Подарочный этикет

Наконец, 16 октября, после тяжелой трехнедельной дороги посольский кортеж вступил в «стовратную» столицу царей. Въезд послов был обставлен очень торжественно, с особой помпой, и должен был ослепить великолепием местный народ. Говаривали будто – бы даже сам царь с домочадцами наблюдал за ним из укрытия.

Спустя два дня, начались приготовления к официальной аудиенции, и соответственно, неминуемые, с точки зрения протокола и этикета, дискуссии о посольских дарах. Затребовавший их опись пристав был отправлен с ответом: «У руки, когда в замке будем. И перечень, и дары с собою туда возьмем». Однако, вследствие настойчивых требований хозяев, упомянутый перечень был все же выдан 25 октября.

Посольская уступчивость оказалась всего лишь видимостью, потому как не упоминание в перечне царского титула дало начало дальнейшим спорам, продолжающимся в течение нескольких дней. В конце концов, аудиенция прошла 26 октября; месячную же задержку вызывали не только прения послов с царскими чиновниками, но также и начавшиеся в то время в Москве волнения. В день аудиенции дипломаты Речи Посполитой появились необычайно внушительно: после колонны из 150 пеших слуг «по шести в ряд» и 140 конных придворных, шествовала процессия прислужников, несущих дары, а за ними послы в сопровождении одетых в золотую парчу приставов.

Хозяева не остались в долгу – аудиенция переросла в демонстрацию мощи и богатства «самодержца Всея Руси», который принял послов вместе со своим сыном Федором. После торжественного приветствия, вручения верительных грамот и оглашения цели посольства – объявлении готовности Сигизмунда III заключить вечный мир, пришел черед и на целование царской руки и вручение даров.

Согласно стихотворному описанию Пельгржимовского, церемония выглядела следующим образом: «Допущенные к руке князя Московского, / Приветствовали мы самого и сына его, / Пред собою на лавке приказал нам сесть, / Опосля разговору по делу таковому/ Придворных объявили и к царской руце приложится повелели, / Солтыков меж тем дары оглашал, / Все согласно реестру, которым обладал». Правда, королевских даров не хватило, но тут же дополнительно были отысканы богатые дары самих послов для московского престолонаследника.

Лев Сапега преподнес в дар царю, среди прочих предметов, массивную златую цепь, украшенную жемчугами и драгоценными каменьями, четыре больших серебряных (позолоченных) кубка, а также коня с гусарской сбруей. Царевичу он вручил сделанную из золота модель корабля, два позолоченных кубка, а также ценного жеребца.

С более роскошными дарами выступил представитель Короны Варшицкий: среди его даров, поднесенных царю (золотой цепи, огромного серебряного кубка крышкою, двух штук такой же посуды поменьше, испанского верхового коня) был также и обитый красным бархатом паланкин с запряжкою из шести лошадей; царевич же получил большой кубок из серебра, наполненный 500 червонцами, осыпанный брильянтами кубок-наутилус и двух ценных коней – италийского джанета и турецкого верхового. Пельгржимовский «челом бил» вручая царю несколько ценных предметов утвари из серебра, а Федору серебряный рукомойник. Среди даров других участников посольства превалировала посуда из серебра, кони, ценное оружие (сабли, пистолеты) а также украшения.

Однако дружественная атмосфера аудиенции не оказала влияния на ход самих переговоров, характеризующихся взаимным недоверием и претензиями. В конце концов проект польско-московского союза, на который окружение Сигизмунда III возлагало большие надежды, оказался обыкновенной пустышкой. Единственным ощутимым эффектом этого предприятия было двадцатилетнее перемирие, начавшееся 15 VIII 1602 года, которому тоже не суждено было просуществовать долго…

Очередной поворот в польско-московских отношениях, а именно выступление Дмитрия Самозванца и связанное с этим начало Великой Смуты, привел к тому, что акт, с таким трудом выторгованного перемирия, превратился в бесполезный клочок пергамента.

Предваряющие его подписание переговоры были наполнены острыми стычками, яростными спорами, взаимными бестактностями. Справедливости ради стоит добавить, что особо преуспел в этом сам Лев Сапега. В споре с Игнатием Татищевым, известным в Боярской Думе своей горячностью и спесью, Сапега позволил себе обозвать оппонента «глупцом» и «бесчестной собакой», требуя при этом – чего, кстати говоря, и добился – от хозяев извинений за все произошедшее и вывода московского сановника из состава российской делегации.

Однако самое худшее заключалось в том, что канцлер проявил бестактность по отношению к самому царю в вопросе, касающемся даров. Происходило это следующим образом: раздраженный все более длительными перерывами в переговорах он в начале января потребовал отправить послов домой. Во время обсуждений этой проблемы с посольским дьяком Афанасием Власьевым, литовский магнат позволил себе неуместное замечание по поводу того, что издержки на содержание посольства, которое завершилось провалом, царь может покрыть поднесенными ему дарами. В ответ на такое выступление, дьяк сказал, что дары будут возвращены. После скрепления мирного договора торжественной присягой и прощального пира, в резиденции послов появился один из московских подскарбиев, возвращая им их же собственные дары, и, одновременно, разделяя между дипломатами царское «жалование», львиную часть которого, составляли меха. Канцлер среди прочего получил 6 сороков соболей и 1000 горностаевых шкурок, Варшицкий – Зсороки соболей, королевские придворные – по 1 или 2 сороки соболей, не считая менее ценных шкурок (куньих, лисьих и т. д.). Не забыл о польских дипломатах также и царевич: Сапега получил от него в подарок шубу, подбитую соболями, еще одну сороку соболей, чашу из чистого золота; каштелян варшавский – штуку парчи, соболя и кубок; посольский секретарь – небольшой кубок, «позолоченный шкап» и сороку соболей. Принимая во внимания, что кроме возвращения даров, послы обогатились еще и другими весьма ценными предметами саркастическое замечание, адресованное Пельгржимовским цесаревичу, заставляет все же задуматься: «Однако ж Африкана иль Траяна, / Щедростью своей не превысил и Веспасиана, / Которые […] послов лучше умели чтить и уважать».

Посольству Сапеги не было дано, вопреки ожиданию многих современников, открыть новую страницу в русско-польских отношениях, чему причиной стала скоро вспыхнувшая Смута. Правда, посольство польского короля Сизигмунда III к очередному «русскому государю» – Лжедмитрию I (1606) имело особенно дружеский характер: ведь послы представляли своего монарха на свадьбе царя с подданой польской Короны – Мариной Мнишек. В связи с этим, впервые за всю историю русско-польских отношений в багаже дипломатов были также свадебные подарки для новоиспеченной «государыни». В целом посольские дары, среди которых особенно отличалась посуда, пришлись московскому двору по вкусу: весьма примечательно, что во время торжественого приема в честь послов, царь оказал им свое расположение, выпивая в их честь «здравицы» из хрустального бокала, только что присланного ему с послами маршалом королевского двора Миколаем Вольским.

Падение и смерть Лжедмитрия, разгром свадебного кортежа и грубое нарушение неприкосновенности посольства, положили конец мечтам о российско-польском сотрудничестве, и привели к многолетнему противостоянию, в котором очередные попытки примирения (Деулинское перемирие 1619 года и Поляновское 1634 года) были лишь эпизодами, хотя и весьма важными с точки зрения дипломатического протокола.

Именно переговоры 1634–1635 года привели к утверждению новой традиции – обязательных королевских подарков для «царя его Милости», хотя в силу стечения обстоятельств (бесконечные споры относительно церемониала) польско-литовские послы – Александр Пясочинский и Казимир Леон Сапега так и не вручили их Михаилу Федоровичу! Кажется, какой-то рок повис над королевскими подарками во время посольства Адама Киселя (1647), посредством которого король Владислав IV очередной раз пытался убедить российского монарха в необходимости совместных действий по отношению к Крыму.

С посольством, которое было принято весьма ласково и щедро, с королевскими дарами произошла явно нелепая история: литовский напарник Киселя – Ян Казимир Пац опоздал с прибытием в Москву на целых два месяца, а ведь именно он вез королевские подарки в своем багаже… Правда, опытный дипломат и блистательный знаток московского посольского обычая, каким был Кисель, смог избежать скандала, изрядно увеличив в роковой момент список своих личных подарков государю, но неприятный осадок все же остался. Московские дипломаты смогли выразить свое неудовольствие случившимся весьма дипломатическим образом: когда литовец, в конце концов, явился в Москву, королевские подарки были приняты, а вот «поминки» Паца и его свиты – сразу же возвращены.

Обременительная и тяжелая для обоих государств 13-летняя война за Украину не способствовала нормальным дипломатическим контактам, а тем самым – обмену посольскими дарами. Совсем другая ситуация возникла в ходе интенсивных переговоров, итогом которых стало вначале Андрушовское перемирие (1667 г.), а со временем – вечный мир (1686 г.). Именно в данный период, контакты были особенно активными и, как правило, довольно дружескими. Тогда же появилась и новая категория посольских даров: дары для членов царской семьи. Стоит также заметить, что именно в 1686 году, московский двор – вопреки сложившейся традиции – принял с благодарностью не только королевские дары, но и все поминки послов, вознаграждая дарителей «вдвое» (серебряными изделиями), и даже «втрое» (лошадьми, повозками и конскими упряжками).

Что касается подарков московских дипломатов иностранным монархам, то анализ сохранившихся материалов Посольского приказа свидетельствует о том, что российский двор, вплоть до эпохи Петра I, только в исключительных случаях снабжал их действительно богатыми дарами, например, при направлении своих послов к восточным монархам, или же к правителю Священной Римской Империи, где великолепие посольства должно было отражать авторитет и могущество своего государя. При этом следует иметь в виду, что в российской практике все посольские подарки оплачивались из царской казны, куда, затем, передавали и все «ответные» поминки. Кстати говоря, при этом послы надеялись на благосклонность своего монарха, который мог им «пожаловать» за удачное выполнение порученной миссии что-нибудь из полученных подарков.

Случалось и так, что, например, на фоне щедрости оказываемой царским послам английской королевой Елизаветой I, подаренные ей Григорием Микулиным «сорок соболей да две пары», не произвели впечатления, также как и образцы восточного оружия, подаренные датскому королю Фридерику II. В то же время, подарки, которые российское посольство привезло французскому королю Людовику XIV и дары римскому папе Иннокентию XII, врученные «великим послом» Борисом Шереметьевым в 1698 году отличались особым богатством.

Подарочный этикет посольства Шереметьева явился «последним аккордом» древнего посольского обычая, который сформировался в России на стыке культур и обычаев Запада и Востока, и который, со временем исчез из повседневной практики, в силу несоответствия требованиям новой эпохи, которую принесли реформы Петра I. В новой реальности российские дипломатические дары отнюдь не теряли своей значимости, но их применение стало полностью отвечать общепринятым европейским нормам.

Сравнительно недавно петербуржцы смогли познакомиться с интересной экспозицией в Эрмитаже «Дары Востока и Запада Императорскому двору за 300 лет». На ней было представлено около 400 произведений изобразительного и прикладного искусства, оружие, книги и нумизматические ценности, преподнесенные российским правителям начиная с Петра I и заканчивая Николаем II.

Эти подарки вручали во время дипломатических визитов и встреч, по поводу успешного проведения военных действий и установления мира, на коронациях, которые проходили особенно торжественно. Интересным примером языка дипломатии XVIII века были дарственные табакерки, которые особо ценились, подчас наравне с орденами. Своей популярностью при русском дворе табакерки во многом обязаны приверженности Петра I европейской манере поведения. Особенно почитаемыми были те, которые украшались вензелем или портретом государя.

Среди хранящихся в Эрмитаже даров русскому императорскому двору, последними стали четыре шпалеры из серии «Времена года», которые французский президент Раймон Пуанкаре подарил императрице Александре Федоровне во время своего визита в Санкт-Петербург 20–23 июля 1914 года. Женские образы, олицетворяющие сезоны, навеяны графическими фигурами Жюля Шере, по картонам которого они и были созданы.

На выставке были также представлены экспонаты, наиболее характерные для искусства стран-дарительниц, художественные достоинства которых не уступают их исторической ценности. Своими подарками иностранные государства демонстрировали, с одной стороны, глубокое уважение к России, с другой – интерес к развитию связей с ней. Все они хранят следы исторических событий и являются овеществленными свидетельствами русской истории.

Эрмитажная коллекция включает в себя дары западных и восточных держав, относящиеся к периоду, когда столица государства была перенесена в Петербург. Многие из этих произведений многократно экспонировались на различных выставках в музее и за рубежом. Впервые представленные вместе, они являются ценными свидетельствами развития связей России с Западом и Востоком с XVIII до начала XX столетия.

Особый интерес продолжают вызывать петербургские выставки, где рассказывается о традициях празднования главного праздника в дореволюционной России – Рождества Христова членами императорской семьи. Еще Петр I ввел традицию украшать дом еловыми ветками на Новый год и Рождество, а жена Николая I Александра Федоровна ввела обычай ставить и наряжать елки. Будучи немецкой принцессой, она с детства соблюдала эту традицию, широко распространенную в Германии того времени, и эти особенности празднования прижились и при императорском дворе. При Николае I рождественская елка в Зимнем дворце становится ежегодной традицией. Постепенно обычай наряжать елки распространился в аристократическом кругу, а затем и среди горожан.

Интересно отметить, что у каждого из членов семьи Романовых была своя елка, под которую складывали подарки, и подчас эти подарки были очень неожиданными…

Подарки готовились заблаговременно. Николай I любил лично выбирать их для каждого члена семьи. Детям обычно дарили игрушки и сладости. Для родителей дети сами приобретали подарки, за свои карманные деньги. Самым оригинальным подарком Николая I дочери, княжне Александре, стал привязанный к елке жених – в 1843 г. незадолго до праздников он прибыл в Петербург. Родители скрыли это от дочери, а на праздник презентовали его в качестве подарка. Ее сестре, великой княжне Ольге Николаевне, подарили рояль фирмы Вирт, картину, нарядные платья и браслет с сапфиром. Однако наиболее значительным подарком Николая 1 был дворец, сооруженный архитектором Андреем Штакеншнейдером и подаренный старшей дочери императора великой княгине Марии Николаевне в честь ее бракосочетания с герцогом Максимилианом Лейхтенбергским.

Обычай делать столь дорогие подарки близким родственникам и фаворитам был весьма распространенным. Вспомним, хотя бы, Мраморный дворец, построенный Екатериной Великой для графа Орлова или скандально известный по числу дарений Аничков дворец. Вначале Елизавета подарила его своему фавориту Алексею Разумовскому. Впоследствии дворец неоднократно выступал в качестве подарка, обычно на свадьбу. После восшествия на престол Екатерина II, выкупив его у брата Разумовского – Кирилла, подарила его своему фавориту графу Григорию Потемкину. К подарку были присовокуплены 100 тыс. рублей на обустройство дворца «по его вкусу».

В конце XVIII века дворец был откуплен в казну, а в 1809 году Александр I подарил дворец своей любимой сестре великой княгине Екатерине Павловне как приданое на свадьбу с принцем Георгом Ольденбургским. Когда в 1816 году та повторно вышла замуж и уехала из России, дворец опять был куплен в казну. В следующем, 1817 году, Александр I подарил дворец на бракосочетание своему брату Николаю Павловичу, будущему Николаю I. В 1841 году Николай подарил дворец, опять же на свадьбу, сыну Александру, а тот через четверть века также на свадьбу сыну тоже Александру, будущему Александру III.