Отрицательные линии: Стихотворения и поэмы

«Май был в конце. Отцветали яблони…»

 
Май был в конце. Отцветали яблони.
Сладкий запах сирени окуривал сад.
На террасе, в свету керосиновых ламп, они
Говорили о том, как красив был закат.
 
 
Мирный чай их не был ничем нарушен,
Темы были бесцветны, скучны, легки.
С укоризной стрясала подпёртая груша
К ним на белую скатерть свои лепестки.
 
 
В полусне разошлись. Затерялись мгновенно.
Ветер нежился. Вечер был долог и тих.
Наше звёздное небо – есть часть вселенной,
Небольшая частица среди других.
 

1930 май

«На свет манящий издали…»

 
На свет манящий издали
Я шёл с закрытыми глазами
Мне ярким и опасным пламя
Казалося, и тело жгли
Лучи. Но холодом сознанья
Я укротил их непомерный жар,
А потому величие стяжал
Когда дошёл к источнику сиянья.
Впервые в жизни я прозрел,
Увидя мир в особом свете,
И сам стал лучезарно светел
И в ярком пламене сгорел.
 

1930 сентябрь 4

«Не вырвешься, цепки объятья…»

 
Не вырвешься, цепки объятья,
Тобой искушённых много.
Тебя обнимают братья,
На землю сошедшего Бога.
 
 
Братьев его речи звонки,
Они о любви, о свободе.
Он кроток. Стоит в сторонке
Шум до него не доходит.
 
 
Чужд он, стремящимся ересь
Раскинуть для сплетен и толков,
Он вовсе не смыслит о вере,
Бог он сегодня и только.
 
 
Братья клевещут, и ложью
Опутать стараются встречных
На волю ссылаяся божью
О средствах толкуют извечно.
 
 
Грабят упорно и верно,
Лишь он пребывает в сторонке.
Постится… постится, наверно,…
Недаром высокий и тонкий…
 
 
Недаром всё шепчут губы
Слова неизменно святые,
А братья и сыты и грубы,
Лживы из речи пустые.
 

1930 февраль– сентябрь

«Вновь луносинь…»
(Отрывок из поэмы «Некий Ни»)

 
Вновь луносинь,
вечеропевность,
Вновь бредоговор
шорохошумы
И позабыта
тревогодневность
И гнетотягост-
ные думы.
«Влюблённомрачный,
затворноскрытный
Молчальнобледный,
страстнохудой,
В думополётах
скорополитный
К тебе влекомый
иду с мольбой…
Полупрозрачна,
наивно скрытна,
Дорогодалью
пройдёт Она,
Тревоготайной
путь озарит нам
Глаз огневая
голубизна.
Нарядосменна,
как ежедневность
Немалосетуй
на взлётодум,
Здесь позабыта
тревогодневность
Здесь бредоговор,
шорохошум.
 

1930

1931

Торжественная пустота

Вступление

 
Мы смотрим в небо –
Там
Трепещут звёзды.
Миры –
Наверное.
А дальше Пустота.
Но выше Пустота,
Щемящая до боли,
Сжимающая сердце,
Как тиски…
 
 
Но Пустота – привычная.
Больнее –
Предчувствовать
Опустошение
Внутри.
Мы не живём
Опустошённые, мы существуем
Не в силах
Вырваться,
Не в силах
Прогореть…
 
 
Всё теплится огонь
Свечи оплывшей,
Всё теплится
Таинственный огонь…
Ничтожные,
Мы гордо
Смотрим в небо.
Кляня
Тебя
Торжественная Пустота!..
 

1931

Универмаг

 
В универмаге выдавали лоскуты,
Носки, купальные костюмы, майки
И без толку толпились домхозяйки
И с толком, но для большей суеты.
 
 
Замучают в конец хвосты,
Забудешь голод в ожиданьи сайки,
Одно приятно, что не без утайки
За девушкой следишь и любишь ты.
 
 
В очередях неведомая прелесть,
Приятна вонь селёдок, яблок прелость,
Шум не приметен – ежели она,
 
 
Случайно подарит улыбкой
Толкнёт, иль скажет что-нибудь ошибкой,
Всецело очереди предана.
 

1931 январь 19

Интеллекто

 
Он проживал в убогой мансарде.
По грязной лестнице опускался вниз,
Где свет, качаясь на шнурке, повис
Между причудливо развешенных гардин
Он проживал в убогой мансарде,
Всеми оставленный, один на один.
Он чутко прислушивался к звукам снизу
Со всеми этажами скорбел и жил.
 
 
Вдруг марш похоронный – живым вызов –
Хоронят опившегося – ханжи…
Слёзы жены елейно-приторны,
Навзрыд причитает, скорбит она:
– Сколько раз говорила, не пей вина!..
Прошли. Ступени ногами просчитаны
Вновь на лестнице тишина.
 
 
Он вышел на улицу. Помойная яма
Бросилась прежде всего в глаза.
Собака унюхала что-то, упрямо
Копается в яме, раскапывает снег,
Малыш семенит, устал и озяб,
Ведёт его за руку седой человек…
 
 
Дорога утоптана ног толпами.
Взгляды беспомощней – ожидал чем…
Предчувствием мрачным шёл томим
По сгусткам крови и застывшей моче.
А когда, снова поднялся на свой этаж
Свет, засветив на чердаке,
Почуял, что нельзя быть Никем,
Корпеть и ждать в своём уголке,
Писать и твердить «Когда ж?»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
 

1931 февраль

«Гул отдалённого топота…»

 
Гул отдалённого топота,
Жалобы истончённые,
Они погибают без ропота
Заранее обречённые.
 
 
Безгласно о прошлом рыдали,
Шествовали победно –
Они ничего не ждали,
Они исчезали бесследно.
 
 
– Ваше время в забвенье канет –
Послушайте меня, шагающие –
Вы последние могикане
Вымирающие…
 
 
Они ничего не слышат
Заглушенные гулом топота.
Идут и на ладан дышат
В пути помирая без ропота.
 

1931 март

«Передвигают по столам тарелки…»

 
Передвигают по столам тарелки.
Стук ложек. Чавканье. Неровный гул.
Плакаты драные. На дрянный стул
Валю пальто. На платье у соседки
Гляжу – затейливый узор приметив.
Уродства не сокроют тонкие отделки.
Я быстро ем, в лад темпам пятилетки
И ухожу, внимания не встретив.
 

1931 июнь 5-6

«Я проходил аллеями…»

 
Я проходил аллеями
Сумерки нависли
Казались лиходеями
Навязчивые мысли.
 
 
Топтал ногами травы,
Что были при дороге.
Корил дурные нравы,
Раздумывал о Боге.
 
 
Деревья шелестели,
Трепетали листики,
В никудышном теле –
Изобилье мистики.
 

1931 июнь 18

«Посмотришь со стороны…»

 
Посмотришь со стороны
Влюбишься необычно,
Друзья поражены,
Самому не привычно.
– Как можно без причин,
Без причин не понятно,
Но даже маленькая
Личин-
ка
и та
приятна.
 

1931 июль

«Большая горбатая жаба…»

 
Большая горбатая жаба
На камне сидела.
 
 
Травы шумели.
В речонке журчала вода.
 
 
На солнце темнело
И нежилось тело.
 
 
Весело было.
Пелось, как никогда.
 
 
Раздулася жаба,
Мух глотала.
 
 
Обмывало камень
Водой проточной…
 
 
Но ещё не мерещилось,
Не пугало
 
 
Кружево дней
С червоточиной…
 

1931 июль 26

«И бранных слов ты не услышишь…»

 
И бранных слов ты не услышишь
В минуты гнева и несчастья.
Но будешь подыматься выше
Высокомерного участья…
 
 
Со временем, считая годы,
Ты удивишь своих потомков,
Костюмом, вышедшим из моды,
И пребыванием в потёмках.
 

1931 июль 27

«Билося сердце…»

 
Билося сердце –
боем
За будущее
страх.
Мне оборвали
в трамвае
Пуговицы
на штанах.
Две девушки
засмеялись
Плакать они
не должны
Я выбежал
из трамвая
Поддерживая
штаны.
Нёсся
от остановки
Ветер в ушах
свистел,
А там,
где люднее
было
Я плёлся
в самом
хвосте.
В наше
кипучее время
Все говорят
о делах.
Сны бы мои
оборвали,
Чем пуговицы
на штанах.
 

1931 июль 28

«Тебя любили до поры…»

 
Тебя любили до поры
До времени, покуда
Не изнывали от жары
Весёлости и блуда.
 
 
Затем сама любила ты
Свои неверные мечты,
Плотские желания
Пустое прозябание…
 

1931 август

«Висит невзрачная афиша…»

 
Висит невзрачная афиша.
Я слышу хохот за стеной.
То собралися: дядя Миша,
Киномеханик и немой.
 
 
– Мы пьём… садися между нами,
Да подбодри себя винцом,
А закусить можешь грибами,
Либо солёным огурцом.
 
 
«Собачий вальс» на пианино
Киномеханик и немой
Играют в три руки. «Картина» –
Быть обещает трюковой.
 
 
И пляшет сторож… Я не знаю
Когда апатия нашла –
Я мир особый различаю
Из-за гранёного стекла.
 

1931 сентябрь 12

Трилогия

1.

 
– Вы слишком субъективны,
Молодой человек,
Мне ваши речи противны
Словно весенний снег.
 
 
–Но разве я прежде глумился,
Над теми, кто одинок.
Вместе со мной родился
И подрастает Бог.
 
 
–Готовится пышная встреча
На древний, библейский манер.
Будем мы с Богом весь вечер
В парке гулять, например.
 
 
– С ума вы сошли, вероятно.
Откуда подобная прыть?
– Знаете, ждать приятно!
И скептику – нечем крыть.
 

1931 июнь

2.

 
Ты живёшь одиноко в саду,
Поливаешь из лейки цветы.
Я под вечер к тебе приду.
Как обрадован будешь ты.
 
 
И малиной меня угостишь
Сам повыберешь червяков.
Поглотит нас извечная тишь
Вместе будет смешно и легко.
 
 
На работе из дружеских слов
Примененье себе найду.
Вечера я с Тобою готов
Проводить в нашем райском саду.
 

1931 август

3.

 
Неизвестный стоит над душой
И твердит: – хорошо, хорошо…
 
 
Очень много неверных дорог.
По которой – придёт Господь Бог?
 
 
Неизвестно ни мне, ни тебе.
Пропадёшь ты в неравной борьбе,
 
 
Сам свернёшь по ошибке с пути,
Знать до сада тебе не дойти.
 
 
И досада стеснит твою грудь
И появится тайная жуть,
 
 
Пропадёт бестолковая прыть
И земное ты станешь любить.
 
 
Слишком мелкий пошёл народ
Он без веры спокойно живёт.
 
 
Не пора ли тебе отдохнуть?
Вряд ли правилен избранный путь.
 
 
Отдыхать, милый мой, хорошо…
Неизвестный стоит над душой.
 

1931 октябрь

«Здесь как всегда…»

 
Здесь как всегда
одно и тоже
И мысль одна,
А вечерами
скука гложет,
Гибель – видна.
 
 
Всё те же тени
скрывают стены,
Всё та же темь
И впереди
нет перемены,
И новых тем.
 
 
Здесь не живёт,
а существует
Влачит свой век
Впрок тайно
мысли
маринует
Свободный человек.
 
 
Людей весёлых
избегает
Им смех забыт,
Давно не слышит
и не знает
Весь век молчит.
 
 
Повсюду чужд
и безучастен
Из года в год
Веленью сердца
он подвластен
А сердце лжёт.
 

1931 декабрь

Письмо Булавиной
(Из романа «Анатолий Заумный»)

 
С тобою вовсе нету сладу,
Я думала, что ты придёшь,
У нас собралась молодёжь,
Ты мог бы прочитать балладу
О неизвестном Двойнике.
 
 
Я записала в дневнике,
Что ты ленив и неподвижен,
Что некому тебя толкать.
Твоим привычкам потакать
Привыкли… Если ты обижен,
Я вычеркну свои слова.
 
 
Мне жаль. Такая голова
Должна пропасть. Иные люди
Связать не могут пару слов,
Но им оклад большой готов,
А что, скажи, с тобою будет,
Когда ты пишешь ерунду,
Я буду нынче откровенна.
 
 
Весь день в туманах и в бреду, –
Но ведь должна быть перемена.
Читай поболее газет,
Беги скорей на производство.
Какие видишь ты уродства,
Когда тебя в работе нет?
 
 
Ты в уголке своём забился,
Читаешь древние тома,
Твой ум туманами затмился,
Всё твоё горе – от ума,
Вокруг тебя кипит работа,
Ужель строительству страны
 
 
Тебе петь гимны неохота?
Ужели темпы не видны?
Как о героях пятилетки
Не написать огромный труд?
Тебе газетные заметки
Обильный матерьал дадут.
 
 
Я новое пальто купила,
Дешёвое. По ордерам
У нас давали.
Получила
Письмо от Клугмана и там
Тебе поклон. На Днепрогэсе
Он трудовую жизнь ведёт,
От героических работ
И сам становится героем,
Самодоволен и счастлив
Он прославляет коллектив.
 
 
Сейчас Панфёрова читаю,
Есть много мест занятных там,
Я, между прочим, по «Брускам»
Деревню нашу изучаю.
С подобным мнением, согласен
Тебе известный, Лебеда
И остальная лабуда.
Роман по форме безобразен,
Довольно неуклюжий слог,
Однако, бедность не порок.
 
 
В четверг я снова жду тебя.
Тащи стихи. Покритикуем.
О Маяковском потолкуем,
Что революцию трубя,
Вдруг потерпел фиаско с бытом.
И сильный оказался слаб,
Хотя и был зачислен в РАПП
Пролетписателем маститым.
 
 
Бранит Бузуев смерть его
И хвалит пьяный. Врёт порою.
Интересуется тобою.
Он в общем парень ничего.
Специалист по анекдотам,
Тебя развеселит в момент,
Сейчас он ГИЖевский студент
И журналист. Его работам
Литературным грош цена,
Зато тематика видна.
 
 
Я жду тебя. Не будь рассеян,
Попробуй записать в блокнот:
«В четверг у Нины. Нина ждёт».
И слову своему будь верен.
 
 
Я видела тебя во сне.
Ты был измучен. Сильно болен.
Вдобавок мною недоволен.
Всё утро грустно было мне.
Ты причиняешь беспокойство,
Вот почему спокоен сам.
Терзаться день по пустякам
Довольно пагубное свойство.
 
 
Я помню шелесты аллей,
Прогулки наши вечерами,
Когда нам было веселей
Играть условными словами,
Но годы горечи несут,
Яснее более сознанье,
Терзает более уют.
Итак, до скорого свиданья!
Нина.
 

1932

1932

Взлёты и будни

«Я забывал про пять в четыре…»

 
Я забывал про пять в четыре^[1]
Теперь торжественно удвоенном.
Я забывал, что кризис в мире
И нужно быть за волю воином.
Когда война подготовляется
Не жди от сильного потачки,
Я забывал, что жизнь меняется
И близок день всемирной стачки.
 
 
Мне снились часто переходы
Где своды тёмные нависли,
Где нет надежды и свободы,
Где в кабале погибнут мысли.
Была расправа с остальными,
Не раз победно пуля пела,
Гремя оковами стальными
Она в тюрьме обезумела.
Её пытали ежечасно,
Нагую били как попало
Железом жгли – и всё напрасно.
Её упорство не пропало,
Всех палачей с ума сводила,
Они удваивали пытки
Их угнетала воли сила,
В ней заключённая в избытке.
 
 
Комок кровавый был прекрасен,
По каплям кровь из ран стекала,
Труд палачей бывал напрасен.
Она вины своей не знала.
В её глазах являлся ужас
У палачей серели лица –
И после пыток снова стужа,
Всё те же цепи и темница.
 
 
Сбегались крысы, как обычно,
Делили хлеб, лакали воду –
Она смотрела непривычно,
Как будто крыс не знала сроду.
Гремели цепи. Ныли раны.
Казалась правда наказаньем –
И были крысы постоянно
Ей роковым напоминаньем.
Уже давно изнемогая,
Она погибнуть не хотела.
Себя на гибель обрекая,
Любила мучимое тело.
Ей были святы остальные,
Кто дал ей первые уроки –
Они покончили земные
Судьбой означенные сроки.
Не забываем час расстрела,
Когда у ям они стояли –
Мишень живая – для прицела
Людей – которым приказали.
И только молодость спасает,
Она предвестница свободы,
Когда закованный считает
Воображаемые годы.
Я не могу…слабеют силы…
Ужели в чём…я виновата…
Спаси из каменной могилы
Где мы встречалися когда-то.
Я слушал речи пламенея,
Мне сны всего дороже в мире
И никогда не сожалея
Я забывал про пять в четыре.
 

1932 январь

«Учись владеть противогазом…»

 
Учись владеть противогазом.
Близка всемирная война,
Не отпечатанным приказом
Тебе со стен грозит она.
 
 
Уж над кровавыми полями
Восходит пламенное солнце
Карать бунтующий Китай,
Победоносные японцы,
Грозят упорными боями,
Кричат пронзительно: – «Бонзай».
 
 
Бери винтовку! Надоела
Разоружительная ложь
Всемирная война назрела
И ждать начала невтерпёж.
 
 
Пусть угнетённые успели
Себя склонить для мятежа;
Крича о новом переделе
И о войне для грабежа.
 
 
А если бестолочь видна,
Сомнения покончи разом,
Когда со стен грозит война
Не отпечатанным приказом.
 

1932 февраль

Противувоенное

 
Амамеу гарку:
– Эрихон
Тирибули
ибикули журабель.
Ий громаздо
ниппо токухон
Ау хино
индо сверибель.
– Мирипуси!
Хау дзицу бай
Бау бум
и драхма
дыр
бур
згар!
 

1932

«Солнца красный лучик…»

 
Солнца красный лучик
Заглянул в окно.
Дня такого тёплого
Не было давно.
 
 
Вижу ребятишки
Возятся в снегу,
Я сидеть за книгами,
Больше не могу.
 
 
Выбегу на улицу,
Радуясь весне –
Солнца красный лучик
Улыбнулся мне.
 

1932 апрель

«Я жил в грязном квартале…»

 
Я жил в грязном квартале
И в обыденном доме
Где ютилося много
Недовольных людей.
 
 
Мне привычен был ропот,
Брань и вечные слёзы,
Пьяный смех и глумленье
Над своей нищетой.
 
 
Занавесками чёрными
Занавесками плотными
Я завесил все окна
И бежал от людей.
 
 
Я слагал для них песни
Непокорные, злобные,
В них людей поучал я
Ненавидеть людей.
 
 
Там мне было виденье
Пустоты всеобъемлющей
И понятно безумие
Обречённых людей.
 
 
Я поверил в творимое
Я поверил в грядущее,
Но не вышел на улицу
О конце возвестить.
 
 
Это было весною,
Когда ждут обновления,
Когда жаждут свободы
И безумной любви.
 
 
В этом грязном квартале
И в обыденном доме,
Бесполезными были бы
Откровенья мои.
 

1932 апрель?

«Я помню сны, знакомые виденья…»

 
Я помню сны, знакомые виденья
Так явственно встают передо мной,
Как будто, сны на миг переселенье
В мир незнакомый, но родной.
 
 
Я просыпаюсь, о прошедшем сожалея,
Весь день хожу с больною головой,
И в снах моих, теряясь и бледнея,
Меняет жизнь свой облик бредовой.
 

1932

Ночные тени

«Ведуны и ворожеи…»

 
Ведуны и ворожеи,
Скаля зубы, морща лица,
Выползали на аллеи
Хохотать и веселиться.
Там судьбы читая книги,
По складам, как на ликбезе,
Восклицали:
– Все в изгибе
Лиц и масок! – Не любезен
Свет очам моим унылым.
Я давно уже не тот.
По мифическим могилам
Тени водят хоровод.
 

1932 июль 10

«Неизвестный стережёт…»

П.Г.

 
Неизвестный стережёт,
Мы поднимем к небу руки,
Наша память сбережёт
Горечь длительной разлуки.
 
 
– Возликуем! – говорит –
Буди это место свято!
Сердце бедное скорбит,
Я любил его когда-то.
 
 
Он, как брат, ко мне войдёт.
Мы разъяты. Мы далёко.
Неизвестный стережёт,
Жданный явится до срока.
 

1932 июль 10

…АУМ…

 
Клочок плаката.
Надпись: …АУМ…
Явилось нечто и живёт.
– Я нежно льну
к зелёным травам –
Весёлый АУМ –
мне поёт.
Вот он запрыгал по заборам,
Дорогу мне перебежал,
И мелкий смех его дрожал:
– Займёмся
умным
разговором…
– Какой ты, АУМ, озорной.
– Не может быть!
Я просто прыток!
А сам кривлялся за спиной
И хлопал сотнями калиток.
 

1932 июль 10

«Умиротворь, угомони…»

 
Умиротворь, угомони.
Не заставляй страдать напрасно
Зажги вечерние огни
На небе тёмном безучастно.
 
 
Навряд ли будем мы вдвоём,
После дождя свежо и сыро;
В уединении своём
Она читает Велимира.
 
 
Я одинок в лесной глуши,
Я в отпуску, я вечно ною,
Мои стихи нехороши
И скучно смертному со мною.
 

1932 июль 13

«Под окном ходил скелет…»

 
Под окном ходил скелет
И руками костяными
Бил в звенящее стекло.
 
 
За умершими вослед
Нас дорогами ночными
Вдаль безудержно влекло.
 
 
Шли мы, головы склонив,
Впереди маячил свет.
Длинный саван распустив
Безобразничал скелет.
 
 
Он рычал, как можно строже,
Щёлкал челюстью, стучал.
За руки хватал прохожих,
Палкой бил и обличал.
 
 
– Нам унынье не к лицу,
Ай, жги, припевай!
Никогда не забывай –
Все пути ведут к концу!
 
 
И когда на рассвете
Исчезал худой скелет,
Мы плакали, как дети,
Что нам рассвета нет.
 

1932 июль

«Лик луны прозрачно ясен…»

 
Лик луны прозрачно ясен,
Сад певучий свеж и светел.
Мы читали. На террасе
Было тихо.
Веял ветер.
 
 
Позабыв о бурных сдвигах
Мы любили то, что было…
Нас пленяла в старых книгах
Нам неведомая сила.
 

1932 июль 17

«Где летавы, где метавы…»

 
Где летавы, где метавы,
Где нетавы, угнетавы? –
Все исчезли, все укрылись
Прочь от гнева моего.
 
 
Ну и что ж! Туда дорога
И летавам, и метавам,
И нетавам, и хватавам,
И цветавам и пенавам
Угнетавам и чертавам…
Лишь бы людям веселее
Без ночных теней жилось!
 

1932 июль

Осеницы

Вступление

 
Давно это было,
Бесследно изгладили годы
Память о днях пережитых.
И только во сне
Тревожат порою
Знакомые тени.
Рисуется смутный
Таинственный образ.
В огненно-красном
Пылающем платье,
Меня навещает
Она…
 
 
Пытливо глядит
В продолжении ночи
В глаза мне…
И снова
Я болен,
Как в прошлые годы.
Желанием странным
Любить и страдать
Опять.
Воскресают
Давно позабытые сказки,
Слагается медленно
Повесть
О днях,
Моей маленькой жизни.
Печальная повесть,
Которой не будет
Конца…
 

1932

«Он вежливо руку целует…»

 
Он вежливо руку целует,
И вечность проходит мимо.
Вы любите? – Очень немного,
Какая теперь любовь!
 
 
Я помню? – В былые годы
И женщины были другие,
И нравы, и мысли, и моды,
И мы – не то, что теперь.
 
 
Вы любите? – Очень немного.
Я занят спешной работой.
Но с вашим приходом, поверьте,
Я кончил свои дела.
 
 
Пойдёмте бродить по аллеям,
Где прежде ночные тени
Водили свои хороводы
И пляской дразнили меня.
 
 
Он вежливо руку целует.
Она исчезает в тумане,
Бледнеют её очертанья,
Едва долетают слова.
 
 
Вы любите? – Очень немного.
Я занят спешной работой.
Но вас легендарная Анна,
Мне больно, мне страшно любить.
 

1932 август-сентябрь

«Я хочу быть смазчиком…»

 
Я хочу быть смазчиком.
Ближе к машине.
Руки в масле,
И сам весел.
Говорят:
– Чужое влияние.
Беседы за вечерним чаем.
– Бледная немочь.
– Желанье выбиться.
 
 
Пусть каждый говорит своё –
Мне дорого производство,
Индустриальные шумы
И карьера смазчика.
 
 
Когда говорят любимой:
– Милая,
вы мне нравитесь!..
Не то же ли чувство у смазчика
По отношенью
К машине.
 
 
Пусть он ходит с маслёнкой
И шепчет нежно:
– Машина!..
Все люди смертны.
Никто не уйдёт от судьбы.
 

1932 август

«Я подойду опустошённый…»

 
Я подойду опустошённый,
Сражённый дерзостью речей.
– Кто этот юноша зелёный,
В тебя, прекрасная, влюблённый? –
Спокойно спросит Мать ночей.
 
 
Моя Невеста символ ночи,
Она особенно стара,
И светятся пустые очи
Печальным отблеском костра.
 
 
Гадает Мать её с азартом
О женихах для дочерей,
Читает жизнь мою по картам,
Кивает дочери своей.
 
 
Кружатся с плачем осеницы,
Я слышу взмахи тяжких крыл,
Сижу у собственной гробницы
И урну с пеплом приоткрыл.
 

1932 сентябрь 17

«Облетают листья…»

 
Облетают листья.
Сад опустошён.
Ветер гонит тучи.
Мрачен небосклон.
Ходят осеницы
в резиновых плащах,
Им дожди приятны.
Холод не опасен.
Мир нематериальный
близок и прекрасен.
Говорят в полголоса
о людях и вещах.
 
 
– Как это удивительно,
Всё в жизни относительно,
Нас не существует,
А мы себе
Живём…
 
 
Ходят осеницы
Под проливным дождём.
 

1932 сентябрь 29

«Она сидела у болота…»

 
Она сидела у болота,
Её блестела чешуя.
Осенних листьев позолота
Пустая выдумка моя.
 
 
Но осязаемы туманы,
Привычна ржавчина лесов,
Забыты шумные поляны,
Не слышно бодрых голосов.
 
 
Полнеба тучами сокрыто,
Вода становится темней,
И роют тени деловито
Свои берлоги меж корней.
 
 
Одна Купава у болота
Чего-то ждёт и смотрит вдаль,
Где опадает позолота,
Так велика её печаль.
 

1932 сентябрь-октябрь

Умирери

 
И опять приходил Умирери
Ударять в голубой барабан.
Отворялись небесные двери
Мертвецы покидали гроба.
Был он страшен
– и в ужасе
люди
Повторяли за ним на распев,
То легенду о близком чуде,
То нелепый и дерзкий напев.
Там сновали мёртвые вместе
На живых совсем не глядя
И мечтали о сладкой мести
Костями плеч поводя.
Умирери
нашей общей
печали
Жгучей скорбью
крепче
целуй его!
 
 
Ты впервые видишь,
как туманятся
дали –
И не знаешь сам
отчего…
У каждого
скорбь подкатит
комом,
Горло сведут спазмы.
Будешь несмело кивать знакомым
Всегда безучастным и праздным.
Траура чёрная плит кайма,
Креп и толпа…
Томит тоска.
Громадами тяжкими виснут дома
И каждая тягостна вывеска.
Знаешь, что близок кончины час,
Но бьёшься рыбой об лёд.
Идёт Умирери…
Быть может, сейчас
Он ждёт тебя у ворот.
Выйдешь, закрыв беспечно двери,
Чтобы более не войти
И уведёт тебя Умирери
В Млечные пути…
 

1932 ноябрь 15-17