Трижды Александра. Серия «Трианон-мозаика»

Демин, если и не мечтал, то надеялся устроить так, чтобы его жена осела дома и занялась воспитанием детей. Вначале Лике было несложно противостоять этому желанию – предстояло заканчивать университет. Заодно неплохо удавалось скрывать студенческие вечеринки под предлогом коллоквиумов и семинаров. Тем более что муж, как успешный ресторатор, как правило, плотно бывал занят именно по вечерам.

Разумеется, Лика совсем не противилась идее завести детей. Милые малыши так очаровательно смотрелись в рекламах детских товаров и питания. И беременность сейчас не столь уж страшна – и красивых нарядов хватает, и средств по уходу за здоровьем и состоянием кожи в это непростое для женщины время немало. И новых праздников прибавится – Лике очень понравился «предрожденчик» – за несколько недель до родов друзья собираются где-нибудь в приличном месте, чтобы поздравить будущую роженицу, преподнести подарки ей и малышу, пока мамочка еще в состоянии попраздновать вместе со всеми.

Но куда торопиться? В двадцать лет жизнь кажется нескончаемой. И куда в таком случае девать целую гору красивейших нарядов для пляжа, которые, будучи загодя куплены, ждут повода их надеть? Вот съездят в очередной раз отдохнуть, побаловать себя изысканной кухней в исполнении блестящих европейских или азиатских мэтров – тогда и о беременности можно побеспокоиться. Вот уж и диплом дизайнера получен, теперь еще немножко отдохнуть, набраться сил и впечатлений. Зря Демин так торопится, все успеется.

Лика вздохнула и вновь обвела свое новое жилище глазами. Лучше бы не смотрела – контраст между прежней квартирой в «Парадном квартале» и этой однокомнатной халупой казался разительным. Они отличались друг от друга так же, как район Таврического сада, где этот самый «Квартал» недавно появился, отличался от безликого спального квартала на Полюстровском проспекте. На возмущенные претензии бывшей жены Демин рассудительно ответил:

– Чем тебе твое жилье не нравится? На карте это центр города, тут тихо, спокойно, зелено. До метро далековато, но, как мне думается, ты от метро давно отвыкла. Твою машинку я тебе оставляю, место для парковки сама найдешь. Квартира твоя на полгода, я оплатил ее вперед вместе с коммунальными. За это время вполне реально найти какую-нибудь работу. Образование у тебя есть. Денег на твоей карте тоже должно хватить на полгода, а то и больше.

Лика задохнулась от возмущения:

– И это все? Все, что мне полагается после развода?

– А ты на что рассчитывала? – спокойно парировал Демин.

– На половину твоего имущества – постаралась твердо произнести давно заготовленную фразу Лика.

Демин поморщился:

– Анжелика, не болтай того, о чем не имеешь понятия.

Лика взорвалась:

– Не называй меня этим дурацким именем! От него несет провинцией!

– Что же мне остается, если твоя мамаша так тебя соизволила назвать. И позволь напомнить, что ты в самом деле не в столице родилась! Даже не в северной. А по поводу имущества умерь свои аппетиты. Если бы у нас с тобой родился хоть один ребенок, вот тогда было о чем говорить. А так – извини. По нынешним законам все имущество, которое находилось во владении у супругов до брака, им же и остается.

– Нет, постой! – Лика взволнованно пыталась припомнить, о чем ей говорили знакомые и тот адвокат, к которому она обращалась после развода. – Ресторан и квартира, положим, были у тебя и до нашего знакомства. Но сеть этих дурацких забегаловок, как их, «Парковка», что ли… Ты их открыл меньше трех лет назад, я это хорошо помню!

– Я тоже хорошо помню. Ты даже не захотела заняться их дизайном, хотя я тебе предлагал. Я был бы рад, что ты интересуешься моими делами. Даже на готовый эскиз не захотела взглянуть.

– Да как же… Андрей Демин, «Обломоff», один лучших ресторанов города, входит во все туристические буклеты, и какие-то забегаловки!

Голос Демина стал неприятно вкрадчивым.

– Эти, как ты говоришь, забегаловки, и давали нам средства на жизнь, Анжелика… Статусное заведение требует огромных вложений, доходы от него не столь уж велики, если не хочешь терять понимающих клиентов. А твои траты росли не то что с каждым годом, а с каждым месяцем. Ты свою мамашу переплюнула играючи. Но я не о том хотел сказать. У тебя нет ни малейшего шанса доказать, что ты помогала мне в бизнесе, и пусть тебе не морочит голову твой адвокат. У него профессия такая – писать пустые бумажки, чтобы тянуть время и деньги с клиентов. Так что побереги и то и другое, и постарайся найти работу за те полгода, на которые оплачено твое жилье.

Санкт-Петербург, сентябрь 1736 года

Федотыч тихою стопою взошел в хозяйские покои, остановился почтительно чуть позади барина. Густав Бирон, не поднимая головы, глухо сказал, твердо пришепетывая, как у немцев водится:

– Позиди зо мной, старик…

Федотыч удивленно вскинулся, но перечить не посмел. Оглянувшись, присел на краешек стула, обитого по краям золочеными гвоздиками.

– Какая она была? – спросил Густав.

Видя, что старик его не понял, повторил:

– Какая она… маленькая была?

На глаза Федотыча навернулись слезы.

– Сущий ангел! В любви росла, ни зла мирского не знала, ни бедности… От нее, проклятой, тоже человеки лютеют! Ни в чем отказу не знала, а все ж сердобольная росла, ласковая. А однажды заехал к нам Петр Алексеич, государь, поздненько уж случилось. Родители в отъезде пребывали – должно, на войну батюшка Александр Данилыч отбыли, и матушка его, как водится, сопровождали. Так государь Петр Алексеич ее, ангельчика, сонную целовать изволили, и личиком ее румяным восхищались. Про то и в письме родителям отписали.

Старик замолчал, не решаясь продолжать. Видя, что хозяин по-прежнему сидит не шевелясь, тихонько заговорил снова:

– Семеро их, деточек-то, у Меншиковых народилось… Три сыночка – Лука-Петр, Самсон и Александр. Тех двоих во младенчестве господь прибрал, только Александр Александрович ныне здравствует… А девочки – Мария, Александра, Варвара и Екатерина. Всем им господь короткого веку дал…

Густав Бирон мотнул головой, выпрямился в кресле, перебил:

– Говорят, ты, старик, з ними во всю опалу был?

– И рад бы, барин, да доля наша подневольная! Сразу опосля нового года в Ранненбурге убрали нашего мучителя, Пырского, и взамен его прислали капитана Мельгунова. Но пуще всех изгалялся энтот Плещеев, что из Доимочной канцелярии. Ох, и свиреп оказался! Послали его нарочно пожитки описывать. Начал он, ирод, с чужестранных кавалерий. Российские ордена еще раньше отобрали, а теперь, сказал, Верховный совет повелел отобрать кавалерии у Александра Данилыча и сына его, понеже⁴ иноземные государи потребовали пожалованные награды вернуть.

Собрали нас всех, кто еще с хозяевами оставался, привели в столовую залу, и почали эти ироды ларчики, подголовники, футляры да сундучки открывать. Их загодя солдаты принесли и по столам расставили. Долго мы так стояли… Конца-краю богатствам не видно было! Писаря уж по десятку перьев сменили, под конец и не кажну вещь, а скопом отписывали: дескать, «15 булавок, на кажной по бриллианту крупному», «95 камней лаловых разных, от крупных до мелких», али «две коробки золота литого». Энтот, из Доимочной канцелярии, ажно голосу лишился, охрип писцам указывать, что в бумаги заносить.

Александр Данилыч с домашними у стеночки сидел, больше в угол глядел. Голову подымал, только когда самые памятные вещи доставались: трость с драгоценным набалдашником, за Калишскую победу полученная, али шпага с алмазным эфесом. Шпагу-то ему король польский самолично преподнес, а вот трость император Петр Алексеич собственноручно нарисовали, да по рисунку своему изделать велели…

– Я не о том тебя зпрашивал… Когда вы из Ранненбурга уехали?

– А по весне, сразу после Благовещения. В самую страстную неделю, не дали, ироды, и договеть, и светлый праздник Пасхи встренуть… Отъехали мы в повозках верст около восьми, и опять нас остановили, и пожитки наши проверили да записали. Кой-что сызнова отобрали…

– Опять ты о звоем! Дальше как было?

– Стало быть, сухим путем в Переславль, а оттуда уж до Соли Камской – водою. А там уж простились мы с Александром Данилычем, благодетелем нашим. В самую ссылку разрешено ему взять было только десятерых мужиков. Они ему и избу срубили для всей семьи, и часовенку поставить помогли. Сам князюшка рядом с ними топор в ручках держал, еще с младых лет на верфях в Саардаме плотницкому мастерству выучился. Я опосля с одним из тех мужиков видался. Меня в одно из имений, что в казну забрали, отослали, а он из тех мест уроженец, при Анне Иоанновне возвернулся.

Сказывал, и как Мария Александровна померла, сестрица старшая – должно, с тоски… А после нее и сам князюшка пресветлый преставились. Возле часовенки, собственноручно срубленной, и схоронили его.

– А как же она одна там озтавалась?

– Александра Александровна? Все ж не совсем одна – братец при них младший жили, ладили они.

– Нет, не поймешь ты меня… Зкажи лучше, эта икона была з нею там, в Березове?

– Должно, была. Да, три самых дорогих складня⁵ со святыми ликами, один изумрудами осыпанный, два других с алмазами, велели хозяева схоронить доверенной служанке, Екатерине Зюзиной. Она месяц крепилась, не признавалась Плещееву, а потом все ж таки донесла. Бог ей судья! Те складни тоже в казну забрали. А вот этот образ сам князь заказывал на рождение Александры Александровны, точно по росточку младенческому. Нет на нем оклада драгоценного, а все ж дорогой он. Ишь, как светится! Строгановские мастера писали, с молитвою, с великим тщанием.

– Не похоже на икону – проронил Густав Бирон. – Иконы у вас темные, а эта как картина. Ландшафт. Только фигура позередине.

– Икона, не сумлевайтесь! Православные образа, они ведь разные, бывают простые, а случаются и красоты неописанной. Для них это не главное…

Петербург, май 201… года

В первые дни Лика еще не могла оценить всего масштаба разразившейся катастрофы. Она втайне надеялась, что развод, выселение в съемную квартиру, лишение привычных средств, позволяющих делать широкие траты, было всего лишь воспитательной мерой Демина по отношению к ней, юной жене. Она ожидала, что вот-вот раздастся звонок, и Андрей, пусть сухо и ультимативно, предложит ей какие-то свои условия, на которых она может вернуться к нему. Нельзя же так – сам приучил ее к безбедной жизни, сам дарил дорогие подарки, брал с собой на деловые ужины и в поездки на отдых. Если бы он хотя бы устраивал громкие скандалы, сотрясал воздух угрозами – так нет же, ничего подобного не происходило. Поэтому Лика делала вид, что не замечает недовольства мужа.

Вспоминая эпизоды своего недавнего, но безнадежно ушедшего прошлого, Лика поняла, с какого происшествия началась точка невозврата. На встречу выпускников в феврале, в Татьянин день, Лика взяла без спроса одну из машин мужа. Демин был в отъезде, и Лика надеялась, что по возвращении он ничего не заметит. Но произошла досадная случайность, и последствия ее в виде глубоких царапин и небольшой вмятины, выдали ее с головой. Демин тогда хмуро сказал:

– Ладно, тебе хотелось похвастаться перед подружками. Но у тебя же есть своя машина?

Лика честно ответила, что взяла его автомобиль потому, что ее маленький красный «Мерседес» однокурсницы уже видели. У Демина окаменело лицо, и на том их разговор закончился.

Вести расходы самостоятельно оказалось непростым делом. Деньги с карты улетали с фантастической скоростью, хотя Лика изо всех сил старалась не покупать ничего лишнего. Один-единственный раз она решилась позвонить Демину, найдя подходящий повод. Позвонила она на стационарный телефон в кабинете управляющего рестораном, зная, что Андрей проводит там немало времени.

После приветствия она спросила:

– Извини, не подскажешь ли, куда ты положил мою диадему?

– Какую диадему? – довольно невежливо буркнул бывший супруг. – Я все твои побрякушки заранее отвез к тебе на квартиру вместе с вещами.

«Ага, и, чтобы уколоть побольнее, специально купил для этого знаменитые китайские клетчатые сумки. Где ты их только разыскал?» – подумала Лика, но вслух сказала совсем иное:

– Ту, что была на мне на свадьбе. Бриллиантовая диадема. Ты тогда пришел со своим другом, как его, ювелир, магазин у него на Невском. Он мне сам ее на голову и надел. Так где она?

– С чего ты взяла, что тебе ее подарили? Это его личная собственность, и он просто давал тебе ее поносить. У меня не хватило бы денег ее купить, даже если собрать все, что у меня есть – и повесил трубку.

Это был грандиозный облом! Лика так обрадовалась, когда вспомнила про ту злосчастную диадему, такие планы построила, представив, как она ее продаст. Ну, этого она Демину не простит! Она обязательно изыщет способ отомстить ему и заставит раскошелиться этого мерзкого скупердяя и подонка.

Но пока способ не найден, надо на всякий случай подстраховаться. Как там ищут работу?

Составив резюме, Лика разместила его на нескольких сайтах. В ответ она получила несколько предложений со столь смехотворными условиями, что не стоило принимать их всерьез. Пришлось обратиться со своей проблемой к знакомым. Этот способ оказался результативнее, Лику наконец пригласили на пару – тройку собеседований. Но все вопросы, которые ей там задавали, касались одной темы – какой у нее опыт работы и кто может дать рекомендации с предыдущего места. Потом вежливо обещали перезвонить, и своих обещаний не выполняли.

После одного такого собеседования Лика мрачно шла по Невскому, не обращая внимания на толпу, радостно снующую под долгожданным солнцем. Она отвернулась от этого муравьиного праздника, уставившись в витрину дорогого магазина. Манекены за стеклом уж были одеты в вещи из последней летней коллекции. Внезапно Лике показалось, что ее отражение раздвоилось – одна девушка в белой блузке и темной узкой юбке стоит перед витриной, а другая за стеклом, одетая точно так же, поправляет на манекенах наряды.

Присмотревшись, Лика узнала в своей копии однокурсницу. Звали ее Вера, а вот фамилию вспомнить сразу не удавалось. Во время учебы они почти не общались. Небольшой кружок обеспеченных студенток мало пересекался с остальной массой сокурсниц. Лика постояла, прикидывая, стоит ли поздороваться с Верой. Нет, не то… Лика пыталась уловить ускользающую мысль, продолжая стоять перед витриной.

Раньше она никогда не обращала внимания на их очевидное сходство. Вера тоже была небольшого роста, с точеной фигуркой, с длинными волосами и большими бархатными глазами. В тот день Лика еще не могла определиться, что ее так поразило, но ее неотрывно преследовала мысль – из этого что-то можно вылепить.

Все прояснилось на следующий день. Утром Лика проснулась с навязчивым желанием куда-то двигаться, ей не сиделось на месте, но прогулка в сквере рядом с домом ничего не дала. Мешали собачники со своими разнокалиберными питомцами на поводках, не было проходу от мамаш с колясками и бодрых пенсионеров с палками наподобие лыжных. Прежде Лика не обращала внимания, что на этом маленьком пятачке городской земли, засаженном лиственницами вперемежку с липами, столько народу. Мешал еще и гул машин с Полюстровского проспекта, плотно забитого транспортом.

Тогда она решительно направилась к своей машинке, припаркованной неподалеку, и влилась в автомобильный поток, надеясь отыскать более укромный уголок. Незаметно она оказалась уже на самом краю города, и ей на глаза попался указатель с названиями, среди которых значился и родной город Лики. Не раздумывая, она перестроилась в тот ряд, откуда можно было свернуть на шоссе, ведущее в Ленобласть. Ее не оставляло чувство, похожее на лихорадочное волнение, не прошедшее спустя несколько десятков минут, когда она остановилась перед домом, где выросла.

Дом показался ей обветшавшим, словно покрытым пылью. На балконе третьего этажа, где пустовала их с матерью квартира, раскачивались бельевые веревки. Нет, не затем она сюда приехала, чтобы вдыхать затхлый запах покинутого жилья. Лика решительно выбралась из машины и зашагала к центру городка, до которого было рукой подать. Она быстро миновала крохотный горпарк с каким-то обелиском, увенчанным облупленной звездой, с незапамятных времен занимавший почетное место в центральной аллее, прошла мимо старинных торговых рядов, пестрящих многочисленными вывесками. После десятка скучных пятиэтажек потянулись уютные улочки из частных домиков, с заборами, утопающими в кустах сирени. Ближе к краю городка домовладения стали попадаться более солидные, новой постройки, с обязательными башенками и эркерами, отчего-то так полюбившимися домовладельцам в последние годы.

Лика резко остановилась – улица заканчивалась, впереди темнел лес, перекликались птицы, воздух непривычно не имел горьковатого привкуса гари и выхлопных газов. Вот оно, зачем она сюда прикатила. Вот то, что никак не могло оформиться в ее голове.

Сюжет был незамысловат, но подходил безупречно. А то, что конец истории мог оказаться криминальным, Лику не пугало. Считать себя дурой у нее не было серьезных оснований.

По дороге в Петербург Лика находилась в том же состоянии, что и Архимед, когда он, если верить легенде, закричал: «Эврика!» Вскоре план был продуман в деталях, предстояло только начать действовать.

Петрорецк, ноябрь 201… года

Если хоть неделю назад кто-нибудь рассказал Юлии, что она приедет в Петрорецк, она очень бы удивилась. Ничто в ее жизни не предвещало перемен. Перемены сами вошли в дверь их с мужем квартиры в Петербурге, недалеко от Финляндского вокзала. Вообще-то вошел муж Юлии, Михаил, пропустив вперед себя двоих – высокого мужчину и подвижную, если не сказать вертлявую, женщину.

– Юленька, знакомься! Мой старинный приятель, учились вместе на юридическом, Юра Полтавцев! И, сама понимаешь, супруга его!

– Татьяна! – представилась маленькая, скуластенькая супруга. Не дожидаясь ничьей помощи, она быстро сбросила пуховик, расстегнула замки на сапогах, и, явив взорам полосатые носочки поверх колготок, шустро перебралась из прихожей в гостиную.

– Вот, оказывается, как банкиры живут!

Михаил поспешил уточнить:

– Танюша, банкиры – это владельцы банков, на худой конец управляющие, а я всего лишь начальник юридического департамента банка. Максимум меня можно считать топ-менеджером.

– Все равно, – отмахнулась Татьяна, – здорово тут у вас, Асташины! Потолки какие высоченные! Сколько ж такая хоромина стоит?

Михаил деланно-шутливым тоном пояснил:

– Где уж нам уж… Это Юлиных родителей квартира, а они за город перебрались…

– Да? Это ты удачно женился! Твоя бывшая тебя ведь с одним чемоданом выпроводила? А теперь прямо красота… И диван так повернут… Юр, я так у себя диван поставлю – повернулась она к мужу.

Юрий молчал и улыбался, не обращая внимания на излияния своей супруги, глядя больше на Юлию, чем на интерьер гостиной.

– Юрий Дмитриевич – представился он, протянув руку. Чуть помедлив, руку убрал, потому что Юлия поспешно спрятала свои ладони за спину.

Татьяна, похоже, пресытилась разглядыванием хозяйского интерьера и предложила Юлии:

– Пойдем в кухню, пусть мужики о своем поболтают.

Чуть удивившись, Юлия пошла за гостьей, которая безошибочно нашла кухню по запаху томившегося в духовке жаркого.

– Ты по какому поводу стряпаешь? Михаил, что ли, сообщил о нашем приезде?

Снова удивившись, Юлия покачала головой:

– Нет, просто ужин готовлю…

– А меня на кухню арканом не затянешь. Хорошо, что Юрка неприхотливый. Еще когда сын с нами жил, приходилось варить-жарить, и то, больше помощница по хозяйству готовила. А теперь сынуля наш в Можайку поступил, в военно-космическую, и только на каникулы приезжает. А что это у тебя с руками?

Юлия вздохнула. Она уже привыкла к взглядам посторонних людей, но старалась по возможности прикрывать руки, почти не снимая перчаток, хотя дома, конечно, их не носила.

– Не знаю точно. Врачи говорят разное – то ли экзема, то ли аллергический дерматит. Но это не заразно – поспешила она успокоить собеседницу. Та, похоже, и не беспокоилась.

– Псориаз, типичный псориаз – авторитетно изрекла Татьяна, устраиваясь на кухонном диване с ногами и разглядывая разноцветные подушки с аппликациями.

– Твоя работа?

– Да, я сама делала. В журнале нашла…

– Ты не работаешь? А вот я ни за что не смогла бы дома сидеть! Я люблю среди людей быть, даже в выходные обязательно на работу заскакиваю.

Ее рассказ прервал грохот отбойника.

– Это что? – прокричала Татьяна, зажимая уши.

– Ремонт у соседей! – переждав пару секунд, когда шум на мгновение стих, ответила Юлия.

– Ничего себе! И давно?

Вопрос остался без ответа, потому что грохот возобновился. В кухню, морщась и качая головой, вошел Юрий, за ним Михаил.

– Так и живем! – пожаловался Михаил. – Новые соседи то ли сэкономили на мастерах, то ли им не повезло – делают что-то уж очень долго. Мне-то легче, я на работу ухожу, а вот Юля дома сидит, совсем извелась.

Пользуясь временным затишьем, Юлия быстро накрыла на стол. Гости расселись по местам, но разговор не клеился – все прислушивались, ожидая новой волны нестерпимого шума.

– Минусы многоквартирных домов – подала голос Татьяна. Похоже, она не могла долго хранить молчание. – Мы к частному дому привыкли, а в Москве, наверное, таких домов и нет. Придется к соседям приноравливаться.

– Так это правда, что тебя в Москву перевели? – оживился Михаил. – Что ж ты молчишь? Твое повышение по службе надо отметить! Ты кем в Петрорецке был?

– Начальником ОВД – ответила за него Татьяна.

– А по званию?

– Полковник – улыбнулся Юрий. – Но в Петрорецке я был большой шишкой, а в Москве буду мелкой сошкой.

– Не прибедняйся! – засмеялся Михаил. – Тебя не могут не заметить.

– Вот и я то же самое говорю – подхватила Татьяна. – Ему ведь не раз уже предлагали и в Питер, и в Москву, а он ни какую.

– Нигде такой охоты и рыбалки нет, как у нас. И дом я люблю.

Его слова снова прервал оглушительный шум, на этот раз, похоже, грохотали молотки.

– Пойдем, зайдем к ним? – предложил Юрий хозяину дома. – Хоть спросим, много ли им еще работы осталось.

Они встали из-за стола и вышли из квартиры.

– А детей у вас чего нет? – поинтересовалась Татьяна – сколько лет вы уже женаты?

Юлия постаралась подавить в себе раздражение, пытаясь успокоить себя, что эту бесцеремонную особу она видит в первый, и даст бог, в последний раз в жизни.

– Больше двух лет. Детей мы хотим, и со здоровьем у обоих все нормально, но…

– Как же нормально, а пятна эти?

– Доктор говорит, что это не связано…

В кухню возвратились мужчины.

– Плохие новости! Они срывают и обдирают все, что раньше сделали. Хозяин недоволен и требует все начать снова – объявил Михаил.

– У меня есть предложение! – негромко сказал Юрий. – Наш дом в Петрорецке пустует, там есть все, что нужно, отопление не выключено. Поживите, сколько захочется.

– Вы разве дом продавать не собираетесь?

– Юрка и слышать про это не хочет – вступила в разговор неугомонная супруга. – Продать, и дело с концом, деньги на новом месте пригодились бы – потянулась она за новой порцией салата.

– Нет, дом я не продам – спокойно возразил Юрий. – Он у меня как пиджак, мне все впору, все по размеру. Все, что мне нравится, там есть.

– Слышали? Вот и поговори с таким. Не представляете, сколько трудов положено, чтобы выдернуть его из Петрорецка.

– Вот ключи, Михаил. Этот от входной двери, этот от гаражной, а вот этот длинный – от ворот. Если что будет непонятно – позвоните мне, а еще лучше, обратитесь к соседям. Рядом с нами живут Полянские, муж и жена, на пенсии. Они нам раньше по дому помогали, и теперь приглядеть согласились.

Татьяна пожала плечами, но против обыкновения промолчала.

– Понятно, кто у вас в семье решения принимает – засмеялся Михаил. – Ты как, Юля? Не против пожить в тишине и на свежем воздухе? А я, пожалуй, принял бы ваше предложение. У меня от отпуска неделька осталась неиспользованная, хоть выспаться удастся.

– Вот и договорились – подвел итог Юрий. – Только запаситесь походной одеждой, если намереваетесь на прогулки ходить. Наш дом почти на краю города, обогнете низину, там по осени сыро, и вы уже в лесу.

– Ладно, я все равно туда возвращаться не собираюсь. Ну, за ваше новоселье! – подняла бокал Татьяна. – Миш, мне твоя Юля понравилась. Нет, честно! Ты когда женился, я подумала – ну, седина в бороду и все такое. Вы ведь с Юркой ровесники? Тебе уже сорок четыре или будет? А тебе, Юль?

– Двадцать восемь. – Юлия постаралась произнести эти слова как можно суше, но Татьяну оттенки настроений не интересовали.

– Да? Девчонка совсем! У тебя, Миш, дочери от первого брака сколько лет? Она институт уже закончила? Или как это сейчас называется? Нет, тебе повезло, что на Юле женился! Только, Мишка, у нее на тебя аллергия, не иначе! Откуда у молодой девчонки такая жуткая сыпь?

– Нам пора, Татьяна. До поезда осталось меньше двух часов.

Юрий встал из-за стола и подошел к Юлии:

– Все было необыкновенно вкусно. А еще я очень рад нашей встрече.

Он взял ее руку и поцеловал тонкие пальцы, покрытые красноватыми пятнами с сухими, шелушащимися краями.

Санкт-Петербург, сентябрь 1736 года

Густав Бирон резко поднялся, пламя свечей заметалось, по стене мелькнула тень. Он постоял, играя желваками на скулах.

– Ты вот что… Я на войну идти хочу. Тебя бы я з зобой для узлужения взял, да стар ты…

– Что ты, батюшка! Али жизнь не мила?

– Я зольдат. Мое дело – война. Хватит мне во дворцах жить. Ты вот что, старик… как тебя – Федотыч? Там парень есть молодой, Прошка, что ли? Ты его мне обучи. Его з зобой возьму. Зтупай.

Старик с поклоном засеменил к двери, что-то бормоча под нос. Густав остался один. Теперь он не мог заставить себя сесть, а ходил кругами вокруг обширного стола с подсвечниками и иконой. С тоской возвращался мыслью к прошлым своим дням, и чтобы не мучиться понапрасну, старался не думать о навсегда потерянной Александре. Вспоминал, как рос на родительской мызе,⁶ как ушел из дому совсем юным, почти подростком, на военную службу. Такова выпадала доля всем младшим сыновьям в их небогатом прибалтийском краю, зажатом между сильными государствами.

Братьев Биронов было трое – старший Карл, средний – Эрнст Иоганн и младший Густав. Старший брат тоже по военной части пошел, в польских войсках до подполковника дослужился. Карла учить не стали – не сметлив, тяжелодумен. Густава кой-чему, что в жизни пригодится, дома обучили – незачем деньги даром переводить, младшему в семье одна дорога – родителей в старости досматривать, когда пора придет. А вот Эрнста отослали в университет в славном городе Кенигсберге, и хоть не сразу, одолел он непростой университетский курс. Должно быть, и покуролесил он в те годы немало, студиозусам без этого неможно. Но и кое-что важное для себя уловить смог. После учебы попытался пристроиться при каком-нибудь дворе побогаче, приезжал в Петербург, просил места, но тогда не нашлось ваканции. Пришлось вернуться в скудную Курляндию. И тут Фортуна смилостивилась над ним. Русскую царевну, Анну Иоанновну, племянницу императора, выдали замуж за курляндского герцога. Прожили они с мужем всего ничего, овдовела она, не успев и познакомиться толком со своим супругом. И потянулись годы скучного вдовства. Вот тут и пригодились все качества Эрнста Иоганна – и ученость, и светское обхождение, и красота.

Густав подошел к настенному зеркалу в тяжелой раме, пригляделся в полутьме к своему отражению. Брат Эрнст признанный красавец, всем взял: лицо узкое, длинное, аристократическое, нос орлиный, породистый. А у Густава и лицо пошире, и нос короткий, простецкий. А губы и вовсе толстоватые, не то, что у Эрнста – тонкие, изогнутые, «лук Амура».

Что только в голову не лезет! Говорят, первая ночь после похорон самая страшная. Верно говорят. Когда возвратились из Лавры, попробовал он посидеть с приглашенными за поминальным столом. Соотечественники из свиты Эрнста и сослуживцы из полка быстро перепились, зашумели, загорланили. Со стороны не на поминки похоже было, а на веселую гвардейскую попойку. Даже прислуга взгляды укоризненные бросала, не таясь. Ушли с Александром, младшим братом покойной жены на половину Густава, посидели немного, помолчали. Говорить особо и не о чем было. Александр Меншиков вскоре домой уехал, а Густав остался один.

Он прикрыл глаза, в кресле устроившись, и поневоле в воспоминания ушел. Шесть лет с лишком минуло с того памятного утра, когда в окошко бедной мазанки постучался один из солдат, что служили под его командой:

– Кабатчик, гнилая его душонка, провизию отпускать в долг больше не желает. Говорит – отдайте за прежнее столование, тогда…

Густав, сквозь зубы понося всех, кто ему на язык попадался, поспешил в кабак. По дороге того хуже приключилось – сапог прохудился, жидкой холодной грязью на каждом шагу чавкая. Кабатчик при скрипе двери бросил пивные кружки развешивать на шесте с рогульками, и в бока короткие ручки упер. Не дожидаясь, пока он рот откроет, Густав выпалил, в лицо ему не глядя:

– Все, что положено, отдам. Сразу отдам, как только от властей содержание получу.

– Слыхали мы эти песни, господин капитан. Пока дымный да подушный налоги соберут, да мостовые, да прочие пошлины… А ваша голодная братия вчера у меня полный бочонок темного пива своровала, совсем страх потеряли! Ни корки хлеба никому из ваших панцирников впредь не отпущу, так и знайте…

Что там дальше хотел кабатчик выкрикнуть, Густав дослушивать не стал. Сгреб его за грудки, через стол перегнувшись, и зашептал громко, белыми от бешенства глазами в красную налитую физиономию своего заклятого врага впившись:

– Ну, тогда не жди, что я тебя прикрою от моей солдатни, когда они с голодухи громить твое заведение примутся.

Последние слова уже едва слышно произнес, но кабатчик перепугано закивал, побледнев заметно.

– Что тут у вас, господа? – раздался негромкий, но сразу ясно – начальственный голос.

– Вот, извольте видеть, ясновельможный пан, капитан Бирон самоуправствует.

Кабатчик, вошедших увидя, сразу приободрился. Густав хватку ослабил, и тоже повернулся к дверям. Прибывших оказалось не то трое, не то четверо, но с первого взгляда куда больше глянулось. Уж больно разодеты были с роскошеством, в этом захолустье вовсе невиданном. Золоченые галуны, перья на шляпах, плащи дорогого тонкого сукна.

– Вот вас-то нам и надобно, господин Бирон… – начальствующий на Густава уставился, непонятно только, с угрозой он смотрит или просто пристально разглядывает. – Сколько вы ему задолжали, господин капитан?

– Семьдесят пять злотых – буркнул Густав, глаза опуская.

– Восемьдесят! Восемьдесят, ясновельможный пан! – с жаром кабатчик в разговор вклинился, на вошедших с надеждой глядя. – Бочонок пива, самого лучшего, умыкнули ввечеру – они, больше некому…