«Неужели лорды, – говорил Маколей, – никогда не посещали соседней страны, представляющей взгляду даже проезжего иностранца признаки великого разложения и обновления общества? Неужели они никогда не проходили вдоль безмолвных улиц Сен-Жерменского предместья и не видели величественных палат, теперь приходящих в упадок и раздробленных на малые квартиры? Неужели они никогда не видели развалин тех замков, террасы которых висят над Луарой?.. Оглянитесь кругом – и вы убедитесь, что все предвещает неизбежное поражение людям, которые упорствуют в бесплодной борьбе против требований времени. Еще недавно рушился один из знаменитейших престолов в Европе. Под кровлей английского дворца нашел себе пристанище потомок целого поколения королей. Повсюду рушатся старинные учреждения, и общество объято смутой. Именно теперь, когда сердцевина Англии еще не тронута, когда вековые учреждения наши еще не утратили прежнего обаяния, старайтесь проникнуться не предрассудками, не духом партии, не ложной гордостью, которая отвращает вас от уступок, а внушениями разума, истории, примерами минувших столетий. Даруйте новую жизнь стране. Спасите собственность, в среде которой произошел раскол. Спасите низшие классы народонаселения, преданные в жертву необузданным страстям. Спасите аристократию, могущую утратить свою популярность. Спасите одно из самых великих, цивилизованных и благоустроенных обществ от бедствий, которые в короткое время способны потрясти все это богатое наследие стольких веков и славы. Опасность громадна, и надо спешить отвратить ее. Если билль будет отвергнут, то я молю Бога, чтобы никто из вас не стал горько и тщетно раскаиваться в своем поступке среди разгрома существующих законов, покушений на собственность и коренного разложения всего общественного строя».

Решительное заявление главы тори Веллингтона о желании противодействовать парламентской реформе и, наконец, существование в среде самих вигов сомнительных сторонников лорда Грея, как это видно из письма к Гизо, – все это до конца прений делало исход борьбы совершенно неизвестным для обеих сторон. Правда, стол спикера был завален петициями разных обществ в пользу билля, но большинство этих петиций исходило из центров, не имевших, в силу прежнего закона о выборах, своих представителей в нижней палате, и потому не обладало обязательной силой для какой-либо группы депутатов, за исключением все тех же принципиальных сторонников реформы. Ряды противников билля увеличивались еще и результатами его принятия. Кроме наделения представительством новых политических центров и понижения избирательного ценза, этот билль предусматривал уничтожение так называемых «гнилых местечек» и заранее лишал таким образом полномочий людей, которые, подобно Маколею, были представителями этих местечек, но не имели его мужества вотировать за реформу.

День 30 марта 1831 года, когда был принят билль, принадлежал поэтому к числу редких исторических моментов. Маколей сравнивал его с днем, когда Цезарь упал под кинжалами заговорщиков, или с днем, когда Кромвель взял булаву со стола спикера. Палата была переполнена. Когда удалили посторонних, в ней оказалось 608 депутатов, но самый опытный глаз не смог бы определить, сколько проголосовало «за» и сколько «против». Голоса подсчитывали, как последние капли воды в безводной пустыне, слабая надежда одних сменялась слабой надеждой других, а к Маколею опять возвратилась способность видеть в окружающих библейские личности, и образ предателя Иуды сливался у него с лицами противников билля. Наконец голосование кончилось. Виги победили большинством одного только голоса, к тем большей радости, что почти рассчитывали на поражение. Что касается Маколея, то он даже заплакал от волнения, когда узнал о победе. В Лондоне тоже с напряженным вниманием следили за парламентской борьбой. Первым вопросом извозчика, нанятого Маколеем, был вопрос о билле: «Прошел ли билль, сэр? – Да, большинством одного голоса. – Слава Богу, сэр…»

Результат голосования нижней палаты перенес вопрос о реформе в палату лордов. Здесь судьба его была известна заранее. Лорды отвергли билль дважды, вторично – после роспуска парламента. Чтобы сломить эту оппозицию, король хотел назначить сразу несколько новых пэров, но к этой мере не пришлось прибегнуть, потому что лорды решили наконец уступить давлению общества и правительства, и билль сделался законом. Как один из самых ревностных поборников реформы, Маколей был единодушно избран от Лидса в депутаты обновленного парламента. Он принимал здесь деятельное участие в дебатах об ирландском самоуправлении, причем высказался против особого ирландского парламента; в дебатах об английских католиках, причем поддерживал их сторонников; выступал против чрезмерных доходов англиканской церкви; наконец, выступал за равноправие евреев.

Речи Маколея всегда были событием парламентских заседаний. Как только разносилась весть, что он собирается говорить, депутаты спешили к своим местам, парламентские чиновники покидали свои бюро и даже буфетная прислуга искала местечка, чтобы послушать оратора. Маколей говорил плавно, почти не переводя дыхания, несколько монотонным голосом, заложив левую руку за спину и делая правой небольшие редкие движения. Его речи были своего рода essays, только ненаписанные, но столь же прекрасные во всем, что было автором неспеша и строго обдумано. Напротив, когда надо было возражать, когда начинался перекрестный огонь коротких, но метких дебатов, Маколей вдруг как бы терял свое красноречие и, окончив главную речь за или против, большей частью молча сидел на своем месте. Писатель одерживал в нем верх над оратором. Он чувствовал это сам и потому, с первых дней своей парламентской деятельности, подумывал о более спокойном и подходящем поприще. К тому же материальное положение его и его родных все еще было неудовлетворительно, и он с большой охотой принял предложенную ему должность члена верховного индийского совета и в 1834 году распростился с парламентом. Ему улыбалась при этом перспектива побывать в неизвестном крае, освежиться новыми впечатлениями, наконец, возможность сколотить небольшой капитал для безбедного существования, так как жалованье назначалось большое —150 тысяч рублей в год.

В начале февраля, вместе с сестрой Анной, Маколей отплыл из Портсмута. При тогдашних средствах сообщения дорога была долгая, путешественники только в июле прибыли в Калькутту. Впрочем, Маколей не скучал в дороге. Он привык к кабинетной работе один на один и, как видно из его писем в Англию к другой сестре, Маргарите, устроился в каюте, как дома, пожирая книги на греческом и латинском, испанском и итальянском, французском и английском языках. Он перечитал таким образом Гомера, Вергилия и Горация, комментарии Цезаря, «De argumentis» Бэкона, Данте, Петрарку, Tacco, Ариосто и др., наконец, «Историю Индии» Милля-отца. Новая страна глубоко заинтересовала Маколея. Описанием ее нравов и памятников пересыпаны его письма в Англию, но, как ни своеобразна, самобытна была культура страны, новый администратор ни минуты не колебался в мнении, что все, что хорошо в Англии, должно быть хорошо и на Индостане. Таков был основной мотив четырехлетней деятельности Маколея в Ост-Индии.

Само назначение его сюда имело в виду реформы. Действия Ост-Индской компании, заправлявшей, на основании монополии, делами английских владений полуострова, признаны были правительством метрополии неудовлетворительными, а продление монополии еще на четырнадцать лет считалось всеми временной мерой, окончательной отмене которой должны были предшествовать реформы края и строгий контроль над действиями компании. В этом состояли полномочия Маколея, и он деятельно принялся за работу. Прежде всего его внимание остановилось на просвещении народа.

Здесь царствовало полнейшее запустение. Компания по своей сущности была чисто торговым обществом и только в силу крайней необходимости и в тех же торговых интересах считалась с общественными нуждами страны. Она благоприятствовала «самобытному» прозябанию страны: это было дешевле и вместе с тем устраняло все неприятности борьбы и возможных недоразумений. В результате получалось нечто действительно комическое. Английские солдаты принимали участие в процессиях браминов и воздавали воинские почести индийским идолам. Трагизм был тем острее, что за видимым покровительством стране и проявлениями терпимости скрывались поползновения чисто эгоистического свойства, за ширмами гуманизма – все прелести иноземного владычества. Маколей решил, что пора положить конец и комедиям, и трагедиям. Необходимость этого сознавалась, впрочем, и до него, – до него уже существовали два главных взгляда на управление Индией. Представителем одного из этих взглядов был миссионер Адамс, издатель калькуттской «Индийской газеты». Это был сторонник самобытности индусов в лучшем смысле слова. Он советовал содействовать развитию нации, господству национального языка и науки на этом языке, не опасаясь перспективы политической самостоятельности страны, но заботясь лишь о сохранении нравственного и промышленно-торгового влияния. Другая партия смотрела иначе, и к ней Маколей примыкал с оговорками, естественными в устах либерала и гуманиста.

«В чем заключается сущность вопроса? – говорил он по этому поводу в своей записке. – Мы озабочены распространением образования в народе, который на собственном языке не имел ровно ничего, что могло бы сообщить ему полезные знания. Нужно, следовательно, обучить его какому-либо из иностранных языков, – но какому же именно отдадим мы предпочтение?» Маколей решал этот вопрос безусловно в пользу английского, потому что на этом языке имеется целая сокровищница знаний. «Неужели вместо этого, – продолжал он, – мы станем заботиться об изучении в школах таких наречий, на которых не существует ни одной книги, способной выдержать сравнение с нашими; неужели вместо европейской науки мы будем содействовать распространению самых нелепых сведений, будем покровительствовать такой медицине, которой устыдился бы любой английский коновал, такой астрономии, над которой посмеется каждая маленькая девочка в нашей приходской школе, такой истории, которая рассказывает о царях в тридцать футов ростом и о царствованиях, продолжавшихся по три тысячи лет сряду?» Вопрос решался, по мнению Маколея, примером Англии. Она только тогда приобщилась к европейской цивилизации, когда отказалась от довольствования домашним кладезем мудрости, а между тем этот кладезь был не хуже индийского. Маколей ссылался еще на другой пример. «Другой пример, – говорил он, – еще ближе к нам. В прошлом столетии нация, находившаяся в состоянии такого же варварства, в каком пребывали наши предки до крестовых походов, постепенно освободилась от него и заняла место между цивилизованными государствами. Я говорю о России. В стране этой находится обширный класс общества, многие представители которого нисколько не уступают людям, составляющим украшение лучших кружков парижского и лондонского обществ. Есть полное основание думать, что эта могущественная империя вступит со временем в деятельное соперничество с Францией и Великобританией на пути прогресса. Какими же средствами был совершен этот переворот? Он совершился не потворством народным предрассудкам, не тем, что молодых людей приучали верить бабьим сказкам, которым верили их отцы, не тем, что заставляли их ломать голову над вопросом, когда именно —13 сентября или в другой день – создан был мир, но распространяя между ними знание чужеземных языков и этим самым давая им возможность обогатить свой ум истинно научными сведениями. Языки Западной Европы цивилизовали Россию, и я полагаю, что ту же услугу они могут оказать Индии…»