Страх

Фотографий собралось много. Дембельский альбом почти собран. Сержант без конца пополнял его новыми фотографиями. И, кажется, в итоге остался доволен им.

«Будет, что дома девчонкам показать. Совсем уже скоро», – Сержант сладко потянулся, громко хрустнув застоявшимися суставами, и, лениво усевшись на броню БТРа спиной к его теплой башне, стал от нечего делать бесцельно смотреть вдаль.

Солнце ласково касалось лица сержанта, сладкие грезы мягкой, теплой волной окутывали его. Он уже почти погрузился в них, как вдруг, словно сквозь туман, через неплотно прикрытые веки он увидел, что откуда-то из-за хребта, с гор, медленной, тягучей каплей стекает какая-то серо-черная масса, оставляя за собой длинный, далеко назад тянущийся след. Он поднял висящий на его груди бинокль и внимательнее вгляделся в эту каплю. Затуманенное сонной негой зрение прояснилось. Серо-черная масса зашевелилась, и он уже отчетливо увидел, что из-за хребта в долину спускаются люди. До них было чуть более километра.

По их внешнему виду было видно, что они явно не «федералы».

– Вот, черт возьми, по ходу «духи» идут, – с удивлением пробурчал сержант, затем встрепенулся и резко крикнул, – Лейтенанта будите!

Он вскочил с брони, влез на башню БТРа и, подняв бинокль, стал вглядываться вдаль.

Длинная колонна боевиков, несших на себе оружие и снаряжение, не спеша, размеренным шагом, двигалась по тропе в сторону поселка. Их было несколько сотен. Некоторые тащили на себе крупнокалиберные пулеметы. В колонне видны были навьюченные чемто лошади. Кто-то ехал верхом. Колонна на ходу слегка колыхалась из стороны в сторону. Шли, видимо, издалека, и люди были уже уставшие. Серые, рыжие, черные, отросшие бороды и волосы делали головы какими-то несоразмерно большими, а лица одинаково бледными, с глубокими темными впадинами глаз.

«Как зомби или вампиры», – промелькнуло в голове у сержанта.

На опорном пункте началась суета.

Наводчик метнулся через десантную дверь к пулеметам, приник к окуляру прицела, внимательно и тревожно наблюдая за колонной боевиков.

Оттого как уверенно они двигались к ОП, ему становилось не по себе. Казалось, ничто не сможет остановить этот спустившийся с гор, вооруженный до зубов темный поток. Солдатам он напоминал огромную стаю хищников, которые, оскалив зубы, ощетинившись шерстью и роняя пену изо рта, тихо крадутся, сжавшись пружиной в готовности к резкому прыжку. Подрагивая всем телом от нетерпения, они медленно, но неудержимо движутся к своей жертве. Еще совсем немного времени, и пружина резко разожмется. В стремительном прыжке они бросятся на свою жертву, разорвут её зубами, раскромсают когтями, уничтожат.

Наводчик приготовился к бою. Он понимал, что бой неизбежен, что придется стрелять. Что стрелять будут и бандиты, что прольется кровь, и возможно даже его кровь.

От этого стало страшно. Холодно засосало под ложечкой. Дыхание перехватило, кисти рук покрылись испариной и слегка подрагивали. Все тело начинал трясти, как в ознобе. Он ждал команды лейтенанта.

Лейтенант, выскочив из блиндажа и протерев заспанные глаза, несколько секунд смотрел на движущуюся с гор колонну. Он понял неизбежность того, что их ждет.

«Вот оно то, что случается на войне. И сейчас это случится с ним. Сейчас ему самому придется столкнуться с противником лицом к лицу. С противником, который в несколько десятков раз превосходит по численности его подразделение, да и вооружен отменно. А они не ожидали этого и уже верили в то, что этого не произойдет».

«Если будет бой, то взвод обречен», – лейтенант понимал это.

«Что делать? Выйти с бандитами на переговоры? Глупо. Это значит сдать взвод противнику, без боя, это значит просто-напросто отдать себя и своих солдат в руки бандитов. А что потом? Нет, переговоры – это не решение. Остается два варианта – принять бой или отойти. Отойти – значит сохранить жизнь себе и своим подчиненным, но если отойти, то комбат скорее всего не поймет этого. Возможно, сочтет его трусом. Опозорит на весь полк. Да что там полк – на весь округ. А если завязаться боем с противником, то свои услышат шум боя и придут на помощь. А если не успеют? Или все-таки отойти»?

Он колебался, он не знал, что ему предпринять, не мог найти правильное решение. Но он понимал, что нельзя вот так просто стоять и смотреть, что надо что-то делать.

«Сейчас, немедленно! Срочно доложить ротному, а лучше сразу комбату. Но комбат спросит о том, что я сам предпринял. А я пока еще ничего не предпринял. Черт! – мысли метались в голове лейтенанта, он понимал, что необходимо как-то действовать. Но как? И вдруг как будто само собой из него вырвалось: к бою!»

Он рванулся к блиндажу и стал распихивать там спящих после очередной смены бойцов, торопил их, выталкивал из блиндажа, чуть не каждого лично расставлял по позициям.

Дай команду сержантам, пусть они занимаются этим, но – нет. Он делал все сам. Он почему-то не мог им доверить это. Может быть, был не до конца уверен в них?

Бойцы, расхватав оружие, в спешке накинув на себя бронежилеты и каски, расталкивая друг друга, заняли свои позиции, как будто на занятиях с комбатом. Они поначалу даже подумали, что это очередная учебная тревога, а лейтенант просто хочет жути на них нагнать, чтобы шевелились быстрее. Но увидев движущуюся на них колонну, бойцы поняли, что теперь не до шуток. Некоторые все же засомневались: «А может свои»?

Колонна спускалась с гор. Молча, устало, без стрельбы, без криков. Они просто шли. Со стороны можно было бы подумать, что это шла большая группа туристов.

Лейтенант, расставив по позициям бойцов и удостоверившись, что все на местах, решил, что пора доложить о случившемся комбату. Он взглянул в сторону гор. До противника оставалось уже менее километра.

«Не успею. Сначала откроем огонь, а потом доложу, что вступил в бой», – решил он.

Время шло.

Но он все еще никак не решался дать команду на открытие огня, не мог решиться начать этот бой. Что-то удерживало его от этого. Противник приближался. Наконец, лейтенант, глубоко вдохнув, как перед прыжком в холодную воду, чужим диким голосом заорал: «Огонь!» и, спрыгнув в ближайший к нему окоп, сам первым выпустил из автомата в сторону «духов» первую, еще несмелую очередь.

«Черт, как же так, прямо перед самой заменой. До дембеля – всего ничего!» – мелькало в головах у бойцов. Не готовы были они к такому повороту событий, совсем не готовы.

«Ведь уже домой почти собрались. Домой! К мамам, папам, подругам, друзьям. Туда, где эта Армия, эта служба, эти горы забылись бы через несколько месяцев, а то и недель», – в груди уныло засосало от этих мыслей.

Но все это сейчас вдруг стало для них нереально далеким. И теперь им уже не хотелось никаких подвигов, никакой славы, ни медалей, ни значков. Ни черта не хотелось! Как же не хотелось им этой войны. Хотелось домой. Так привыкли они к спокойной, размеренной жизни на этом ОП.

«Да какого же хрена! Так было спокойно и вдруг – на тебе!»

Сначала один автомат как бы нехотя, огрызнулся в сторону боевиков, затем другой, третий и уже весь взвод стал длинными очередями поливать огнем двигавшуюся в их сторону колонну противника. Но стреляли как-то нестройно, как будто не по-настоящему. Почти не целясь, не видя, куда стреляют. Многие попросту не понимали, что нужно делать.

А как тут что-нибудь видеть и понимать, когда это первый в их жизни бой? Даже у лейтенанта. Некоторые попросту смотреть в сторону противника боялись – ведь стреляли они по живым людям. По живым. Это не на полигоне по мишенькам бумажным.

Страшно в человека стрелять. Ох, и страшно же. Ведь это – человек. Для того чтобы стрелять в него, его нужно чувствовать врагом. Не противником, не неприятелем, а именно врагом. Врагом, который угрожает тебе, твоей жизни, твоим близким, который идет убить тебя, убить их. Чувствовать это до такой степени, чтобы дико возненавидеть его всем своим существом, чтобы желать ему смерти, жаждать убить его.

Чувствовали ли они ненависть к этой толпе, пусть даже вооруженных, но незнакомых им людей? Понимали ли они необходимость вступить с ними в бой?

Они не знали этих спустившихся с гор людей. Многие из них не могли даже предположить, какую угрозу могут нести эти люди. Бойцы не чувствовали, не понимали этого. Практически никто из них не чувствовал угрозы для себя лично, а значит, и не испытывал необхо димости нести этим людям смерть.

Никто из бойцов не видел и не знал тех преступлений, которые совершались боевиками, но про которые им рассказывали. Не видел, а значит, не до конца понимал, что это враги, что это они несут смерть, и что от них следует защищаться. А значит, придется в них стрелять.

«Как можно убить человека, если не видишь в нем врага? А как будешь жить потом, с чувством, что ты лично лишил кого-то жизни? Вот так просто взял и отобрал ее у человека? Ты ведь не убийца, не маньяк. Ты не можешь совершить убийство!» – некоторые из них боялись даже думать об этом и палили в воздух просто потому, что нужно было стрелять, потому, что лейтенант дал такую команду. Прятали лицо в глину бруствера и палили, куда-то вверх, прямо перед собой, боясь этого боя, но уже с отчаянием осознавая, что бой начался.

Дальность до колонны была большая и стрельба не нанесла никакого урона противнику, казалось, что противник даже не заметил, что по нему стреляют.

Но были и те, кто старался побороть свой страх, свои сомнения и принять этот бой, осмыслить его суть и необратимость. Понять, что сейчас происходит, и кто эти люди, спускающиеся с гор, понять необходимость защитить себя и попытаться дать отпор бандитам. Принять необходимость того, что в бандитов необходимо стрелять, а значит, им придется убивать их. Осознать, что это убийство, возможно, спасет их жизни, а вместе с ними и жизни других людей. И это оправдывает все, что они делают.

Лейтенант бил прицельно. Тщательно выбирал цель. Огорчался, когда промахивался. А когда неожиданно для него первый убитый, а может, раненный им бандит упал, он испугался. Сердце на мгновение сжалось.

«Он убил человека! Теперь он убийца?» – пронеслось у него в мозгу.

Но он понимал, что перед ним враг и продолжал стрелять. Второй, третий, затем еще, еще. Они падали. Он стрелял, а они падали. Он стрелял, а они падали. Совсем как в компьютерной игре. Ему понравилась эта игра в «стрелялки»: «Теперь он – воин, он – герой, он стреляет во врага! И они падают!»

Он когда-то мечтал о подвиге, и теперь ему казалось, что его час наступил, что сейчас ему выпало счастье совершить свой подвиг. И в азарте этой новой для него игры он забыл, что командир взвода – он, что бойцы ждут от него какого-то решения.

Наводчик БТР жал на гашетку КПВТ (крупнокалиберный пулемет Владимирова танковый) и водил стволом по колонне противника, посылая в него очередь за очередью. Пули, ложась перед противником, выбивали из сухой глинистой земли почти метровые светло-коричневые фонтаны. Патронная коробка КПВТ незаметно быстро закончилась. Он вдавил кнопку спуска спаренного с ним ПКТ (пулемет Калашникова танковый) и продолжал поливать огнем колонну.

Первые ряды бандитов остановились и рассыпались в дорожной пыли. Голова колонны стала рассеиваться, растягиваться в стороны. «Духи» от усталости и неожиданности так опешили из-за явно не кавказского гостеприимства, проявленного бойцами, что сначала даже отвечать огнем не стали, думая, что впереди них серьезные силы «федералов». Но быстро поняв, что против них всего горстка солдат, явно не имевших боевого опыта, ободрились и начали вытягиваться в стороны, стараясь растянуться полукольцом вокруг ОП взвода и плотным огнем с трех сторон добить его.

Шли уверенно, почти не пригибаясь, беспрестанно стреляя из всего, что могло стрелять. Это было для них первое в эту вылазку столкновение с федералами. Боеприпасов было до черта, да и мало кто из них умел и считал необходимым их экономить.

Расстояние между бандитами и бойцами постепенно сокращалось, кольцо вокруг ОП сжималось все плотнее.

Расчет АГС (автоматического гранатомета на станке), суетясь и мешая друг другу, выстреливал одиночные гранаты в сторону противника, видимо, забыв в суматохе поставить флажок переводчика на автоматический огонь. Гранаты сначала попадали в колонну боевиков, но колонна быстро рассыпалась, боевики ушли с простреливаемого участка, и теперь гранаты падали и разрывались, уже не причиняя им никакого вреда.

Бруствер окопа не давал возможности развернуть гранатомет в сторону противника. Первая коробка с гранатами закончилась. Парни растерянно смотрели по сторонам пытаясь сообразить, что им дальше делать. Подсказать, что и как им необходимо делать, было некому. Даже командовать было не- кому. Лейтенант был занят дру гим.

Вдруг из соседнего окопа выскочил бритоголовый боец. В руках у него было две «ракушки» с выстрелами к гранатомету. Он, согнувшись, подбежал к расчету АГС, упал на колени и сам стал торопливо менять «ракушку».

– Вытаскиваем гранатомет за бруствер! Духи справа обходят! Из окопа их не достанем! Шевелитесь, суки, быстрее! – заорал на гранатометчиков бритоголовый.

Бойцы расчета сначала опешили, но то, что на них орет их же товарищ, который явно понимает, что необходимо делать, привело их в чувства. Втроем вытащили АГС и запасную коробку за бруствер окопа и, прикрытые им сзади, залегли и быстро установили гранатомет.

Боевики черной цепочкой рассыпались вдоль склона горы, настойчиво стремясь окружить ОП взвода.

– Стреляйте! Стреляйте! – кричал бритоголовый расчету АГС и сам дал очередь из автомата в сторону боевиков.

От его криков и от той решительности, с которой он все делал, расчет встрепенулся, ожил. Короткая очередь вздыбила фонтаны черных разрывов вдоль цепи боевиков, не долетев до них.

– Дальше возьми! – командовал бритоголовый.

Быстро уточнили наводку. Вторая очередь легла прямо в самую цепь боевиков, свалив сразу нескольких из них.

Увидев результат стрельбы, наводчик АГС удовлетворенно заорал во всю глотку, и выпустил по боевикам одной длинной очередью всю коробку. Боевики залегли, боясь продвигаться дальше.

Быстро сменили коробку и продолжили короткими очередями, по две-три гранаты, прижимать боевиков к земле. Закончилась и вторая коробка.

Оба бойца расчета вопросительно взглянули на Бритоголового. Им нужны были боеприпасы, но они боялись отойти от своего пусть и слабого, но все же укрытия.

– Черт! – выругался Бритоголовый, он все понял – Ладно, валяйтесь тут, я пойду.

Он выскочил из-за бруствера и рванул в сторону блиндажа, где были сложены ящики с боеприпасами и коробки с выстрелами к гранатомету. Пробежав всего несколько метров, бритоголовый почувствовал, что земля качнулась у него под ногами, что-то толкнуло его в спину, он споткнулся и упал. Прогремел взрыв, за ним еще один, а затем еще и еще.

Бритоголовый пополз к ближайшему окопу, упал в него и прижался к его стенке. Над ОП противно завыло, и вокруг стало рваться. Осколки со свистом пролетали над головой.

Оказалось что у «духов» были минометы. Именно ими и минами к ним были навьючены лошади. Теперь, развернув минометы, бандиты вели из них яростный обстрел ОП. Безжалостно мстя за тот страх, который им пришлось пережить, понеся первые потери от «федералов». «Разметать их по полю, сравнять с землей!» На позиции опорного пункта посыпались мины.

Вокруг БТРа один за другим загремели разрывы. Пока Наводчик возился с пулеметами, расчет АГС разбросало прямым попаданием.

Он этого не увидел.

Пулеметы БТРа вновь замолчали. Наводчик полез перезаряжать КПВТ. Трос устройства перезаряжания пулемета неожиданно порвался. Срывая ногти в кровь, Наводчик голыми руками отвел назад затворную раму КПВТ, поставив ее на боевой взвод. Всё – можно опять стрелять.

Рядом стали рваться уже и кумулятивные гранаты. У бандитов их было в избытке – готовились к этой вылазке долго и качественно. По броне гулкими молотками барабанили пули.

Внезапно на Наводчика накатил дикий страх. Страх от того, что он один в этой железной машине, а по ней стреляют со всех сторон. Страх быть убитым, похороненным внутри нее. Каждый близкий разрыв, каждый удар пули или осколка о броню БТРа отдавался в голове Наводчика, заставлял его содрогаться всем телом.

Холодящая грудь тягучая тошнота подобралась к самому его сердцу и комом стала в горле. Согнувшись пополам и втягивая голову в плечи, он пытался спрятаться от этих сотен, беспрестанно бьющих молотков.

Все смешалось в его голове, мысли заметались обрывками, рассудок стал покидать Наводчика. И вдруг где-то в глубине уже уходящего сознания задрожал маленький, одинокий огонек. Он стал приближаться, расти, и постепенно в мозгу Наводчика возникло понимание того, что необходимо побороть накативший страх и заста вить себя заглянуть в прицел.

Вдруг он услышал, что внутри машины кто-то противно, по-щенячьи скулит.

– Кто здесь?

Наводчик на миг оторвался от прицела и оглянулся назад. Он понял, что это он сам, что это именно он воет от страха. И в этот момент он как бы увидел себя со стороны.

«Это – я? Нет, этого не может быть». Что с ним стало? Он уже не похож на себя. Какой-то маленький жалкий человечишка, съежившись от ужаса, пытался спрятаться под сиденьем. Еще немного и он начнет мочиться под себя от страха.

«Неужели это я? Стыд какой! Не начну стрелять – хана! Сдохну под «духовскими» пулями в обоссанных штанах, как последнее чмо! – с омерзением и злостью на себя подумал он, – Нужно заставить себя встать и стрелять!»

Он вспомнил, как учил их Комбат: «Если по тебе стреляют, но не попадают – ответь, и тогда не дашь возможности прицелиться в тебя.

Не станешь стрелять – тогда враг прицелится, и ты – покойник».

А он хотел жить, и теперь уже отчетливо понимал, что за это нужно сражаться. И теперь он уже готов был сражаться. За себя. И даже за этих сосунков с его взвода, которые со щенячьим восторгом радовались крутым фото в дембельских альбомах. Даже за них сейчас он готов был сражаться. Он чувствовал и понимал, что он сильнее их, что никто, кроме него, не сможет сделать этого, а он обязан.

Он набрал полную грудь воздуха, сжался и, дико напрягаясь всеми мышцами, заорал.

– Аааааааааа! Ааааааааа!!!

Еще раз и еще. Что есть мочи, до хрипоты. Пальцы до боли впились ногтями в ладони, а он орал. Он гнал от себя свой страх, презирая и ненавидя его. И страх отошел.

Наводчик бросился к механизмам наведения и, прижав глаз к прицелу, попытался рассмотреть противника, сориентироваться, куда нужно было вести огонь. Но разрывы гранат и мин мешали ему это сделать, да и противник уже не шел колонной.

Бандиты рассеялись по полю и ближним склонам гор. Они передвигались, бежали, падали, стреляли, терялись то и дело из виду. Тут не стрельбище – цель не стоит неподвижно. И как теперь в этом хаосе определиться, куда лучше стрелять?

Наводчик стал, почти не целясь, стрелять по передвигающимся боевикам. Водил стволами пулеметов вправо-влево и жал на кнопки спусков, посылая пули куда-то в сторону наступавших бандитов. Попал, не попал, он этого еще не понимал.

Вибрация пулеметов отбойным молотком передавалась всему его телу. Это постепенно привело его в чувства. Кровь разлилась теплом по всем его членам. Мысли стали более четкими.

«Соображалка включилась», – так иногда любил говорить он, позаимствовав это выражение у Комбата. Теперь он уже нашел свое место в бою. Он начал видеть и понимать, что нужно делать: самое главное не подпускать бандитов близко к позициям, выбирать тех, кто вырвался вперед и стрелять по ним. Целиться и стрелять, целиться и стрелять. Должны же они понести потери, испугаться и отойти…

…Не испугались и не отошли.

Потери от огня стрелкового оружия бандиты несли небольшие. Сразу было видно, что противостоят им молодые и неопытные бойцы, а некоторые из них явно трусят. А если трусят, значит, итог боя заранее предрешен.

Чужой страх придает тебе смелости, удесятеряет силы.

Больше всего боевиков беспокоили огонь БТРа и расчета АГС-17, заставивший залечь бандитов. В том числе добрых два десятка навечно. Но расчет АГС уже был уничтожен, а БТР можно было обойти с флангов, а затем уничтожить из гранатометов.

Боевики, уже почти не прячась, с азартом охотников расстреливали опорный пункт, приближаясь к нему все ближе.

Один молодой бандит, захлебываясь от восторга, посылал в сторону окопов очередь за очередью. Он скалился и рычал по-звериному, рвался вперед, как хищник к своей дичи. Азарт этой охоты заглушал теперь все, что не было связано с этой охотой: и боль стертых в переходе через горы ног, и усталость всего тела, несколько суток несшего на себе тяжелый груз, и гадкое ощущение от скользящих внутри ботинок, прокисших от пота и грязи ступней…

…Замкомвзвода, спрыгнув в окоп, с удивлением и тревогой уставился взглядом на приближающихся боевиков. Все происходящее вокруг него, казалось ему чем-то нереальным, как будто это происходило не с ним, как будто это было кино и он просто смотрел его. Но это кино уже начало страшить его, он уже не хотел видеть его, но он не мог встать и уйти. Он был частью всего происходящего. И он не хотел этого. Он не был готов к этому.

Еще в «учебке» (учебном подразделении) он понимал, что его готовили к войне, но почему-то был уверен в том, что ему не придется воевать, не придется стрелять в кого-то. Он не мог представить, что в него самого когда-нибудь будут стрелять. Он почему-то был уверен в том, что конкретно с ним никогда ничего подобного не произойдет.

«С кем угодно, но только не с ним».

Он верил, в то, что война пройдет мимо него, где-то в стороне от него, что служба вскоре благополучно закончится, и он вернется домой.

«И она ведь уже почти закончилась. Ведь до «дембеля» оставалось всего-то несколько недель. Не месяцев, а недель, каких-то коротеньких, крохотных неделек! Черт»!

Это казалось ему жуткой несправедливостью. Он и сейчас не хотел поверить в то, что все это происходит в действительности. Он не хотел смириться с этой действительностью. Но он был здесь, и он видел все сам. Видел все, что происходило вокруг него, и уже начал понимать абсолютно все. Даже то, чем, в конце концов, все это закончится.

Человек, который не участвует в действии, но смотрит на него со стороны, имеет возможность более или менее трезво оценить его, и тогда он уже понимает исход этого действия, предвидит его.

«Замок» понимал, что «духов» слишком много и что взводу не устоять. Внутренний голос подсказывал ему, что надо принимать какое-то решение, но он не знал какое. Он не знал, что делать, да и подсказать ему было некому. Лейтенанта не было рядом, замкомвзвода потерял его из виду.

«Но надо же что-то же делать! Нельзя тупо лежать и смотреть!» – он огляделся вокруг себя, увидел, что и как делают другие, и тогда машинально, не контролируя себя, начал делать то же, что делали они.

Опустив лицо ниже бруствера, он стал строчить из автомата длинными очередями куда-то вперед. Не по боевикам, нет. Он не готов был стрелять по живым людям, он не мог заставить себя это сделать. Он нажимал на спусковой крючок и строчил, строчил, пока не закончился магазин.

Над головой что-то просвистело. Сначала где-то высоко, в нескольких метрах над ним. А затем прямо возле его окопа что-то раз за разом стало ударять в бруствер, прямо рядом с ним, рядом с его головой, осыпая голову и плечи сухой глинистой землей. Он сначала не понял, что происходит, но вдруг кто-то из взвода закричал так, как кричат от внезапной и сильной боли. За ним вскрикнул еще ктото, за ним еще один. «Замок» понял, что по ним стреляют. По-настоящему стреляют.

Он, приподняв голову над бруствером, огляделся по сторонам и увидел, как буквально рядом с ним корчатся от боли несколько бойцов. Он увидел, как из их тел по испачканному глиной камуфляжу тонкими струйками льется кровь. Настоящая человеческая кровь.

Один из бойцов лежал на дне окопа без движения, положив правую щеку на теплую и сухую землю. Он лежал тихо, как будто спал, и глаза его были закрыты.

«Замок» обратил внимание на то, какое у бойца было спокойное лицо.

«А может, он действительно спит?» – вдруг подумал он.

Под правой щекой бойца медленно растекалась алая лужица, и «замка» вдруг передернуло от неожиданной и пугающей догадки: «Он не спит. Его убили! Он мертв!» И эта мысль вернула «Замка» в реальность.

Вокруг него трещало, свистело, выло и рвалось. В них стреляло несколько сотен человек одновременно. Возможно, что скоро попадут и в него, и тогда будет литься и его кровь. И он также будет лежать, и скрюченными пальцами скрести землю в предсмертной агонии. А потом его тело вдруг замрет. Замрет навсегда и начнет медленно остывать, освободившись от его души. Точно так же как и тела тех, кто уже был убит.

Это страшно испугало его. Ком встал в горле, перехватив дыхание, кровь ударила в голову, сердце бешено застучало. Он еще сильнее вжал лицо в бруствер. Над головой завыло, а потом резким взрывом разорвалось где-то недалеко позади него. Затем завыло еще, и еще раз, раздалось несколько взрывов. Разрывы приблизились вплотную. Ему казалось, что сейчас что-то горячее, тяжелое, металлическое рухнет на него, придавит к земле, а затем рванет красно-черным и его разорвет на части, разбросает окровавленные куски его тела по этому окопу, по этому брустверу. Он присел на дно окопа, накрыл голову руками и попытался молиться. Но мысли бешено скакали в его мозгу, путались, рвались, и он не смог вспомнить ни одной молитвы. А потом он стал искать взглядом лейтенанта: «Он здесь старший, он должен принять какое-то решение. Он должен увести нас отсюда. Он обязан!»

Лейтенант, расстреляв несколько схваченных впопыхах магазинов, осмотрелся вокруг. В горячке стрельбы он сначала даже не услышал, как боевики стали вести ответный огонь, но разрывы мин и гранат отрезвили его, заставив его оглянуться по сторонам. И теперь картина боя встала перед ним во всех своих ужасных красках.

Вокруг все рвалось и трещало. Расчет АГС в неестественных позах лежал у искореженного взрывом станка. Сорванное со станка тело гранатомета валялось недалеко от бруствера окопа. Вокруг были разбросаны пустые коробки из-под гранат, стреляные гильзы и обрывки лент. Еще несколько человек корчились и стонали там и тут на позициях. Кровь из перебитых осколками артерий и обрубков оторванных конечностей хлестала струями, расползалась бордовыми пятнами вокруг отверстий пулевых ранений. Некоторые бойцы уже не шевелились.

«Маленькая дырочка от пули или осколка, такая маленькая, прямо как гвоздем укололся, а человек уже не живой. Его уже нет, и никогда уже больше не будет. А если вдруг попадут в меня?» – лейтенанта передернуло от этой мысли.

Мины рвались одна за другой. Пули сотнями шмелей жужжали над головой, со звоном отскакивали от брони БТРа, глухо ударяли в бруствер, в стены окопов, осыпая лицо, грудь, руки сухой глиной.

Опьянение азартом боя, когда чувствуешь себя победителем, резко откатило, и на смену ему пришли неуверенность и страх.

Лейтенант не знал что делать. Этот бой был первый в его такой короткой жизни. И никого не было рядом, кто бы мог подсказать, помочь. А комбат был далеко.

Лейтенант вспомнил о радиостанции и бросился за ней в блиндаж. Но «духи» были уже близко. Они уже начали обходить ОП с флангов. Им по-прежнему еще очень мешал огонь пулеметов БТРа, но все же расстояние между ними и ОП заметно сокращалось. Еще чуть-чуть, и эти бородатые, разъяренные люди сомкнут кольцо, а потом и ворвутся на позиции, и тогда всё – смерть. Неизбежная смерть. Она уже неслась над позициями. Он видел ее, он чувствовал затылком ее холодное дыхание.

Близкий разрыв мины осыпал его комьями земли, осколки просвистели над его головой.

«Бежать! Скорее бежать!» – лейтенант бросился вон из окопа и присел за обратный бруствер траншеи, прячась от пуль.

– Отходим!!! Все за мной!!! – заорал лейтенант каким-то тонким и охрипшим голосом и не узнал сам себя.

Те, кто его услышал, выскочили из окопов и, пригнувшись почти до самой земли, с бледными, испуганными лицами, припорошенными желто-коричневой пылью, с широко раскрытыми глазами поспешили к нему.

– В поселок! Уходим! Местные спрячут! – орал лейтенант. Он почему-то верил в это. – Уходим! Бегом! Быстрее, а то всем хана!

Он считал, что такое решение единственно правильное в этой обстановке. Он не был в этом до конца уверен, но ничего другого ему в голову не приходило. Просто хотелось выжить. Выжить самому и попытаться спасти тех, кто остался от его взвода. Он еще чувствовал ответственность перед ними, он еще ощущал себя их командиром и понимал, что они ждут от него решения. Решения, которое могло бы их спасти. И он его принял. Он стал уводить взвод в поселок.

«Три-четыре сотни метров по открытой местности, затем сад, он укроет, а там уже и до домов недалеко. Местные спрячут, не сдадут», – лейтенант рванул к поселку, увлекая за собой своих солдат.

Выжившие в бою бойцы, догоняя лейтенанта, петляя и пригибаясь, бежали за ним в направлении поселка. Духи били по ним вслед. Пули доставали некоторых их них и они, как будто споткнувшись, падали в желтую осеннюю траву, заливая ее дымящейся кровью. Остальные изо всех сил продолжали бежать, все дальше удаляясь от опорного пункта, к саду в надежде, что он прикроет их, что поселок спрячет их от врага, что там можно будет найти спасение.

Налитые свинцом, усталые ноги гулко стучали в сухой грунт, дыхание становилось тяжелым. Лейтенант с широко открытым ртом и круглыми от страха глазами мчался вперед: «Быстрее, быстрее». Силы с каждым шагом убывали, тело валилось к земле.

«Все. Наконец», – лейтенант вбежал глубоко под тень деревьев и присел, оглядываясь назад. Запыхавшиеся, оставшиеся в живых бойцы вбегали в гущу сада вслед за ним.

Вдруг один бритоголовый боец упал на землю, развернулся назад, в сторону опорного пункта, изготовился к бою и стал стрелять из автомата по преследовавшим их бандитам.

– Стой! Прекратить стрельбу! Всех нас спалишь, придурок. Прятаться нужно. В поселок! Бегом!

Бойцы взвода затопали ботинками вслед за лейтенантом.

Бритоголовый, не слушая лейтенанта, остался на окраине сада. Он продолжал вести огонь в сторону противника, чтобы хоть както задержать его. Он давал возможность остальным уйти подальше. Магазин закончился. Бритоголовый пошарил руками по разгрузочному жилету и, поняв, что все магазины пусты, досадливо сплюнул и помчался догонять лейтенанта с остатками взвода.

На ОП стрелял только БТР, все еще сдерживая продвижение противника, не давая ему приблизиться к себе…

…Пулеметы замолчали. Опять закончилась коробка. Наводчик полез за очередной. «Быстрее, быстрее! Надо стрелять! Стрелять!» – подгонял он сам себя. Он метнулся в десантное отделение и, схватив коробки с патронами, стал торопясь перезаряжать пулеметы. «Быстрее, быстрее», – стучало у него в голове.