Сила эмпата. Опыт и Практика раскрытия индивидуальности

Надорванная грамота

Однажды я победил на олимпиаде по истории, занял первое место. При всем классе мне вручили диплом победителя, почетную грамоту. Я положил ее в рюкзак, пришел домой, достал грамоту и обнаружил, что она разорвана на две половины.

Получается, кто-то залез в рюкзак и порвал ее, – сама по себе плотная бумага не могла бы так разорваться. Я смотрел на эти две половинки и вдруг понял, что все полученные мною за всю жизнь награды, все мои достижения, победы, в сущности, похожи на эту разорванную грамоту.

В дальнейшем я никогда не оценивал свои достижения и победы как нечто значимое. Я понимал, что это всего лишь разорванная бумага… Признаюсь, я никогда не ценил созданные мною платья от кутюр, никогда не хранил их каким-то особым образом – в пергаменте и в целлофане. В итоге изделия ручной работы, на изготовление которых тратилось множество часов, были для меня просто тряпками, которые ничего, по сути, не значат.

Но я все-таки храню тот белый конверт, который мне вручили создатели «Битвы» уже в финале. Просто подошли и сказали: «Максим, ты его заслужил». Я спросил: «А почему же вы мне его не дали на “Битве”?» Но внятного ответа не получил и переспрашивать больше не стал. Потому что понял, что везде свои правила.

Но сейчас я уже умею ценить свои достижения, теперь каждая моя победа – повод для гордости. И я очень трепетно отношусь к своему участию в «Битве», к тем результатам, которые мне удалось там показать. Да и ко всем остальным своим талантам и дарованиям во всех областях тоже.

Потому что та грамота, которую мне вручили за победу в городской исторической олимпиаде, была разорвана не мной, а кем-то другим. Тем, кто этим своим поступком как будто лишний раз хотел напомнить мне: «Не высовывайся!» А я вот имел «наглость» высунуться – стал победителем. И был наказан.

Каких бы успехов ты ни достиг, как бы ни выделился, как бы ни проявил свою индивидуальность, в понимании «серой массы» ты «выделываешься», «выставляешься», «выпендриваешься», что-то из себя «корежишь». А такого не прощают. И тогда тебя надрывают и растаптывают, чтобы цена твоей индивидуальности была не выше цены разорванной бумажки.

Сон с воплощением темной сущности

Он сказал мне: «Здравствуй».

Я ответил: «Здравствуйте».

– Посмотри на себя!

Я смотрю на себя, а вижу безветренное зеленое поле, траву, цветы, солнце, птиц.

– Посмотри на себя!

И я вновь смотрю на себя и вижу, что я – засохший прутик, травинка, которую спалило солнце. И от меня осталась ровно половина.

Я смотрю снова – и вижу вторую часть себя.

Я сломанная, выжженная травинка.

– Я не ЭТО!

– Это ты. Тебя сломали пополам. Ты хочешь быть целым, целым, целым?..

Эхо бесконечно повторяется, и я все слышу: «целым, целым, целым…»

И опять куда-то проваливаюсь.

Если говорить на языке образов, то эта разорванная грамота, полученная за успех, победу, а затем – суицид, и этот сон с разорванным ростком – все это очень символично и даже, я бы сказал, архетипично.

Ведь я бежал от признания, не мог принять того, что во мне уживаются светлая и темная сущности, черное и белое, добро и зло. Я не мог принять себя единым и целым, и это меня надорвало.

Сейчас я уже понимаю, что бороться со своей темной стороной – бесполезно. Ты достигнешь единения и гармонии с собой, когда перестанешь делить себя на белое и черное. Это как инь и ян, которые как непохожи, так и неотделимы друг от друга.

И как только мы перестаем заниматься этим разделением, принимаем себя во всех своих проявлениях, мы обретаем целостность. Становимся, как в том сне, «целыми, целыми, целыми…».

Глава 2. Прикосновение

Первый учитель

Я очень хорошо помню этого человека, несмотря на то что с момента встречи с ним прошло уже много лет. Лишь спустя время я понял, что именно он был моим первым в жизни учителем, первым духовным наставником, – а ведь поначалу я его так не воспринимал. Не понимал его. Он меня жутко пугал, встречи с ним были какими-то болезненными, но в то же время волнующими. Вообще я больше чем уверен, что это была наша с ним не первая встреча, – мы пересекались в прошлых воплощениях. Подозреваю, что это какой-то момент синастрии, потому что у меня возникало ощущение родства между нами, что меня, признаюсь, сильно пугало.

Его звали доктор Некрасов, и он был моим лечащим врачом. Я абсолютно не помню его имени, но зато хорошо запомнил ту энергию, которой он обладал. И навсегда усвоил те знания, которые он мне передал. Не знаю, как сложилась его дальнейшая судьба, не знаю, чем он сейчас занимается, где живет. Однажды я попытался его разыскать: приехал в больницу, в то самое отделение, где лежал, надеялся узнать его контакты, чтобы встретиться, поблагодарить, пообщаться. И чтобы, возможно, заново испытать тот калейдоскоп чувств, который испытывал тогда, много лет назад. Но на территорию больницы меня не пустили, никакой информации не дали. И я понял, что, видимо, друг перед другом мы с ним все обязательства в этом воплощении выполнили, все общие дела завершили.

Это был первый человек, с которым я начал взаимодействовать после выхода из реанимации. Наша первая встреча была теплой и дружеской: мы знакомились, он рассказывал о себе. Я помню его очень внимательные мудрые глаза, проницательный взгляд. Это был странного вида человек лет 30–35, с живым острым умом, очень резкий, какой-то угловатый. Сейчас о таком сказали бы: настоящий фрик. Его не понимали врачи, у него были сложные, натянутые отношения с младшим медицинским персоналом. Насколько я понимаю, Некрасов сам выбирал себе пациентов, сам решал, с кем он будет работать. И собственно, наверное, меня он тоже выбрал сам.

Если нашу первую встречу я помню довольно смутно, то все последующие вызывали у меня бурю эмоций: я смеялся, плакал, раздражался, удивлялся, погружался в альфа-состояние. Я вообще не понимал, что происходит. Вещи, о которых он говорил, казались странными. Я даже просил родителей поговорить с администрацией больницы и сказать, чтобы мне заменили лечащего врача. Сейчас мне, конечно, жаль, что порой его речи вызывали у меня такое сильное сопротивление, и я, возможно, что-то тогда упустил, не впитал его идеи по максимуму. Но, с другой стороны, видимо, человека нужно кормить той пищей, которую он в данный момент в состоянии переварить.

Всем пациентам, испытавшим болевой шок, давали обезболивающее: чтобы они хорошо спали, чтобы процесс восстановления проходил наименее травматично как для физики, так и для психики. Но доктор Некрасов выбрал другой метод терапии – мне было отказано в любых обезболивающих препаратах. Всю физическую и эмоциональную боль я проживал по полной программе. Я не знаю, рассказывал ли он об этом своем методе лечения моим родителям. Думаю, что нет. Я им тоже никогда не жаловался. Хотя, бывало, меня буквально скрючивало от боли.

Каждый вечер он приходил, и мы начинали выполнять различные практики, медитировать. Это была разработанная им лично терапия, его собственная методология. Было там и прикосновение к визуализации, и полное погружение в матричное пространство через пустой экран, через закрытые глаза, через область третьего глаза. Мы входили в измененное состояние сознания, определенным образом дышали. От этого человека я впервые узнал о холотропном дыхании, о возможности перехода через дыхание в иные состояния. Мы визуализировали, мы представляли, как мой сломанный позвоночник срастается, как моя боль трансформируется в жизненный ресурс. Мы доставали ресурсы из моего подсознательного, из вытесненных детских историй. Это была физическая, умственная и духовная трансформация.

Еще в самом начале нашего общения он говорил мне: «Хорошо, вот представь, что ты добился своей цели, получил желаемый результат. Ты разбился и умер. Тебя похоронили, и теперь ты наблюдаешь за всем со стороны. Ты не хотел жить, и вот тебя больше нет на земле. Доволен ли ты? Можешь ли ты что-то изменить? Что происходит с твоим физическим телом?»

Потом он мне показал, как меня опустили в землю, мое тело начало разрушаться, оно стало исчезать. Мое еще вчера молодое и крепкое тело, тело танцора. И я уже ничего не мог с этим поделать.

И есть и второй вариант развития событий, при котором я со своим нерабочим на тот момент – ослабленным, поломанным, отчасти недействующим телом могу работать. Я могу добиваться тех результатов, которые мне нужны. Могу менять ситуации, выбирать окружение и способ взаимодействия с социумом. И ту профессию, которая мне нравится. Я могу выбирать!

Это, наверное, был первый человек, который сказал мне, что у меня есть выбор. Потому что родители говорили: «Либо так, либо никак». Я вдруг узнал, что не обязательно делить все на черное и белое. Мы можем играть нюансами, полутонами. Мы можем выбирать…

Доктор Некрасов спросил меня: что ты выбираешь – гнить под землей, быть сожранным червями, находиться в бездействии и принять все как неизбежность? Как нечто, что было дано свыше? Или…

И тогда я подумал: «Несмотря ни на что, я сам решил выйти в окно. Меня же никто к этому не толкал. Неважно – осознанное это было решение или нет, это я его принял. Так почему же я не могу сделать какой-то другой выбор? Подняться надо всем, простить и принять этот мир. Обрисовать свой контур, свою территорию и попробовать быть счастливым. Попробовать реализовать себя, заняться тем, что меня радует».

Сквозь слезы и боль до меня, до моей души, начали доходить какие-то вещи, которые он пытался донести. К счастью, я был тогда в очень восприимчивом и открытом состоянии. Теперь уже и я, в свою очередь, не работаю с теми, кто проходит медикаментозную терапию и принимает определенные препараты. Потому что это блокирует огромный спектр чувств, перекрывает потенциал. Я не призываю полностью отказаться от медикаментозного лечения, когда речь идет о тонких настройках, о вопросах психиатрии. Но на своем опыте я понял: если ты переживаешь боль, утрату, потерю, когда тебе плохо физически – ты можешь оттолкнуться от этого состояния, как от дна, и подняться наверх. Ты можешь найти опору, можешь работать, ты можешь жить…

Помню, как он работал с моим телом. Я лежал на доске без всяких подушек, практически как йог или жесткий аскет. Это тоже было частью уникальной методики доктора Некрасова. А еще он научил меня такой практике. Мы ведь все тогда смотрели фильмы про супергероев, которых играли Жан-Клод Ван Дамм, Сильвестр Сталлоне, Арнольд Шварценеггер. И поскольку я долго был обездвижен, мышцы мои атрофировались, доктор предложил мне, глядя на пустой спокойный экран, вызвать образ, к примеру, Ван Дамма, который будет передавать мне свою силу и гибкость.

И вот я уже ощущаю сильные мышцы своей груди, свои крепкие плечи и руки. Понимаю, что все у меня в порядке. Я чувствую свою спину, ноги, землю под ногами. Мое тело легкое, свободное, гибкое, здоровое. Я представляю, как иду, как отжимаюсь от брусьев, как катаюсь на своих любимых коньках, на роликах, на велике. Это была такая умственная гимнастика. Но в тот момент, когда Некрасов со мной работал, мои мышцы действительно были задействованы: я чувствовал, как работают икроножные мышцы, как напрягается пресс, ощущал, что мой позвоночник крепкий и здоровый. Чего я не чувствовал, так это сломанной спины, переломанных костей. Я верил, что я в полном порядке. Я живу, я здоровый, спортивный, я все могу.

Кстати говоря, лежал я не в палате, а в коридоре. Это для того, чтобы меня всегда можно было контролировать. И это тоже была идея моего лечащего врача. Так что я видел и тех, кого в наше отделение привозят, и тех, кого выписывают. Я был в курсе всех событий, знал всех по именам – словно консьерж.

Однажды к нам поступил парень – я сразу же про себя прозвал его Маугли. Это был мой первый друг. Он познакомил меня с миром фантастики. Маугли прихватил с собой в больницу сумку, доверху набитую хорошими книгами, и щедро делился со мной своими сокровищами. Его тоже положили в коридоре – у противоположной стены. А еще Маугли был каратистом, имел черный пояс. Он отлично отработал умение контролировать свое тело. И благодаря ему я начал познавать и визуализировать карате. Мой новый друг с удовольствием посвящал меня в это дело: показывал техники и удары, рассказывал о правильном дыхании. А я лежал, не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой, но чувствовал, как напрягаются мои мышцы. Более того: Маугли тоже увлекался медитацией. Так уж получилось, что новая информация стала приходить ко мне со всех сторон. Может, это тоже была идея доктора Некрасова – подселить этого парня ко мне? Или это был чей-то еще замысел…

Иногда я доводил своего доктора, и он срывался. Как эмпат, я быстро выявил его слабые стороны и, когда он начинал меня раздражать, «лупил» его по самым больным местам. Наверное, ощущая собственную слабость, я хотел причинить боль другим. Сорваться на родителей я не мог – они от меня и так получили по полной программе. А мой доктор – такой умный, продвинутый, прокачанный – чем не мишень? Я считаю, что соперник должен быть либо твоего уровня, либо превосходить тебя. Тогда все честно.

А вообще, конечно, это было удивительное для меня время – период усиленного и ускоренного внутреннего развития и понимания себя.

Я пролежал на доске четыре месяца, пришло время надевать гипсовый корсет. Если человек долгое время лежит неподвижно, он не может запросто встать и пойти. Ему надо заново учиться передвигать ноги, ставить стопы, координировать свои действия. Я попытался встать и пойти, но потерпел неудачу: мозг отдавал команду ногам, но они его почему-то не слушались.

Мне выдали костыли, с их помощью я прошел через коридор и вышел из отделения. На улице меня ждала машина, которая отвезла меня на рентген. Затем я был отправлен в кабинет, где на меня должны были надеть гипсовый корсет. Туда я вошел самостоятельно. Да, мои ноги тряслись и плохо слушались, я прошел всего несколько шагов, но сделал это сам. Медики, ждавшие меня с корсетом, были ошарашены такой прытью. Округляли глаза, спрашивали: сколько ты не ходил? Недоверчиво качали головами. Вскоре меня выписали, и я отправился восстанавливаться домой.