Лепила

Глава 3

Этот противный стрекот преследовал Олега всюду: в походной палатке, у костра под проливным тропическим дождем, в долгих утомительных переходах по непролазным джунглям, во время коротких и беспощадных набегов на мирные деревни и лагеря противника. Стрекот, ставший для лейтенанта набатом, погребальным колоколом… В тот день он перестал быть человеком и превратился в животное, начавшее убивать вместе с другими хищниками этой стаи.

Набеги осуществлялись почти ежедневно. Саймон поставил себе целью окончательно поработить подвластную ему территорию. Поэтому не щадил ни себя, ни своих подчиненных, ни тем более местных жителей, в каждом из которых он видел потенциального врага.

Он был в восторге от преображения пленного русского. На его глазах молоденький офицер становился матерым убийцей, со своим уникальным почерком и беспрестанно растущим послужным списком. Саймону нравилось, что Олег больше не нуждается в особых указаниях, действует быстро, четко, иногда с фантазией. Так было, когда во время одной из вылазок он сумел внушить сразу нескольким чарли, что их спасение – в воде. Обезумев от неожиданно открывшейся возможности выжить, они кинулись в Меконг именно в том месте, где глубина достигала максимума. С криками радости один за одним они так и ушли на дно, экономя боеприпасы карателей и доставляя им невероятное наслаждение. Этот эпизод, как и многие другие заснятые на кинокамеру, потом много раз прокручивали солдаты Саймона в редкие часы своего отдыха. Смотрел его и Олег. Смотрел и удивлялся: странная на первых порах способность постепенно становилась его единственной необоримой силой, табу, которое давало ему возможность до сих пор оставаться в живых. С каждым разом сила его росла и крепла, становясь действительно убийственной. Подтверждения тому были разбросаны по всему левому берегу мрачной чужой реки.

Саймон все больше проникался к Злобину. И, хотя оружия ему по-прежнему не давал, перестал держать под крепкой стражей и даже иногда посылал в составе групп с мелкими поручениями в соседние отряды. Олег был для него своеобразной диковинкой, опасной игрушкой, которая при всей своей забавности могла тем не менее в любую минуту навредить своему хозяину.

Целые делегации от других подразделений приезжали к капитану Саймону посмотреть на его «тайное оружие». И тогда начиналось настоящее представление, благо недостатка в расходном материале не было. Шоу практически всегда получалось, довольные гости хвалили Саймона и уезжали рассказывать об увиденном в свои лагеря.

…Как-то раз капитан приказал Олегу сопровождать в качестве переводчика (и нелегально – особого телохранителя) группу бойцов со спецдонесением в штаб группировки, расположенный в пригороде Пномпеня.

Видавший виды «Виллис» отправился в дорогу ранним утром. Кроме Олега в машине находились двое рейнджеров и пухлый портфель с опечатанным кодовым замком. Дорога шла по берегу реки сквозь естественные просветы в густых зарослях. В некоторых местах можно было даже различить наезженную колею. Это успокаивало, но только отчасти.

Олег трясся на заднем сиденье. Он не знал точно, но чутье подсказывало ему исключительность этого задания. Что это – внезапный приступ полного доверия? Или под видом ответственного мероприятия – избавление от ненужного свидетеля? Что, если по прибытии на место его передадут в руки правосудия или, того хуже, – в руки красных кхмеров? Вдруг он, бывший лейтенант Злобин, стал разменной монетой в этой безумной игре? Нет, уж лучше бы убили там, на месте, без лишней волокиты. Сердце отчаянно колотилось, ставший неотвязным противный стрекот заметно усилился.

В одном месте наезженная дорога выруливала на безлесую часть берега. Взору гонцов предстала большая поляна, окруженная словно лысина аккуратным венчиком волос густой чащей тропического леса. Водитель притормозил: «Надо набрать воды». Олег тоже вылез из машины размять ноги и унять трясучку. Тот, что держал портфель, строго поглядел на Злобина: не расслабляйся.

Олег поднял лицо к небу, радуясь открывшемуся чистому пространству. Джунгли душили его; черной, но все еще русской душе не хватало извечной шири и неоглядного простора. Когда еще представится такая возможность? Олег закрыл глаза и попытался вспомнить, как бегал по берегу реки с таким родным названием Воронеж.

Солнце неожиданно сверкнуло в глаза. Почему так резко? Олег даже не успел вынырнуть из своих воспоминаний – совсем рядом раздался оглушительный взрыв. Огромный пласт вонючей земли смел Олега, опрокинул его на спину, придавил чем-то тяжелым и сырым. В последний миг запрокинутый взор различил все то же голубое небо и две удаляющиеся серые точки.

«МиГи!»

Сколько он пролежал без сознания, Злобин не знал. Очнулся, когда уже стемнело. Он лежал рядом с перевернутым «Виллисом», заваленный слоем земли, веток и измочаленных корней. Все тело ныло, хотя видимых повреждений не было. Голова кружилась, сильно болела ушибленная грудь. Первая мысль: «Везет же мне с этими машинами». Он с трудом вылез из-под завала, огляделся. Огромная воронка уродовала безжизненную поляну. Журчала потревоженная вода. Тела обоих рейнджеров валялись неподалеку.

«Неужели это судьба?»

Он стал рыться в дымящемся месиве, прислушиваясь к шорохам в прибрежных зарослях. Откопал невредимую винтовку и то, что искал с особым усердием, – тот самый портфель. Вот он – целый, хотя и с оторванным клапаном. Затаив дыхание, Олег открыл его: карта местности, отчеты о работе отряда сразу на трех языках, пухлый пакет с долларами (видимо, дань начальству) и еще какой-то сверток. Дрожащими непослушными пальцами Злобин разорвал подмокшую бумагу – документы. В слабом свете вечернего заката на одном из них мелькнуло до боли знакомое: Советский герб, «СССР», «Паспорт». Что-то насторожило Олега. Корочки казались багровыми. Или на самом деле были такими? Раскрыв паспорт, Злобин с изумлением увидел в нем свою фотографию…

Глава 4

Некоторое время после того памятного визита «куда надо» я ходил как в тумане. Мне казалось, что все, кто меня окружает, смотрят на меня как-то особенно: пристально, с нескрываемым подозрением и одновременно с надеждой – на спасение от чего-то очень страшного и кровожадного. «Спокойно, доктор, – внушал я сам себе. – Это точно не паранойя. Больше похоже на мегаломанию. Вот обуяет тебя пресловутая мания величия и будешь ходить с закинутым профилем. В собственной же клинике и поставят на учет».

Но шутить хотелось все меньше и меньше. Дело, которое мне поручили, – по-настоящему серьезное и опасное. Перспектива остаться именем на бронзовой табличке у входа на кафедру была более чем реальной. Надо собраться, определиться с тактикой, задействовать все доступные механизмы, прежде всего память и внимание.

За годы врачебной практики я сделал для себя один важный вывод. Чтобы улучшить память, нужно внимательно следить за ее повседневной нагрузкой. Она, родная, очень нежна и потому избирательна: оставляет в своих «закромах» только то, что действительно важно, и безжалостно избавляется от всяческого «хлама». Чем больше мы заваливаем свой мозг ненужной информацией, тем сложнее ему работать, тем больше времени нужно, чтобы отдохнуть, избавиться от инфоперегруза. А это чисто ночная работа. Может так случиться, что в один «прекрасный» момент вашему организму, чтобы очистить рабочие «файлы», не хватит не только положенных восьми часов сна, а потребуется пятнадцать-двадцать часов. А кое-кому, особенно увлеченному бесцельным сидением за компьютером и телевизором, может и суток не хватить. И придется тогда этому несчастному впасть в пожизненную спячку или продолжать жить, но – полностью закрытым для новой, по-настоящему полезной информации. Память-то перегружена. Придя к такому выводу, я резко оградил себя от влияния всякого рода медиа, вымещающих на мне свою профессиональную ретивость. Практически перестал «бродить» по сайтам и смотреть сериалы. К своему несчастью, после смерти жены я отчасти вернулся к ежедневному сидению перед телевизором. Но – только для того, чтобы не одуреть от одиночества и мрачных мыслей. В эти минуты я включаю настолько мощные фильтры, что практически не слышу, что мне сливают СМИ. И еще… я очень надеюсь выкарабкаться из этого состояния, поскорее бы…

А вот кто действительно страдает этой самой мегаломанией (манией величия), так это мой невидимый, пока невидимый оппонент. Хотя, почему невидимый? Вот он, на фото из досье: по-своему привлекательное лицо, не молодое, конечно, но и не такое уж старое. Гуру никак не тянет на свои шестьдесят пять, выглядит явно моложе. Что это – грим или пластика? Надо будет выяснить. Благородная седина, волосы волнистые, красивые, средней длины, по моде зачесаны назад. Изогнутые брови, тонкий, прямой, почти античный нос с классической горбинкой, большие бесцветные глаза. Аккуратные усы и бородка. Даже на фотографии его взгляд притягивает и пугает. И – ничего из знаменитой теории Ломброзо: ни выдающихся надбровных дуг, ни массивной челюсти… Не знай я, о ком идет речь, сказал бы, что передо мной священник, философ прошлого века или современный олигарх, сохранивший свои молодецкие замашки до седых волос.

Кто ты такой, Королев Артур Дмитриевич? И как с тобой бороться?

Я дождался, пока засвистит мой любимый чайник, заварил «остатки былой роскоши», китайский красный чай Пуэр, привезенный когда-то Людмилой из Таиланда, и отправился в комнату. Сел в кресло напротив выключенного телевизора, сделал первый, самый приятный глоток.

Надо сказать, что из всех чаев красный – наверное, самый полезный. Конечно, так можно говорить о многих сортах, и почти всегда это будет правда, но мой напиток, ко всему прочему, проверен горьким опытом. Еще когда страшная болезнь только-только подкрадывалась к Людмиле и первые боли не вызывали особых опасений, она, видимо, чисто интуитивно потянулась к красному чаю. Словно по какому-то знаку свыше, она привезла именно его и стала регулярно пить на ночь. Боли в желудке исчезли практически сразу и очень долгое время совсем не давали о себе знать.

Это потом мы прочитали об удивительных свойствах этого напитка: регулировании уровня холестерина, улучшении пищеварения и функционирования печени и, самое главное, – противораковом действии…

Я постарался прогнать от себя грустные мысли и сосредоточиться на чтении.

Биография моего «подопечного» начиналась не как у всех нормальных людей: родился тогда-то, там-то, в семье таких-то. Артур Дмитриевич буквально выныривал на свет божий уже в довольно зрелом возрасте, двадцати трех лет от роду. Более ранних сведений о нем не смогла добыть даже всемогущая контора. То ли их не было вообще (а так иногда случается), то ли они с каким-то непонятным пока умыслом были здорово законспирированы. Вот тебе, доктор, и первая загадка.

В семьдесят четвертом году Артур легализовался в списке строительного отряда, работающего на участке только что широко объявленной по всей стране Байкало-Амурской магистрали, конкретно – в районе Нового Ургала. С этого времени, согласно документам и ведомостям, жизнь Королева А. Д. стала обретать реальные физические и географические очертания.

Вот один из документов.

Характеристика на кандидата в члены ВЛКСМ

Королев Артур Дмитриевич, тысяча девятьсот пятьдесят первого года рождения, русский. С октября текущего года тов. Королев А. Д. работает разнорабочим в бригаде путеукладчиков строительного участка № 4. За время работы проявил себя как активный, исполнительный, добросовестный труженик. Всегда своевременно и качественно исполняет приказы и распоряжения руководства участка. Выступает с инициативами по улучшению технологий рабочего процесса. Так, благодаря внедренному методу тов. Королева А. Д. по утилизации отходов лесостроительных заготовок в текущем квартале в общей сложности сэкономлено сто двадцать человеко-часов. Это позволило высвободить ресурсы для оперативного решения других производственных задач.

Тов. Королев А. Д. пользуется неизменным уважением в коллективе. Жизнерадостный и инициативный, он всегда в центре внимания товарищей. Принимает активное участие в худ. самодеятельности, является членом редколлегии. Хорошо знает английский язык, вследствие чего неоднократно привлекался партактивом участка к работе с иностранной прессой и проведению политинформаций.

Политически грамотен. Морально устойчив. Рекомендую для вступления в ряды ВЛКСМ.

Число. Подпись.

Несла́бо. Только появился в коллективе и уже такое высокое доверие. Мало того! Вот показательный факт – решение общего комсомольского собрания включить Королева А. Д. в состав делегации на очередной, XVIII съезд ВЛКСМ.

Я допил красный чай, с сожалением посмотрел на пустую чашку: заварить еще или не надо? Решил – не надо, меру надо знать во всем, даже в удовольствии. Подошел к окну, закурил. Вереница машин мрачным потоком ползла в направлении МКАД. Рабочий день давно закончился, но люди только сейчас выбрались из офисных закоулков столичного центра, чтобы обреченно влиться в новую, более широкую красно-белую реку, текущую за город.

Мысли опять обратились к досье.

Что это? Стремление во что бы то ни стало сделать головокружительную карьеру или тонкий план внедрения? Что, если наш Гуру – иностранный шпион? Все может быть – активный, знает английский, умеет войти в доверие…

Не исключено, что такое упорство – результат неправильного воспитания или детской фобии. Если ребенку с первых лет внушать, что он – особенный или, наоборот, – никуда не годный, то он будет себя вести так, чтобы доказать, что родители не ошибаются, или – что они слишком плохо о нем думают. Но в нашем случае это всего лишь психиатрическая гипотеза – о детстве и отрочестве нашего «пациента» мы ничего не знаем. Значит, одна из основных моих задач при личном контакте – выведать что-нибудь «из раннего» тов. Королева А. Д.

Я вернулся к чтению.

До XVIII съезда наш герой на БАМе не доработал – в самом конце семьдесят седьмого рассчитался и, ко всеобщему огорчению, уехал, имея на руках идеальную характеристику кандидата в члены КПСС и, вероятно, кое-какие сбережения.

Новым местом работы Королева стал НИИ при Калининском государственном университете. Вот справка с места работы. Одновременно – учеба на заочном отделении гуманитарного факультета. Та-а-ак. Картина в общем-то предсказуемая. Младший лаборант, помощник декана по воспитательной работе, член комитета комсомола. Грамоты, поощрения, поездка в Болгарию…

А вот и личная жизнь. В начале восьмидесятых Королев женился. Но семейная жизнь не сложилась. Через три года супруги расстались, похоже, без взаимных претензий. Или все-таки таковые были?

НИИ закрылся в начале девяностых. Сотрудники разбежались в поисках хлеба насущного. Компартия тоже оказалась не у дел. Бедный Королев… Как же ты жил в это время?

Вот справка об оформлении ПБОЮЛ. Значит, пытался заняться мелким бизнесом. Та-ак, копии налоговых документов – все по мелочи. Но платил исправно… вплоть до девяносто седьмого года. Здесь ниточка мелкого спекулянта Королева обрывается. Что-то случилось.

За окном окончательно стемнело. Не знаю почему, но свет в комнате включать совсем не хотелось. Вполне хватало отблеска электронного циферблата часов. Да и думалось так лучше.

Я собрал уже проштудированные листы в отдельную пачку, постучал торцами по столу, выравнивая. Потянулся за сигаретами. И в этот момент отчетливо услышал звук открывающегося дверного замка. Моего замка.

Глава 5

– А мой папа может на руках стоять!

– А мой, а мой – гирю сто раз поднимает!

– А мой знает немецкий!

– А мой – английский!

– А у моего самая классная машина!

– А мой…

– А мой…

Он остановился, заслушался, невольно стал размышлять, что бы в их возрасте ответил он.

Его папа был простой «инженер Караваев», который ничего такого не мог, разве что считал очень быстро и всегда правильно, да еще подолгу чертил «трешки» (так их называет мама), а папа говорил: «чертежи» и «так надо».

А еще в доме было много книг: «Незнайка», «Буратино», «Винни-Пух», «Следопыт», «Три мушкетера». Читать он научился рано и уже с первого класса глотал буквально все, что удавалось достать – купить или обменять, – периодику, классику, приключения, мемуары.

В пятом классе он увлекся книгами про разведчиков и суперменов. Конечно же, он хотел быть похожим на них. Даже в секцию по дзюдо записался. И, хотя бицепсы Сталлоне так и остались недосягаемыми по объему, он упорно продолжал качаться и тренировать силу воли.

Учился он хорошо, даже можно сказать, отлично. «Весь в отца», – частенько говорила мать, причем так, чтобы эти слова слышал и сам «инженер Караваев». Тот делал вид, что не замечает комплимент, а сам начинал светиться изнутри, так ему это нравилось. Сначала мальчик не замечал, но потом стал улавливать, что мать, отпуская в его адрес очередную похвалу, думает как будто о чем-то своем, далеком и нездешнем. И уж точно – не об «инженере Караваеве». И это вместо того, чтобы одарить мужа благодарным взглядом.

Это тревожило парня, он подсознательно понимал, что наблюдает тайну, познать которую ему пока не дано. Одновременно с этим его отношение к отцу, вечно занятому своими делами и не уделяющему сыну отдельного внимания, становилось прохладным и настороженным, причем с каждым днем все больше и больше. Он видел – нет, скорее чувствовал, что родителей разделяет какая-то невидимая грань, пройти сквозь которую им очень сложно да и, похоже, не очень-то хочется.

Мальчик интуитивно вставал на сторону матери, хотя причин не уважать и не любить отца у него не было. Разве только за то, что он не такой деловой, как некоторые их знакомые. Да, он не может спекулировать, прикрываясь вывеской «Предприниматель», у него нет могучего торса и белозубой улыбки, как у того же Сталлоне, он неспособен обеспечить семью современными материальными благами, о которых постоянно твердят по телевизору и в школе… Но он – его отец, одно только это должно служить основанием для доброго к нему отношения. Родителей ведь не выбирают.

Мать вела хозяйство, иногда подрабатывала репетитором по русскому языку, внося, по мере возможности, свой скромный вклад в семейный бюджет. Первые годы после рождения сына она еще числилась в какой-то научной конторе. Но постепенно работы там становилось все меньше и меньше, денег практически не платили, и ей пришлось уйти. Вся надежда была теперь на «инженера Караваева», работавшего в том же институте на небольшой руководящей должности. На этом уровне дела тогда еще более-менее ладились.

Жестокие девяностые давили на людей, навязывая им свои безжалостные правила. Сын все яснее видел, как гнутся под тяжестью быта его родители. Все прочнее становилась та самая непробиваемая грань отчуждения. Все больше некогда дружная семья напоминала разваренную картошку в выкипевшей кастрюле на плите, которую некому выключить…

Это случилось в новогодние каникулы, прямо за праздничным столом. За окном стрекотала пальба (то ли хлопушки, то ли, в соответствии с эпохой, бандитские разборки – в любом случае весело!), телевизор пытался убедить пьяных россиян, что это самые счастливые дни в их жизни, то тут, то там раздавались радостные возгласы подзагулявших компаний.

Они сидели с матерью на диване и смотрели «Песню года». Как-то неожиданно быстро захмелевший «инженер Караваев» спал в другой комнате.

– Мама, как жить дальше?

Как гром среди ясного неба! После символически принятого в честь праздника шампанского этот вопрос сына-школьника показался ей вторым ударом «по мозгам».

– А что такое? – Она обернулась к нему и вдруг ясно увидела во вчерашнем мальчишке уже взрослого молодого человека. Вот, оказывается, как это происходит. Только что он был маленьким, лежал в коляске, ходил в детский сад и вдруг, задав всего лишь один насущный вопрос, стал таким же, как они, его родители, – большим и озабоченным. Вырос прямо на глазах.

И еще она поняла, что, наверное, пришло время рассказать ему правду. Ту самую. Рано или поздно он все равно ее узнает, а держать в себе дальше – и тягостно, и тошно. Пусть это случится сейчас, в день начала нового года. На дорогой подарок денег у нее все равно не нашлось…

– Мы же перестали слышать друг друга, – он покосился на дверь, за которой храпел «инженер Караваев».

Только бы хватило духу.

– Ты уже большой. И думать должен по-взрослому. Надо настраиваться на сложную жизнь, видишь, что происходит в стране… Мы оказались неприспособленными к такому повороту, хотя всегда старались жить по совести, – она осеклась. Сын, убрав звук телевизора, внимательно слушал. – Нужно работать и работать по возможности честно. Мы в свою пору по-другому и не умели…

И она рассказала сыну, как сразу же после института пришла работать в НИИ, как с ходу взялась за дело и очень быстро стала одной из лучших сотрудниц. Как встретила веселого и обаятельного парня, красавца и активиста, как увлеклась им и потеряла голову. Он сразу же выделил ее из разношерстного женского коллектива, стал оказывать знаки внимания, добиваться встреч. Она долго не соглашалась, стеснялась и сомневалась, но потом, не выдержав напора, сдалась…

Мальчик слушал откровения матери и будто заново узнавал ее. Никогда раньше ничего подобного с ней не случалось. Шампанское? Да нет, тут что-то другое – похоже, очень серьезная потребность высказаться или просто повспоминать. И еще он с тайной гордостью поглядывал на дверь в соседнюю комнату, пытаясь сопоставить услышанное с наглядным его воплощением. Ай да отец! А ведь сразу и не скажешь, что способен на такое!

Мать, отметив тихое восхищение в глазах сына, собралась наконец-то с духом и кинулась словно в пропасть:

– А потом мы поженились. Жили сначала в общаге. Потом, когда умерла моя мама, твоя бабушка, переехали сюда, в эту двушку. Жили неплохо – купили мебель, телевизор. В кино ходили, в гости… А потом… расстались. Он не вынес испытания свободой и отдельной жилплощадью: стал задерживаться на работе, выпивать, говорят, завел себе кого-то. Потом и вовсе ушел из дома.

Мальчик непонимающе завертел головой – мать ничего не путает? Вот же он – отец, храпит себе в комнате и ничего такого про себя не знает.

– Нет, сынок, Караваев не твой отец…

У парня сам собой открылся рот.

– …Петя взял меня уже после того, как мы расстались с твоим… настоящим отцом. Тот даже не знал, что я беременна. А Петя Караваев давно меня высматривал, даже сватался когда-то. Ну, вот так получилось. Твой отец не знал, что ты родился, лет пять или шесть. Потом неожиданно появился, звонил, писал, прощения просил, хотел вернуться. Вот тогда я ему про тебя и сказала. Он хотел начать все сначала, только уже с тобой. Я не согласилась – мы уже с Петей расписаны были…

После этого разговора парня как будто подменили. Вот что значит: сердце не обманешь. Не зря же он не чувствовал к отцу… к «инженеру Караваеву» никакой сыновьей привязанности. Чуял, что-то здесь не то. Так и вышло.

Вместе с тем интерес к неведомому настоящему родителю – задорному, боевому и упорному – с каждым днем становился все сильнее. Юноше хотелось не то чтобы сблизиться, но хотя бы увидеться, хотя бы немного поговорить с тем, кому обязан своим рождением. Порой эта мысль настолько обуревала его, что парень был готов прямо сейчас отправиться на самые настоящие поиски.

Но мать не знала (или специально не давала) адрес отца. Она и без того считала себя виноватой в этом своем проступке. Не надо было ничего рассказывать. Так или иначе, но тот новогодний разговор окончательно разъединил их и без того непрочную семью.

Окончив одиннадцать классов с серебряной медалью, он ушел служить в армию. Служба показалась ему делом интересным, и после демобилизации он, не раздумывая, подал документы в Академию Федеральной службы безопасности. Вот где настоящая работа! А еще ему по-прежнему хотелось найти отца. Он был уверен, что, став частью такой мощной структуры, он обязательно осуществит свою мечту. По-другому просто и быть не может.

Ему повезло. В бывшей «Пятке», куда он попал работать по окончании вуза, обнаружились сведения о том, кого он искал. Но вместе с радостью обретения пришло и неприятное чувство всеобщего повышенного внимания. Отец его оказался не таким простым и однозначно положительным человеком, каким представлялся в юношеских мечтах. Разобраться и при необходимости защитить его стало для молодого комитетчика делом чести.

– А мой может всех людей победить!

– А мой…

– А мой…