Zettel

Однако переводчик в любом случае вынужден делать тот или иной выбор, и мы, во избежание недоразумений с полисемантичностью и литературной насыщенностью русского «образа», при каждом вхождении Bild, как правило, предпочитаем использовать более нейтральное и, на наш взгляд, более подходящее для передачи мысли Витгенштейна русское слово «картина», прекрасно отдавая себе отчет в том, что подобная настойчивость не всегда оправданна (и в связи с этим рекомендуем читателю на свой вкус мысленно подставлять слово «образ» вместо «картины» там, где ему эта лексема покажется более подходящей). В обоснование этого решения можно приводить множество аргументов (и все они будут относительны), но мы укажем лишь на рассуждение Келли Хамильтон: «Как отмечает Дэвид Стерн, “Витгенштейн использовал немецкое слово Bild, говоря о модели, и этот термин обычно переводится как ‘картина’; в результате теория значения, для которой оно послужило источником вдохновения, стала известна как картинная теория. Хотя оба слова охватывают такие вещи, как образы, кадры на пленке/кадры из фильма, рисунки и картины, идея трехмерной модели передается немецким словом Bild лучше, чем английским словом picture (картина). Поэтому, хотя я буду следовать сложившемуся словоупотреблению и не буду говорить о ‘модельной теории значения’ у Витгенштейна, важно иметь в виду, что теория предполагает обобщения на основе того, что предположительно объединяет модели, картины и т. д., и рассматривает двухмерные картины всего лишь как один из видов Bild”. Точно так же для понимания перевода немецкого Bild как английского picture в предложениях, цитируемых в последующих рассуждениях, важно иметь в виду этот трехмерный смысл немецкого слова Bild»^[23].

Слова благодарности. Работа над этим переводом продолжалась невероятно и (для переводческого этоса) неприлично долго, сталкиваясь с многочисленными инклюзивными препятствиями. Нехватку времени, бич многопрофильных активностей, удалось преодолеть лишь со временем; с лингвистическими затруднениями помогли справиться друзья и коллеги, щедро поделившиеся своими компетенциями и тем самым фактически являющиеся соавторами перевода (разумеется, в части верных решений; все погрешности остаются исключительно на нашей совести): Людмила Кортунова на ранних подходах к Zettel терпеливо и кропотливо разбирала все ошибки и предлагала свои варианты перевода, который без ее участия едва ли смог бы состояться; Артем Смирнов проделал с черновиком перевода то же самое, но уже на следующем этапе работы, дополняя это неоценимыми консультациями научного характера; Дмитрий Кралечкин и Инна Кушнарева подмечали интонационные и содержательные огрехи, направляя и выравнивая стиль; Кирилл Чепурин старался обозначить и высветить те темно́ты, которые являлись неминуемым следствием фрагментарности и недоработанности автором некоторых заметок, входящих в этот корпус; и наконец, Михаил Маяцкий взял на себя труд научной редактуры финальной версии перевода. Окончательную форму перевод приобрел в умелых руках редактора издательства Ad Marginem Максима Фетисова и его в высшей степени профессиональных коллег. Глава издательства Александр Иванов дал шанс публикации осуществиться. Всем этим людям мы искренне и безмерно благодарны.

Перевод не мог бы завершиться без исследовательской стипендии «Евразия в глобальном диалоге» Института наук о человеке (Institut für die Wissenschaften vom Menschen) в Вене.

Предисловие издателей

Публикуемое ниже собрание заметок составлено самим Витгенштейном. Он вырезáл различные фрагменты из машинописных текстов и хранил их в коробке с надписью “Zettel”^[24]. Большинство исходных текстов сохранилось в копиях. Однако некоторые первоначальные материалы обнаружить не удалось: предположительно, Витгенштейн уничтожил их, сохранив лишь фрагменты для Zettel. В коробке находилось также небольшое количество рукописных заметок, по-видимому, представлявших собой дополнения к некоторым темам с других листков.

Самые ранние из этих фрагментов, насколько мы можем судить, относятся к 1929 году. Самая поздняя заметка датирована августом 1948 года. Подавляющее большинство листков ‒ фрагменты машинописи, надиктованной Витгенштейном в 1945‒1948 годах.

Заметки об одном и том же предмете часто были соединены между собой скрепкой, но в коробке лежало и много разрозненных бумаг. Несколько лет тому назад Питер Гич систематизировал этот материал. Он оставил вместе то, что было скреплено, и постарался сгруппировать прочие заметки по темам. С некоторыми незначительными изменениями мы придерживались этой системы и, пользуясь случаем, хотели бы здесь поблагодарить Питера Гича за его нелегкий и утомительный труд. Хотя по своему характеру такая последовательность фрагментов весьма отличается от того, что сам Витгенштейн применял в своих «Заметках», мы сочли, что у нас получилась довольно удачная, легко читаемая и показательная подборка.

Поначалу мы долго не могли объяснить себе, чем, собственно, являлось содержимое этого короба: остатками, не вошедшими в какую-то другую работу? Или это был контейнер для хранения внезапных озарений? Следовало ли опубликовать те полновесные работы, которые, как оказалось, служили источником для этой коллекции, а Zettel отложить в сторону? Одна из таких работ – новая редакция «Философских исследований»^[25] (со значительными добавлениями), другая – пространный ранний трактат^[26], который, если бы мы решились его опубликовать, из-за многочисленных смысловых повторов поставил бы перед нами неразрешимую издательскую задачу. Третья работа, – из которой, правда, было заимствовано совсем немного вырезок, – уже была опубликована ранее под названием «Философские заметки»^[27].

После того как были обнаружены источники большинства машинописных фрагментов, сравнение с этими первоначальными вариантами, как и некоторые внешние признаки, ясно показало, что Витгенштейн не просто хранил листочки с этими заметками, но работал над ними, переделывал их и шлифовал. Это позволяет предположить, что отдельные материалы добавлялись им к этому собранию с определенным умыслом. Содержимое короба в целом имело совершенно иной характер, чем многочисленные папки более или менее «разрозненных» бумаг, также составляющие его наследие.

В результате мы пришли к убеждению, что здесь хранились заметки, которые, по мнению Витгенштейна, могли ему пригодиться и которые он берег с намерением при случае вплетать в соответствующие места законченных работ. Однако теперь нам известно, что стиль его работы отчасти в том и состоял, чтобы выбирать – из великого множества написанного им – короткие, самостоятельные, готовые фрагменты и сортировать их по группам.

Не все опубликованные здесь заметки таковы; некоторые отрывки были грамматически неполными, и это выглядело так, будто они внезапно оборваны ради новой мелькнувшей мысли или удачно найденного выражения. Тогда, по возможности, мы добавляли отсутствующие слова из упомянутых выше сохранившихся копий. Один раз нам пришлось самим домысливать заключительные слова. В исключительных случаях возникала необходимость добавить местоимение или что-то подобное, что помогало бы установить связь с содержанием предшествующих заметок. В одном месте мы вставили соответствующее слово из оригинальной рукописи, и в нескольких немногочисленных случаях мы сделали подобающие добавления. Квадратные скобки использовались издателями; заметки на полях, добавленные к своему тексту самим Витгенштейном, приведены в квадратных скобках после слов «заметка на полях». Во всех других случаях помещенные в квадратных скобках слова добавлены нами.

Гертруда Элизабет Маргарет Энском

Георг Хенрик фон Вригт

Людвиг Витгенштейн. Zettel
Заметки

1. Уильям Джеймс: мысль завершена уже в начале предложения^[28]. Откуда это известно? – Намерение высказать мысль может существовать прежде, чем произнесено первое слово. Ведь если спросить кого-то «ты знаешь, что хочешь сказать?», скорее всего, он ответит утвердительно.

2. Я говорю кому-то «Сейчас я попробую насвистеть одну мелодию», у меня есть намерение ее насвистеть, и я уже знаю, что именно я буду насвистывать.

У меня есть намерение насвистеть эту мелодию: а не насвистел ли я ее уже в каком-либо смысле, например мысленно?

3. «Я не просто говорю это, я кое-что имею в виду». – Если же на это спросить «Что именно?», то в ответ прозвучит еще одно предложение. Или так поставить вопрос нельзя, поскольку на самом деле здесь утверждалось что-то вроде «Я не просто говорю, это еще и волнует меня»?

4. (Один из речевых оборотов, более других сбивающих с толку, это вопрос «Что я имею в виду?» – В большинстве случаев на него можно было бы ответить: «Да ничего. Я говорю…»)

5. Могу ли я выразить то, что́ я хочу, не словами? – Посмотри на дверь своей комнаты и произнеси набор любых звуков, имея в виду описание этой двери!

6. «Говори ‘а б в г’ и подразумевай под этим: ‘Погода изумительная’». – Должен ли я, таким образом, сказать, что произнесенное на привычном для нас языке предложение является совершенно иным переживанием, чем произнесенные звуки, которые не привычны для нас в качестве предложения? Следовательно, если бы я выучил язык, в котором ‘а б в г’ имело бы такой смысл, – приобрел бы я, снова и снова произнося эти буквы, известное нам переживание погоды? И да и нет. – Основное различие этих двух случаев состоит в том, что в первом я не могу шевельнуться. Это похоже на то, как если бы один из моих суставов был скован гипсом, к которому я еще не привык и не мог двигаться в нем, а поэтому, так сказать, продолжал спотыкаться.

7. Допустим, у меня есть два друга с одинаковыми именами, и одному из них я пишу письмо; от чего зависит, что я пишу именно ему, а не другому? От содержания? Но оно могло бы подойти обоим. (Адрес я еще не вписал.) Ну, это может зависеть от предыстории. Но, значит, и от того, что последует за написанным. Если меня некто спрашивает «Кому из двух ты пишешь?», и я отвечаю ему, вывожу ли я ответ из предыстории? Не отвечаю ли я почти так же, как если бы говорил: «У меня болит зуб»? – Могу ли я сомневаться в том, кому из них я пишу? И на что было бы похоже такое сомнение? – Хорошо, а была бы здесь возможна путаница: я полагаю, что пишу одному, а пишу другому? И на что была бы похожа такая путаница?

8. (Порой произносят: «Что же я хотел найти в этом ящике? – Ах да, фотографию!» И в этот момент мы неожиданно вспоминаем о связи нашего действия с тем, что́ ему предшествовало. Но может быть и такой случай: я выдвигаю ящик и роюсь в нем; наконец, словно бы прихожу в чувство и спрашиваю себя «А зачем я роюсь в этом ящике?» И тут является ответ: «Я хочу взглянуть на такую-то фотографию». «Я хочу», а не «Я хотел». Открывание ящика и т. д. происходит, так сказать, автоматически и получает интерпретацию задним числом.)

9. «Этим замечанием я целил в него». Услышав это, я могу представить себе подходящую ситуацию и ее историю. Я мог бы изобразить ее на театральной сцене, вызвав у себя состояние души, в котором я хочу «попасть в него». – Но как это состояние души описать? а идентифицировать? – Я мысленно ставлю себя в ситуацию, строю определенную мину, подстраиваю голос и т. д. Что связывает мои слова с ним? Ситуация и мои мысли. И мои мысли – точно так же, как слова, которые я произношу.

10. Предположим, вдруг я захотел все слова моего языка в одночасье заменить на другие; как я мог бы узнать, где располагается новое слово? Действительно ли место слов занимают представления?

11. Я склонен говорить: Я в различном смысле ‘указываю’ на это тело, на его форму, на его цвет и т. д. – Что это означает?

Что означает: Я в разных смыслах ‘слышу’: фортепиано, его звучание, музыкальное произведение, исполнителя, его беглость? Я ‘женюсь’ в одном смысле – на женщине, в ином смысле – на ее деньгах.

12. Подразумевание представляется здесь неким способом духовного свидетельства, указания.

13. Для некоторых спиритических сеансов существенно, чтобы об определенном человеке думали. Здесь создается впечатление, будто стоит «о нем подумать», и его словно пригвождает моими мыслями. Или будто я вновь и вновь пытаюсь попасть в него мыслями. Поскольку они неким образом вновь и вновь отклоняются от него.

14. «Неожиданно я подумал о нем». Вдруг мне мысленно представился его образ. Знал ли я, что это был образ именно его, N? Я себе этого не говорил. Тогда от чего зависит, что это был именно его образ? Возможно, от того, что я позднее сказал или сделал.

15. Когда Макс говорит «Князь по-отечески заботится о войске», то подразумевает Валленштейна^[29]. – Предположим, кто-то скажет: Мы не знаем, подразумевает ли он Валленштейна; он мог бы в этом предложении подразумевать любого другого князя.

16. «То, что ты имел в виду игру на фортепиано, состояло в том, что ты думал об игре на фортепиано».

«То, что ты в своем письме под словом ‘ты’ имел в виду этого человека, заключалось в том, что ты писал ему».

Ошибка – говорить, что подразумевание состоит в чем-то.

17. «Когда я это сказал, я хотел лишь дать ему намек». – Как я могу узнать, что я сказал это только для того, чтобы дать ему намек? Вообще-то слова «Когда я это сказал и т. д.» описывают определенную, понятную нам ситуацию. Как эта ситуация выглядит? Чтобы ее описать, я должен описать взаимосвязь.

18. Как он включен в эти события:

я пытался уколоть его,

я обращался к нему,

я звал его,

я говорил о нем,

я представлял его себе,

я уважаю его?

19. Неверно сказать: Я подразумевал его тем, что на него смотрел. «Подразумевание» не означает: деятельность, которая полностью или частично состоит во ‘внешнем проявлении’.

20. Следовательно, глупо называть подразумевание ‘духовной деятельностью’. Поскольку это способствует ложному представлению о функции слова.

21. Я указываю в направлении A и говорю «Иди сюда!» B, который стоит рядом с A, делает ко мне шаг. Я говорю: «Нет; должен подойти A». Воспринимается ли это как сообщение о процессах в моей душе? Конечно, нет. – А разве нельзя отсюда сделать вывод о процессах, которые происходили во мне, когда я произносил приказ «Иди сюда!»?

Но о каких процессах? Нельзя ли предположить, что, приказывая, я посмотрел на A; на него я направил ход моих мыслей? Но возможно, я вообще не знаю B и связан только с A. Тогда тот, кто строит догадки о процессах в моей душе, пусть и совершенно заблуждаясь, все же понял бы, что я имею в виду A, но не B.

22. Я указываю рукой и говорю «Подойди!» A спрашивает «Ты имеешь в виду меня?» Я говорю «Нет; B». – А в чем заключалось бы то, что я подразумевал B (пусть даже мое указание оставляло бы повод сомневаться, кого я имел в виду)? – Я произнес эти слова, сделал это движение рукой. Должно ли произойти что-то еще, чтобы могла состояться языковая игра? Но разве я не знал уже во время движения руки, кого я имею в виду? Знал? Разумеется, в соответствии с обычными критериями знания.

23. «Своим объяснением я хотел добиться…» Эта цель маячила передо мной. Мысленно я видел место в книге, на которое нацеливался.

Описывать намерение означает описывать то, что произошло, – с определенной точки зрения, для определенной цели. Я рисую определенный портрет процессов.

24. Вместо «Я имел в виду его» можно также сказать «Я говорил о нем». А как это делается: этими словами говорить о нем? Почему звучит фальшиво: «Я говорил о нем тем, что указывал на него этими словами»?

«Иметь его в виду» означает что-то вроде: вести о нем речь. Но не: на него указывать. И уж коли я веду о нем речь, то безусловно существует взаимосвязь между моей речью и им, но эта взаимосвязь содержится в употреблении речи, а не в акте указания. Указание само по себе есть только знак, и оно может управлять в языковой игре применением предложений, стало быть, уведомлять о том, что имеется в виду.

25. Когда я говорю «Я видел в этой комнате стул», то конкретный зрительный образ припоминается мною, как правило, лишь весьма приблизительно, что в большинстве случаев, впрочем, не имеет совершенно никакого значения. Применение такого предложения не учитывает этой особенности. А если теперь я скажу «Я имел в виду N», получится то же самое? Это предложение также не учитывает особенностей процесса?

26. Если неким замечанием я намекаю на N, это – при определенных обстоятельствах – может быть ясно по моему взгляду, выражению лица и т. п.

То, что тебе понятно выражение «намекать на N», ты можешь продемонстрировать тем, что опишешь примеры таких намеков. И что же ты станешь описывать? Прежде всего обстоятельства. Потом то, что было сказано. Его взгляд и т. д. Потом то, чего намекающий хотел добиться.

И если, делая замечание, я сообщаю кому-нибудь еще и о своих чувствах, представлениях и т. д., то это может дополнить типичную картину намека (или одну из таких картин). Но из этого не следует, что выражение «намекать на N» означает: так-то себя вести, вот это чувствовать, представлять себе это и т. д. И здесь кто-то может сказать: «Конечно нет! Это нам давно известно. Красная нить должна проходить через все подобные явления. Красная нить, так сказать, сплетена с ними, и поэтому ее трудно обнаружить». И это опять-таки неверно.

Но столь же ложным будет сказать, что «намекать» обозначает семейство духовных и прочих процессов. – Поскольку можно спросить «Что было твоим намеком на N?», «Как ты дашь понять другим, что имеешь в виду N?»; но не: «Как именно ты имел в виду под этим высказыванием намек на N?»

«В своей речи я намекал на него». – «Какими словами?» – «Я намекал на него, когда я говорил об одном человеке, который…»

«Я на него намекал» означает примерно следующее: Я хотел, чтобы при этих словах некто подумал о нем. Но «Я хотел» не является описанием состояния души, и «понимание того, что имелся в виду N» также не является таким описанием. [Заметка на полях: Однако спрашивают: «Каким образом ты на него намекал?», «Каким замечанием ты его имел в виду?»]

27. Если обстоятельства двусмысленны, будет ли тогда сомнительным, что я имею в виду его? О том, имею ли я его в виду своим высказыванием или нет, я сужу не по обстоятельствам. Если же я сужу не по обстоятельствам, то по чему? Да видимо, ни по чему. Я, разумеется, не только вспоминаю обстоятельства, но и толкую их. Например, я могу сейчас изобразить свой взгляд исподтишка, брошенный тогда на него, но подразумевание проявляется как совершенно неосязаемая, тонкая атмосфера речи и действия. (Подозрительный образ!)

28. Во время разговора я хочу на что-то показать; я уже начал указующее движение, но не выполнил его. Позже я говорю: «Я хотел тогда на это показать. Я отчетливо помню, что уже поднял палец». В потоке процессов – мыслей и ощущений – это было началом жеста указания.

Да, заверши я жест и скажи «Он лежит вот там», это не стало бы указанием, если бы эти слова не были частью языка.

29. «Ты пошевелил рукой; ты этим что-то подразумеваешь? – Я думаю, ты имеешь в виду, что я должен к тебе подойти».

Итак, он мог что-то иметь в виду, а может быть, и ничего. А если первое, то само это движение своей руки или что-то еще? Подразумевал он своим телесным выражением нечто иное или только свое движение <рукой> он и имел в виду?

30. Можно ли ответить так: «Этим движением я имел в виду нечто такое, что могу выразить только этим движением»? (Музыка, музыкальная мысль.)

31. «Разумеется, я думал о нем: я словно видел его перед собой!» – однако узнал его не по внешности.

32. Представь себе какого-нибудь знакомого! – Ну, скажи теперь, кто это был! – Иногда сначала приходит образ, а лишь потом имя. И что, я угадываю имя по сходству образа с человеком? – А если имя приходит только после образа, – присутствовало ли в таком случае представление этого человека уже вместе с образом, или оно целиком проявилось лишь вместе с именем? Но ведь я делаю вывод об имени не из образа; и как раз поэтому я могу сказать, что представление о нем возникло уже вместе с образом.

33. Это так, словно переживаешь склонность, готовность (Джеймс)^[30]. И почему я не должен это так называть? (А некоторые могли бы объяснить происходящее здесь иннервацией мышц, готовностью к движению или даже представлениями о нем.) Только не нужно рассматривать переживание склонности как не совсем полное переживание.

Нам часто кажется, будто дух при понимании значения совершает мелкие рудиментарные движения – словно нерешительный человек, который не знает, какой дорогой идти, – и неуверенно нащупывает область возможных применений.

34. Представь себе людей, которые с детских лет привыкли делать стремительные наброски во время разговора: что говорят, сразу же зарисовывают.

Должен ли я предположить, что если кто-то на основании представления или воспоминания нечто рисует, описывает или копирует, то изображение он непременно с чего-то считывает?! – Чем это подтверждается?

35. Отгадывать мысли. На столе лежат игральные карты. Я хочу, чтобы кто-то коснулся одной из них. Я закрываю глаза и думаю об одной из этих карт; а другой должен отгадать, какую карту я имею в виду. – Он, в свою очередь, загадывает одну из карт и при этом пытается угадать мой выбор. Он дотрагивается до карты, и я говорю «Да, это была она» или «Это не она». Вариант этой игры: я смотрю на определенную карту, правда, другой не видит направления моего взгляда, и он должен отгадать, на какую карту я смотрю. Важно, что это вариант первой игры. Здесь может оказаться существенным, как я думаю о карте, потому что могло бы выясниться, что от этого зависит надежность отгадывания. Но если в обычной жизни я скажу «Я только что подумал о N», то меня не спросят «Как ты о нем подумал?»

36. Можно спросить «Если бы кому-то довелось заглянуть в твой внутренний мир, смог бы он увидеть там, что ты хотел сказать именно это?»

Предположим, я записал свое намерение на листочке, тогда другой может прочитать о нем там. А могу ли я себе представить, что каким-то иным способом он получит еще более достоверные знания о моем намерении, нежели так? Конечно, нет.

37. (В начале музыкального произведения рукой композитора написано:  = 88, но чтобы сегодня правильно его исполнить, должно быть сыграно  = 94: Так какой же темп подразумевал композитор?)

38. Прерви человека в ходе совершенно неподготовленной и свободной речи. Потом спроси его, что он хотел сказать далее; вероятнее всего, он сможет продолжить начатое предложение. – «Для этого ему уже должно было как-то представляться то, что он хотел сказать». – Не является ли этот феномен причиной того, почему мы говорим, что продолжение словно бы представлялось ему?

39. Разве не удивительно, что существует подобная реакция, подобное признание намерения? Это ли не в высшей степени удивительный языковой инструмент? А что, собственно, в нем такого удивительного? Ну, – трудно представить, как человек обучается такому словоупотреблению. Ведь оно столь трудноуловимо.

40. Но разве его труднее уловить, чем, например, употребление слов «Я представлял его»? Да, каждое такое использование языка замечательно, удивительно, если ориентироваться только на описание физических предметов.

41. Если я говорю: «Я хотел сделать тогда то-то и то-то» и основываю это высказывание на мыслях, представлениях и т. д., которые я вспоминаю, то другой, кому я сообщаю лишь эти мысли, представления и т. д., должен суметь с такой же степенью надежности заключить из них, что тогда я хотел сделать то-то и то-то. – Но зачастую ему это не удается. Конечно, если бы вывод о своем намерении я сам делал из очевидности подобного рода, то другой мог бы с полным правом сказать, что такой вывод весьма ненадежен.

42. А как ребенок учится использовать выражение «Я тогда намеревался швырнуть»? И как узнать, что тогда он действительно был в том душевном состоянии, которое я называю «намереваться…»?