Странствующий оруженосец

* * *

Утро выдалось на удивление ясным и теплым. Проснувшийся ни свет, ни заря Жак, так и не сумевший толком уснуть после ночного разговора со святым отцом, нынче раскатисто храпевшим прямо за столом перед недопитой кружкой пива, вышел из дому и с радостью увидел прозрачное синее небо в легких разводах перистых облаков и просвечивающие сквозь ветки солнечные лучи. Разбуженный стуком топора – Жак решил нарубить дров в благодарность отцу Фелоту за кров и ужин, – отшельник, кряхтя и потирая затекшую спину, выбрался на двор, глянул в небо и пробасил:

– Ну, вот, слава Всевышнему – погода наладилась… Глядишь, и весна настоящая наступит.

Мишель, грозившийся с вечера вызвать на битву все рыцарство герцогства Нормандского, немного поостыл и за завтраком к радости Жака подобных намерений не высказывал. Более того, он четко для себя определил, куда собирается направиться в ближайшее время. Для начала – к дядюшке, погостить да осмотреться, а заодно распространить имеющуюся у него репутацию задиры и храбреца не только на ближайшие окрестности, но, желательно, на всю Нормандию, а то и на целое Королевство Английское. Оглашать во всеуслышание свои мысли он не торопился, внушая тем самым Жаку призрачные надежды на спокойное будущее.

– Жак, едем к сиру Раулю. По дороге в Аржантан заедем, – этими словами Мишель и ограничился, посвящая слугу в свои планы ровно настолько, насколько счел необходимым.

Задерживаться дольше у отца Фелота не было смысла, да и сам монах высказал намерение отправиться в какую-то дальнюю деревню, проведать тяжело заболевшего ребенка и утешить его мать. Сборы были коротки, не затянулось и прощание – отец Фелот небрежно и торопливо перекрестил Мишеля и Жака, пробормотал невнятное напутствие и, повернувшись к ним спиной, дал понять, что разговор окончен. Мишель, привыкший к причудам святого, даже и не подумал обидеться на такое обращение, а только мысленно прочитал короткую молитву собственного сочинения и выправил уже зашагавшую куда-то по своим делам лошадь.

Некоторое время путники ехали в молчании, наслаждаясь солнечным теплом, вдыхая грибной аромат опрелой листвы, слушая радостный гомон птиц. Лес будто очнулся от серого сумрака; деревья стояли прямые, вытянувшиеся в напряжении ожидания, расчертив небо тоненькой сеточкой веток – на фоне светло-голубого неба был отчетливо виден каждый отросток, каждая вздувшаяся почка; и все замерло, не двигаясь.

– Странные вещи говорил мне нынешней ночью наш святой отец, – осторожно заговорил Жак.

– На то он и святой… – рассеянно бросил Мишель и тут же добавил, заинтересовавшись: – А что такое?

Жак помялся, покашлял, подбирая слова, и, наконец, тихо сказал:

– Святой должен благие вещи произносить, а он вместо того меня ведьмами да вампирами всю ночь пугал…

Мишель развернулся, посмотрел на смущенного слугу и рассмеялся:

– Отец Фелот человек мудрый, Писание знает лучше меня, тебя и отца Дамиана, вместе взятых.

– Да если бы он Писание цитировал… – крякнул Жак и поерзал в седле. – А то ведь рассказывал, будто видал, как ведьма на его глазах в кошку обратилась, а потом предложил нашу кухонную, ну эту, как ее там девицы кликали… черно-белая такая кошечка… утопить!

– Это еще зачем? – удивился Мишель. – Ну, помню я эту животину – она мышей ловила и в дырку возле стены складывала про запас, наверное, – тут он прыснул со смеху, пригнувшись к лошадиной гриве и с трудом проговорил сквозь хохот: – Я как-то этих мышей в кухарку с помощницами швырнул, то-то визгу было!

– Шуточки эти, милость ваша… – проворчал Жак, не без содрогания припомнив, как стряпуха Эльза – здоровенная рыжеволосая деваха – целый вечер сотрясала кухонные своды проклятиями.

– Так что там святой отец задумал с кошечкой нашей сотворить? – напомнил Мишель.

– Испытать он ее хочет. Видите ли, объявилась она у нас ровно тогда, как та ведьма лесная в кошку превратилась, вот он и задумал утопить ее в мешке. С камнем на шее. Выплывет – ведьма, потонет – невиновна. Где ж это видано, чтобы над полезной животиной так измывались? Глядишь, и до домовых доберется!..

– Домовых трогать не дам, – серьезно сказал Мишель. – Они хорошие, я одного видал еще в детстве, это – на счастье. Еще бы услышать, как они разговаривают…

– Нашему Фелоту дай только волю – он и кошек передушит, и домовых изведет. Нечисть, мол, языческая, а все кошки – ведьмы, – продолжал ворчать Жак.

– Он святой, знает, что делает. Да и в Писании сказано: «Ворожеи не оставляй в живых»⁴. А домовые, может быть, они и вредные бывают, кто их знает…

– Вот-вот, – поддакнул Жак. – У него-то домовой как раз и вредный, станешь тут вредить, если тебя не кормят. А сегодня Фелот так и уснул за столом за кружкой эля, не оставил зверюшке допить.

– Ладно, не нам его судить, – отрезал Мишель.

Тем временем они уже выбрались из леса на руанскую дорогу и двигались в направлении деревни Сен-Рикье и дальше, к развилке на Аржантан и Руан. С одной стороны дороги остался лес, окружавший замок Фармер, с другой, перемежаясь с узкими перелесками, тянулись черные поля. Когда уже показались крытые соломой и дранкой крыши деревенских домов, они проехали мимо трактира «Серебряный Щит» – заезжать туда не было нужды, необходимая провизия на ближайшие дни покоилась в седельных сумках, а эля после вчерашних возлияний пока не хотелось.

Не задерживаясь, Мишель миновал деревню, пропустив мимо ушей робкие увещевания Жака навестить отца Дамиана и посетить полуденную мессу в церкви Святого Томаса – баронет счел, что вчерашней исповеди будет достаточно, и не стоит терять время ради нудной проповеди молодого деревенского священника. Жак остался весьма недоволен и на протяжении последующих двух лье стоически молчал, хотя Мишель и пытался пару раз завести с ним разговор.

Селение осталось далеко позади, когда Мишель остановил лошадь, соскочил с седла и произнес:

– Эль, кажется, подошел к концу… Сеньоры – направо, слуги – налево!

Потрескивая сухими ветвями кустарника, отгораживающего дорогу от поля, он услышал сдержанный смешок Жака. Тот, видимо, оттаял, оценив каламбур хозяина.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Я – ВОРОНА

 
«Дева, вы милы, пригожи.
С дочерью сеньора схожи
Речью – иль к себе на ложе
Мать пустила не мужлана;
Но, увы, я девы строже
Вас не видел: как, о Боже.
Выбраться мне из капкана?»
 

_{Маркабрюн}

Сквозь сухой шелест веток до слуха Мишеля донесся приглушенный женский визг. Вытянув шею, он огляделся вокруг и заметил, что шагах в десяти кусты шевелятся заметно сильнее, чем остальные, продуваемые легким ветром. Мишель ухмыльнулся, представив, что там развлекается крестьянская парочка, но тут крик повторился, и в нем слышались возмущение и страх.

– Хм, похоже, удовольствие получает лишь один из двоих… Не люблю, когда непочтительно обращаются с девушками, пусть даже и крестьянскими.

Раздвигая руками спутанные ветки, Мишель решительно двинулся в ту сторону, откуда услышал крик. Он хотел было предупредить свое появление грозным окриком, как неожиданно прямо перед ним из кустов возникла растрепанная девица с развязанным наполовину лифом забрызганного грязью платья. Грудь и шея были исцарапаны и покрыты красными пятнами, будто ее пытались придушить. Едва увидев Мишеля, она кинулась ему на шею.

– Благородный сир, милостивый господин! Умоляю, спасите меня от этого… этого…

Она обернулась, цепко держась за рукав Мишеля, и издала оглушительный визг. Вслед за девицей появился огромный косматый тип, подпоясывавший на ходу веревкой перемазанную в мокрой земле полотняную рубаху.

– Ах ты шлюха! К благородному подлизаться надумала? Не выйдет! – зарычал мужик, тяжело дыша и сжимая огромные кулачищи. – А вам, господин, советую отправиться по-хорошему туда, откуда пришли. Мы уж сами между собой разберемся. А ну иди сюда, стерва!

Девушка снова едва не лишила Мишеля слуха своим воплем, отпустила его и, подобрав юбки, резво побежала к дороге, отчаянно продираясь сквозь цепкие ветки.

– Стой! – заревел мужик и кинулся было вслед, но Мишель решительно загородил ему дорогу.

– Как разговариваешь, скотина? – процедил он сквозь зубы и вытянул из ножен меч. – А ну пшел отсюда!

Громила некоторое время оторопело смотрел сверху вниз на Мишеля, оказавшегося ниже его на две головы и вдвое уже в плечах.

– Кому сказано! – прикрикнул Мишель и угрожающе замахнулся. Мужик невольно отпрянул, взмахнув руками, и отступил на шаг, но потом осклабился в отвратительной ухмылке, показав темную дырку на месте передних резцов, и упер кулаки в необъятные бока.

– Гы-ы-ы, – протянул он, окидывая Мишеля наглым взглядом. – Я же сказал вам, ваша милость, идите себе подобру-поздорову. Не благородное это занятие – потаскух всяких выручать…

– Ты мне не указывай! Не то я покажу тебе, кому следует убираться «подобру-поздорову», – Мишель уже не на шутку разозлился и с трудом сдерживал желание без лишних разговоров снести башку этому невеже.

Девушка, отбежав на несколько шагов, остановилась, убедившись, что ее никто не преследует, и молча наблюдала за развитием событий, которые не заставили себя ждать. С медвежьим рыком мужик набросился на Мишеля, желая подмять его под себя, но тот взмахнул мечом вверх, треснув мужика рукоятью в челюсть, а потом добил в грудь и свалил на землю. Громила ошарашено затряс головой, сплевывая кровавую слюну, а Мишель, собираясь убрать меч в ножны, самодовольно произнес:

– Что, вспомнил, как надо вести себя в присутствии сеньора, орясина?

Девица, прикусив губу и теребя растрепавшуюся темно-каштановую косу, подошла чуть поближе и робко сказала:

– Оставьте его, сир… Спасибо вам!

Мишель повернулся к ней и спросил:

– Ты уверена, что он больше не причинит тебе вреда? Может быть, мне отвести тебя домой?

Слегка зардевшись, девушка опустила глаза и пожала плечами:

– Спасибо, сир, я не здесь живу, но если вы не торопитесь… – она подняла голову и вдруг истошно завопила: – Ай! Сзади! Сзади!

Стремительно обернувшись, Мишель успел только увидеть огромную потную тушу, готовую накрыть его и придавить к земле. Размахнувшись, он наугад полоснул мечом и почувствовал, как клинок туго вошел в плоть. Брызнуло горячим, скользнув по виску, густо потекло по руке, сжимавшей рукоять меча, мужик сдавленно захрипел, наклонился вперед, и Мишель едва успел рвануть на себя меч и отступить в сторону, когда грузное тело тяжко рухнуло, подмяв под себя невысокий кустик. Баронет некоторое время молча смотрел на него, наблюдая, как алая лужа крови быстро впитывается во влажную землю, потом перевел взгляд на залитую кровью руку и лезвие меча и пробормотал:

– Сам напоролся… И поделом.

– Жан? – дрожащим голосом проговорила девушка, медленно опускаясь на колени перед бездыханным телом. Коснувшись пальцами широкой спины, она подняла голову и посмотрела на Мишеля, буквально прожигая его насквозь карими глазами. – Он мертв… Вы убили его, сир.

– Ну, убил, – Мишель, отведя взгляд, сорвал лист лопуха, обтер руку, затем принялся вытирать лезвие меча пучком сухой травы – Сам виноват, а остальным неповадно будет, так им и передай!

– Кому? – простонала девица, поднимаясь с колен, и, выпрямившись во весь рост, громко выкрикнула: – Каким таким остальным, ваша распроклятая милость? Он был… он был единственным моим другом!

– Другом?.. Ну, знаешь! – теперь пришла очередь возмутиться Мишелю. – Сама вопила, как резаная, о помощи просила, а теперь вот жалеешь. Раньше думать надо было, прежде чем с плачем на шею мне кидаться! Иди лучше, позови кого-нибудь, пусть тело заберут. Да скажи, чтобы передали вашему хозяину – баронет де Фармер заплатит за убитого мужика.

– Ненавижу! – взвизгнула девица, несколько раз исступленно ударила сжатыми кулаками Мишеля в грудь, упала на колени и разрыдалась. Мишель терпеть не мог женских слез, и потому, тут же перестав злиться, присел рядом с девушкой и обнял ее за судорожно вздрагивающие плечи.

– Ну, перестань, перестань. Было бы из-за кого убиваться – эдакий медведь лохматый.

– Да, – плаксиво пробормотала девушка. – Где я вам другого-то возьму? Да меня вся деревня вороной кличет… Вот только Жан один за мной и ухаживал… А вы его… мечом…

– Боюсь даже представить, как он за тобой ухаживал! – рассмеялся Мишель. – Ну-ка подними личико! – он обхватил ладонями мокрое от слез лицо девушки и приподнял ее голову. – Ну, какая же ты ворона, очень даже милая девушка!

– Правда? – порывисто всхлипнув, сказала она и быстро вытерла ладонью слезы.

– Конечно, – Мишель ласково пригладил выбившиеся пряди волос. В конце концов, почему бы не задержаться еще немного, если торопиться некуда… – Да ты просто красавица, вот разве что носик чуток великоват, – тотчас же Мишель пожалел о сказанном: глаза девицы сузились, она сильно толкнула его, так, что Мишель, не удержав равновесие, опрокинулся на спину, и резко вскочила.

– А вы, благородный сир, оказывается ничуть не лучше деревенских! Спасибо на добром слове и прощайте, – она принялась озлобленно стряхивать сор с платья. Со смехом вскочив на ноги, Мишель обхватил ее за талию, крепко прижал к себе и, положив ладонь на лоб, слегка откинул ее голову назад.

– Глупая, я же шучу. Очень даже миленький носик! – увернуться от размашистой пощечины он не успел.

Вернувшись к лошадям, Жак посмотрел в сторону, куда ушел Мишель и, увидев там непонятное движение и крики, поспешил посмотреть, не случилось ли чего с его хозяином. Он услышал женский плач, потом смех Мишеля и, выбравшись к пролысине между двумя куртинами кустов, удивленно воззрился на распростертое тело крестьянина в луже крови и Мишеля, обнимавшего растрепанную темноволосую девицу.

«Ну, вот, начинается»… – промелькнула у Жака мысль, но в тот же момент девушка отвесила сеньору звонкую оплеуху, вывернулась из его рук, и Жаку осталось только возмущенно всплеснуть руками:

– Ваша милость, сир Мишель, что же это такое? Да вы никак прикончили этого бедолагу!

– Да, это он, он убил Жана! – капризно заявила девица, надеясь, что хотя бы слуга посочувствует ей.

– Да черт с ним, – махнул рукой Мишель. – Он к девице этой приставал, она кинулась со слезами мне на шею – спасите да спасите! Ну, я и спас! А ей теперь обратно его подавай!

– Что ж теперь делать-то? – бормотал Жак, склонившись над могучими телесами убитого мужика и брезгливо касаясь кончиками пальцев замызганной рубахи. – Ведь он, поди, уже ко фьефу барона де Бреаля принадлежит… Вот что. Беги-ка ты, красавица, в свою деревню да предупреди, что так, мол, и так, несчастье приключилось, барон де Фармер возместит вашему хозяину убытки.

– Не побегу, – тихо, но твердо проговорила девушка.

– Это еще почему? – нахмурился Жак, а Мишель вдруг подумал, что строптивая девица меняет настроение и вместе с ним само лицо, точно наряды – когда он увидел ее впервые, в глазах ее горел животный ужас и мольба о спасении; потом она заливается слезами по своему звероподобному дружку, вдруг доверчиво глядит в глаза, просияв от доброго слова, и тотчас же «одаривает» звонкой пощечиной. И вот теперь помрачнела, отгородившись от всего мира непроницаемой стеной. Забавно!

– Они убьют меня, – коротко ответила девушка, скрестила на груди руки и отвернулась, не желая продолжать разговор, но Жак, взяв ее за плечи, развернул к себе лицом.

– Это еще почему? Кто убьет?

– В деревне. Скажут, я загубила, – она приподняла плечи, пытаясь высвободиться из цепких рук Жака.

– Это мечом-то, который и поднять не сможешь, не то, что насмерть рубануть? – Мишель для убедительности вытащил оружие из ножен и взвесил его в руке, недоверчиво покачивая головой.

Девица глянула на него искоса и совсем тихо произнесла:

– Много вы знаете, господин, что я могу, а что нет…

Жак легонько встряхнул ее и строго сказал:

– Ты мне тут не бормочи под нос, а делай, что говорят!

– Не пойду! – девушка скривила губы, готовясь расплакаться. – Пусть твой хозяин решает.

– Оставь ее, Жак, – приказал Мишель. – Не хочет – не надо. Сделаем лучше так. Езжай прямо сейчас домой, доложи отцу про все…

Жак на несколько мгновений потерял дар речи, а потом сорвавшимся голосом вскричал:

– Хорош же я буду! Вчера только отъехали, а сегодня – нате вам, мужика зарубили! Ну что барон Александр скажет-то? Как я ему в глаза смотреть буду?

Мишель сжал губы, двинул желваками и процедил:

– Если очень понадобится в глаза смотреть – я приеду и посмотрю. А тебе трястись нечего, ты никого не убивал. Скажешь правду, как было дело: мужлан один над девицей беззащитной насилие совершить вознамерился, а я помешал. Он напал на меня сзади и сам на меч напоролся. Ясно? – последнее слово он сказал таким тоном, что Жак, махнув рукой, резко развернулся, собираясь уйти, но Мишель остановил его: – Оставь мне деньги. Все.

– Зачем же все-то? – оторопело посмотрел на него Жак. – Я ж на день уезжаю!

– Я сказал все! – и Жак нехотя отцепил с пояса кошель, протянул его Мишелю, потом коротко поклонился и быстро направился в сторону дороги.

– Я буду ждать тебя в «Серебряном Щите»! – крикнул Мишель ему вслед, потом вздохнул, подумав, что слишком уж сурово обошелся со старым верным слугой – Жак ведь и вправду все его проступки всегда переживал, как свои собственные, и краснел перед отцом за десятерых, в то время как он сам с независимым видом отмалчивался. – Скажи хоть, как тебя звать, дикая красавица? – обернулся Мишель к притихшей девице.

– Я – Ворона, – грустно усмехнулась она, потом, смешавшись, опустила глаза и тихо добавила: – Мари мое имя. Позвольте, сир, я пойду. И вы идите своей дорогой. Нам не по пути, вы же знаете.

– Ничего не знаю, – помотал головой Мишель. – Ты, кажется, согласилась, чтобы я проводил тебя…

– Я в лесу живу… – нерешительно сказала Мари, кивнув в сторону темной полосы леса за полем.

– Ну, и что? – пожал плечами Мишель. – Что, думаешь, меня волки съедят? Да я эти леса вдоль и поперек исходил, чем ты меня запугать-то хочешь?

Когда они выбрались на дорогу – Мишель решительным шагом впереди, Мари – позади, словно раздумывая, не сбежать ли, Жака уже и след простыл, только глубокие конские следы, отпечатавшиеся в раскисшей дорожной земле, свидетельствовали о том, что расстроенный и обиженный слуга не стал долго раздумывать, а сразу же отправился назад, к замку Фармер. Фатима, навострив уши и втягивая воздух расширенными ноздрями, беспокойно кружила шагах в двадцати от того места, где Мишель оставил ее. Заметив хозяина, она звонко заржала, широкой рысью приблизилась к нему, ткнулась носом в ладони, а потом, настороженно всхрапывая, обнюхала Мари.

– Фатиме надо познакомиться с тобой, она чужим не доверяет, может и укусить, – сказал Мишель, оглаживая кобылу, чтобы успокоить. – Вот, угости ее, – вынув горсть сухарей, он протянул их Мари, но девушка, спрятав руки за спиной, проговорила:

– Она меня боится. Вдруг укусит?

– Это ты ее боишься! Эх ты, а еще деревенская… Дай-ка сюда руку, – Мишель взял Мари за запястье, расправил сжатые пальцы, высыпал сухари и, держа ладонь девушки поверх своей, протянул лошади ее любимое лакомство. Фатима собрала мягкими губами сухари и аппетитно захрустела. Мари рассмеялась:

– Ой, как щекотно!

– Ну вот, теперь она тебя не будет бояться, – тоже засмеялся Мишель, резко поднял взвизгнувшую от неожиданности девушку и, усадив ее боком на холку лошади, вскочил в седло сам. Фатима прижала уши и недовольно затопталась на месте, не желая двигаться дальше. Подчиниться все же пришлось, потому что Мишель натянул повод, осаживая ее, и, подражая Виглафу, когда тот объезжал подросших жеребят, зычно выкрикнул какое-то короткое слово, значение которого не знал, а спросить все было недосуг. Повернув присмиревшую кобылу к лесу, Мишель погнал ее рысью.

Они пересекли поле, где Фатима несколько раз провалилась в ямы между бороздами едва ли не по колени, окатив седоков брызгами грязи, и въехали в лес. Мишелю пришлось обнять Мари за талию и прижаться к ней, и он чувствовал, как девушка напряглась, стараясь по возможности отстраниться от него, видел побелевшие пальцы, накрепко вцепившиеся в лошадиную гриву, а когда, покачнувшись, он нечаянно коснулся ее груди, она вздрогнула и наклонилась вперед. Странная девица… то на шею кидается, то монашку из себя корчит. Если так, то зачем согласилась, чтобы он проводил ее? Будто вчера родилась…

– Далеко ли до твоего дома? – спросил Мишель, желая разбить тяжкое и становившееся постепенно враждебным молчание. Он перевёл лошадь на шаг, справедливо полагая, что девушка устала с непривычки от тряской рыси на холке.

– Не очень, – ответила Мари, тщетно пытаясь скрыть дрожь в голосе. – Пока мы едем правильно.

– А с кем ты там живешь? – Мишель задал этот вопрос с опаской, боясь, что девушка совсем смутится и чего доброго спрыгнет с лошади на ходу.

– Одна, – прошептала Мари. – Тут дальше бурелом, ваша милость, лучше пешком идти, лошадь ваша ноги поранит… – еще тише добавила она.

– Да приучена она к лесу, – возразил Мишель, прекрасно понимая, что не забота о благополучии лошади движет Мари в ее просьбе, а нечто другое, пока не понятное.

– Мне неудобно так сидеть, – жалобно проговорила девушка. – Ну, пожалуйста…

– Эх, ладно, – Мишель остановил кобылу, спешился и снял Мари, но, прежде чем опустить ее на землю, задержал немного в объятиях, пристально глядя ей в глаза. – Что-то не пойму я тебя, красавица. Зачем ты ведешь меня к себе домой?

– Я не просила вас, – пролепетала Мари, упираясь ладонями в грудь Мишеля. – Вы сами…

– Ах, вот как! – баронет разжал руки, и девушка спрыгнула во влажную листву, устилавшую лесную почву. – Значит, по-твоему выходит, что я, злодей эдакий, увязался за честной девицей, ну просто-таки благочестивой монахиней и возжелал силой лишить ее… А знаешь, иди-ка ты домой сама. У меня есть дела поважнее, чем провожать простолюдинок в их хибары, к тому же таких, из-за которых я теперь имею неприятности. Так-то ты меня отблагодарила.

Мишель, сплюнув с досады – поймешь этих девиц! – схватил Фатиму под уздцы и решительно развернул ее.

– Стойте! Не так все, не так! – отчаянно закричала ему вослед Мари. – Ну, подождите, ваша милость, пожалуйста!

– Что еще тебе? – холодно спросил Мишель через плечо.

– Я знаю, я все испортила, но я подумала, будто вы… будто вам… – Мари склонила голову, запутавшись в словах. – Если бы не вы… Ведь меня и за человека-то не держат, полоумной считают, а Жан не дразнил меня и не гонял, как все, а просто разговаривал, помогал… Теперь-то я поняла, что ему нужно было на самом деле… Скорее всего, он просто поспорил на меня… И сейчас мне показалось, что вы тоже… вам тоже… Подумала сначала, вы – другой, благородный, ведь заступились за меня, оберегать взялись, а потом вдруг поняла, зачем все это… А теперь вижу, что все не так… не знаю…

Она замолчала, задохнувшись неотступным плачем. Мишель, повернувшись к ней и забыв злость, вновь выстроил ряд личин этой странной женщины: маленькая робкая девочка – недотрога, лицемерная кривляка – запутавшаяся в собственных чувствах, запуганная, гонимая отовсюду… Отпустив повод, он подошел к ней и бережно прижал к себе.

– Непонятная ты какая-то… Говоришь одно, а думаешь другое, и наоборот. Считаешь, что у всех мужчин одно на уме? Ты хоть и крестьянская девушка, а я – сын барона, но я не люблю заставлять людей делать то, что они не хотят, тем более женщин. Не бойся, пальцем тебя не трону. Отведу домой, как и обещал, и никому слова про тебя не скажу, раз уж ты так людей боишься. За что же такую милую девушку деревенские не любят?

– Не знаю… – всхлипнула Мари, не отнимая лица от груди Мишеля. – Говорят, что я порчу навожу…

Внезапно она резко отстранилась от него, отступив на пару шагов.

– Хотите, я вам правду скажу, кто я такая? – глаза прищурены, коса растрепалась, и пряди волос перечеркивают бледное лицо.

– Говори, – спокойно сказал Мишель, чуть откинув голову назад.

– Я – ведьма!

Такого поворота событий Мишель никак не ожидал. И к чему бы это разговор с Жаком об отце Фелоте, убеждавшем слугу в существовании ведьм, превращающихся в кошек? «Ворожеи не оставляй в живых». Бред. Что еще наплетет эта девчонка?

– Подумать только, какая неприятность! – усмехнулся Мишель. – И что мне теперь с тобой делать? В озере топить?

Мари тоже не ожидала подобной реакции, растерялась, сильно смутилась, и вновь глаза ее наполнились слезами.

– Я правду говорю, – и жалобно повторила: – Я – ведьма.

– А говорила – ворона! – Мишель с удовольствием развивал смешную и нелепую ситуацию. – Ты умеешь превращаться в ворону? А в кошку? А ну покажи!

Мари на самом деле стала похожа на загнанную в угол взъерошенную кошку.

– Смеетесь? – прошипела она. – А зря – я ведь не вру!

Мишелю пришлось облокотиться о широкий ствол бука, под которым они стояли, потому что ноги стали предательски подрагивать от сдерживаемого хохота. Поборов очередной приступ, он выдавил:

– Ты что, угрожаешь мне? А я вот крестное знамение сотворю, что ты тогда делать будешь? В кошку превратишься, или, может быть, в ворону?

– Угрожать – не угрожаю, – с хитроватой улыбкой сказала Мари. Распознав, наконец, игру Мишеля и заразившись его беззлобным весельем, она решила повернуть ход игры в нужное для себя русло. – А показать кое-что могу.

– В ворону… кхм, ну, показывай, – проговорил Мишель, состроил торжественно-серьезную мину и выпрямился, точно в ожидании важной церемонии.

Мари огляделась, задержала взгляд на прошлогодних листьях, заполнивших ложбинку между выступавшими корнями бука, прислонясь к которому Мишель наблюдал за ней, и сказала:

– Смотрите, – она присела и прижала ладонь к земле. Губы ее беззвучно зашевелились, и когда она приподняла руку, из-под темных листьев показался белый венчик ветреницы. – А вот еще! – и вновь из-под ладоней Мари, легших на скользкие круглые листья, возникли два белых цветка с желтой сердцевиной. Мишель присел и осторожно коснулся пальцами тонких зеленых стебельков – живых, настоящих. Чудо… Ему вдруг стало страшно поднять взгляд от земли и посмотреть по сторонам. На миг показалось, будто лес пронизан невидимыми, ждущими воплощения чудесами, которые даже и представить невозможно, и Мари ничего не стоит движением руки или одной только мыслью оживить их.

– Хотите, целый букет соберу? – Мари склонила голову на бок и лукаво взглянула на Мишеля, погрузившегося в мрачные размышления.

– Не надо, – сказал тот. Веселье как рукой сняло, остался неприятный осадок. – Пойдем лучше.

Он пощелкал пальцами, Фатима послушно подошла к нему и зашагала рядом, низко нагнув шею и выискивая травинки.

Лес был по-прежнему светел и свеж, и страх понемногу забылся. В конце концов, что может быть зловещего в обыкновенных подснежниках, и какое коварное злодейство может совершить эта испуганная девчушка? Скосив глаза на Мари, он увидел ее настороженное лицо, – от нее явно не ускользнула его внезапная мрачность.

– Ты, небось, думаешь, что я тебя до дому доведу, там запру да приведу сюда бальи и деревенского священника, дескать, вот вам колдунья, вершите Божий суд над ней? – сказал Мишель, и Мари, порывисто вздохнув, честно ответила:

– Это ваше право, что я могу сделать…

– Будь честна со мной, только и всего, – ответил Мишель. – Расскажи мне все про себя, почему ты такая… многоликая, что ли – я это сразу заметил, почему ты одна, где твои родители, за что тебя ненавидят, что ты им сделала.

– А зачем это вам? – осторожно спросила Мари, не смея поднять глаза, но чувствуя, что Мишель пристально смотрит на нее.

– Интересно, – просто сказал он. – Сейчас я не вижу смысла в том, чтобы выдавать тебя, потому что не понимаю твоей вины.

– А если поймете – выдадите священнику?

– Глупая, дался тебе этот священник, – засмеялся Мишель. – Забудь о нем, и вообще о какой-либо власти. Здесь только я и ты, и даю тебе слово: ни одна душа не узнает твоей тайны. Я знаю, как трудно держать в себе что-то, не имея возможности поделиться. Я делюсь своей тайной с бумагой, и она еще ни разу не предала меня. Представь себе, что я – лист пергамента, на котором ты напишешь свою историю и я же – огонь, который скроет написанное от посторонних глаз навсегда.

– Хорошо, – шепнула Мари.

«Почему я с ней так говорю, с простой крестьянкой? Кто она такая? Почему в ней видится какая-то глубина, и каждое слово падает в нее, словно в колодец с водой, присоединяясь к чистому роднику? Откуда она взялась?»

– Вот мой дом, мы пришли.

Покосившуюся бревенчатую избушку, стоявшую на небольшой лесной опушке и скрытую высокими кустами бузины, Мишель разглядел не сразу. Чем-то домик напоминал жилище отца Фелота, разве что изначально он не задумывался как землянка, просто со временем деревянный четырехугольный сруб опустился в землю на четверть, и сухие стебли касались двух глубоко посаженых окон, прорубленных в противоположных стенах дома. Почерневшая от сырости, покрытая разноцветными пятнами лишайников дверь настолько искривилась, высохнув и растрескавшись, что едва прикрывала дверной проем, тем не менее была аккуратно закрыта на деревянный засов, как будто это могло оградить дом от непрошеных гостей.

– А говорила одна живешь… – сказал Мишель, с недоумением оглядывая следы свежей дранки, которой заделали дыры в крыше и сложенные возле стены ровной поленницей нарубленные совсем недавно дрова. – Это кто ж тебе крышу починил и дров нарубил? Жан этот, что ли?

– Да какой там Жан! – махнула рукой Мари, отодвигая деревянную плашку. – От него ничего путного не добиться… было.

– А кто же тогда? Только не говори мне, что сама – тут видна мужская работа.

– Все верно, – уклончиво ответила Мари, отворила глухо заскрипевшую дверь и протянула руку в приглашающем жесте. – Проходите, сир, коли не боитесь.

Мишель, презрительно хмыкнув, вступил в полумрак избушки. Пока глаза привыкали к потемкам, Мишель вдыхал острый травяной аромат, горьковато-приторную смесь пряных, смоляных и цветочных запахов. Этот запах напомнил ему мамин сундучок, где она держала разноцветные стеклянные пузырьки и глиняные посудины, наполненные целебными снадобьями. Незаметно проскользнувшая мимо него Мари чиркнула в темноте кресалом, запалила лучину, свет которой выхватил из темноты ее лицо и руки, зажгла масляные лампадки, висевшие на крючках, вбитых в стену – две медные чашечки с чеканкой.

Глазам Мишеля предстало небольшое помещение, один из углов которого был отгорожен старой, но бережно заплатанной во многих местах занавесью. Посредине находился квадратный стол с гладко выскобленной столешницей, по сторонам которого стояли четыре круглые трехногие табуретки. Над столом с крюка, вбитого в поперечную балку, свисало на толстой цепи обитое железом деревянное кольцо, усаженное удивительно красивыми коваными чашами в виде повернутых головками вверх колокольчиков – еще одно, вместе с лампадами и табуретами, несоответствие бедному жилищу. В ближайшем к двери углу притулился небольшой столик на двух ножках, приколоченный к стене, на нем аккуратными горками стояла нехитрая посуда – несколько начищенных медных блюд, глиняные плошки, закопченный котелок, бронзовая ступка с пестиком; вся стена там была увешана травяными пучками и корешками. Над узким окном, затянутым бычьим пузырем, тянулись длинные полки, плотно заставленные разнообразными пузырьками, горшочками, кожаными мешочками и деревянными бочонками. Вид этой знахарской или колдовской утвари вновь напомнил Мишелю отца Фелота, но, не в пример неряшливому жилью монаха, здесь все было чисто вымыто, подметено, начищено, залатано – сразу видно, хозяйничает в доме прилежная и опрятная женщина.