Ледяной ад

Глава IV

Возвращение. – Канадцы и краснокожий. – Ожерелье вождя. – Неутомимые. – В пути. – Стрелка вновь вращается. – Сомнения. – Кто прав? – «Здесь!» – сказал индеец.

Четыре дня или, вернее, четыре ночи, длившиеся каждая 23 часа и 55 минут, прошли с тех пор, как новые обитатели медвежьей пещеры поселились в ней. Людям, рожденным в более средних широтах, очень трудно бывает привыкать к этому надоедливому мраку полярных стран во время зимовок. Мерцающие звезды, лучезарные сумерки и пламенеющие северные сияния – все это вносит лишь кратковременное появление света при сплошном мраке полярных зим, таких тягостных для человеческих нервов. Нетрудно себе представить, как после бесконечных летних дней эта постоянная темень, в которой люди двигаются, как тени, в тумане испарений в морозном воздухе, среди снежной равнины, заглушающей шум шагов и всякий другой живой звук, удручающе действует и на самых стойких. Кажется, что и дух, и тело начинают погружаться в спячку, и единственным, хотя и весьма однообразным развлечением остается восход и невероятно быстрый закат солнца. Но и это развлечение вот-вот должно было прекратиться, так как солнце, подымавшееся все меньше и меньше над горизонтом, вскоре должно было окончательно уйти за линию горизонта.

Прошло уже четверо суток со дня нападения гризли, шкуры которых были содраны и превращены в покрывала, а мясо разрублено на части, заморожено и спрятано в одной из боковых галерей, превращенных в кладовые.

Наступила ночь. Обитатели медвежьей пещеры спали. Зато вблизи пещеры слышались человеческие голоса, собаки глухо рычали, проворные тени сновали у входа в пещеру в облаке беловатого тумана. Наши друзья вышли на этот шум, – и у них вырвались шумные крики радости.

– Отец! Это вы, да? – воскликнула Жанна.

– Да, да, дитя мое!

– Ну, все благополучно? Никаких бед?

– Все как по маслу! – отвечал Лестанг.

Собаки вновь прибывших путников тоже братались с остальными собаками, только один Портос продолжал рычать: с двумя возвратившимися канадцами был еще третий, и Портос не мог успокоиться в присутствии незнакомца.

– Молчи, Портос! – крикнул на него Жан. – А вас, друзья, прошу пожаловать в наш дом! – добавил он, указывая рукою на внутренность пещеры, ярко освещенной двумя лампочками в честь прибывших.

Почти окоченев от холода, трое путников прежде всего отпрягли своих собак и прибрали сани, в чем им помогли и остальные, затем уже осторожно направились внутрь пещеры, чтобы не задохнуться от внезапного перехода к теплу после пятидесятиградусного мороза. Очутившись в круглой зале пещеры, где весело топилась печь, они сбросили с себя свой меховой наряд и ощутили невыразимое чувство блаженства и покоя после всех трудностей своего пути.

– А вот и грог готов! Как мы рады, что вы вернулись, и что все обошлось благополучно!

– Грог – дело доброе, – произнес Лестанг, – но всему свое время. Позвольте мне прежде всего познакомить вас с моим другом Серым Медведем, которому известна тайна местонахождения «Матери золота», тайна, которою он готов поделиться с нами!

– Ах, так его зовут Серый Медведь! Какое странное совпадение! – воскликнул журналист, кидая испытующий взгляд на вновь прибывшего, типичнейшего представителя краснокожей расы, с горбоносым профилем с древнеримских медалей и монет, с железными мускулами, телом, точно вылитым из бронзы, с глазами черными как уголь и блестящими как алмаз. Одет он был в простую охотничью блузу, индейские штаны с кисточками и мокасины, а на плечах носил шерстяной плащ, заколотый спереди длинной косточкой.

– Да… этот человек не мерзляк, – подумал про себя Редон, – в такой мороз и так налегке! – При этом он заметил на шее индейца любопытное ожерелье из медвежьих когтей.

– Это ожерелье вождя! По нему узнают человека отважного, героя! – пояснил Лестанг, давно уже знакомый с нравами и обычаями краснокожих, в среде которых ему много приходилось вращаться.

– А, ведь и мы, Лестанг, герои и героини: мы здесь убили двух серых медведей! – произнес один из молодых людей.

Девушки в это время разносили кипящий грог. Индеец, постоянно живший среди канадских охотников, научился понимать по-французски.

– Ax! – воскликнул он. – Брат мой убил двух гризли? Брат мой – великий вождь!

– О, восторг! Он говорит языком героев Купера и Эмара^[24]! – воскликнул журналист. – Нет, уважаемый краснокожий, не мне хвастать этим славным подвигом, а вот этой молодой девушке, мадемуазель Дюшато, и моему товарищу Леону Фортену, отважному галлу, воину, ученому знахарю, да вот еще этому юноше! – указал он на Жана. – Настоящий прирожденный траппер и вольный охотник!

Заинтересованный индеец попросил подробно рассказать ему все, как было. Леон тотчас же согласился удовлетворить его любопытство, и старый вождь почувствовал невольное сердечное влечение к этим бледнолицым, совершившим тот же подвиг, каким сам он снискал себе славу и звание великого вождя.

Затем мало-помалу разговор перешел к вопросу, наиболее занимавшему всех, то есть к вопросу о золоте. Под влиянием общего дружеского настроения, единодушного сердечного приема и ласки, какие встретил здесь угрюмый краснокожий, он стал и сам дружелюбней и общительней и рассказал, что «желтого железа» там, куда он хочет их свести, много-много.

– Так много, что вот настолько от земли! – говорил он, показывая рукою на добрые три четверти аршина от земли. – Тянется оно далеко-далеко! – И он принялся шагать большими шагами по пещере, приговаривая: «Вот столько и еще больше, еще больше!..»

Очевидно, индеец говорил о целом пласте золота таких колоссальных размеров, что это превосходило всякие предположения.

– Нет сомнения, что это и есть сама «Мать золота»! – воскликнул Лестанг.

– Да, да! – произнес Редон: – И это все будет наше, и золото, и его мамаша!

– Надо посмотреть, так ли это? – заметил вполголоса Леон. – Во всяком случае такие пласты золота – нечто невероятное, но если моя стрелка оживет, и к ней вернется ее прежняя чувствительность, то мне весьма любопытно знать, на каком расстоянии леоний укажет нам присутствие золота на этой золотой равнине!

– Скажите, краснокожий брат мой, далеко ли отсюда это золото? – спросил он вождя.

– На расстоянии приблизительно восьми дней пути.

– Да, но каких дней? Как теперь, в пять минут солнца и света и три часа сумерек или же летних дней, когда солнце стоит полные 24 часа над горизонтом?

– Не слишком длинных и не слишком коротких дней! – серьезно отвечал индеец.

– Ну если так, отправимся теперь же! – произнес журналист. – Впрочем, вы, может быть, утомились с дороги?

Индеец рассмеялся, как будто Редон высказал какое-нибудь по-детски забавное и совершенно невероятное предположение.

– Утомился? Я не знаю, что значит это слово, хотя и понимаю, что другие так называют! – сказал он. – Я готов сию же минуту идти, куда надо!

– Тогда, отдохнув часов десять, мы тронемся в путь. На этом и порешим!

Путешествие должно было продолжаться всего каких-нибудь 20 дней, потому решено было часть багажа и запасов оставить в пещере, где их зарыли в мелкий сыпучий песок, представлявший собою почву пещеры. Затем, облачившись в костюмы эскимосов, наши друзья стали припрягать собак к санкам и, когда все было готово, весело пустились в путь, рассчитывая недели через три, в крайнем случае через месяц, вернуться сюда и провести в медвежьей пещере всю остальную часть зимы. Поезд тронулся бодро и весело по твердому, хрустящему снегу. Мороз был настолько силен, что несмотря на меха и усиленное движение казалось, что кровь стынет в жилах и дыхание спирает в груди.

– Пятьдесят градусов ниже нуля! – пробормотал журналист, взглянув на маленький термометр, прикрепленный к первым саням.

– Да что вы смотрите на эту мерилку мороза! Смотрите лучше на индейца: глядя на него, не поверишь в мороз! – проговорил Лестанг.

Действительно, Серый Медведь, – так звали индейца, – проделывал довольно своеобразную гимнастику. Отойдя немного в сторону, вероятно, из чувства стыдливости, он разделся донага и стал кататься в снегу, кувыркаясь, подскакивая и ныряя с удивительным проворством; и это на морозе, от которого трескаются камни, лопаются и распадаются на щепки громадные деревья. Поль Редон смотрел и буквально не верил своим глазам, а между тем Серый Медведь, вдоволь набарахтавшись и накувыркавшись, проворно надел свой несложный наряд, накинул на плечи плащ и, бодрый и веселый, присоединился к остальным.

– Ну, что? – спросил его Редон.

– Даже жарко теперь! – отвечал индеец.

Путешественники стали немного согреваться от напряжения и быстрой ходьбы, но очень, очень мало. Малейшее прикосновение к чему-либо металлическому производило страшный, болезненный ожог на таком морозе. Это испытал на себе Леон: вечно озабоченный своей буссолью, он вздумал взглянуть на нее, чтобы еще раз убедиться, окончательно ли она перестала действовать. Сняв на мгновение перчатку, он достал буссоль из внутреннего кармана своей меховой куртки, рассчитывая, что мороз не сразу успеет остудить ее металлическую оправу настолько, чтобы она могла примерзнуть к его пальцам. Но, увы! Прежде, чем он успел что-либо сделать, он уже ощутил страшный ожог пальцев, и кожа пристала так крепко к металлу, что пришлось ее отодрать от пальцев. Несмотря на сильную боль, Леон поспешно натянул перчатку и все же продолжал свои наблюдения.

Теперь стрелка вращалась и дрожала, но все-таки упорно останавливалась на одном и том же месте, – и странное дело, – указывала отнюдь не то направление, по которому двигался маленький караван, а смотрела именно в сторону медвежьей пещеры, покинутой нашими путешественниками шесть часов тому назад.

Удивленный до крайности этим обстоятельством, Леон положил буссоль обратно в свой карманчик и долго оставался задумчивым и молчаливым.

– Куда ведет их этот индеец, который, по-видимому, совершенно уверен в себе? Следует ли так слепо доверяться ему? Уж не хочет ли он завести их в какие-нибудь дебри, чтобы завладеть их санями и упряжками, несравненно более драгоценными для него, чем самые громадные глыбы золота? – невольно приходило ему в голову. – Кому верить, индейцу или его непогрешимой до сих пор буссоли?

Наконец, Леон пришел к тому заключению, что буссоль после необъяснимого, странного повреждения там, в медвежьей пещере, хотя и стала снова действовать, но уже в обратном смысле, как это бывает иногда и с магнитной стрелкой после сильной бури и грозы.

Усталые и обессиленные трудным и длинным переходом, наши путники сделали привал под защитой снежной стены, нанесенной недавним бураном. Голодные, главное, мучимые жаждой, они с томительным нетерпением ждали горячего грога, который готовили на маленькой печке, нагреваемой тем же керосином. Жажда, еще более мучительная, чем та, какою страдают путники в песчаных пустынях, здесь, в белоснежных пустынях, тем более ужасна, что искушение утолить ее горстью снега появляется на каждом шагу. Но стоит только поддаться этому искушению, чтобы минутное облегчение превратилось в настоящую нестерпимую пытку: вся внутренность начинает гореть, слюна пересыхает, язык прилипает к гортани, словом, человек начинает испытывать такие мучения, какие не поддаются никакому описанию.

Наши друзья, зная это, не поддавались искушению и с нетерпением дожидались грога. Кроме того, им предстояла еще мучительная работа откупорить жестянки с консервами или сварить «сушеный картофель.

От печки в шатре установилась приятная для наших путников температура, всего -10°. Расположившись на своих меховых мешках, служивших им и постелями, и коврами, по-татарски подогнув ноги под себя, они с особым удовольствием принялись за скромный ужин. Разговор не клеился: все были измучены и устали; печку зарядили на 24 часа и затем каждый, зарывшись в свой тройной меховой мешок-постель, постарался заснуть. Индеец же, которому была не по душе атмосфера шатра с запахом керосина, приютился под открытым небом между собаками, сбившимися в кучу, и только по настоянию друзей согласился укрыться медвежьей шкурой. И то ему было жарко, и он время от времени вставал, чтобы освежиться, и затем снова ложился на прежнее место.

После восьмичасового сна краснокожий разбудил канадцев, и те принялись за стряпню; затем мало-помалу пробудились и остальные. Жан, босой, без перчаток и с непокрытой головой, вышел из шатра.

– Куда ты, Жан? – встревоженно спросила его сестра.

– Иду снегом умыться! Это здорово: сразу нагреешься, лучше чем у печки! – ответил он и, действительно, спустя немного времени возвратился в шатер бодрый, веселый и румяный, так что остальным было просто завидно смотреть на него. Индеец глядел на него с восхищением и, подойдя к нему, крепко пожал руки. Все принялись завтракать, с утра у всех на душе было легко, и ели с охотой, особенно Поль Редон. Леон, заметив это, сказал:

– Здесь ты не можешь пожаловаться на отсутствие аппетита!

– Да, моя диспепсия, от которой я столько лечился, глотая пилюли и всякие другие лекарства, излечилась пятидесятиградусным морозом! В Париже год-другой, и меня пришлось бы, наверное, тащить на кладбище, а между тем здесь я становлюсь настоящим обжорой! Жаль только, что это лечение такое нелегкое!

Все рассмеялись.

– Ну, пора в путь! – И санный поезд с провожатыми на легких, больших лыжах тронулся в том же порядке, как и накануне.

Дни шли за днями без малейшего разнообразия; все та же беспредельная снеговая равнина, те же привалы, те же ночлеги под открытым небом, те же утомительные переходы и тот же мороз. Прошло три, четыре, пять дней; люди шли вперед, все дальше и дальше, как автоматы, почти не сознавая своей усталости, но с каким-то ноющим чувством томления, шли потому, что остановиться было нельзя и невозможно идти обратно, потому, что самый организм их требовал движения, потому, что надо было бороться со стужей, проника» шей повсюду. Несмотря на это, Леон еще раз справился со своей буссолью, и стрелка ее опять показала направление обратное тому, по какому они следовали, то есть направление на медвежью пещеру.

Прошло еще два дня. Путь становился все труднее и труднее; вместо снежной равнины нашим путешественникам приходилось теперь идти какою-то изрытой холмистой местностью, напоминавшей взбаламученное море с внезапно оледеневшими волнами. Затем пришлось подниматься в гору; наши друзья стали уже падать духом, но индеец поддерживал их бодрость.

– Еще, братья, немного терпения – и мы будем у цели! – говорил он.

Наконец путешественники пришли к такому месту, где уже не было никакой возможности идти дальше. Тут вдруг все небо зарделось великолепнейшим северным сиянием. Окрестность озарилась чудным пурпурным заревом, придававшим всему окружающему и всем предметам какие-то фантастические размеры и очертания.

Тогда краснокожий, вытянувшись во весь свой богатырский рост, указал величественным жестом на откос скалы, залитый отблеском красноватого сияния и имевший металлический блеск, и воскликнул:

– Бледнолицые братья, я сдержал свое слово! Вот желтое железо!

– Здесь светло, как днем. Очевидно, эти роскошные бенгальские огни предназначены для того, чтобы осветить наше торжество! – произнес журналист.

– О-о! Так это «Мать золота»! – воскликнул Дюшато громовым голосом.

– Тот кошель с золотом, который я искал в продолжение целых двадцати лет! – бормотал Лестанг. Что касается Леона, то он, вопреки всем, думал только о своей буссоли и своей леониевой стрелке, упорно направленной и теперь в сторону медвежьей пещеры, и вместо крика радости, торжества, с губ его сорвалось слово сомнения: – Как знать?!

Глава V

Золотой бред. – Вожделения. – Взрыв динамита. – Недоумение. – Разочарование. – Медь. – Легенда об Эльдорадо. – Вознаграждение. – Возвращение. – По пути к медвежьей пещере.

Какое-то безумие, какой-то золотой бред мгновенно охватил всех при вести об открытии «Матери золота»; только бесстрастный индеец, не знавший цены золота, и рассудительный ученый Леон Фортен не разделяли общего восторга. Между тем благородный металл действительно был здесь в изобилии, виднеясь всюду толстыми пластами среди каменных глыб.

Индеец был прав: передними была настоящая, феноменальная залежь чистого золота, сплошной слиток, представлявший собой целый пласт на высоте полутора сажен от земли.

Лестанг с неописуемым восторгом простер руки, воскликнув:

– Вот именно так я и представлял себе эту «Мать золота»! Да! Сразу видно, что здесь золота на многие миллионы.

Дюшато тоже обезумел.

– Жанна, дитя мое, – кричал он в восторге, – теперь мы с тобой богачи! Теперь мы будем счастливы и можем делать много добра!..

Жан на радостях дал несколько выстрелов в воздух, а Редон громко воскликнул:

– Да здравствуют морозы и мы… и все, и все!.. Ура!

– Все они обезумели, их хоть веревкой вяжи! – шепнул Леон Марте.

– А вас, друг мой, это нисколько не волнует?

– Нет, я даже сам себе удивляюсь, или, быть может, вид этих маньяков, изображающих в данный момент что-то очень похожее на пляску медведей, так расхолаживает меня, только я не испытываю ни малейшего волнения при виде этих сказочных богатств!

Между тем проводник, открывший людям это сказочное богатство, безучастно смотрел на все, происходившее вокруг него, небрежно прислонившись к откосу скалы.

После первых минут дикого восторга, доходившего до безумия, разум начал входить в свои права, и Дюшато первый заявил, что необходимо придумать какое-нибудь средство добыть хоть часть этого золота.

– Добыть! Но как? Никакие металлические орудия не возьмут этот кварц – все наши усилия будут тщетны! – вздыхал Лестанг.

– Несколько зарядов динамита сделают свое дело за несколько минут! – утешил его Леон.

– Да, правда! Динамит мигом поможет нашему горю!

Действительно, в ледяных равнинах Клондайка, где рабочие руки так дороги и работа так страшно тяжела, горящие нетерпением золотоискатели постоянно прибегают к помощи динамита, запас которого имелся под рукою и у наших друзей. Они заблаговременно позаботились захватить его с собою, но оказалось, что динамитные шашки совершенно замерзли. Тогда Дюшато, Поль, Леон, Жан и Лестанг взяли по снаряду и спрятали каждый свой снаряд под одежду, чтобы дать ему оттаять. Затем старый Лестанг и Леон стали отыскивать в скале трещину или щель, куда бы можно было заложить шашку. Случай помог им, а через полчаса снаряды уже достаточно оттаяли от соприкосновения с человеческим телом. Немедленно принялись за дело. Пока Леон с помощью Лестанга подготавливал взрыв, другие отводили подальше сани и собак. Наконец, когда все было готово, Леон подошел к фитилям с дымящимся трутом, спокойно зажег их и потом сам отошел в сторону. Прошло минуты четыре. Вдруг послышалось что-то похожее на глухой подземный удар, затем последовало непродолжительное землетрясение, земля как будто дрогнула под своим снежным покровом, и высокий белый столб дыма поднялся к небу. После этого раздалось еще несколько глухих раскатов, наконец, целый град обломков взлетел в воздух и посыпался во все стороны, как при извержении вулкана. Собаки страшно взвыли и пустились бежать; люди же, точно повинуясь могучему инстинкту, ринулись вперед к месту взрыва. Часть отвесной скалы оказалась взорванной, и ее черные, еще дымившиеся обломки валялись всюду, на расстоянии пятнадцати сажен. Часть металлического пласта также отделилась, и обнаженный разрез выступил ярко-желтой, блестящей полосой на темном фоне скалы. Индеец не мог надивиться тому, что только что видел: взрыв представлялся ему невероятным, сверхъестественным колдовством.

Все устремились к громадной глыбе металла, весом не менее двадцати пудов, и прежний безумный восторг был уже готов снова охватить их, но несколько недоверчивых слов Леона и его скептическое отношение к этому сказочному богатству невольно остановили этот новый порыв. Нагнувшись и подняв с земли осколок величиною с крупный орех, он с минуту внимательно рассматривал его, затем проговорил как бы про себя: «Дурной цвет и скверный вид!»

Все сердца ускоренно забились, дыхание стеснилось в горле, все подвинулись ближе к нему. Между тем он, сильно потерев кусок металла о свою меховую куртку, затем поднеся его к носу, продолжал: «Скверный запах!»

– Что вы хотите этим сказать?.. – спросил его дрожащим от волнения голосом Лестанг, у которого даже в глазах стало мутиться от волнения. – Вы пугаете меня… Скажите же нам что-нибудь… голова у меня идет кругом!..

– Увы, мой бедный друг, – произнес Леон, – как ни неприятно мне разочаровывать вас, но я должен сказать, что это не золото… а просто медь!

– Медь! Медь! – повторило несколько голосов, полных отчаяния.

– Возможно ли, о Боже!..

– Правда, зато это превосходнейшая руда, когда-либо существовавшая в целом мире! – продолжал Леон, который до известной степени был уже подготовлен к подобному разочарованию, основанному на упорстве его непогрешимой леониевой стрелки.

– Медь! Это медь! Значит, этот индеец – наглый лжец и обманщик! – раздраженно воскликнул Дюшато. – Значит, он насмехался над нами!

– Но ты вполне уверен в том, что это медь? – спросил Поль Редон своего приятеля. – Докажи нам!

– Смотри, – ответил молодой ученый, – ты, очевидно, слышал о существовании пробирного камня?! Это – особого рода твердый базальтовый камень, посредством которого испытывают золото. Кусок испытуемого металла трут о пробирный камень, на котором остается желтая полоса от легкого слоя металла, приставшего к шероховатой поверхности камня. На эту-то желтую полосу наливают несколько капель соляной кислоты, и если данный металл – медь, то она мгновенно исчезает, так как медь растворяется в соляной кислоте; если же золото, то оно останется без изменения вследствие своей безусловной нерастворимости… Все это мы имеем здесь под рукою, стоит только достать из саней…

– Не утруждайте себя напрасно, мосье Леон, – вмешался старый Лестанг разбитым голосом, – я могу похвалиться двадцатилетним опытом рудокопа и могу смело подтвердить, что вы правы! Это действительно медь… стоит только попробовать на язык… Да и как можно серьезно смешивать такой подлый металл с настоящим золотом?! – презрительно добавил он. – Правда, в первый момент я хотел себя уверить, что это и есть та самая «Мать золота», о которой я мечтал столько лет, целую четверть столетия. Да, но…

– Все это вина этого индейца! – воскликнул Дюшато, не находивший в себе той покорности воле судеб, какую проявлял его приятель, старый рудокоп.

– Как же ты обещал нам золото, а ведь это простая медь? – с раздражением обратился старый канадец к индейцу.

– Я не знаю, что значит золото и медь, – спокойно отвечал тот, – знаю только, что я обещал Лестангу указать ему и его бледнолицым друзьям место, где много-много желтого железа или, как вы говорите, желтого металла! Скажи, разве это не металл? Разве он не желтый? Разве его здесь не много? Не страшно много? Отвечай, так это или нет?

– Да, так!

– Так на что же ты жалуешься?

– И ради этого мы претерпели столько мучений!.. – задумчиво проговорил Лестанг. – А все-таки существует пресловутая легенда о «Матери золота», и легенда эта не пустой вымысел! – закончил он.

– Что ни говори, а я весьма опасаюсь, что эта «Мать золота» – то же Эльдорадо полярных стран, иначе говоря – плод воображения! – произнесла Жанна. – Но вы не знаете, что такое Эльдорадо! Я сейчас объясню. Близ экватора, в Гвиане, также стране золота, где царит не мороз, а страшная жара и невыносимый зной, сохранилось предание, что где-то в таинственном, почти никому недоступном месте, стоит громаднейший, великолепнейший дворец – Эльдорадо, то есть золотой, принадлежащий одному знатному властелину, богатств которого нельзя и счесть. Весь его дворец, гласит молва, из литого золота, вся мебель, утварь, украшения, словом, все, даже статуи, изображавшие людей в натуральный рост, – все из литого золота. Замок этот, или дворец, люди отыскивали в течение нескольких веков, и многие пали жертвой своей страсти. Но вот однажды кому-то случайно посчастливилось найти громаднейший грот, поддерживаемый бесчисленными колоннами, где все горело и блестело, как чистое золото: в пещере двигались люди, совершенно нагие, но походившие на золотые статуи в натуральную величину. Оказалось, что стены грота, колонны и самый грот снаружи и даже люди – все это было натерто порошком слюды.

– Что же теперь делать? – задали все вопрос.

– Забыть о своем разочаровании, не оглядываться назад и бодро идти вперед! – отвечала Жанна.

– Да, дитя мое, ты права! Я был жестокий безумец, когда так резко и неблагодарно отнесся к этому бедному индейцу! – произнес Дюшато. – Он неповинен, так как для него нет разницы между золотом и медью. Он сдержал свое обещание и самоотверженно переносил ради нас все, не рассчитывая ни на какое вознаграждение. Я того мнения, что его следует вознаградить за его труды и доброе намерение.

– Да, да! – хором поддержали все.

– Брат мой, ты сдержал слово; не твоя вина, что и ты, и мы обманулись! – продолжал он, обращаясь к краснокожему. – Видишь эти сани со всем их снаряжением, с поклажей и собаками? Возьми их, они твои!

Такого рода подарок в полярной стране представляет собою громадную ценность, особенно для индейца, который ничего не имеет и постоянно ведет самое жалкое существование. Индеец едва мог вымолвить несколько слов благодарности от душившего его волнения долго-долго смотрел он на свои санки, на собак, на тщательно увязанные тюки и упряжку и, наконец, произнес:

– Ax… белые люди – добры и щедры! Серый Медведь никогда не забудет этого: он будет братом для белых. Прощайте! – С этими словами он один тронулся в путь и вскоре исчез во мраке.

– А мы что будем делать? – осведомился Редон.

– Вернемся немедленно в медвежью пещеру, – был ответ Леона.