам тогда по двадцать четыре года, Белла посещала летнюю художественную школу, и я приехала ее навестить. В самый разгар ее романа с официантом, работавшим в кафешке четырнадцатого округа. Мы жили в квартире родителей Беллы на улице Риволи. Белла ненавидела это место. «Куда ни глянь, одни туристы», – кипятилась она, хотя мне казалось, что Париж принадлежал только французам, и никому более.

Поэтому все четыре дня мы провели на задворках французской столицы. Вечерами ужинали в бистро на Монмартре, днями бродили по художественным галереям в квартале Маре. Парижские каникулы оставили неизгладимый след в моем сердце. Я ведь довольно редко выбираюсь за пределы Соединенных Штатов. Все мои путешествия – это поездка в Лондон с моими родителями и Дэвидом да ежегодные паломничества на острова Теркс и Кайкос с родителями Дэвида. Париж открыл для меня абсолютно другой мир. Иноземный, старинный, необыкновенный. Мир, будто специально созданный для Беллы.

Может быть, мне следовало ощущать пропасть между нами. Ну как же: моя лучшая подруга чувствовала себя в Париже как дома, а я не находила места в этой чужой для меня стране. Однако все было совсем не так. Я пребывала на седьмом небе от счастья. Неважно, что я была немного не в своей тарелке, – важно, что Белла все равно нянчилась со мной, все равно желала – всегда, постоянно, – чтобы я была рядом с ней как неотъемлемая часть ее вольной, насыщенной событиями жизни.

– Вернемся к нашим баранам, – хмыкнула Белла, когда официант удалился. – Я думаю, жертвенность и достижение целей не имеют между собой ничего общего. Чтобы претворить мечту в жизнь, нужно не урезать себя во всем, довольствуясь малым, а жить на полную катушку, не боясь хватить лишку.

Я отхлебываю кофе. Порой мне кажется, что Белла свалилась с луны: она жонглирует фразами и философскими идеями, понятными только людям ее круга. Людям, которые ни разу не сталкивались с настоящей трагедией. Никто из потерявших в двенадцать лет родную душу никогда не заявит с бесстрастным лицом: «Значит, на то были причины».

– Ладно, пусть каждый останется при своем, – отмахиваюсь я. – Слушай, я сто лет тебя не видела, давай, заговори меня до смерти о Жаке.

Белла улыбается, и краска смущения, заливая ей щеки, поднимается вверх, до самых ушей.

– Что случилось?

– Мне надо кое-что тебе рассказать.

Белла протягивает руку и касается моего запястья.

Я мгновенно напрягаюсь, словно Белла задела какую-то чувствительную струну в моей душе – струну, которую только она одна в состоянии обнаружить. «Она познакомилась с кем-то, – озаряет меня. – Влюбилась». У меня болезненно ноет сердце. Я знаю, что произойдет дальше, и мечтаю лишь об одном: пройти все стадии влюбленности Беллы – увлеченность, одержимость, отвращение, отчаяние, апатию – прямо здесь и сейчас, за чашечкой кофе, – и покончить с ними.

– Как его зовут?

Белла изумленно моргает.

– У меня что, все на лице написано? – растерянно спрашивает она.

– Для меня – да.

– Его зовут Грег, – звонко провозглашает она, вложив в один этот слог всю мощь своего голоса, и отпивает газированную воду. – Он архитектор. Мы переписывались в «Бамбле», на сайте знакомств.

Кофейная чашка чуть не выскальзывает из моих рук.

– Ты пользуешься «Бамблом»?

– Ну да. Понимаю, ты думаешь, стоит мне зайти в магазин купить молока, как я тут же с кем-нибудь познакомлюсь, но, знаешь, в последнее время мне хотелось чего-то другого, а ничего интересного не подворачивалось.

Я перебираю в уме последних ухажеров Беллы, но вспоминаю только фотографа Стивена Миллза. А с ним она встречалась прошлым летом. Почти год назад.

– Кроме Аннабелль и Марио, – ехидничаю я.

Аннабелль и Марио – семейная пара коллекционеров, с которыми Белла крутила недолгую, но пылкую любовь.

– Как же без них, – хитро стреляет она глазами.

– Так что с этим Грегом? – напрямую спрашиваю я.

– Мы вместе всего три недели, Данни, но он просто чудо. Такой классный. Милый и умный. И я… Я надеюсь, он тебе понравится.

– Милый и умный, – хмыкаю я. – Грег, значит?

Она кивает, но тут в облаках пара нам приносят заказанную еду. Яйца пашот и хрустящие французские гренки с икрой, тосты с пюре из авокадо и блюдо с ажурными тонкими блинчиками, присыпанными сахарной пудрой. У меня начинают течь слюнки.

– Еще кофе? – спрашивает официант.

Я киваю.

– Ням-ням, – бормочу я, накидываясь на тост с авокадо. – Объедение.

Яйцо пашот сочится желтком, я ловлю его ложкой, перекладываю к себе на тарелку и до неприличия сладострастно вздыхаю.

– Да ты прямо как безработный на благотворительном обеде, – прыскает Белла.

– Что-что, а работа у меня имеется, – обиженно фыркаю я, подбираясь к блинчикам.

– Ну да, разумеется. – Белла слегка клонит голову набок. – И как она? Пашешь как вол?

– Пашу. Зато работа – лучше не придумаешь.

Меня так и подмывает съязвить, что не всем же груши околачивать, некоторым приходится и спину гнуть, чтобы свести концы с концами, но я сдерживаюсь. Я давно поняла, что грань между объективной критикой и огульным порицанием слишком тонка и не стоит переходить ее, дабы не разрушить нашу дружбу с Беллой.

– Думаю, еще годик, и я стану партнером фирмы.

Белла нетерпеливо ерзает на стуле, платье сбивается набок, сползая с плеча и немного обнажая ключицу. Белла – обладательница пышных форм и соблазнительной фигуры, но сейчас она кажется мне осунувшейся и похудевшей. Помню, в тот месяц, когда за ней увивался Исаак, она потеряла пять килограммов.

А теперь вот Грег. В мою душу закрадывается нехорошее предчувствие.

– Давайте поужинаем все вместе, – предлагает Белла.

– Все вместе?

– Ну да, и Грега прихватим.

Белла закусывает верхнюю губу, выпускает ее и просительно глядит на меня голубыми глазами.

– Данни, можешь мне не верить, но с Грегом у нас все совсем-совсем по-другому. Между нами настоящее чувство, понимаешь?

– У тебя со всеми настоящие чувства.

Белла сердито щурит глаза, и некоторое время мы молча играем в гляделки. Но я не умею отказывать Белле.

– Хорошо, – покорно вздыхаю я, – давайте поужинаем. Выбирай любую ближайшую субботу, она твоя.

Лицо Беллы просветляется, она накладывает на тарелку яйца и блинчики и принимается за еду с аппетитом, который меня несказанно радует. Дождь прекращается, облака рассеиваются, и на небе снова появляется солнце. Когда мы выходим, на улице почти сухо.