Последняя тайна Лермонтова

Почему эксперт может что-то пропустить? Как бы это помягче сказать. Уж не знаю, кем рассчитана годовая норма вскрытий на одного эксперта – 100 трупов. Считается, что это много – вроде бы в ближайшее время утвердят показатель 85 вскрытий в год. А реально у меня лично только в прошлом месяце было 89. Граждане, не убивайте друг друга с таким энтузиазмом, пожалейте судебных медиков! Что ж это такое творится – годовая норма работы в месяц?!

– Не знаю, симпатичный ли мужчина, – Валера взял стоящую на столе табличку, завертел ее в тонких длинных пальцах. «У всех заботы, у меня – забавы. У всех работа – у меня игра. У все проблемы – у меня задачки на сообразительность». Что-то есть в этой фразе, которую шеф распечатал на принтере, заламинировал и иногда перечитывает. Я собираюсь завести себе такую же табличку, но все время забываю. – От него осталось... Мало что от него осталось, в общем. Только ясно, что мужчина. А денег я дам потом, после зарплаты, хорошо?

– Плохо! Так что за труп? Значительные гнилостные изменения или расчлененка?

– Гнилая расчлененка. Пока только туловище у нас.

– Ладно, побежала работать.

Я тороплюсь в свой кабинет и провожу аутотренинг: надо просить у коллег деньги хотя бы через день.

Мне нужна уйма денег! Нет, не буду скромнее, слышать ничего не хочу! Я же не для себя стараюсь! Для собачек, шавочек ненаглядных, дворян моих мохнатых-усатых-хвостатых. В городе так много бездомных собак... А я помогаю одному из приютов, в котором содержатся животные. Нет сил видеть песиков, которых тьма-тьмущая ошивается возле помоек. Больные, хромающие после аварий, плешивые, недоверчивые. И это ведь люди сделали их такими. Предали и забыли, равнодушно оставив в каменных джунглях наедине с голодом, чумкой, клещами, лишаем и бесконтрольным размножением, увеличивающим собачьи страдания в геометрической прогрессии. В приюте собакам лучше: сыты, здоровы, не мерзнут. Но сколько средств требуется на этих бедолаг! Бюджетного финансирования никакого: все строится на частных взносах и энтузиазме сотрудников. У меня давно сформировалась такая привычка: сначала здороваюсь с человеком, потом сразу прошу денег. Раньше еще пыталась прощупать на предмет пристраивания собак: «Вам нужен щеночек! Собака – счастье!» Отучаюсь, отучаюсь. То, что легко дается, не ценится. К доставшемуся на халяву – никакого снисхождения. Погрызла собака диван, написала на пол – хорошо, если в приют перезвонят, мол, заберите. А ведь очень часто – просто за дверь. Ох, ну если медведя можно плясать заставить – что, нельзя пса приучить пипи на улице делать?! Нет необучаемых собак, есть тупые хозяева, люди-звери! Не могу больше узнавать, что шавочку, взятую вроде бы хорошей семьей, выбросили на улицу. Средства собирать могу, пристраивать собак – уже нет, что-то там в душе оборвалось, лопнуло, что-то, отвечающее за надежду и веру людям...

Витя в отпуске, так что выгонять мне перед разоблачением из кабинета просто некого. Головы его любимой женщины стесняться глупо. И потом, мы с ней подружки по несчастью, одинаково страдаем от Витиных сигарет, я кашляю, у нее волосы сереют. В общем, все условия для стриптиза, и я быстро раздеваюсь, снимаю с себя все до белья. Одежда мгновенно впитывает запахи, не хочу тащить за собой острый морговский шлейф. Вариант накинуть халатик – не про наше ведомство, приходится полностью переодеваться. Мои рабочие брюки, пижамка – всегда голубые или салатовые. Не люблю белые халаты, скучные они какие-то.

Вдох-выдох, вдох-выдох! Глубже, чаще!

Все в порядке, пока спустилась к секционным, принюхалась наконец.

Санитар негодующе сверкнул глазами. Худенький, в интеллигентных очечках. Но все равно...

Я тебе позыркаю, сейчас как позыркаю! Тебя сюда на работу враги привели, в кандалы заковали? А если сам пришел – то не выпендривайся, эксперт знает, что ему делать, а твое дело – труп на каталке привезти, не философствовать, не сверкать тут гляделками! Вообще, наши санитары – отдельный и не очень веселый разговор...

Заждавшийся меня мужчина уже положен на стол. Не такой уж он и страшный, бледно-зеленовато-серый с облезлой надкожицей. Сам серый – половые органы розовые. По-разному расположены сосуды – и процессы гниения развиваются не одинаково. Руки, ноги и голову мужчины пока не подвезли. Интересно, найдут ли? Туловище на секционном столе выглядит довольно небольшим.

В общем, бывает и хуже – догнивают до грязно-зеленого цвета, с гнилостной эмфиземой и отслаивающейся надкожицей, частью в виде пузырей с мутно-красной жидкостью.

Ссадин и ран (кроме линий отделения конечностей) на туловище моего усеченного парня при визуальном осмотре нет. По башке его шандарахнули, что ли? А потом расчленили. Что ж, меньше работы, пока, во всяком случае, не надо в черепе ковыряться. Не Берлиоз мой парень – край остатков шеи неровный, тут не отрезали, похоже, пилили, никакого трамвая, вероятнее всего ножовка...

– Разденьте его.

– Там блохи!

– Это у животных блохи, а у людей – вши. Не бойтесь, они не прыгают. Разденьте же его, в конце концов, это ваша работа!

– Вам надо, вы и раздевайте. Блохастый, вшивый – мне без разницы, вон, шмотки его аж шевелятся. В постановлении что написано? Нет видимых телесных повреждений. Вы глаза его смотрели? Да он явно паленой водкой траванулся. Разденьте, разденьте! Ребенок у меня дома маленький.

– У меня тоже ребенок. Но, понимаете, я сама не справлюсь...

Прислушиваясь к тихому нерешительному голосу нашей вежливой Лары, работающей за соседним столом, начинаю медленно закипать.

Умные санитары стали. Без фиги в кармане не подходи. Ты ж понимаешь, уже и причину наступления смерти определил, звезда моя незаходящая! По глазам! Ну-ну, сивушные масла и метиловый спирт в сетчатке разглядел, деятель!

Сейчас выдам по полной, все ему скажу. И что на месте происшествия мог быть такой же эксперт-чистюля – вшей испугался, тело не осмотрел. И что указания Лариски надо не обсуждать, а выполнять.

Хотя, строго говоря, Лара действительно может ковыряться и в одетом трупе.

Но что, если этот бомж вшивый на самом деле никакой не бомж, и отыщутся родственники. И вот будет картина: одежды нет, не предъявишь ее всю в кровище – значит, конечно, в морге украли. Причем закусывая бутербродом над освежеванным телом родственника. Убила бы некоторых писателей и сценаристов. Дебилы какие-то! Извращенцы! Придумать же такое – есть в секционных!

Я собираюсь разразиться воспитательной речью, откладываю скальпель, подхожу ближе.

И тут у меня звонит телефон.

«Кто-то из следователей», – мелькает мысль.

Кипение возмущенного разума сразу же становится еще активнее. Хуже писателей – только следователи. Или следователи все же лучше? Писатели – извращенцы и дебилы, следователи – просто дебилы. Итак, саму себя убедила: следователи будут все же получше пишущей братии. Но как они при таком микроформатном мозге преступников ловят – для меня большая загадка. Вчера вскрывала тельце удушенного нелюдью-мамашей новорожденного младенца. В вопросах на разрешение эксперту следователь пишет: «Могли ли нанесенные повреждения быть причинены при падении с высоты собственного роста?» Рост новорожденного младенца! Ага, упал! Упал-отжался! Там такой четкий был след странгуляционной борозды на шее! Но нет – у следователя мало того, что следы механической асфиксии образуются при падении с высоты собственного роста, так еще падают с этой самой высоты новорожденные детки! Блин, нет слов!

Пока я стянула перчатки, санитар шустро испарился, оставив бедную Лару наедине с одетым трупом.

– Ничего по телефону не скажу, некогда мне, приезжайте, поговорим. Тоже мне, моду завели: Писаренко, скажи то, объясни это! – заорала я, невольно наблюдая за шевелящимся от вшей воротником куртенки Лариного «клиента». Не люблю вшей, а опарышей вообще ненавижу. Они, когда жрут, тепло выделяют, и извиваются в мясе, гады, как-то весело и довольно. – Вы по расчлененке? Я только ее взяла, толком еще ничего не посмотрела.

– Наталия Александровна, я по соединенке. Хочу пригласить вас на свою свадьбу.

Андрюша Соколов! Андрей!

Я его узнала. Не со всеми интернами сохраняются хорошие отношения. Но иногда вот получается же. С ним мне очень интересно общаться. Наверное, ему тоже – профессиональной необходимости друг в друге давно нет, но Андрей всегда поздравляет меня с праздниками, звонит.

Однако же свадьба... Я вряд ли ошибаюсь, у меня безразмерная голова, вмещающая вагон и маленькую тележку информации. И мне четко помнится: в интернатуре Андрей был женат, кольцо обручальное вместе с перчатками все стягивал, и я ему советовала его не носить, потеряет, жалко же будет.

– Что, дорогой, вздумал отыскать себе девочку посвежее?

– А что делать, прежняя нашла себе лучшего парня. И, поскольку ваше сердце, а также печень, почки, легкие и все такое отданы другому...

Люблю Андрея. У него все в порядке с чувством юмора. И он прощает мне иногда не самые тактичные выражения. Я пыталась раньше научиться сначала думать, потом говорить. Не получилось. Сейчас уже даже не пытаюсь, я такая, и это не лечится.

– Вы приедете?

– Неа, нет, конечно.

Ему можно не объяснять причины отказа. Он давно работает, и в Санкт – Петербурге то же самое, что и в Москве. Вал, снежный ком. Стоит пару дней не позаниматься оформлением экспертиз – потом такая лавина, голову от компьютера не поднять.

Нет, я не смогу поехать. Хотя очень приятно, что Андрей меня пригласил.

Как я соскучилась по родному городу! Угораздило же меня замуж выйти за москвича. Ну и что – ни Невского, ни белых ночей, ни разлетающихся мостов. Что за жизнь у меня, а?..

– Наталия Александровна, мы будем отмечать свадьбу в старинном замке. Там лес, озеро. Вы можете взять с собой ваш мольберт.

Вот же змей-искуситель! Как я люблю рисовать! Красота природы, лиц, жизни меня переполняет, я хочу делиться тем светом, который вижу. А еще я убегаю в свои картины, когда мне плохо. Невозможно не реагировать на работу, полностью абстрагироваться. Эксперт – существо не очень-то эмоциональное и со специфическим чувством юмора. Но мы ведь тоже живые, мы люди, и нам больно видеть чужую боль. Все равно всегда больно. Молодого на стол положат – а он красивый. Красивый, Господи, ему бы девчонок целовать, а у него живот огнестрелом разворочен. Родители такого в коридоре воют – мимо них пробегаешь, а в глазах темно, Господи, Господи, пережить свое дитя, дай им сил через все это пройти. Вот и рисую, чтобы забыть все это, рисую, когда плохо; зиму, ночь, осеннюю серую слякоть...

– Наталия Александровна, какое нам оборудование сейчас для гистологии закупили. В Москве такого нет!

Все-таки не зря я симпатизирую Андрею. Умный мальчик, вот уже сколько целей поездки обозначил. Без цели мне скучно. Не люблю отдыхать, ходить в гости, шашлык-машлык вообще терпеть ненавижу. Скучно, не интересно. Но цель, с целью все по-другому! В любом вроде бы напрасном времяпрепровождении появляется смысл. Кажется, Андрей все про эту мою особенность понял. Хотя, что там понимать! Я прямолинейна, как столб, разобраться, что к чему совершенно не сложно...

* * *

Про обед забыла совершенно. К нам принесли чемодан обгорелых костей. По мелочи там уцелело, фрагменты одежды, немного мягких тканей, части внутренних органов. Похоже, это – останки двух человек, в чемодане явственно угадывалась пара черепов, визуально, оба мужские. Все кости были обсыпаны оплавившимися закопченными шариками.

Дробь? В таком количестве – горстями?

Стало любопытно, я понеслась на экспертизу, девочки определили минимальное содержание металла.

Похоже, декоративная отделка, бисер. Но почему его так много? Расшитые платья? Сценические костюмы? Погибли актрисы? Однако же – мужские черепа. Может, покойные были нестандартной сексуальной ориентации и напяливали на себя бабские шмотки?

В нашей работе часто возникает множество вопросов, важна каждая мелочь. Как я люблю, когда пазл складывается в четкую, как будто бы своими глазами увиденную картину. И как цепляет, если что-то не понятно.

Строго говоря, кости достались другому эксперту. Но все равно – плакал мой обед, пробегала, любопытство кошку сгубило. Хотя по мне, так те минуты, когда ждешь результата работы коллег, а в голове сверкают молнии предположений, стоят любого антрекота или борща.

«Рыжая, ты сумасшедшая, – твердят все вокруг. – Своих экспертиз мало?»

Мне – мало. Ну вот уродилась такая – жадненькая. Все интересно, всегда больше всех нужно.

Не понимаю уставших от жизни сонных людей. Или, может, мы с ними живем в разных мирах? Мне каждый день несет множество открытий и счастья. А как здорово – нестандартные ситуации, необычные приключения...

Намотав пару километров по коридорам, я, наконец, обосновалась в своем кабинете с твердым намерением напечатать экспертизу по расчлененке. Самое муторное из сегодняшних вскрытий, и много писанины. Пока голова свежая – надо работать, а на ночь себе оставлю экспертизы попроще. Да, именно на ночь, все эксперты делают это. Мой рабочий день длится минимум до часа-двух. А в десять уже начинаются вскрытия. Выходных, как правило, нет, если хвосты не подчистишь – на следующей неделе утонешь в работе, забудешь какие-то детали...

«А может, стоит взять неделю отпуска и съездить в Петербург? – мелькнула коварная мысль. И сразу же наплодила себе подобных: – Кстати, надо проверить, как там наша квартира, давно не была. И порисовать можно – у петербургской осени другие, чем у московской, краски. По Андрею тоже соскучилась, и любопытно посмотреть на его жену, и...»

– Молчать! Труд облагораживает человека! – рявкнула я сама на себя. Чего не сделаешь в воспитательных целях.

Затем, включив кряхтящий от старости компьютер, прилежно застрочила: «Труп доставлен на вскрытие в виде одной части – туловища. Кожные покровы неравномерной окраски: преимущественно бледно-зеленовато-сероватые осклизлые, с полями подсохшей желтоватой, буро-желтоватой кожи на передней поверхности туловища, с подсохшей темно-красновато-бурой кожей на спине. Трупные пятна не различимы. Линия отделения головы проходит справа и сзади в верхней трети шеи, слева и спереди – в средней трети шеи. Спереди на уровне хрящей гортани линия отделения углообразная, вершиной обращенная вниз, с двумя линейными надрезами, направленными на нижнем крае отделения вправо...»

Открылась дверь, и я, не отрывая глаз от монитора, пробормотала:

– Привет! Слушай, денег дай!

Мне показалось, в кабинет забежал Сергей, наш эксперт. Он часто приходит, отсыпает в свою чашку чай или кофе из стоящих рядом с чайником жестянок. Денег на собак не дает принципиально. Говорит, для меня ему ничего не жалко, а помощь приюту – глупость. Сам он глупый, хотя и не жадный: с зарплаты покупает мне пачку чая и банку кофе, а еще вкуснющие крекеры.

– Когда уже ты, наконец, денег дашь?

– А много вам нужно? Здравствуйте, Наталия Александровна. Знаете, мне вообще-то коллеги говорили, что к вам с молоком надо приходить. Но если нужны деньги...

Следователь. Растерянный, молодой, лет двадцати пяти. Покраснел, поставил на стол сине-белый пакет, вытащил из пиджака портмоне. А затертое, а тощее (как и владелец). Пора прекращать этот цирк. Какая же я все-таки стерва!

– Извините, перепутала вас со своим коллегой. За молоко большое спасибо, хотя это лишнее.

Не знаю, насколько у меня вредная работа. Люблю ее, получаю удовольствие, когда все понимаю. И потом, я фартовая. Туберкулез – слава богу – минует. Когда вскрываю наркоманов и случайно режусь сама – анализы на ВИЧ отрицательные. Но молоко... Молоко! Ням-ням. Люблю, как будто бы тружусь на самом вредном производстве. Мне нужен литр в день, или я за себя не отвечаю. «Ты бы еще памперсами мзду брала. Или это следующий этап – после молочка?» – издеваются наши девушки, предпочитающие получать в качестве презентов шоколад. Да и парни, которые по коньяку, ехидничают. Впрочем, мне все их подколки – до лампады. Ну не люблю я ни коньяка, ни шоколада. Чего мучиться-то?

Паренек славный. Примчался за экспертизой, руки дрожат от нетерпения, читает тут же, запоем.

Выронил свои листки из папки; поднять, что ли, а то он так увлечен.

Ага... Не то, чтобы я Шерлок Холмс. Просто кроме Витьки с блондинистой головой его любимой женщины, у нас есть еще одна константа. Такая же привычная, как мешок с пластиковыми баночками для гистологии, о который все вечно спотыкаются. И такая же, на мой взгляд, бесполезная, как ручная пила для вскрытия черепной коробки. Ни разу не видела, чтобы ей, ручной, пользовалась. Санитары работают с электрической фрезой, у нее круглое зубчатое лезвие. Но ручная всегда лежит на столике с инструментами, рядом с большим и малым скальпелями.

Так вот, эта константа – публицистика нашего завбюро Алексея Антоновича. Он, наверное, решил, что журналистика – тоже его призвание, и бодро строчит статьи на темы морали и нравственности. Не уверена, что их печатают. Но любому забежавшему в гости к начбюро человеку секретарь распечатывает публицистический труд шефа.

Да уж, знай наших, читай про высокие материи!

Когда меня удостоили чести ознакомиться с одной из сих концептуальных статьей, я про себя подумала: «Сначала заставил бы кого надо трупы из подвала убрать, это было бы очень нравственно». А потом, наверное, заинтересовалась очередным нетипичным покойником и статейку ту где-то посеяла.

Интересно, этот следователь перепугался? Наверное, первый раз зашел, познакомиться – а тут ему бац-бац и статью о нравственности. Заволновался, небось, бедняга, что именно в его внешности могло натолкнуть на мысль о необходимости такого чтения...

– Я так и думал! – парень отложил экспертизу, расстегнул черную папку, спрятал документ. – Никакое это не самоубийство!

Нетипично счастливое для следователя лицо. А ведь в таких ситуациях они обычно из кожи вон лезут, чтобы дело не возбуждать. Этот же радуется. Молодо, зелено, просто еще не разобрался, что к чему. Впрочем, хотелось бы ошибиться. Буду думать, что паренек вырастет в матерого профессионала, горящего на работе. Мечтать, говорят, полезно. А вдруг сила моей мысли наведет порядок во всех следственных отделах, вместе взятых.

Мальчик тем временем бормочет:

– Подозреваемых нет, но ничего, я справлюсь... Наталия Александровна, а... А в этом здании есть кафе, где можно посидеть? Я бы хотел вас пригласить выпить кофе. Если вы не заняты, конечно же...

Ну вот, еще один. Не скажу, сколько мне лет, а выгляжу я на тридцать. «Генетика. И маму твою за твою старшую сестру принимали», – говорит мой муж Леня. Я с ним спорю, доказывая, что во мне сокрыты неиссякаемые запасы добра. А к хорошим людям время, как известно, лояльно. Тогда Ленька прикидывает, когда я последний раз варила суп, и, не вспомнив, начинает отрицать наличие во мне позитива.

Со внешностью мне повезло. Большие голубые глаза, длинные ресницы, и мне нравится улыбаться. Фигура до сих пор позволяет не ограничивать себя в плане еды и не истязать спортом. 90-60-90 – мой размерчик. Ну и толку от этого? Времени кокетничать все равно нет. Впрочем, а смысл флирта? Замечательный супруг счастливо найден. Пожалуй, я – за приключения во всех сферах, кроме личной. От добра добра не ищут; мне хочется, чтобы в моей семье было тепло, уютно, чисто...

Если ко мне клеится не очень вежливый мужик, я люблю демонстрировать фото со взрослым сыном и внучкой. Не все, правда, верят, принимая сына за мужа, а внучку за дочь.

Но этот мальчик-следователь выглядит как-то уж очень интеллигентно и беззащитно. Не буду его пугать. Оставлю ценную информацию о внучке при себе.

– Спасибо за приглашение, но я замужем. Кольца судебные медики обычно не носят – мешают.

– Не женская у вас работа. Извините, это, конечно, не мое дело... Но я так растерялся, когда вас увидел. Неужели вам никогда не хотелось выбрать другую профессию? Или хотя бы специализацию?

Я покачала головой.

Как же лениво объяснять. И надо работать. Но все-таки я, видимо, не совсем стерва. Не могу просто так, без причины, оттолкнуть и послать вроде бы неплохого человека. Придется как-то выкручиваться, хотя бы коротко отвечать на вопросы. «Твоя вечная питерская вежливость», – ворчит в таких случаях муж. Я запускаю в него подушкой. «Питер, питерское» – какие-то ужасные слова, неприятно их слышать, они пронзительно скрипят ногтем по стеклу. «Санкт-Петербург» благороден даже в произношении, выговаривая правильное название родного города, я вижу элегантную рябь Невы у подножия Эрмитажа...

... На Эрмитаж Даниле было совершенно наплевать. И на Летний сад с его черным металлическим кружевом решеток, ровными дорожками и изумрудными газонами.

– Данила, я вчера с девочками бегала смотреть разведение мостов. Какая красота! Сейчас же белые ночи, и вот представляешь, в этом молоке с розовинкой темный мост вдруг разламывается. Части взмывают вверх. Можно было бы подумать – птица, но там же фонари, перепончатые какие-то крылья получаются. Как у птеродактиля, что ли. А людей на набережной было не протолкнуться! Пойдем, я знаю, ты ведь никогда этого не видел!

Он смотрит на меня темными обжигающими глазами, и я забываю, о чем говорила.

Какой Данила красивый! Хулиганская черная челка, смуглая кожа. Ресницы длинные и прямые, только кончики рыжеватые, чуть загнутые. Одежда и солнце меняют оттенок карих глаз от светло-чайного до черного, как теперь. А если мы сидим в беседке, оплетенной плющом, глаза Данилы становятся темно-зелеными, бутылочными, и мне особенно сложно не сказать ему, что я его люблю. На губы самого лучшего парня на свете вообще лучше принципиально не смотреть. Они похожи на вишневый леденец, и, наверное, по моему лицу понятно, о чем я мечтаю.

– Наташ, какой же ты еще ребенок! У меня ведь практика, я должен к восьми утра быть в больнице. Какие мосты, о чем ты!

Тоже мне, взрослый нашелся! Ну и что, что он в мединституте учится! Я тоже поступлю через три года! Мне уже целых пятнадцать лет, а на уроках истории рассказывали, что на Руси вообще замуж отдавали в одиннадцать – двенадцать!

Итак, решено: я тоже стану врачом. Данила подождет, пока у меня случится совершеннолетие, мы поженимся, и будем жить дружно, как мои мама и папа. Они в одной больнице всю жизнь проработали, папа в хирургическом, мама в гинекологии. И у нас с Данилой все будет точно так же.

Только почему же он отводит взгляд?..

Продолжаю уговоры:

– Хорошо, не обязательно гулять всю ночь. Давай пройдемся по Невскому вечером.

В моих мечтах он уже согласился. Мы сидим в кафетерии на углу Пушкинской, потом долетаем до Аничкова моста, спускаемся к пристани. Там пахнет водой и приключениями, прохладный ветер (счастливчик!) треплет черные Данины волосы, и с открытой палубы теплоходика так здорово глазеть на дворцы и особняки. А потом, может быть, Данила, наконец, додумается меня поцеловать. Когда теплоход будет проплывать под каким-нибудь широким мостом, вроде Синего, и на пару минут все погрузится в такой удобный для поцелуев полумрак.

– Наташ, понимаешь... Ты же еще ребенок... А мне очень нравится Инна. Мы договорились с ней встретиться сегодня вечером...

Я так и не успела помечтать про наш поцелуй.

Инна, хм.

Подумаешь, у нее грудь большая. У меня тоже вырастет. Вообще да, я худая, высокая, как каланча – в школе меня заставляют выступать на соревнованиях, я быстро бегаю и отлично прыгаю в высоту. Но сколько той школы осталось. Если бы Даня только меня дождался!

Странно, но меня почти не расстраивает его удаляющаяся сутулая спина. Я смотрю ей вслед и ехидно думаю: «Ага, иди пока к полненькой грудастой Инне. Все равно это ненадолго. Меня папа учил: если чего-то серьезно захотеть, то все достижимо, любая цель. Данила – очень красивая цель, и я буду бороться».

Теперь я понимаю: тот парень, попавший в прицел моей беспощадной первой любви, был очень терпелив.

Он даже покурить не мог спокойно – я то и дело лихо устраивалась рядом с ним на лавочке. Хотя дома меня ждал ад: мама кричала про вред никотина для женского здоровья, папа тихо живописал инсульты и инфаркты. Но что такое будущие проблемы, когда дымящаяся в пальцах сигарета – такой удобный предлог, позволяющий ненавязчиво любоваться черными жаркими глазами!

– Огонька не найдется? – равнодушно интересуюсь в ответ на Данилин пропитанный тоской и досадой взгляд, а внутри все звенит от радости.

И это тоже моя ремарка:

– А я вчера Инну с Сергеем видела.

Нагло вру, и по легкой улыбке на вишневых губах понимаю: Данила знает, что я вру.

Все равно. Все, что угодно, только бы он полюбил меня так сильно, как я его люблю...

Он был очень вежлив и великодушен. Никогда я от него не слышала фраз типа: «Ты мне не нравишься, оставь меня в покое».

И я не уверена, что мне в такой ситуации хватило бы терпения вести себя столь же тактично.

Подозреваю, морг был последней Даниной надеждой. Приглашая меня присоединиться к нему во время ночного дежурства, он наверное, думал, что я струшу, после чего мне станет неловко его преследовать, и можно будет прогуливаться со своей девушкой без угрозы обжечься моим ревнивым взглядом.

– Ты ведь хочешь стать врачом? Сегодня я дежурю в морге. Если родители разрешат, можешь присоединиться.

Сколько надежды в любимых глазах...

Не надейтесь, нет-нет-нет! Все будет по-другому! Вы станете только моими!

А страх уже пополз по телу мурашками.

Родители – вот еще, это не проблема. Позвоню ближе к полуночи, скажу, к Нине пошла алгебру учить, засиделись, мосты вот-вот разведут, так что заночую у подруги.

Как я отреагирую, увидев мертвое тело, – вот что меня беспокоит. Только бы руки не тряслись. И голос не дрожал. А если обморок? Решено – возьму нашатырь.

Последнее оказалось отличной идеей – у меня действительно сильно закружилась голова, еще на лестнице. Кровь, гниль, формалин, экскременты – все эти запахи перемешиваются и становятся кувалдой, которая бьет наотмашь. Я чуть не упала на Данилу. Потом нащупала в кармане куртки так кстати припасенный пузырек, открутила крышечку.

– Наташ, иди домой, – уныло протянул мой любимый. Подозреваю, собственная инициатива ему уже абсолютно не нравилась. – Я убедился, ты смелая девушка и сможешь стать самым настоящим доктором.

Незаметно смахнув слезы (слишком низко наклонилась к флакону, острые пары шибанули в глаза), я покачала головой:

– Дежурить так дежурить.

Петербургский морг старый и очень большой. Мы шли длинными коридорами, уставленными каталками с телами, и я, справившись с первым приступом паники, поражалась, насколько всеядна смерть. Красивые женщины, молодые парни, даже дети.

Получается, жизнь заканчивается. Она может оборваться в любой момент, у всех и каждого.

«И я тоже могу умереть. А я обидела бабушку и поругалась с подружкой. – Поспевать за Данилой было непросто, я почти бежала. – Или вот Даня – а вдруг он завтра умрет, а он так и не был счастлив, я ему мешала».

Потом мы остановились у какой-то обшарпанной двери, Данила негромко постучал.

– Кто это с тобой? Некрофилку привел? – захохотал санитар, рывком поднимаясь с кушетки. – А деньги где? У нас все по таксе, бесплатно не пускаем!

Данила нахмурился.

– Сестра это моя, к профессии приобщаю. Какие деньги? Не понимаю, вы о чем?

– Эх, молодо-зелено, – санитар оценивающе на меня посмотрел. – Несовершеннолетняя? А постарше сестричек не имеется? Жаль... Да, так вот – если среди ночи в дверь постучат, вы не пугайтесь. Ходят к нам тут мама с дочкой. Когда придут – ты их в холодильник сразу проводи. Тариф – трешка.

– Но зачем?! – Даня щелкнул замком портфеля, достал халат. – Разве это законно?

– Не знаю я, что они там делают. Но догадываюсь. А закон... Слушай, студент, ты потом сам будешь вспоминать эту ерунду, которую сейчас несешь. Вспоминать и смеяться...

Меня не очень интересовал этот разговор. И успешная охота на Данилу стала вдруг казаться все менее важной целью.

А важно – просто жить. Ценить жизнь, радоваться ей. И, может, еще – стараться нести как можно больше добра. Потому что в любой момент может случиться все вот это – железная каталка, полутемный коридор, а потом гроб, стук земли по крышке, и конец, человека больше нет... А что останется? Добрые дела, хороший след – единственное, что можно после себя оставить. А ведь что-то обязательно надо оставить. Не для того жил человек, чтобы просто оказаться на каталке в морге, с посиневшим зашитым животом и запекшейся на распиленном черепе кровью...

Мысли были странные, необычные, философские. Вид смерти распахнул для меня всю широту жизни, и в этом огромном прекрасном океане все прихоти и обиды стали казаться на редкость мелкими и незначительными.

А еще удивило то, что я и тогда не могла понять, и даже теперь не в состоянии толком описать. В те советские времена родители не водили меня в церковь. Но вот то ощущение, понимание того, что есть душа и есть божественная сила – оно впервые возникло у меня в ту ночь, именно в морге. Может, и правда, смерть открывает дверь к Богу? И там, где смерть – всегда есть немножко Бога тоже?..

После той ночи все изменилась. Я прекратила терроризировать Данилу и дерзить учителям, стала стараться не обижать людей. Увидела всю красоту, которая наполняет наш мир. И заболела судебной медициной.

Родители категорически возражали, в советские времена женщин-экспертов не было вообще. К тому же риск для здоровья огромен.

Мама тащила меня в гинекологию, говорила, что надо заниматься жизнью, а не смертью. Ее лицо преображалось: «Ты только представь, доча! Маленький ребенок, ему предстоит познать целый мир, и ты его встречаешь, от тебя во многом зависит его развитие, здоровье!»

Отец описывал то счастье, которое он испытывает, вытаскивая пациента с того света. «А ты, что собираешь делать ты? Изо дня в день выяснять, как именно человек на тот свет отправился? Да не все ли равно, если изменить уже ничего нельзя?!» – кричал он.

Аргументов, чтобы спорить с родными, у меня тогда еще не было. Я просто поступила так, как считала нужным.

Теперь мне было бы что сказать на эту тему. Судебная медицина и есть жизнь. Высший пилотаж жизни – пациент никогда не узнает об успешном лечении, потому что он просто никогда не встретится с тем преступником, который мог бы причинить ему вред. И это стоит самого дорого. За покой и счастье не пострадавшего платит жизнью жертва...

... Нет, все-таки не все люди ценят вежливость и внимание!

Подождав, пока я прекращу распинаться, следователь улыбнулся:

– Наташа, так как насчет кафе?

Допрыгался, родной.

Созерцание фото моей очаровательной внучки оказало на парня правильный отрезвляющий эффект. Потушив в глазах огонек интереса и вожделения, он, наконец, убрался из кабинета.