Сказки дикой женщины. Целительные истории первозданной силы

Всею чистотой сердца своего,

Всею нежностью,

Что дарована мне с рождения,

Всею любовью

Я грею раненую хрупкость

Своей птицы,

Своей златокрылой жар-души,

Чтобы потом,

Там, где зимнее безмятежье встречает раскудрявую весну,

Моя птица распахнула окрепшие крылья да взвилась ввысь сияющей радугой,

Вольная, пламенная, звучащая каждым перышком.

Чтобы озарила небосводы да глубины океанов, чтобы рассыпала перья-искры на ночной покров новыми всполохами звезд, чтобы зачерпнула огня у солнца да полакомилась мерцанием луны…

А пока на краю зимы, в колыбели всех миров

Я грею свою птицу.

Что ж…

Старуха отворяет дверь и глядит не мигая.

Глаз горит бирюзой,

В ухе серьга полумесяцем, тяжеленная, точно сама луна днюет в космах ее.

Старая шикает на скрипучий ветер, и тот юркает под ее подол.

– Что ж, – повторяет Старуха, и взор ее синеет каждым словом, – говори, кто така? Кто ты есь?..

Когда край колыбельки становится слишком малым,

И все сказки рассыпаются по небу метеоритами да искрами обрывочных легенд,

Она кладет в глубокий карман маленькую тряпичную куколку и прощается со слишком хорошей матерью.

Встает спиной к лесу, глаза долу, косы срезает жестким захватом серпа.

Готова.

Ныряет в хмельную хвойную чащу, чтоб плутать меж сосен, благодарить мох за сонные постели, чтобы силы пытать да лихо отвадить, чтоб предстать с чистым сердцем и грязными стопами пред домом той,

Что истлела в труху и проросла корнем жизни, – и так бессчетное количество эпох.

Она обнимает его всею собой,

Руками, ногами, волосами, словами, мыслями.

В дымке утренней зари открывает то место, что нарекли солнечным сплетением, берет ладонь его да и прижимает так, что поначалу жжется, а потом греется.

Гляди, милый, гляди…

Она закрывает ему глаза и молвит тихонько и нежно.

Гляди в меня, любимый,

Гляди ладонями – пусть чуют они, сколь кожа моя иссушена, умаслена, напоена медом…

Гляди, милый, стопами – пусть обретают опору они рядом со мной, пусть вбирают твердь и решимость…

Гляди спиной – пусть знает, что в шатре моем сладость да слабость вольны растекаться, снимая доспехи да латы, давая отдых…

Гляди губами – пусть чувствуют вкус мой, что полон жизни, смерти, любви да вечности…

Гляди, милый мой, сердцем да плотью – тебе ведомо, как пронзать бездну, как заполнять хаос и останавливать время…

Гляди.

И Мужчина обнимает Женщину всем собой, и солнце на небосклоне встречается с луной, и миг тает в бесконечности, и любовь сворачивается спиралью в том месте, что нарекли солнечным сплетением…

Время отпускать белогрудых горлиц и призывать вольнокрылое вороньё.

Становиться в самую гущу смоляного вороньего вихря, закрывать глаза, что полны усталости, что мóчи не чуют уж глядеть в постылое, красивое, ненастоящее…

Закрывать глаза да распахивать грудину алым сердцем, пустившимся в жадный пляс свободолюбивой песни, распахивать жар женского тела, танцующего каждой кровяной жилкой внутри…

Время слышать, как поет кровь, уходящая реками в подземье нутра женского.

Время слушать, что за слова каплями ладят узор феминных историй.

Время оборачиваться вольнокрылой черненою птицею да распахивать крылья зову странствующих ветров.

Время оборачивать свою реку к алому океану

Да и стряхивать капли с парящих крыл…

Время освободить свое.

Алое.

Черное.

Живое.

Однажды тропка в лес порастает диким лимонником, выстилается мохнатым хвощом. Ягоды наливаются алым маревом, полнясь день ото дня, ночь от ночи пульсируя живым лесным зовом, – ступи же, вспомни-ка…