КАК ПРИЕХАЛИ ДВЕ машины «скорой помощи» никто не заметил. Просто наверху вдруг оказались медики с носилками и какими-то пластмассовыми чемоданчиками. Они протолкались через толпу полицейских и занялись ранеными. Эрика оттеснили от Лэса, но он знал, что Роделло в сознании. Знал, что Лэс чувствует ту адскую, невыносимую боль, что раздирает ему спину. Купер видел, что под ним образовалась уже изрядная лужа темной крови, но не заметил, что и сам весь испачкан в ней.

Лэсли положили на носилки, и медики спустились со своей ношей вниз. За ними следовали врачи с носилками, на которых лежал бледный Том.

Роделло слабо шевелил губами, и один из медиков, перед тем, как затолкнуть носилки в машину, обернулся и спросил:

– Кто его напарник?

– Я, – Эрик забрался в машину и сжал его руку в своей. – Лэс, я здесь, рядом. Слышишь? Смотри на меня. Слышишь?

Эти короткие, рубленые фразы выскакивали сами собой, почти безотчетно. Он все делал правильно, он делал так, как учили.

– Откуда эта кровь? Вы что, тоже ранены?

– Нет, это не моя, это его…

Завыла сирена, и «скорая» помчалась прочь от заброшенного завода. Роделло что-то пытался говорить, кислородная маска глушила слова, и Купер почти читал по губам:

– Он назвал… свое имя… Он прокололся…

– Лэс, молчи. Тебе нельзя говорить. Молчи, – голос срывался и дрожал. Боже, лучше бы ты был без сознания! – Мы уже почти приехали…

Внезапно Лэсли улыбнулся, осознав одну вещь. Этот обеспокоенный и растерянный парень с испуганными глазами, который сидел сейчас рядом и держал его за руку, был самым лучшим. Самым лучшим другом и напарником. И от этого почему-то дыхание стало свободней, а дикая бешеная боль отступила куда-то на второй план. Лампы слепили глаза, все словно уплывало вдаль, мягко покачиваясь на робких волнах темневшего сознания, а он чувствовал невероятные легкость и то странное состояние счастья, которые испытывал только тогда, когда прижимал к себе Энни. Ему хотелось улететь прямо в бесконечно синее небо с пушистыми белыми облаками. Все вокруг дробилось и рассыпалось…

– Асистолия! – крикнула врач.

Эрик дернулся, как от укола. Рука Роделло, сжимавшая ему пальцы, обмякла. Глаза стали удивительно прозрачными. По экрану осциллографа потянулась ровная зеленая линия. Он не сразу понял, что произошло.

– Ты что это задумал? Ты куда это собрался?.. – врач тут же разорвала рубашку Лэса, быстро положила прямые руки ему на грудь – левая поверх правой. – Нет-нет, дорогой, рановато тебе на тот свет… Адреналин, 1 миллиграмм!

Ассистент тут же содрал со шприца упаковку.

Раз, два, три, четыре, пять, шесть… Купер, отодвинутый помощником в угол, напряженно вел автоматический счет ритмичным толчкам. …Семь, восемь, девять, десять… Это непросто, грудную клетку просто так не продавишь, а алгоритм нужно выдержать безупречно, с определенной и строгой частотой: 30 компрессий, 2 вдоха, потом опять 30 компрессий и 2 вдоха… Всего 100—110 надавливаний в минуту. Раз, два, три, четыре…

И так до тех пор, пока сердце снова не заработает. Либо не будет констатирована смерть.

Раз, два, три, четыре… Лэс, ну давай же, давай… Сколько уже? Восемь, девять, десять, одиннадцать?.. Нет, учили считать три раза по десять, чтоб не сбиться. Лэс, ты же здесь нужен… Лэс, вот только попробуй, вот только попробуй… Раз, два, три, четыре, пять, шесть… Какого хрена, напарник, холера тебя возьми!

Ровный противный писк осциллографа внезапно оборвался, и линия на экране запульсировала резкими скачками.

– Ах ты ж мой хороший! – врач сняла с шеи стетоскоп. – Вот так гораздо лучше… Молодец…

Машина остановилась, дверцы распахнулись, и каталку моментально вытащили из «скорой». Врачи окружного госпиталя схватили каталку и побежали с ней в здание. Фельдшер четко и быстро сообщил характер раны, все жизненные показатели и что было сделано.

В широких двустворчатых дверях приемного отделения они едва увернулись от столкновения с бригадой, что привезла Тома. Обе каталки влетели в больницу одновременно.

Купер увидел Криджа и отрывисто спросил у ближайшего врача:

– Он живой?

– Да. Не волнуйтесь, мы сделаем все возможное.

От этого внутри все перевернулось. Они хотят его спасти! Этого ублюдка, который едва не убил Лэса!

– Да чтоб он сдох! – в бешенстве крикнул он.

– Доктор… – трясясь, корчился на каталке Кридж, – док… мне холодно…

Федерал метнулся к нему и вцепился в каталку:

– Тебе холодно, да? А знаешь, Том, почему тебе холодно? Потому что ты подыхаешь!!!

Его попытались успокоить и образумить, но он никого не слышал, отталкивал от себя медсестер и санитаров и вырывался от них, одержимый желанием добраться до Тома. Один из врачей в зеленой форменной рубашке и очках, перед тем, как исчезнуть в операционной, приказал:

– Вколите ему успокоительного! Если не угомонится, вызовите охрану и уберите отсюда этого психа к чертовой матери!

Входные двери распахнулись, и в приемное вбежал Дэн. Он бросился отвоевывать своего подчиненного у медперсонала, и те с радостью оставили буйного посетителя на его попечение.

Кинг взял Купера за плечи, встряхнул и неожиданно крепко обнял:

– Все, тихо, сынок… Соберись… Слышишь? Лэс выживет, он обязательно выкарабкается… Слышишь?..

Эрик вырвался и посмотрел на него пустыми стеклянными глазами без всякого выражения. Он отшатнулся от шефа, отступил назад и спиной зажался в угол. Потом бессильно сполз на пол и закрыл лицо ладонями.

Не осталось ничего, никаких эмоций: ни злости, ни жалости, ни желания что-либо делать… Ничего, кроме какой-то тупой терзающей душу боли, которая поглотила, сожрала, уничтожила все остальные ощущения. Сил ни драться, ни бороться больше не было. Все, хватит… разбили и сломали… Не могу… Просто не могу…

Его стала колотить крупная дрожь пережитых потрясения и усталости, но стоявшему рядом Дэну на мгновение показалось, что Купер плачет.

LVI

ГЛОРИЯ ПРОСНУЛАСЬ ОТТОГО, что Эрика не было рядом. С минуту она лежала, глядя в потолок и не решаясь взять в руки мобильный и посмотреть, который час. В тишине было слышно, что за окном шумит сильный дождь, и воет ветер.

Наконец, она перевернулась на бок. Половина третьего. Точнее – тридцать пять минут. Она прикрыла глаза ладонью. Опять он не спит… Какая это уже ночь по счету? Глория не помнила – с этого счета она давно сбилась.

Она была растерянна и не знала, что ей делать. Советоваться особо было не с кем и, отчаявшись, она как-то излила душу напарнику. Рассказала, что переживает, что не понимает, как Эрику помочь и боится, что он может, достигнув предела, сорваться.

– Пьет? – спросил тогда Фрэнк.

Она на мгновение задумалась, не зная, как честно ответить на этот короткий и конкретный вопрос. Хотя… нет, все же нет. Вряд ли можно назвать «пьет» тот единственный стакан водки.

Когда она вернулась после дежурства, в доме было темно. Но, открыв дверь, она сразу же почувствовала – Купер дома. Невидимый, он безмолвно сидел где-то там, в глухоте тишины и кромешной тьмы.

– Эрик?.. – позвала она.

– Да… – чернота отрешенно отозвалась его голосом. И голос был такой – хрупкий, ломкий, беззащитный – что у нее невольно внутри все похолодело.

– Что… случилось? – она аккуратно, в темноте, сделала пару осторожных шагов в сторону кухни.

– Лэса подстрелили.

Глория услышала, как стекло звякнуло об поверхность стола, услышала, как с хрустом поворачивается пробка на горлышке бутылки.

– И я убил человека.

Она замерла в темноте, неслышно перевела дыхание и, пытаясь подготовиться к чему-то, чего она сама не понимала, включила свет.

И испугалась.

Футболка и джинсы – в крови. Страшной, бурой, мертвой, засохшей. Сердце дернулось и тут же зачастило, срываясь в сумасшедший ритм простой эгоистичной женской радости: нет, не его, эта кровь – не его.

Руки тоже в крови. Одна бессильно лежит на колене, вторая – едва видимо, самыми кончиками пальцев – касается стакана, наполненного до краев прозрачной жидкостью. Рядом – бутылка водки. В глаза почему-то бросилось косо прописанное название: «Столичная».

Он выпил только этот стакан, ни капли больше. А потом провалился в сон. На сутки. Чтобы после этого почти совсем перестать спать.

– Нет, не пьет… – она отрицательно покачала головой.

– Тогда он выбрал второй вариант, – предупредил ее напарник. – Будет пить. Успокоительное. Насколько я знаю, все копы делятся на две категории: одни заливаются алкоголем, другие – предпочитают таблетки. Что хуже – судить не берусь, но моя жена, когда я работал в обыкновенном патруле, отпаивала меня таблетками.

Легко сказать – таблетками! Заставь его еще выпить их…

Она дотянулась до халата, надела его и, сунув ноги в мягкие домашние тапочки, вышла из спальни. Она знала, где его искать – на кухне. Там он либо читал или пытался читать, либо занимался какими-то мелочами, до которых обычно не доходили руки, либо изучал материалы очередного дела. Иногда – и тогда Глория радовалась этому – здесь же и засыпал, положив голову на руки. А утром, несмотря на такие вот ночи, собирался и ехал на службу. На чем и за счет чего он держался, она не понимала.

Сейчас на столе на расстеленной тряпке лежала полуразобранная «беретта». Тут же был и небольшой револьвер Глории, дожидавшийся своей очереди. Рядом стояла коробка из-под обуви, в которой – в кладовке, на полке – хранился табельный «ЗИГ-Зауэр».

Дверь из гаража открылась от легкого толчка, и в кухню вошел Купер. Его руки были основательно испачканы чем-то черным. Он посмотрел на Глорию, включил воду и стал смывать грязь.

– Почему не спишь? – спросил он, глядя, как вода мутными потоками утекает в канализацию.

– Не спится, – она отодвинула стул и села.

– У тебя перегорела лампочка и во второй фаре. Ты в курсе? Я ее поменял. И масла долил – уровень был низковат. Машина масло не поджирает, не замечала? Там на движке потеки… Запишись в сервис, пускай глянут.

– Ты загнал мою машину в гараж? – не поверила она, но он развеял ее сомнения кивком головы.

Гараж был исключительно его территорией. Его и его джипа. О чем он сразу же честно и прямолинейно ее предупредил: «Гараж не уступлю. Моя машина на улице ночевать не будет».

А так, да, можешь переезжать.

– И всем этим надо было заниматься в три часа ночи? – мягко спросила она. – Эрик, что ты с собой делаешь? Так же нельзя… Ты же почти не спишь… Неужели Дэн этого не видит?

– Видит, – он сел, поджал ноги под стул и принялся чистить пистолет. – Он дает мне отгул. Но у нас много, кто в отпуске, людей не хватает… Мы с Виком вдвоем остались. Работать и так некому, а тут еще я прохлаждаться стану… Кроме того, ты же прекрасно понимаешь – один выходной ничего не решит и не поменяет.

Тряпка, вся в пятнах от масла, быстро тщательно протирала каждую деталь «беретты». Движения были четкими, отшлифованными до блеска. И ни одного лишнего жеста. Он словно наносил штрихи на рисунок.

– Мексиканцы наконец нашли завод, где печатались доллары. Надо в Мексику ехать. И поеду, видимо, я – Вик по-испански не говорит. Да и вообще дело, хоть Том и умер, далеко от закрытия… По нему еще пахать-не перепахать.

– А когда его закроют? – она посмотрела на него, чуть наклонив голову. – Когда ты, наконец, сможешь спокойно заснуть?

Хотелось бы, чтобы действительно спокойно. А не так как сейчас – постоянно ворочаясь и скрипя в тревожном, зыбком сне зубами. Или не спать вовсе. За последнюю неделю она несколько раз просыпалась среди ночи – от осознания, что он не спит. Лежит, боясь пошевелиться, чтобы случайным движением не нарушить ее сна, смотрит в потолок и думает, гоняя осточертевшие мысли по замкнутому, сводящему с ума, кругу.

– Понимаешь, слава моя мирская, – Эрик невесело усмехнулся, – спать спокойно можно только в гробу. Здесь же… Надо еще найти Ника… Черт знает, где его искать, – он сосредоточенно работал тряпкой. – Как он ушел с завода вообще не понимаю. Спецназ хреново территорию зачистил, что ли… Думаю, он спокойно отсиделся внутри. А потом, когда все стихло, ушел.

Утром она должна была заступить на дежурство. Работу никто не отменял. Но Глория слушала и не перебивала. Она понимала, что ему необходимо выговориться, выплеснуть все то, что накопилось и долго хранилось внутри. Она была уверена, что таким образом может помочь ему. Хотя бы чуть-чуть. Хоть самую малость. Это было в ее силах.

– Тут дело принципа. Он преступник. Преступник должен сидеть. И он сядет, – Эрик зацепил кожух за раму, потянул на себя и отпустил. Затвор сухо лязгнул. – Сам виноват. Детские игры закончились. Начались взрослые. А во взрослых распределение ролей происходит несколько иначе. И платить за них приходится гораздо дороже.

Купер засунул «беретту» в кожаную кобуру и взял в руки револьвер. Повертел, словно понятия не имел, с какой стороны начать его разбирать, и Глория заметила, что его пальцы дрожат мелкой, нервной, предательской дрожью.

– На него объявлен розыск по всей стране. Но я хочу найти его сам.

– Потому что это – личное?

– Какое, к черту, личное? – он дернул подбородком. – Нет там давно ничего личного. Остался только бизнес. У нас, как сказал Том, все по-честному.

Он замолчал и высыпал на ладонь патроны из «барабана». Вот и вся исповедь.

А в глазах – почти детская растерянность, и лицо – с острыми скосами скул – до ужаса замученное и усталое. Глория всмотрелась в него, словно впервые встретила, и внезапно поняла, что он по сути – совсем еще мальчик.

Она поднялась, подошла со спины, нежно обняла и прижалась – как любила – щекой к щеке. И замерла, чувствуя, как под ладонью размеренно бьется его сердце.

– Так лучше?.. – шепнула она.

Он, благодарно пожав ее руку, ответил без слов.

LVII

КУПЕР ПОВЕРНУЛ КЛЮЧ в замке и открыл дверь. «Детская комната» выглядела непривычно пустой и тихой. Его встретили безмолвные тяжелые ящики с папками и ватман с красной надписью. Все ушли на фронт… Да, точно. Это фронт и это война, где есть раненые и убитые, покалеченные и изуродованные, победители и проигравшие.

Воздух в комнате был застоявшийся, пахло пылью. Эрик подошел к окну, отодвинул в сторону широкие вертикальные жалюзи и открыл его, впуская в помещение влажную свежесть прошедшего ночью дождя. Обернувшись, он уперся ладонями в подоконник и посмотрел на никем не занятые рабочие места за письменными столами.

Он глянул вниз, на мокрую блестящую от дождя улицу, где сильный неугомонный ветер гнул ветви деревьев, и прижался лбом к холодному стеклу. Оно тут же запотело от его дыхания. Сквозь вой ветра, из соседнего кабинета, где работало радио, прорвались обрывки эфира. Диктор передавал прогноз погоды. Дожди, дожди, бесконечные дожди… Но сегодня – без осадков. Скорость ветра такая-то… От побережья желательно держаться подальше, потому что там беснуется буря. Высота волн достигает… Лучше даже и не пытаться представить себе эту высоту.

Зазвонил телефон. Служебный, на его столе.

– Агент Купер? – уточнил слабый женский голос, и он сразу же узнал его. – Я хочу поблагодарить вас за то, что вы нашли убийц моего сына. Теперь его душа, наконец, обретет покой, и нам с мужем тоже станет легче.

– Да… – он не знал, что ей ответить.

– Передайте, пожалуйста, своим коллегам нашу благодарность. Мы никогда не забудем того, что вы для нас сделали. Спасибо вам за то, что вы есть. Мы будем молиться о вас каждый день.

– Миссис Эммери! Простите… что все так получилось…

– О чем вы говорите, агент Купер? Храни вас Бог, мальчик!

Гудки… Господи, как тяжело!.. Спасибо за то, что нашел убийц…

Опять зазвонил телефон. Уже на столе Лэса. Врачи сказали, что он выживет, но одна из пуль задела позвоночник, поэтому до недавнего времени они не могли дать точного ответа на вопрос, сможет ли он ходить. Только вчера медики вынесли свой вердикт – сможет. Но для полного восстановления всех функций опорно-двигательного аппарата потребуются долгие-долгие месяцы выматывающих реабилитационных процедур и упражнений.

Эрик снял трубку:

– Да?

– Роделло?

– Нет, не Роделло.

– Не ври, Роделло, – в интонациях проскользнула плаксивая обида. – Не обманывай меня. Зачем пытаешься изменить голос? Я все равно тебя узнаю. А ты меня?

– Нет, даже не догадываюсь, кто ты такой.

– Значит, узнаешь. А помнишь, сколько осталось?

Этот идиотский разговор с каким-то помешанным психом стал последней каплей в переполненной чаше терпения. К черту! Это хороший повод, чтобы дать выход теснившимся в душе эмоциям и успокоить расшатавшиеся нервы, сорвав гнетущую, давящую безысходность на надоевшем уже всем сумасшедшем.

– Я не знаю, где чего у тебя осталось, но мозгов у тебя не осталось это точно! – заорал он, отдаваясь гневу целиком и полностью. – Поэтому можешь особенно не напрягаться в попытке усвоить все то, что я тебе скажу! Я тебе не Роделло! Заруби это себе на носу! Во-первых! Во-вторых, из дурки ты никогда не выйдешь! Тебе дали пожизненное, а к «вышке» не приговорили только потому, что ты придурок! При-ду-рок! – разрубил он слово по слогам. – И, в-третьих, попробуй только позвонить еще раз! Если позвонишь, я приеду к тебе в гости и откручу твою черепушку к чертовой матери! Дошло?! И меня после этого не будут мучить ночные кошмары! Представляешь, как будет весело, когда ты проснешься и обнаружишь свой котелок в тумбочке?!

Дверь открылась, и на пороге возник Вик. Он удивленно приподнял бровь, потом понял, что к чему, и не стал задавать никаких вопросов.

Купер швырнул трубку на телефон и с шумом выдохнул воздух. Потом помотал головой так сильно, что все находившиеся в комнате предметы побежали по кругу наперегонки. Все, успокойся, дурак. Успокойся и думай. Думай, черт тебя побери!

– Чуток отпустило? – спросил Вик.

– Кажется, да… – странно, но после этого всплеска он почувствовал, что на душе действительно стало легче.

– Как полагаешь, позвонит? – Холт кивком указал на телефон.

– Если позвонит, то он еще тупее, чем можно представить.

Прошла минута… вторая… третья… Телефон молчал. Похоже, приятель Лэса во всей полноте и насыщенности красок представил себе, как открывает тумбочку и видит на ее полке свою голову. Впечатлился… Надо надеется, что теперь он оставит их в покое. Давно пора было вправить ему остаток мозгов.

– Кажись, парень сделал правильные выводы, – суммировал Вик.

Купер провел ладонью по лицу, подошел к доске, где все еще висели изображения «унесенных ветром», и стал снимать фотографии.

Два фоторобота Лэс в день ограбления банка успел заменить снимками. Это были фото Хоупа и Криджа. Ник – выражение лица сосредоточенное, словно во время битвы – пытался побороть волну, руками цепляясь за ее ослепительный от белой пены гребень.

– Вик, черт…

– Что такое?

Эрик сорвал эту фотографию с доски:

– Ну вот же, все под носом! Что ж я тупой-то такой! Поехали!

Они бегом спустились на парковку, и джип рванул на улицу еще до того, как Холт успел захлопнуть дверцу.

Дождя не было, только колеса впереди идущих машин бросали в лобовое стекло грязную влагу. Щетки с размеренной периодичностью, реагируя на количество воды, смахивали ее в сторону. Вик ничего не спрашивал, Купер – ничего не объяснял.

Въезд в «Атлантиду» как и прежде перегораживал полосатый шлагбаум.

В этот раз не было фортепьянных плавных накатов «Let it be», и над летним днем не парил щемящий стон гитарной струны, вторившей Стингу. Был просто серый день.

Эрик молча показал охраннику свое удостоверение, и джип беспрепятственно проехал на территорию спортивного комплекса. Машина пересекла пустые места для парковки, прокатилась мимо затянутого целлофаном бассейна и остановилась у спуска к океану.

– А дальше куда? – повернулся к Куперу Холт.

– Да вон туда, на пляж, конечно же. Главная сцена там.

– Что за главная сцена?

– А-а, извини, я же ничего не объяснил…

– Объясни сейчас. Ты полагаешь, что он здесь?

– Именно. Ему деваться некуда. Но дело даже не в этом! Он насквозь театрал. У него ж сейчас трагедия личного масштаба – друг помер! Он без него сейчас как без головы и наверняка не знает, что делать. Он никогда сам за себя не думал, он такой по жизни, знаешь, вечный ведомый. Здесь у них было логово, здесь они считали себя в безопасности. Сюда он и вернулся – когда все поутихло.

– Неужели же он такой дурак? – Вик не выглядел убежденным.

– Он не дурак, он романтик. А это гораздо хуже. Правда, только для него.

– Ладно, – Холт открыл дверцу, – даже, если его здесь нет, мы ничего не теряем.

Они вылезли из машины и пошли к воде.

Выйдя к потемневшему пляжу, раскинувшемуся под низким свинцовым небом, Эрик невольно замер и тут же позабыл про коллегу за спиной.

Он видел океан десятки раз. Он смотрел на него, когда Зверь был спокойным и сонным, смотрел, когда по водной поверхности гуляли волны… Но таким океан предстал перед ним впервые. Огромные, чудовищно огромные черные волны поднимались кверху из самой души дикой, бушующей стихии и, подталкиваемые сильным свистящим ветром в крутые гладкие спины, летели вперед. Они достигали берега и, словно обессилев, с оглушительным грохотом обрушивались на него, взметая к тяжелому небу клочья пенистых брызг и соленой воды. Затем, в гневе, откатывались назад, уступая место другим, уже спешившим им на помощь валам. Казалось, что океан демонстрирует всем свою несокрушимую и неистощимую силу, желая разбить явившийся пред ним преградой берег.

По пляжу бежал парень из службы спасателей. Он затормозил рядом с федералами:

– Эй, ребята, вы не из ФБР?

– Именно, – Вик показал свое удостоверение. – А что такое?

Спасатель, с трудом дыша, махнул рукой, неопределенно куда-то указав:

– Да там этот парень, которого вы ищете! На берегу! Тот, с ограблением банка!

– Мы за ним и приехали.

Ник сидел в легкой лодке с подвесным мотором и, не отрываясь, смотрел на бесившиеся волны. Вода налетала на берег, билась об лодку, обсыпая сидевшего в ней человека пеной, и отступала обратно, в пучину.

Купер остановился, не дойдя до него нескольких ярдов, и сунул руки в карманы джинсов. Холт молча застыл рядом.

Трагик выбрал себе подходящие декорации. Бушующий океан, скверная погода, мечущийся дух… Король Лир, вариации.

У него на коленях лежала гитара. Она выглядела до того неуместно и настолько театрально, что не возникало никаких сомнений – детализацию финального действия пьесы Ник продумал основательно.

А кто в ролях?

В главной роли – Роли Жертвы – мистер Хоуп. Униженный и вечно оскорбленный.

Кто в роли плохого парня – тоже понятно.

Ник повернул голову, глянул на бывшего друга так, будто видел впервые, и снова стал смотреть на океан. На его лице не отразилось ни удивления, ни испуга.

Там, на заводе, сидя в заросшей пылью и паутиной вентиляционной трубе, он слышал все, что говорил Том. «Настоящий», – сказал он, и Ник, зная Криджа не первый год, понял, что тот говорит искренне. «Давно таких не встречал». Каждое слово въелось в память едким чернильным пятном. Каждое слово.

И ни единого этого слова он другу не простил.

Хоуп чуть шевельнулся, взял гитару и, не сводя глаз с океана, тронул ее струны. Купер прислушался и, несмотря на грохот воды, услышал каждую взятую ноту и каждый аккорд. Звучала «Yesterday».

Ну что ж, музыкальное оформление пошло по довольно классическому и предсказуемому пути.

Ноты плавно перекатывались с одной туго натянутой, трепетной, как нерв, струны на другую. Аккорды просачивались сквозь пальцы и медленно стекали вниз, как капли дождя, а их отголоски замирали где-то в самом сердце, затрагивая спрятанные глубоко в душе чувства, мысли и мечты. Это было странное, незнакомое, пугающее своими дикой естественностью и реальностью ощущение.

Вдруг мелодия оборвалась. Хоуп порывисто повернулся, и на федерала вскинулась пара пронзительных голубых глаз.

– Что?! Ну что ты так на меня уставился?! Радуйся! Ты меня нашел! Ах, какой ты умный!

Он швырнул гитару на землю и вскочил на ноги. Выпрыгнул из лодки, наткнулся на инструмент и остервенело пнул его ногой. Гитара тонко вскрикнула и по мокрому песку, словно в поисках спасения, скользнула к федералу.

– Давай! – он рывком протянул к Эрику руки. – Где твои наручники?! Давай, арестовывай меня! Ты ведь этого хотел?! Давай, отомсти мне за все! Разом! Ну?!

Купер, даже не пошевелившись, молча смотрел на Хоупа.

– Почему?! Почему ты меня не арестовываешь?! Что ты так на меня смотришь?! Не смотри так на меня! Я тебе ничего не сделал! Господи, да арестуй же меня, наконец! Арестуй меня! А-рес-туй ме-ня!

Он кричал, он бесился, он бился в истерике. Он требовал, чтобы все было так, как хотелось именно ему.

Он просто и элементарно боялся.

Боялся панически, до хрипоты в голосе, до тошноты, до исступления, до бессилия. Он боялся того, что ничего не может с этим сделать. И он боялся того, что у проявления этого ранее тщательно скрываемого страха есть свидетель.

Эрик перевел взгляд на лежавшую у его ног гитару. Он наклонился, поднял ее, ощутив пальцами трепетную, благодарную, такую живую дрожь струн…

Потом развернулся и, мимо замершего Холта, пошел прочь. Все, спектакль окончен. И я чертовски от него устал.

– Арестуй меня!!!

Он остановился и, едва повернув голову, отчетливо произнес:

– Да пошел ты…

Еще руки об тебя марать.

Купер скорее ощутил, чем услышал, как Вик, сделав в сторону Хоупа несколько шагов, вытащил из чехла наручники.

Он посмотрел на черный, сходящий с ума океан и, держа гитару за тонкий гриф, двинулся к машине.

Бог насмешки сыграл с ним злую шутку. Он издевался, обманывал, юлил, старался фальшь выдать за правду. Почти сломал, пытаясь ради собственного веселья, познать всю глубину запаса его прочности. И теперь, потешив вдоволь свое самолюбие, этот бог громко смеялся.