Сущность Эф

8

– Где вы были, когда это случилось?

– Да вот… в кресле сидел.

– Кресло так и стояло?

– Да… а, нет, оно вот так было, чтобы я зал видел… а когда все случилось, я подскочил, побежал туда, где убили, кресло в сторону вот так поехало…

– Его убили… и вы к нему побежали?

– Да нет… по сюжету в него стрелять должны были, когда все случилось, мы и не шелохнулись никто… потом уже стоп, снято, минут пять прошло, спохватились, лежит, не шевелится…

– Оружие на площадке было?

Актеры смущенно косятся на пластиковые автоматы, полицейские с надеждой смотрят реквизит, вдруг попадется настоящее оружие – оружие не попадается. Люди в форме прочесывают музей, никого не впускать, не выпускать, ищут автоматы, что-то подсказывает Фабиану – не найдут…

– Давно знали убитого?

Фабиан хмурится:

– Два года… как сериал шел… вот я сценарий писал, актера на главную роль искал… вот он подвернулся… Я потом с него героя списывал…

– Стойте-стойте, вы сначала героя придумали, потом Венкеля встретили, или…

– …Да… нет… не… слушайте, чесслово, не помню я…

– Не помните?

– Не помню.

Полицейский бормочет что-то, кто их поймет, этих творческих людей, да они сами себя не понимают…

– Скажите… – полицейский хмурится, – конфликты какие-нибудь у вас с покойным были?

Фабиан хочет поспешно сказать нет, – тут же спохватывается, понимает, что не сможет сказать нет.

9

– Там это! Это!

– Чего такое?

– Да это же!

– А чего – это?

– Это – это!

– Да чего?

– Да это же самое!

Мальчишки орут, перекрикиваются, бегут, мамки орут, чтоб со двора не бежали, да какое там – бегут, только пятки сверкают, скорее, скорее, по главной улице, и к центру города, там же это… это самое…

Тпррру-у-у, стой.

Замирают возле оцепления. Осторожно приглядываются, как бы просочиться через ограждения, они же потихонечку, они же одним глазком, – не-е-т, люди в форме строго смотрят, чтобы никто не просочился, никто не пролез, ну, мальчишки и не лезут, так, глазами смотрят, а что, нет такого закона, что нельзя глазами смотреть. Смотрят, не понимают, что это за это такое, и почему из-за этого этого улицу перекрыли. Кумушки у ворот переговариваются, а чего там такое в центре, да кто ж его знает, вроде как аномалия какая-то, а я слышала, там пришельцы приземлились, да ты что, какие пришельцы, что ты несешь вообще, там вон земля разверзлась, и демоны ада вылезли. Да какие демоны, что вы мелете вообще, да ничего я не мелю, по телевизору же сказали…

– А дальше нельзя.

Таксист осторожно косится на пассажира, говорит:

– А дальше нельзя.

– А что такое? – Фабиан выволакивает себя из сна, смотрит в пустоту улицы.

– Оцеплено.

– А-а, ну-ну… – Фабиан выволакивает из машины массивное тело, идет к оцеплению, откуда уже выгоняют всех, всех, всех, кто-то рвется проехать, кого-то не пускают. Ну что там кричит таксист сзади, что ему неймется, что…

Что такое?

– А… а там… а нельзя…

– А в чем дело?

– А-а-а-а… там это… это…

Таксист боится, таксист оторопело показывает на что-то неведомое, жуткое, белесое, облепившее город там, там.

Фабиан кивает, вижу, вижу, размашистым шагом идет к веревкам с красными флажками, даже не смотрит на белое, жуткое, лежащее на земле. Два человека в форме бросаются Фабиану наперерез, машут руками, нельзя, нельзя, Фабиан говорит два слова, Фабиана пропускают – вот так, сразу, без вопросов. Толпа любопытных на улице изумленно смотрит, как пропускают Фабиана, большого, массивного, грузного. Может, надо быть большим, массивным и грузным, чтобы пропустили, да нет, вон толстяк какой-то просочиться пытался, не тут-то было, завернули, а он еще руками махал, а-а-а-а, я так всю жизнь на работу ходи-и-и-и-л, да что за беспредее-е-е-л, но его никто не слушал.

Ну да ладно.

Не до него.

И не до кого, и не до чего.

Главное – Фабиан. Вот Фабиан заходит за ограждения, охранники почтительно расступаются, кто-то спешит за Фабианом на полусогнутых, а можно автограф, на кого-то недовольно шикают, какой еще автограф, чего ты пристал, видишь, человек делом занят…

Да, Фабиан делом занят, Фабиан идет по улице, где лежит вот это белое, неведомое, и что-то белое хрустит под ногами Фабиана, он раньше и не знал, что это что-то может хрустеть. Человек в форме одергивает идущего, вы осторожнее, здесь опасно, что опасно, почему опасно, да вот же, человек в форме показывает наверх, на крыше нависло что-то полупрозрачное, острое, массивное. Вот-вот, упадет, голову проломит, мало не покажется. Фабиан кивает, спасибо, спасибо, идет дальше, кто-то снова сигналит – осторожнее, Фабиан смотрит вверх, там ничего нет, совсем ничего, тогда что же… не додумывает, земля скользит под ногами, роняет Фабиана – массивная туша рушится в белое, холодное, рыхлое. Кое-как поднимается, отряхивается, оглядывается – что-то тут не так, что-то людей в форме не видно, рассосались, расползлись кто куда, попрятались, что-то… Стена разверзается, из стены вырывается ледяное дыхание, Фабиан видит оскаленную ледяную пасть, ощеренную сосульками…

Стоп-стоп-стоп.

Недовольно хлопает в ладони, ледяная пасть меркнет, исчезает. Люди смотрят, люди ждут разноса, ну, сейчас начнется…

И верно, вот оно всё и начинается. Это что такое, говорит Фабиан, это что такое, я вас спрашиваю, наделали тут непонятно чего, какие-то пасти, зубы какие-то… ну откуда у них зубы, откуда пасть, в сценарии четко прописано – нематериальная субстанция. Нематериальная, а вы мне что сделали. Да мне-то что, что вы там представили, хоть запредставляйтесь себе, мне надо, чтобы вы как в сценарии сделали, вот что… Люди смущенно отступают, художник по эффектам бледнеет, молодой еще, недавно сюда пришел, боится всего. Фабиан подходит к оскаленной льдинками пасти, бросает туда кусок сахару.

10

Тибор сжимает зубы.

Вдох-выдох.

Так еще отец покойный учил, когда все жилки трясутся, надо так – вдох-выдох.

Идет, прислушивается к себе, пытается понять – началось или не началось, нет, вроде бы еще нет. Доходит до перекрестка, огибает женщину с коляской, останавливается, нашаривает в кармане телефон, да, слушаю, ага, ага, уже иду, сейчас буду. Хочет перейти улицу, на секунду замирает у витрины, смотрит на расставленные там часы, хочет шагнуть на переход…

Вот оно.

Здесь.

Сейчас.

Сжимает голову в ладонях, сгибается пополам, как от сильной боли, скрипит зубами, с трудом выжимает из себя:

– Пус… пус-ти… пус-ти… пус-ти…

Люди осторожно обходят Тибора, кто-то пугливо косится, дамочка на каблучищах делает крюк, чтобы подальше от Тибора, а то мало ли, еще не хватало, на людей кидаться начнет.

– Пусти… пусти… – срывается на крик, на хрип, – отпусти! Отпусти!

Падает на колени, сильнее зажимает голову ладонями, стискивает зубы. Прохожие шарахаются в стороны, кто-то набирает какой-то номер, алло, тут человеку плохо, да не знаю я, что случилось, да я его первый раз вижу…

Тибор срывается с места, бежит через дорогу, опрометью – визг тормозов, лай сирен, куда прешь, вообще жить надоело или как…

Тибор в изнеможении прислоняется к стене, переводит дух.

Вдох-выдох.

Прислушивается к себе.

Вроде отпустило. Да не вроде, а отпустило, ушло, ушло, ушло…

Фабиан хлопает в ладоши, стоп-стоп-стоп.

Тибор исчезает, Тибора больше нет, остается Венкель, растерянный, испуганный, смотрит на Фабиана, ну, сейчас начнется…

(Вдох-выдох)

И правда, вот оно, начинается, ты чего творишь, ты чего творишь-то, ты еще в судорогах забейся посреди улицы, чтобы тебе неотложку вызвали. Венкель не понимает, Венкель осторожно спрашивает – а как надо, уже делает крохотный шажок в сторону ограждений, сейчас покажут на выход, точно, сейчас покажут…

Фабиан сердится, что ты творишь, что творишь, ну вот же, идешь по улице, спокойно так себе идешь, и тут за голову хватаешься, неприметно так, а потом шепчешь тоже неприметно, про себя – пусти, пусти, пусти. Вот так. Чтобы люди и не подумали, что с тобой что-то не то, вот в упор посмотрят – не поймут, а зрители видят, куда уж яснее видят, что ты на грани…

Венкель не согласен, Венкель хмурится, Венкель возражает, да как это, да он же наваливается на сознание, да было же…

…осекается.

Бормочет какие-то извинения, отступает в сторону. Спохватывается, спрашивает сам себя, а что это было, а ничего не было, да нет же, было же нечто, навалившееся на сознание, было же – пусти-пусти-пусти…

11

Фабиан возвращается домой, долго возится с ключами, долго открывает двери, заходит, долго возится, чтобы закрыть, недовольно оглядывает большой зал, на кой черт слугу отпустил, на кой, на кой. Ладно, не до слуги сейчас, не до кого, не до чего… Фабиан поеживается от холодка, включает камин, зря, что ли, купил, – призрачное пламя пляшет на экране.

– Спаси меня…

Фабиан зажимает уши руками, черт побери, опять этот голос, опять, опять, опять.

– Я умираю… пожалуйста… спаси меня…

Фабиан проходит на кухню, щелкает чайником, черт, в чайнике воды нет, черт, черт, черт. Наливает кофе, накрывает на стол, зачем-то ставит два прибора, зачем, зачем, зачем…

– Пожалуйста…

Фабиан вспыхивает:

– Да ты дашь мне пожрать или нет? Спаси его… только и делаю, что его спасаю…

Сгущается тишина, нехорошая какая-то тишина, недобрая. Фабиан щелкает пультом, в комнатах и на лестницах вспыхивает свет, так-то лучше. Нет, тоже нехорошо, поменьше света, вот так – загораются маленькие светильники под старину. Что-то еще нужно было… что-то… что-то… а, ну да, чайник надо было еще один купить, наверх, в спальню, и холодильничек маленький, чтобы по сто раз туда-сюда в кухню не бегать…

Фабиан прислушивается.

Фабиану не по себе.

Оглядывается, окликает:

– Ты… ты здесь?

Тишина.

– Э-э-эй, ты тут, а?

Нет ответа.

– Слушай, ты хорош уже, ну видишь же, домой чуть живой пришел… тебе-то хорошо, тебе-то жрать не надо… – Фабиан говорит, тут же спохватывается, задумывается, да правда ли ему, этому не надо есть, а может, надо, а может, он кормится от Фабиана, ну как-то так, что Фабиан ест, а этот получает еду… Фабиан на всякий случай кладет себе на тарелку еще два шницеля, поливает грибным соусом, а то Тибору есть надо, Тибор измаялся весь.

Тибор…

Фабиан спасет Тибора.

Сегодня же. Вот прям щас, поднимается в спальню, включает ноут, устраивается поудобнее на постели, серия двенадцатая, акт четвертый, общим планом – Исторический Музей, его надо показать чуть-чуть сверху. Камера смотрит на толпу, снижается, выхватывает из толпы Тибора, вот он идет, то и дело замедляет шаг, боится чего-то. Камера… так и слышится в памяти голос препода, бить буду за камеру, нет таких слов в сценарии, а какие тогда, спрашивается, есть… А плевать хотел Фабиан на этого препода, и на всех хотел плевать, вот как хочет, вот так и пишет, понятно, да? Итак, Тибор поднимается по ступенькам, проходит в зал, лицо Тибора крупным планом, зрачок Тибора нервно пульсирует (у Венкеля это здорово получится), потом камера смотрит на ледяной дворец под стеклом, приближается, Тибор идет к стеклянному кубу, под которым ледяной дворец. Вот так. Здесь еще парочку-троечку эффектов добавить, чтобы показать, что там, внутри куба, что это не просто ледяной дворец, что там что-то живое, оно думает, чувствует, слышит и видит Тибора, зовет Тибора, полностью повелевает его разумом. Средним планом – Тибор хватает куб, – вот так, на глазах у всей толпы. Секундное замешательство, камера выхватывает из толпы несколько лиц, охранники с автоматами вскидывают оружие, немедленно поставьте экспонат. Вот тут зритель должен понять, что если Тибор не подчинится, его застрелят на месте, вот так, всей толпой расстреляют. Крупным планом лицо Тибора, – наваждение ненадолго отпускает его, но уже поздно, поздно, теперь одно из двух – или открыть куб, или погибнуть, обратной дороги нет…

Пауза.

Немая сцена.

Слышно, как секунды капают в вечность.

Тибор открывает ящик, вот так, раз, и все, – нечто вырывается из хитросплетений ледяного дворца, это нужно показать как-нибудь, что зритель ничего не видит, не слышит, но понимает – нечто вырывается из куба…

…Фабиан переводит дух, снова шарит по тарелке с пончиками, как ничего нет, быть не может, чтобы ничего не было, только же что полная тарелка стояла. Нет, надо холодильник сюда, полцарства за холодильник и чайник тоже…

Фабиан протягивает руку в пустоту, уже знает, что никто не ответит на рукопожатие, но все-таки надеется сам не знает, на что.

– Все… все в порядке… я тебя спасу… ты будешь… будешь жить…

12

Год, два, десять лет…

…нет, слишком мало.

Сто лет.

Мало.

Пятьсот.

М-мало.

Кто-то смотрит в будущее, перебирает года. Века. Все еще не верит, что там, впереди, ничего нет, только дремучие леса, в ветвях которых вьют гнезда люди.

Нет.

Не может быть.

Тысяча лет.

Две.

Три.

Должно же быть где-то там… впереди…

13

Венкель выходит за ограждения. Толпа расступается – испуганно, почтительно, люди переглядываются, перешептываются, тихохонько-тихохонько, чтобы Венкель не заметил, щелкают на телефон, еще, еще, еще. Венкель не замечает, Венкелю не до телефонов, не до кого, не до чего, Венкель идет в кафе, в кофейно-кафейный полумрак, заказывает горький шоколад, заказывает рыбу и мясо, люди у прилавка не понимают, переспрашивают, нет-нет, никакой ошибки – рыбу и мясо.

Венкель смотрит на рыбу и мясо, пытается понять, что он только что сделал, что он заказал, что вообще происходит. А главное, кто это сделал, еще Венкель или уже Тибор.

Нет, все-таки Тибор, вот он сидит на стуле рядом, режет рыбу, режет мясо, нанизывает на вилку кусочек того, кусочек другого, ест. Вернее, и не режет, и не ест, не может он резать и есть. А вот Венкель режет и ест, у Венкеля это хорошо получается. Раньше Венкель оставлял на тарелке кусочки для Тибора, даже по двум тарелкам раскладывал – теперь уже так не делает, понимает, не надо Тибору ничего такого, Венкель ест, и хватит того Тибору.

Тибор молчит, как-то нехорошо молчит. Венкель уже знает, Тибор молчит по-разному, когда вот так – пофыркивая, покусывая кулак – значит, разговор будет серьезный, мало того – неприятный разговор будет.

Вот здесь.

Вот сейчас.

– Ты хоть понимаешь, во что ввязался вообще?

Это Тибор. Вот так. С ходу.

Венкель хочет спросить, во что ввязался – не спрашивает, и так все понятно. Сжимает зубы. Нанизывает на вилку кусочек рыбы, кусочек мяса, ест, делает вид, что ничего не случилось, что никто ничего не говорил.

– И не делай вид, что меня не слышал.

Венкель поднимает голову, дает Тибору последний шанс сделать вид, что ничего не случилось:

– А?

– Бэ. Хоть понимаешь, во что ввязался?

– А что?

– А то… тебе эта работа не нужна, что ли?

Венкель мотает головой:

– Как будто последняя работа на свете… Вон, дворник в кафе нужен…

– Да я серьезно.

– И я серьезно. Вон… агентство проводит кастинг на роль…

– …да нет, ты хоть понимаешь, что если тебя за дверь выпнут, меня тоже не станет?

Венкель задумывается, это он как-то не учел, да он много чего не учел, глупый, глупый Венкель, правильно отец говорил, тебе только метлой махать…

Венкель сжимает кулаки, на бескровном лице проступают веснушки.

– Станешь ты… станешь… Я сам фильм сниму… какой захочу…

– Ага, снимешь ты…

– А что такое, по-твоему, мне только метлой махать?

– Да какой метлой, что ты, сразу… ты хоть понимаешь, что такое целый фильм снять… Нате вам, год на съемочной площадке помыкался, думает, ему только камеру в руки дай, он шыдевр снимет…

– Ну, не сразу… учиться буду… лет через пять… десять… двадцать…

– Через двадцать ты про меня и не вспомнишь уже.

– Куда я от самого себя денусь…

Венкель спохватывается, Венкель спрашивает самого себя, вот как он сейчас это все говорил – вслух или не вслух, а может, так увлекся, что беззвучно открывал рот, или жестикулировал, или еще что. Оглядывает кафе, вон парень с девушкой сидят у окна, смотрели они на него только что или нет, а вот две женщины на кассе, считают что-то – смотрели они сейчас на Венкеля или нет, а если смотрели, то, что видели, может, видели, как Венкель воодушевленно беседовал с Тибором, а может (ужас-ужас) и самого Тибора видели… Венкель не может стряхнуть с себя наваждение, снова и снова упорно повторяет себе – не могли они видеть никакого Тибора, не существует никакого Тибора, – и ничего не получается, не уходит беспокойная мысль, что Тибор где-то есть… да не где-то, а вот он, сидит за столом, и Венкель с ним только что говорил, а теперь не говорит, невежливо это…

…а вот.

Фабиан.

Вот он сидит за соседним столиком, заставленным чем-то аппетитным, дразнящим, смотрит на своего работника, глаза у Фабиана большие, желтые, как у филина, вот Фабиан желтыми глазами и смотрит. И черт его пойми, что он видел, и, кажется, что уж Фабиан-то точно видел Тибора, и самое страшное, если не только видел, но и догадался, что это НЕ ТОТ Тибор.

А Фабиану догадаться раз плюнуть…

– Ты уж как-нибудь поосторожнее, что ли… Ну не так откровенно, что ты сразу – сценарий рвать, скандалить…

Это Тибор. Венкель шикает на Тибора, мысленно шикает, молчи уже, видишь, смотрят на нас, смотрят. И вообще, что ты мелешь такое, когда это я сценарий рвал. Ну, еще не рвал, ну, порвешь, какая разница…

Фабиан пересаживается к Венкелю, перетаскивает свое массивное тело, плюхается на кресло.

– В роль вошел?

Венкель чувствует, что краснеет. Все-таки размахивал руками, все-таки говорил что-то беззвучно, а может, и шепотом. Нет, надо себя контролировать, надо, – легко сказать, контролировать, когда начинается – Камера-мотор-начали – не до контроля там, не до мыслей – сейчас-я-встану-вот-так-и-сделаю-вот-такое-выражение-лица – там фантазия срывается с цепи, там уже нет никакого Венкеля, только Тибор…

– И как тебе Таймбург?

Венкель вздрагивает. Не ожидал такого вопроса от Фабиана, не ожидал. Умеет Фабиан огорошить, умеет.

– А дворцы как?

– Да вообще… Я думал, в сказку попал…

– У вас там, в Букбурге, тоже, говорят, красиво…

– Да ну, не сравнить… небо и земля.

– Чего ты, парень, нельзя так про городок свой… городок свой любить надо… я вот из Кэпбурга, я так считаю, лучше наших чашек с чайниками вообще нет ничего.

– Чашек с чайниками?

– Ну да, там дома в виде чайников… видели, наверное.

– А-а-а, что-то припоминаю….

– Ну, вот видите… красота какая… дворцы, замки… а если бы не сущность…

Тибор не выдерживает, Тибор врывается в разговор, венкелев Тибор, конечно, не сам, а через Венкеля:

– Другие бы дворцы были… и замки…

Венкель мысленно хлопает своего Тибора по спине, чего влез, чего влез, чего не сиделось, чего не елось, чего не пилось, надо было влезть…

– Да когда бы они были вообще… и какие бы они там были… – фыркает Фабиан.

Венкель переводит дух. Обошлось. Вроде бы. Фабиан смотрит на пустое кресло, где должен сидеть Тибор, смотрит, видит Тибора, черт возьми, видит, весь вопрос – какого Тибора, того или не того.

14

В кармане снова дрожит телефон, Тибор долго не может ответить, перебирает клавиши, пальцы у Тибора длинные, быстрые, непослушные. Наконец, отвечает, да-да-да, уже, уже иду, иду, сейчас буду, вот уже сейчас-сейчас-сейчас. Бежит по мосту, огибает площадь, на которой возвышается Мировое Дерево, спешит к переходу – два дерева сплетают свои ветви, Тибор переходит по ветвям, ветви снова расплетаются, деревья выпрямляются к солнцу. Тибор спешит, вот черт, перекрыли дорогу, ветви переплелись, какая-то там важная персона едет, разъездились там, Тибору пройти негде.

Ветви, наконец, расступаются, Тибор спешит, снова дрожит телефон в кармане, да буду, буду я, да сейчас, сейчас, вот черт, первый день съемок, и нате вам, опаздывает, безнадежно опаздывает. Сворачивает в проулок, в другой, в третий, где эта студия, черт бы её побрал, где студия, студии нет. Ноги Тибора погружаются во что-то зыбкое, рыхлое, белое, это еще что такое может быть… Тибор идет, осторожно, шепотом-шепотом, что-то подсказывает Тибору, что по этому рыхлому надо идти осторожно, чтобы не упасть. Тибор касается стены, – ч-черрр-р-рт – отдергивает руку, холодно, холодно, раньше Тибор и не понимал, как это бывает, когда – холодно.

А вот.

Холодно.

Тибор хочет свернуть на проспект – понимает, что проспекта нет. То есть, как это нет, вот он, на своем обычном месте, если это можно назвать проспектом, безумные, причудливые, твердые нагромождения из холодного, белого – полупрозрачные колонны, белые стены, причудливые узоры на стеклах, похожие на сказочные леса. Взгляд Тибора скользит по высоченной изонутй лестнице, уходящей, казалось, в небо, замирает на исполинском круге, по которому ползут три стрелы. Часы – проскальзывает в голове Тибора ни с того ни с сего, часы. Почему часы, как часы, откуда часы – непонятно, в жизни Тибор не видел, чтобы часы выглядели так.

А вот – часы.

Тибор торопится назад, назад, назад, хватается за остатки здравого смысла, если пойти назад тем же путем, снова будет город, привычный город, шумящие деревья, живая жизнь, тепло, тепло, тепло. Вспомнить бы еще, где сворачивал, вот здесь или чуть дальше, нет, все-таки вот тут, а теперь…

Тибор замирает. Возвращается из переулка на улицу, улицы нет, вместо неё круглая площадь, покрытая стеклом, нет, это не стекло, это другое что-то, по которому идешь, скользишь, падаешь, ай-й-й- че-р-р-р-рт, б – б-б-ольно, а люди как не падают, да не просто не падают, у них вообще какие-то лезвия на обуви, вот они в этих лезвиях скользят и на Тибора косятся. Трибор уже и сам на себя косится, еще бы не коситься, все в мехах, еще в чем-то таком непонятном, причудливом, а Тибор в легкой рубашонке, холод пробирает до костей. Тибор мечется по городу, который не город, а не пойми, что, холодное, белое, полупрозрачное-полупризрачное. Натыкается на прохожего в меховой шкуре, подбирает слова, спрашивает, а как пройти к… э-э-э… гхм… к городу… да к какому городу, к какому городу, вот он город, тогда что же… наш город… тоже не то… а вот, где стдия, студия… Прохожий оторопело смотрит на Тибора, говорит что-то – Тибор не понимает, только сейчас спохватывается, что никогда не слышал этот язык… Тибор переходит мост, оглядывается, зря прохожего отпустил, зря, хоть бы жестами с ним договорился, что ли. Не паниковать, не паниковать, найти какое-нибудь кафе или еще что-нибудь в этом роде, где тепло, пересидеть, переждать, обдумать… Тибор оглядывается, прислушивается, причувствывается, показалось… нет, не показалось, точно, вон оттуда, из переулка веет чем-то знакомым, родным, вот оно, вот, вот, запахи леса, запахи трав, чего-то такого, что бывает по утрам, когда солнце только-только вот встало. Тибор бежит по рыхлому, белому, по рыхлому-белому бежать трудно, под рыхлым-белым просвечивает стекло, которое не стекло, швыряет Тибора на тротуар, че-р-р-р-р-р-рт… Скорее, скорее, что-то подсказывает Тибору, что если замешкаться, это родное уйдет, испарится, потом ищи-свищи…

Здесь.

Вот тут.

Совсем рядом.

Тибор спотыкается о ветви, ветви расступаются, недовольно шипя, Тибор падает в траву, живую, теплую, нагретую солнцем.

Переводит дух.

Телефон надрывается в кармане, непринятых вызовов – до фига, время, время, почему прошло три часа, Тибор метался в ледяных чертогах минут пять, не больше. Откуда вообще взялось это словечко – ледяные…

Я здесь.

Тибор замирает. Уже почти дошел до студии, и вот оно, нате вам, – я здесь.

Голос.

Из ниоткуда.

Тихий, едва различимый, вообще не поймешь, был он или нет…

– Я здесь…

Был…

Стоп-стоп-стоп, да что ж такое-то? – Фабиан хлопает в ладоши, толстые, мясистые, вперевалочку идет к Тибору, который уже не Тибор, Венкель, Венкель, – вот так, значит, да? У вас герой что?

– А что такое?

– А то такое! Да он что видел, он чуть с ума не сошел, он тут еще полдня в баре сидеть будет, в себя приходить!

– Так на работу же надо…

– И чего, на работу надо, вот вас до смерти напугать, вы встанете, отряхнетесь, на работу пойдете, так, что ли?

– И пойду… вон, сюда шел, под машину попал, и ничего…

Фабиан смотрит, Фабиан не верит себе, смотрит на Венкеля, а верно ведь, прихрамывает, слегка-слегка, что у него там, какое еще растяжение, как он вообще на ногах держится, а ведь держится… И самое время сейчас показать ему на дверь, хватит уже, еще не хватало, чтобы актеришко права качал. Это уже слишком. Нет, даже вчера еще было – уже слишком. Когда Тибор свернул в городское хранилище, в библиотеку, что он там забыл, что он там ищет, перебирает свитки, один, два, десять, что он там смотрит, какая еще война с северным ветром, ну ты сам подумай, чего ради он войну с северным ветром искать будет?

Венкель разводит руками, а вы как хотели, врага надо в лицо знать, вот увидел Тибор эту сущность с севера, этот ледяной город из ниоткуда, надо же разобраться, что такое, в самом-то деле…

Вот так.

И не показывается на дверь, а ведь верно, вот чего не хватало-то, Тибор, он же и правда вот такой, его машина собьет, он отряхнется и пойдет дальше…

Черт с вами.

– Это Фабиан. Смотрит на Венкеля ненавидящими глазами, говорит:

Черт с вами.