Скоропостижка. Судебно-медицинские опыты, вскрытия, расследования и прочие истории о том, что происходит с нами после смерти

Текст
41
Отзывы
Читать фрагмент
Отметить прочитанной
Как читать книгу после покупки
Нет времени читать книгу?
Слушать фрагмент
Скоропостижка. Судебно-медицинские опыты, вскрытия, расследования и прочие истории о том, что происходит с нами после смерти
Скоропостижка. Судебно-медицинские опыты, вскрытия, расследования и прочие истории о том, что происходит с нами после смерти
− 20%
Купите электронную и аудиокнигу со скидкой 20%
Купить комплект за 618  494,40 
Скоропостижка. Судебно-медицинские опыты, вскрытия, расследования и прочие истории о том, что происходит с нами после смерти
Скоропостижка. Судебно-медицинские опыты, вскрытия, расследования и прочие истории о том, что происходит с нами после смерти
Аудиокнига
Читает Ольга Фатеева
409 
Подробнее
Шрифт:Меньше АаБольше Аа

Естественность

Теперь о гриме. Родственники не знают, а агенты им навязывают: лицо нужно привести в порядок, чтобы можно было попрощаться, чтобы красиво, чтобы вы запомнили его таким в последний раз. Мотивация работает на все сто. А часто родственникам даже не объясняют толком, за что с них берут деньги, не расписывают в счете конкретные услуги, обозначают конечную сумму, и многие в состоянии горя легко соглашаются, еще и деньги собирают на похороны по друзьям и знакомым, чтобы все как у людей и не хуже других. В основном для грима используется тональный крем «Балет» или другой крем примерно того же качества.

Если вы думаете, что за ваши десятки тысяч ваш дедушка или ваша жена в гробу будут лежать на самом деле как живые, то вы, конечно, жестоко ошибаетесь. Лицо покойного покрывают толстым слоем тона, одним для всех, причем потемнее, почему-то именно такой цвет у санитаров-гримеров считается «здоровым», даже если покойник при жизни был бледным, губы красят одной и той же розовой помадой, брови рисуют одним темно-коричневым или черным карандашом. Это стандарты ритуальной красоты. Причем не только в Москве, а во многих городах нашей страны.

Грим для ритуальщиков, кстати, хороший способ заработать. Лица действительно во многих случаях синеют, и это связано с разными причинами – полнокровием органов и тканей во время наступления смерти, когда сердце, на языке кухонной логики, не может больше перекачивать кровь по сосудам; положением умершего лицом вниз; асфиксией, удушьем – при повешении или когда придавило, например, бетонной плитой (так умер Портос в последней книге про дʼАртаньяна под каменными глыбами). При некоторых болезнях печени тело желтеет, оттенки разные – от лимонного до темно-густо-желтого и даже зеленоватого. А уж если на лице есть синяки, ссадины и раны или труп начал подгнивать, продать родным грим и задрать на эту услугу цену легче легкого.

Есть один нюанс. Родственники после отправки тела в морг покойного не видят, увидят они его только на выдаче, на прощании, а с телом после вскрытия происходят всяческие метаморфозы. Когда труп вскрывают, часть крови автоматически сливается, при вскрытии, естественно, нарушается целостность сосудов, кровь вытекает либо в полости, либо на секционный стол. Кровь и жидкости разного рода из полостей вычерпываются, потому что могут просочиться, и труп действительно «потечет». После вскрытия труп светлеет, смягчается, уходит синюшность, уменьшаются отеки, бледнеют синяки, и никакой грим, не то что «сложный», а самый обычный, чаще всего не нужен.

В основном для грима используется тональный крем «Балет», лицо покойного покрывают толстым слоем, одним для всех, губы красят одной и той же розовой помадой, брови рисуют одним темно-коричневым или черным карандашом. Это стандарты ритуальной красоты.

Бывают случаи, когда отеки настолько выражены, что при разрезании мягких тканей при вскрытии с них стекает жидкость. Кожа обычно у таких тел теряет эластичность и рвется при зашивании. Несмотря на все усилия, труп все равно течет. Иногда резко выражена желтушность, синяки расползаются, тело натурально переливается всеми цветами радуги. Тут, конечно, родственникам объявят закрытый гроб, что обычно тяжело переносится. Иногда пытаются и в запущенных случаях загримировать лицо, закрыть руки, но тогда шанс прощаться с неузнаваемой восковой маской очень велик.

В закрытых гробах выдают гнилостно измененные трупы, мумифицированные, после пожара, скелетированные, после ДТП или падений с восемнадцатого этажа. Однако, если у вас много лишних денег, можно попробовать восстановить лицо, ушить раны, заклеить их кусочками кожи с других частей тела или даже собрать череп по кусочкам. Вопрос, насколько это нужно, каждый решает для себя сам.

Существует вариант выдачи тела, которым, по моим наблюдениям, пользуются редко. Это скорее связано с похоронными традициями, а не с заговором ритуальных служб. Тело бинтуют полностью, заворачивают голову, одевают и накрывают простынями, укутывают, как младенца. Гроб открытый, родственники могут попрощаться, дотронуться и прижаться в последний раз, правда, не увидят лица, но и в таком варианте агентам есть где развернуться. Легко можно навязать бальзамацию или обработку тела от запахов, хотя в большинстве случаев достаточно просто хранить труп в стандартном морговском холодильнике, а потом тщательно обернуть.

Шаблон

Судебно-медицинский эксперт и работник ритуальных служб в представлениях далеких от медицины людей слиты воедино и воплощены в обобщенном образе. Это суровый мужик, обязательно татуированный, в золоте от зубов до цепей, в клеенчатом фартуке почти что на голое тело. Вечно пьяный, закусывающий бутербродом рюмку, постелив газетку прямо на труп. Он выдирает золотые коронки, крадет гробы в крематории и снимает одежду с трупов. А потом, порубив минут за пятнадцать органы на куски, выписывает справку о смерти, не вдаваясь в подробности, по принципу «что напишу, то и будет». В промежутке он продает налево и направо почки, печени и сердца и ездит на дорогой иномарке.

Все перечисленное неправда и правда одновременно. В Москве и более или менее крупных городах судебно-медицинское исследование трупов и работа с телом перед похоронами разделены. Эксперты занимаются только исследованиями трупов вместе с лаборантами и санитарами, они не проводят бальзамацию, не гримируют и не одевают трупы. Лицензии на бальзамацию у Бюро судмедэкспертизы нет, эта лицензия есть у разных ритуальных контор. Нюанс в том, что одни и те же санитары могут быть оформлены и в Бюро, и в ритуальном агентстве. В регионах, маленьких городках эксперт един во многих лицах и часто, кроме основной работы – вскрытий, оказывает и ритуальные услуги.

Среди экспертов много женщин, единичные в поле зрения попадаются и женщины-санитары. И мужчины, и женщины выглядят довольно обычно, но татуированные с ног до головы, с золотыми зубами, цепями и браслетами тоже есть, хотя сейчас татуировками никого не удивишь. Алкоголизм среди сотрудников есть, и это неизбежность, водка действительно снимает стресс, а стресс, хотя у нас веселая работа в адекватном коллективе, все равно есть – ежедневные смерти для психики не проходят бесследно. Но пьянчуга, который на ногах еле держится, вас в морге не встретит: сотрудники регистратуры оформят справку о смерти, расскажут, что делать дальше, и отправят к ритуальщикам. В лучшем случае вы пообщаетесь с замотанным и уставшим экспертом между вскрытиями, по своей или его просьбе.

Судебно-медицинский эксперт или работник ритуальной службы в представлении многих – это суровый мужик, обязательно татуированный, в золоте от зубов до цепей, в клеенчатом фартуке почти что на голое тело. Он выдирает золотые коронки, крадет гробы в крематории и снимает одежду с трупов.

Про бутерброды над трупом написано многое. Естественно, в моргах есть столовые, кухни, но если в случае чрезвычайной ситуации, массовой катастрофы нужно будет работать, не отвлекаясь, сутками, воды попить можно и в секционном зале – от этого не умирают.

Золотые коронки давно не выдирают, но раньше такое бывало, и золотые украшения снимали с одиноких бабушек и дедушек. Одежду с трупов тоже не крадут.

С органами сложнее. Чтобы удачно пересадить почки или поджелудочную железу, требуется соблюсти много условий: возраст, имевшиеся заболевания, причина и давность смерти и условия хранения изъятого органа. Ни у санитаров, ни у экспертов возможностей нет. Трансплантация органов в принципе не проходит через судебно-медицинскую или патологоанатомическую службы. Органы изымают в стационарах при смерти мозга, когда кровообращение и дыхание поддерживаются искусственно. Как правило, при вскрытии изымают различные соединительнотканные образования типа твердой оболочки головного мозга, сухожилий, оболочек яичек, капсул внутренних органов, клапанов сердца, а также разные кости, чаще конечностей, и гипофизы. Соединительнотканные образования и кости используют для трансплантации, из гипофизов делают гормональные вытяжки для приготовления лекарств. Изымают глазные яблоки для пересадки роговицы, и именно с глазами возникают проблемы при прощании. Вместо энуклеированных[5] глазных яблок вставляют протезы с похожим цветом радужки. Находятся родственники, которые открывают глаза умершему, ощупывают тело, проверяют, все ли надето, что они принесли.

В нашей стране по закону действует презумпция согласия на трансплантацию органов. Каждый человек может письменно выразить несогласие с этим, написать отказ имеют право и родственники умершего, но они, как правило, не успевают даже подумать об этом. А трансплантологам не хватает материала – например, для подростков, часто получающих разные травмы.

Режим

С моей коллегой Г. связана еще одна история, которой я люблю пугать молодых экспертов и лаборантов, воспитанников современных моргов, открытых в последние годы в Бюро СМЭ. Не спорю, что соблюдение санэпидрежима в нашей работе очень важно и может избавить от многих нежелательных проблем. Например, от гепатита В. Как часто бывает, мы либо плюем на правила, либо соблюдаем их с таким остервенением, что расшибаем лбы.

При вскрытии изымают различные соединительнотканные образования типа твердой оболочки головного мозга, сухожилий, оболочек яичек, капсул внутренних органов, клапанов сердца, а также разные кости. Их используют для трансплантации, из гипофизов делают гормональные вытяжки для приготовления лекарств.

 

Эксперт перед входом в секционный зал надевает хирургическую робу, маску, шапочку, нетканый одноразовый халат, фартук, перчатки, нарукавники, бахилы. В специальной секции для вскрытия инфекционных трупов, в том числе ВИЧ, туберкулеза, эксперт надевает вместо маски респиратор. В масках, а тем более в респираторах, в спецсекции тяжело диктовать, задыхаешься, учащается сердцебиение, поднимается давление. Под масками скапливается запах. В секционной на несколько столов, где работают еще три-пять экспертов, приходится надрываться, диктовать громко и перекрикивать коллег, чтобы твой лаборант, который печатает под диктовку, расслышал именно тебя. Шапочки с резинками давят на голову, маска – на уши, головная боль после нескольких часов вскрытий обеспечена. Бахилы на кафельном, да еще и зачастую влажном полу скользят. Санитары постоянно вытирают полы, но во время вскрытий невозможно содержать полы постоянно сухими. Трупы привозят, вскрывают, потом обмывают после зашивания, привозят следующие. День работы – это конвейер. Даже если не у одного эксперта, то на соседних столах. В одноразовых нетканых халатах жарко – были прецеденты с обмороками.

Конечно, особое внимание уделяется перчаткам. Для вскрытий ВИЧ-инфицированных предусмотрены и двойные перчатки, и кольчужные, которые надеваются под резиновые, и специальные перчатки с индикатором повреждений – разрезал случайно такую, а она засветилась радугой. Перчатки надевают и лаборанты, чтобы наклеить на флаконы с биоматериалом от трупов, чаще всего это кровь и моча, этикетки с подписями. Я, чтобы помочь и ускорить процесс, зачастую делаю это без перчаток. Флаконы к концу вскрытия чистые и сухие, грязные перчатки, в которых вскрывала, я снимаю. Молоденькие девочки-лаборантки обычно округляют глаза, всплескивают руками, кричат и активно отгоняют от стола. Тогда я и рассказываю им свою любимую историю про Г., как она вскрывала три трупа в гнилой секции, больше гнилых в тот день не было, поэтому тела разложили как раз на три стола, Г. одна царила в секции. Собирая инструменты, Г. обратилась к санитару: «Коленька, а не видел ли ты моего кольца золотого, найти не могу, с пальца соскользнуло. Ты не зашил еще? Внутри посмотреть надо».

Наша работа, как и работа хирургов, требует определенных физических данных – роста, силы, выносливости. Секционные столы стандартной высоты, возможно, где-то за границей высота столов регулируется, у нас в обычных моргах таких нет. Нагрузки статические, то есть самые противные, протяженные во времени. В моей практике бывало, что из секции выползаешь и в восемь вечера (работа начинается в восемь утра), и на ночь остаешься. Стараемся, конечно, ходить вдоль секционного стола туда-сюда, чтобы размяться, ходим преимущественно когда делаем наружное исследование, описываем повреждения на трупе и осматриваем труп буквально с головы до ног. Но по большей части стоим, руки на весу, голова наклонена вперед. Делать разрезы, сепарировать мягкие ткани, извлекать внутренние органы и даже просто исследовать их на извлеченном санитарами органокомплексе – тяжелый физический труд.

Для вскрытий ВИЧ-инфицированных предусмотрены и двойные перчатки, и кольчужные, которые надеваются под резиновые, и специальные перчатки с индикатором повреждений – разрезал случайно такую, а она засветилась радугой.

Судебная медицина, по непонятным мне причинам, в последнее время наводнилась молодыми хрупкими женщинами, которых из-за столов-то не видно (я тоже далеко не гигант). Делают подставки, которые мне, например, всегда напоминали деревянные настилы во время наводнения. По идее подставка должна быть длиной с секционный стол, но часто подставки занимают только половину его длины, их ставят в том конце, где ноги трупа и кран, над ногами устанавливают препаровочный столик, куда выкладывают органокомплекс. Сколько раз спотыкались и даже падали, шагая с таких подставок! Трудностей много, а мужчин в судебке, к сожалению, осталось мало.

Мой приход в судебку выглядел так. Я получила место в городской интернатуре, знала сразу, в каком морге буду ее проходить – как раз в том, где моя кафедра судебной медицины, где студенческий научный кружок, – и знала, к какому эксперту хочу попасть в ученики. Говорят, моя будущая наставница отреагировала очень эмоционально. У нее в то время было два ординатора на попечении, она собиралась доучить их второй год и закончить с учениками. Заведующий моргом и решил, что как раз в этот свой последний год наставничества она может взять еще одну ученицу, то есть меня. Я тогда, как и сейчас, носила короткую стрижку, которую укладывала гелем, волосы фигурно торчали во все стороны, да еще одевалась в черное и красила губы фиолетовой помадой. Когда заведующий объявил моей наставнице, что у нее будет еще одна ученица, и объяснил, кто это, она спросила: «Вот эта пигалица? Она же до стола не достает!» Так я и пришла в судебную медицину, а с наставницей общаемся до сих пор. Кстати, Г. была чуть выше меня.

Деформация

Пятнадцать лет не прошли просто так, если говорить о профессиональной деформации. Недавно со мной связалась знакомая девушка, журналист. Она готовила материал про патологоанатомов для одного сетевого издания и в том числе спрашивала, накладывает ли профессия отпечаток, или все это преимущественно мифы.

Я не раз слышала вопросы и от людей, не имеющих к медицине отношения, и от врачей, как мы можем постоянно работать с трупами, как нам должно быть страшно рядом с покойниками и какие же железные нервы надо иметь. Мое убеждение – железнее нервы надо иметь в лечебных специальностях. Наши пациенты спокойные, молчат, ничего не требуют – это верно. На общение с пациентами нервы не тратятся.

Про общение с родственниками разговор отдельный. Но устойчивая психика в нашей профессии все же нужна, и это тоже верно. С покойниками не страшно, трупов не стоит бояться, экспертам никто не выедает мозг жалобами и капризами каждый день, и пахнут все трупы одинаково, ну или почти все. Нужны ли при этом стальные нервы? Смерти, много смертей каждый день, уголовная ответственность, чужие судьбы. Скорее всего, да. Я знаю свой способ отношения к работе. Я не вижу истории живых людей, я вижу истории болезни, случаи из практики. Как Шерлок Холмс, я складываю мозаику из разрозненных кусочков, пытаюсь докопаться до сути, решаю головоломку. Передо мной – объект исследования, у меня есть конкретная задача. Я не могу сочувствовать не то что всем, я никому не могу сочувствовать. Я не могу умирать с каждым.

Как-то у нас в морге отмечали свадьбу сотрудников, она эксперт, он санитар, судебно-медицинская семья. На втором этаже, где кабинеты, в лаборантской накрыли столы после рабочего дня. Коллектив собрался весь, большой, поздравляли, пили и ели с удовольствием, весело и шумно. Зачем-то я спустилась на первый этаж, где под широкой лестницей с массивными перилами работали ритуальные агенты. Последние запоздавшие родственники как раз заказывали гроб, венки и оплачивали похороны. Дружные крики «Горь-ко! Горь-ко!» грянули будто с небес.

Работа судмедэксперта требует определенных физических данных – роста, силы, выносливости. Секционные столы стандартной высоты, нагрузки статические, делать разрезы, сепарировать мягкие ткани, извлекать внутренние органы – тяжелый физический труд.

У всех экспертов и врачей есть свои байки из склепа, которые оставили отпечаток в душе, перевернули тебя, вытрясли из тебя профессионализм, втянули в тяжкие переживания, которые запомнились и были пересказаны дома, хотя дома, конечно, о работе не говорим.

Первая история, что мне всегда приходит на ум, – про беременных женщин. Беременность одной была секционной находкой, которую легко можно было пропустить, разрезать, потерять. Плодное яйцо в матке, диаметром сантиметра два, полупрозрачное, розовато-сероватое, как раздутая икринка с желе внутри. Такой же полупрозрачный скрюченный плод с большой головой и шариками – зачатками ручек и ножек. Беременность около восьми недель. Женщине было тридцать два года. Смерть наступила от полиэндокринопатии, нарушений и сбоев в работе всех органов эндокринной системы – гипофиза, щитовидной железы, надпочечников, – которые привели к патологии сердца и острой сердечной недостаточности. Крошечный плод, обнаруженный мной, запомнился навсегда. Да, это редкая врачебная удача, такой материал врачам просто не попадается, если случаются выкидыши, найти плодное яйцо невозможно, уникальный случай. У меня тогда не было детей, но я зависла на этой истории надолго, вспоминала, прокручивала в голове, а потом общалась с мужем умершей и с врачами, акушерами-гинекологами. Выяснилось, что беременность была не обычная, а после экстракорпорального оплодотворения, женщина много лет не могла забеременеть. Странно, конечно, что прижился только один эмбрион, обычно подсаживают в матку сразу несколько, чтобы добиться результата, процедура дорогостоящая и трудоемкая, и приживаются часто два или три, создавая сложности маме во время беременности и обкрадывая друг друга в питании и кислороде. Но получилось, что беременность ее и сгубила, фактически спровоцировав гормональный срыв, который пациентка не пережила.

Еще одна беременная в моей практике была на позднем сроке, тридцать – тридцать две недели. Хорошая девочка, масса соответствовала гестационному сроку[6], без видимых пороков развития. Такие плоды подлежат вскрытию. Девочка должна была родиться здоровой. Мать умерла дома. За время беременности в больницах ни разу не лежала, да и женскую консультацию регулярно, как положено, не посещала, встала на учет по беременности в двенадцать недель и успокоилась. Никаких сведений о том, как протекала беременность, на что жаловалась мать в последние дни, из мужа выудить не удалось. Может быть, она, как у женщин бывает заведено, не жаловалась, полагала, что в особом положении все равно чувствуешь себя не так, как обычно. Я консультировалась по поводу этого случая и с патологоанатомами (ничего судебного в этом случае не нашли – травму, удавление и отравления я исключила), и с акушерами-гинекологами. Без анамнеза, без клиники умирания, в отсутствие внятной медицинской документации (одноразовое посещение женской консультации не в счет, в районную поликлинику умершая тоже последний раз обращалась много лет назад) я работала вслепую, на ощупь, исключая самые невероятные и подбирая наиболее вероятные причины смерти.

Плодное яйцо в матке, диаметром сантиметра два, полупрозрачное, розовато-сероватое, как раздутая икринка с желе внутри. Такой же полупрозрачный скрюченный плод с большой головой и шариками – зачатками ручек и ножек. Беременность около восьми недель.

Я отправила этот случай в отдел особо сложных и комиссионных экспертиз, и комиссия из двух судебно-медицинских экспертов (в том числе меня) и акушера-гинеколога, профессора, проанализировав макро- и микроскопические морфологические признаки в комплексе, решилась выставить эклампсию, тяжелое осложнение беременности. Конечно, случай пошел на КАК, клинико-анатомическую конференцию, вся материнская смертность подлежит разбору. Я до сих пор помню, как напилась потом, после выступления перед главным акушером-гинекологом Москвы. Конечно, женской консультации досталось за то, что плохо звонили, ходили, писали, стучали и упустили. Но история не об этом. И не об асоциальном привкусе, не о слабом, еле уловимом алкогольном душке (у потерпевшей в крови был обнаружен алкоголь в минимальном количестве). Это история про восьмимесячного ребенка, не родившегося на свет. Не могу выкинуть из головы, профессиональная деформация.

5Энуклеация – один из способов удаления опухолей и органов, заключающийся в расслаивании тканей тупым инструментом, возможно рукой, сохраняя вокруг опухоли/органа капсулу из тканей, не давая ей прорваться (субкапсулярное выделение). – Прим. ред.
6Время, прошедшее с начала последнего менструального периода женщины, обычно он рассчитывается в неделях и днях. Не является фактическим эмбриональным возрастом плода. – Прим. ред.
Бесплатный фрагмент закончился. Хотите читать дальше?
Купите 3 книги одновременно и выберите четвёртую в подарок!

Чтобы воспользоваться акцией, добавьте нужные книги в корзину. Сделать это можно на странице каждой книги, либо в общем списке:

  1. Нажмите на многоточие
    рядом с книгой
  2. Выберите пункт
    «Добавить в корзину»