Золотые законы и нравственные правила. С комментариями и иллюстрациями

Почему Пифагор пришелся не ко двору, сказать трудно: при дворе Поликрата жили знаменитые Ивик и Анакреонт, он покровительствовал поэтам, поощрял различные искусства и привечал инженеров – так, на Самосе был построен полноценный водопровод, невероятное техническое сооружение по тем временам, и создана первая придворная (не храмовая) библиотека, можно сказать, протоуниверситет, и первый крытый рынок, называвшийся лаврой, что-то вроде нынешних бизнес-парков или бирж. Но, вероятно, Пифагор был виноват просто своим богатством, когда Поликрат не потерпел даже намека на соперничество, или же наш философ слишком свободно вел беседы и навлек подозрение в заговоре – опять же, точно мы сказать не можем. Скорее всего, окончательное решение было за Пифагором, который понял, что Самос он не сделает городом своей мечты и ему нужен другой город, чтобы развернуться в полную силу. Во всяком случае, Ямвлих говорил, что Пифагору как человеку ученому и знающему языки приходилось принимать участие во всех посольствах, и эта работа министра иностранных дел его очень тяготила. Тем более что у него уже появились ученики: Ямвлих рассказывает, что первому ученику Пифагор даже платил по три обола за каждую доказанную теорему и так получил верного последователя – можно сказать, это первый в истории случай продюсирования или кураторства, когда вкладывают средства в будущий, а не действующий талант.

Итак, Пифагор переехал на юг Италии, в Кротон, греческий город прямо на стопе итальянского «сапога». Ямвлих этот переезд рисует в триумфальных красках: Пифагор сразу же приобрел адептов, не менее двух тысяч человек, которые построили совместный дом для проживания и занятий, можно сказать, первый в истории «фаланстер» философской общины, и этот дом стал главным центром политики и образования в Кротоне, одновременно университетом, лабораторией и министерством. Неоплатоник Ямвлих признает, что эти две тысячи поклонников не смогли ответить, кто такой Пифагор – человек или бог. Одни считали его пришельцем из далекой северной Гипербореи, человеком с края света, из-за его высокого роста и очень светлых волос, как у северных народов, и сравнивали его с Аполлоном (Аполлона представляли очень высоким и светловолосым, с солнечными волосами), другие – демоном с Луны. Диоген Лаэртский сообщает предание о том, что бедро Пифагора было золотое – то есть он отчасти был сам себе памятником при жизни. Во всяком случае, никто не мог объяснить, откуда у Пифагора такие обширные знания по всем вопросам.

На самом деле, конечно, иммигрант не ходил по улицам и не вербовал сторонников. Он прежде всего выступил перед старейшинами города – авторитет бывшего «министра иностранных дел» другого государства позволял это сделать. Только после он стал выступать в народном собрании и читать лекции о добродетели и гражданской нравственности.

Конечно, и отдельное здание для учеников, и строгий распорядок дня, и уровни образования, они же уровни посвящения, в школе Пифагора были. Первым заданием для учеников было научиться слушать и молчать, что сопоставимо с нашим заданием для младших курсов реферировать чужие научные работы, прежде чем начать писать самостоятельные. Это пифагорейское молчание вошло в поговорку и в культуре прославлялось вплоть до «Волшебной флейты» Моцарта (1791), где в Храме Мудрости (т. е. Пифагорейском святилище, куда привел героев Заратустра, предполагаемый персидский наставник Пифагора) Тамино и Папагено испытываются молчанием. Но цель школы была в том, чтобы сформировать не ученых или профессионалов в какой-то области, но аристократов, способных самостоятельно принимать решения на войне и в политической жизни. Разумеется, скромный образ жизни, умение слушать и рационально доказывать, навык быстро принимать решения в сложных ситуациях – это то, к чему приучало пифагорейство.

Нельзя сказать, что пифагорейцы сразу стали определять политику Кротона: целью Пифагора было не влиять на политику города, а определять политическую жизнь Великой Греции в целом, постепенно переведя ее от тирании к своеобразной демократии, хотя и отличавшейся по некоторым признакам от афинской демократии. 510 год до н. э. стал годом падения тираний в разных странах: римляне восстали против своих царей, свергли Тарквиния Гордого и установили республику, в Афинах Клисфен, взяв в союзницы дельфийскую пифию (обратите внимание на значимость этого института!) и наняв спартанский отряд, изгнал тирана Гиппия, и, наконец, Пифагор добился свержения тирана Телиса в соседнем торговом городе Сибарис. Античные историки говорят, что ядро демократического похода против Сибариса составляли воспитанники Пифагора, аристократы во главе с Милоном, учеником Пифагора, а также спартанские наемники. Поводом к войне было требование Телиса выдать бежавших от его тирании граждан, нашедших убежище в Кротоне.

Также в античности было распространено предание, что якобы пифагорейцы применили свои инженерные способности, перенаправив течение реки и затопив Сибарис селевым потоком. Археологические раскопки показывают, что это не так, хотя реки Кратис и Сибарис действительно меняли русло и намывали глину. Просто Сибарис утратил свое влияние как главный центр торговли на юге Италии – можно сказать, он был «затоплен» бедствиями.

В русском языке слово «сибарит» (житель Сибариса) означает человека, наслаждающегося жизнью и беззаботного. Действительно, Сибарис был крупным торговым городом, в который привозили и множество предметов роскоши. Но, как показала московская исследовательница Н.В. Брагинская, репутацию Сибариса определила его этническая и языковая пестрота, где греки, финикийцы, персы и другие народы жили рядом, и образ жизни греков мало чем отличался от образа жизни варваров. Греческая мораль считала варваризацию чем-то недопустимым, ведущим к утрате боевого духа и необходимого созидательного напряжения, путем к жадности и неумеренности. Заметим, что потом такую же репутацию изнеженной и капризной страны имела Персия, в средние века – Византия, а в новое время – вообще весь Восток. Так что обвинение в изнеженности и лености – это то, что сейчас вслед за Э.-В. Саидом принято называть «ориентализмом», презрительным взглядом на восточные страны как на отстающие и не выдерживающие глобальной конкуренции, из-за чего они и объявляются миром сонной сказки, иногда с любованием, а иногда с негодованием.

После победы над Сибарисом Кротон стал самым могущественным городом южной Италии. Это не значит, что жизнь в этом городе была легкой: в малярийной жаркой местности невозможно было долго работать на улице. Вероятно, именно этим отчасти объясняется то, что нам известно про семью Пифагора: в таком климате, когда работать должны все, женщины и дети не могут просто сидеть за замкнутыми стенами, они тоже должны стать участниками распределения производства. Но спокойствия город не достиг: не все были довольны, что земли Сибариса были разделены между пифагорейцами как участниками войны, а другим гражданам добыча не досталась. Вспыхнул заговор, возглавляемый неким Килоном. Пифагорейцы упрекали его в том, что он хотел стать учеником Пифагора, но не выдержал вступительных испытаний, и поэтому действовал из мести. Подстрекаемые Килоном граждане подожгли дом пифагорейцев, около 40 учеников Пифагора погибло.

Судя по всему, Пифагора в этот день в доме не было, раз большинство источников говорит о его смерти в изгнании. Общины пифагорейцев после смерти наставника стали возникать в разных городах Великой Греции, а также во Флиунте на Пелопоннесе и в Фивах. Неоплатоник Порфирий говорит, что уже при жизни учителя в разных городах были пифагорейцы и время от времени случались «пифагорейские мятежи»: горожане были недовольны тем, что в городе появилась новая политическая сила. Этим Порфирий объяснял, что неизвестны сочинения не только Пифагора, но и ближайших учеников: они не хотели оставлять письменных свидетельств своих общественных взглядов, чтобы их не обвинили в заговоре на основе текстов. Но думается, что и ближайшие ученики больше занимались организацией общин, чем систематизацией письменного учения, и поощряли своих учеников к самостоятельному мышлению, а не чтению готовых текстов. Кроме того, тексты в первую очередь пострадали бы при захвате и поджоге пифагорейского дома, на что Порфирий тоже намекает. И Порфирий прав, что сжатость афоризмов пифагорейцев объясняется тем, что ранним пифагорейцам приходилось много странствовать: проще было выучить наизусть наставления и сообщить их новым адептам, чем писать с примерами и подробностями, – пусть ученики сами найдут примеры, это будет для них заданием.

Есть несколько преданий о смерти великого учителя. Одни сообщают, что он уже в изгнании стал жертвой нового заговора, и, найдя убежище в храме Муз, умер там от голода. Может быть, религиозные воззрения Пифагора подразумевали, что любая пища в храме становится пищей его богов, и будет нечестием отнимать у них пищу, тем более у Муз, покровительствующих поэтам, а отнюдь не философам. Но это очень сомнительно: Ямвлих передает одно из выступлений Пифагора, где он призывал кротонцев прежде всего воздвигнуть храм Муз, потому что Музы равны друг другу и владеют гармонией, а значит, должны стать главным символом городской демократии и гражданского согласия, обучая сдержанности, взаимопониманию и усмирению страстей. Скорее всего, он просто был очень опечален гибелью своих учеников и из-за скорби отказывался от пищи. По другой версии, он убегал от преследований и не решился бежать через бобовое поле, чтобы не повредить бобы, в которых могли жить души умерших людей, – и сам пожертвовал жизнью ради священных бобов. Смерть его безвестна и не так торжественна, как у многих других античных философов, но зато историческое торжество учеников многие века оправдывает и его жизнь, и его смерть.