Борджиа

VII

Скульптор Умберто работал над статуей Юноны.

Родриго Борджиа увидел ee в его мастерской. Он был восхищен.

Он ходил вокруг нее на цыпочках. Он опустил занавес у окна, чтобы лучше разглядеть свет и тени.

Он проводил рукой по ее щекам и груди и гладил нежно колени.

– Сколько ты хочешь получить за нее, Умберто?

Умберто извивался от смущения, как дождевой червь.

– Ваше Высокопреосвященство, cтатуя уже заказана.

– Я заплачу вдвойне.

– Она заказана… моделью.

– Как! Юнона Вам позирует?

Скульптор кивнул.

– Я заплачу Вам втройне и Вы можете оставить статую у себя, если Вы позволите мне присутствовать на сеансе.

– Ваше Высокопреосвященство…

– Я укроюсь там, за портьетой или наверху на антресоли.

В дверь постучали.

Кардинал скрылся за занавесом.

Вошла Ванноцца.

– Мы одни?

– Одни.

Она сбросила одежду.

Ванноцца (Гироламо да Карпи)

Дрожа, скульптор принялся за работу. Его руки тряслись.

Ванноцца это заметила.

– Что с Вами, Умберто? Вы больны?

Умберто вытер пот со лба.

– Сегодня в мастерской очень жарко.

Портьера упалa.

Ванноцца обернулась.

Обнаженный, как и она сама, к ней приближался Родриго Борджиа.

Могла ли Юнона не простить Зевса, когда он без предупреждения удостоил ее своим посещением?

Родриго обратился к скульптору:

– Послушайте, Умберто, ступайте, Вам необходимо приобрести больше материала, Вы должны непременно создать композицию в камне: Зевс преследует Юнону.

VIII

Сверху донизу кардинал был забрызган кровью. Он выглядел, как мясник, который неумело зарезал быка. На его толстом, лоснящемся, но все еще красивом лице появлялись то ухмылка, то плачущее выражение.

«Сутана испорчена, ― думал он, ― материал от Бонтемполи в Милане был хорош. Но слишком дорогой, слишком дорогой. Надо попробовать связаться с евреем из оптовой лавки на Виа Венето. У него это должно быть очень недорого. Если я сэкономлю на каждом метре 3 гроша, то…»

Он погрузился в сложные расчеты. Внезапно его взгляд упал на Ванноццу, у которой он вместе с акушеркой принимал роды. На Пьяцца Прицци ди Мерло, поблизости от своего дворца, он приобрел и обустроил для нее дом. Ничто не было упущено. Даже муж. Он сочетал ее браком с Джорджио де Кроче, уступчивым, продажным господином, которого он определил в отцы своих детей. Ванноцца лежала на ложе после мучительных родов, погруженная в глубокий сон. Врач и акушерка беззвучно сновали по ковру взад и вперед, как две белки. В глубине комнаты у окна сидел испанский астролог с его инструментами и картами, смотрел на небо и составлял ребенку гороскоп.

Акушерка искупала ребенка. Она принесла его на чистой подушке и поднесла отцу прямо к его толстому, покрытому веснушками носу.

– Это девочка, ― проговорила она.

Родриго Борджиа провел правым указательным пальцем по лбу крохотного существа и механически осенил крестом. «Девочка! ― подумал он. ― Я ожидал мальчика. Мальчиков не может быть слишком много. Они продолжатели рода. Рода Борджиа. Но мальчики уже были. Хуан и Чезаре уже родились. Говорят, что родится мальчик, если больше любит мужчина, и девочка, если больше любит женщина. ― Он посмотрел поверх ребенка на мать. ― Кто же должен родиться, если не любили ни отец, ни мать?» ― размышлял он.

Тут ребенок еще больше искривил свое пока еще сморщенное старческое личико, так что стал выглядеть как смятая невидимой рукой пергаментная бумага. Потом у крохотного существа внезапно приоткрылись склеенные глазки, как узкие щелочки. Существо, казалось, хотело рассмотреть через приоткрытые веки толстого, большого человека, который стоял перед ним.

«Ты ― мой отец? ― спрашивало оно удивленно. ― Думал ли ты обо мне, когда ты создавал меня? Хотел ли ты создать человека твоей нечистой крови? Или, может быть, ты хотел чего-то прелестного, прекрасного, мягкого, нежного, благородного, обладателя всех тех качеств, которые чужды тебе и твоей семье? Хотел ли ты пережить себя самого, оставить след в Вечности, в этом стремительном вихре Времени, или ты скоро выбросишь и забудешь меня, как завявший цветок?»

Глаза ребенка спрашивали, не надеясь получить ответ. Они светились неопределенным серебристым блеском, и еще нельзя было понять, будут ли это синие, коричневые или черные глаза.

IX

В седьмой день рождения Чезаре Родриго Борджиа явился в комнату сына, чтобы разбудить его отцовским поцелуем.

Адриана Мила, тетка, принесла кукурузный пирог, в котором горели семь свечей, подозрительно похожих на фаллус. Родриго держал в руке пергаментный свиток.

Мальчик, еще совсем сонный, протянул к нему руки.

– Ты все это получишь, мой маленький сын, ты получишь все это и впридачу все, что записано в этой бумаге.

И Родриго Борджиа развернул свиток и начал читать:

«Все доходы пребендов ⁽⁹⁾ и должность каноника собора Валенсии даруются Синьору Чезаре Борджиа».

– Отныне ты: Синьор Чезаре Борджиа! ― гордо произнес отец и прикоснулся ко лбу сына. ― Синьор Чезаре Борджиа назначается казначеем Картахены. ― Казначей Картахены ― это ты. ― Родриго рассмеялся так, что его обвисшие щеки затряслись.

Мальчик разозлился:

– Не смейся, папа. Жизнь совсем не смешна.

Дон Родриго остановился, насторожился. Потом он нежно погладил сына папской буллой.

– Ты прав, Чезарино, в свои семь лет ты не по годам умен. Ты далеко пойдешь. ― Он вышел, оставив пергамент.

Мальчик спрыгнул с кровати, почувствовав естественную потребность. Он вытащил серебряный ночной сосуд из-под кровати. И так как ему не хватило бумаги, он разорвал буллу Папы Сикста IV, в которой его только что назначили казначеем Картахены.

X

Лукрецию вместе с Юлией Фарнезе, прозванной «прекрасной», ее тетка Адриана называла не иначе как примадоннами Италии.

Обе девушки соперничали друг с другом красотой и грацией.

Каждый вечер, когда Адриана уходила спать, они обе подходили обнаженные к зеркалу и наблюдали, как их молодые тела начинают округляться и наполняются женственностью.

Каждая ревниво относилась к другой, и каждая притворно восхваляла красоту подруги.

– Как чудесны твои золотисто-белокурые волосы, Лукреция! ― говорила Юлия.

– Как нежен свод твоих грудей! Они как половинки земного шара, которые вытекают из тебя, ― вторила ей Лукреция, при этом ее глаза были полны ненависти.

Юлия едко ответила:

– Что значит «вытекают»? Вероятно, ты считаешь меня слишком толстой?

Лукреция скривила губы:

– Что ты, Юлия! Ты стройна, как мальчик, так же стройна, как Чезаре.

Юлия покраснела, как вареный омар:

– Значит, я слишком худая, так?

Она подступила к Лукреции и вцепилась тонкими пальцами в ее распущенные золотистые волосы.

Лукреция вскрикнула и укусила Юлию в плечо, так что показалась кровь.

Юлия взорвалась:

– Ты грубиянка! У тебя отвратительные манеры!

– Такиe же, как и у тебя, ― и тоже от тети Адрианы.

Они смотрят друг на друга сквозь слезы.

Потом внезапно обе начинают смеяться.

Они протягивают навстречу руки и радостно заключают друг друга в объятья.

***

Чтобы усилить свое влияние, Родриго Борджиа выдал тринадцатилетнюю Лукрецию замуж за Джиованни Сфорца. Брак был заключен in absentia, согласия невесты никто не спрашивал. Хоть он ― не Борджиа, но такой же мужчина, как и все остальные. Если он моется раз в неделю, ежедневно дважды полощет себе рот и выполняет три раза за ночь свой супружеский долг, то с ним можно будет смириться.

И даже после заключения брака Лукреция не сразу увидела своего супруга, поскольку она считалась ещe слишком юной для супружеской постели.

Через несколько недель после свадьбы, когда Лукреция прогуливалась вдоль Тибра, ее стал преследовать статный молодой человек. Она не могла от него избавиться и, чтобы ускользнуть, убежала в оливковую рощу.

Юноша последовал за нею.

Так как он ей понравился, она, в конце концов, сдалась и остановилась.

И тут, когда он представился, оказалось, что это был Джиованни Сфорца, ее муж, которого она никогда до этого не видела.

Этот брак продолжался недолго. Скоро причины, побудившие Родриго к этому браку, больше не существовали.

Союз со Сфорца больше не был выгодным.

Родриго осознал, что он совершил ошибку и решил ее исправить.

Джиованни Галлеаццо Сфорцa (Джованни Больтраффио)

Он добился расторжения брака Лукреции Борджиа и Джиованни Сфорца через Коллегию Кардиналов из-за «impotentia coeundi» супруга ⁽¹⁰⁾.

XI

Отец готовил Чезаре к духовному поприщу, в то время как Хуану была предназначена политическая карьера.

Чезаре был отправлен учиться юриспруденции и теологии в Перуджу, столицу Умбрии. В качестве гофмейстера к нему был приставлен испанец Франческо Ремолино.

Чезаре блестяще усвоил все правила придворного этикета, подобающие мужчине света.

Он ездил верхом, плавал, танцевал.

Он читал греческих и латинских классиков, среди них Цезаря, Ливия и Геродота.

Он овладел рапирой и шпагой.

Он прыгал, боролся и пел.

«Нужно прожить свою жизнь, ― говорил Франческо Ремолино, ― как прекрасное художественное произведение. Пусть другие делают грязную работу».

Больше всего Чезаре любил общаться с карликом по имени Габриеллино, которого он подобрал по дороге во время путешествия, как упавший с дерева орех.

Он разрешал карлику беспрепятственно болтать обо всем.

– Ваша светлость приехали в Перуджу, наверное, для того, чтобы подыскать место погребения для Вашего высокочтимого отца? Погребение в Перудже ― это очень даже неплохой вариант.

Юноша наморщил лоб:

– Что ты имеешь в виду?

– Нынче Перуджа ― это предпочтительное кладбище для Пап. Иннокентий III, Мартин IV, Бенедикт XI лежат погребенными здесь в соборе. Оба первых даже бок о бок, то есть пепел к пеплу в той же самой урне ⁽¹¹⁾. Я часто пытаюсь представить, какая неразбериха произойдет в День Страшного Суда, когда раздастся трубный глас. Возможно, они воплотятся в чудо-Папу ― в Папу с двумя головами? Ведь невозможно будет отделить пепел одного от пепла другого!

Чезаре рассмеялся:

– Ты обещал мне красивую девочку на вечер. Так иди и позаботься об этом!

Карлик ухмыльнулся:

– Я обеспечу Вам чудесное женское общество. Две очаровательных сестры: два тела ― и никакого мозга, две души ― и ни одной мысли. Ваш светлейший брат, который не зря носит имя Дон Джиованни, был бы…

– Замолчи, ― прервал его разгневанный Чезаре, ― не напоминай мне о моем брате. Я ничего не хочу знать о нем.

И, не читая, он разорвал письмо Хуанa, которое только что получил.

Карлик, продолжая ухмыляться, вразвалку удалился.

XII

Между Тибром, Пинцио и Капитолием в долине раскинулся Рим, вечный, святой город.

Улицы тесные, грязные, плохо мощеные. При дождливой погоде без высоких сапог можно утонуть как в болоте.

Торговые дома лежат на Пиацца Гидеа. В Рионе ди Понте обосновались коммерсанты и банкиры. В Рионе ди Тарионе проживают прелаты, книготорговцы, литераторы, художники, куртизанки.

Нет ночного освещения. Между мрачными, бедными домами неожиданно поднимаются роскошные дворцы и гордые храмы.

Руины прошлого встречаются повсюду.

На форуме пасутся гуси и козы. Вокруг Траянской колонны бегают дети. Население Рима пятьдесят тысяч жителей ― в три раза меньше, чем в Венеции.

Площадь Святого Петра в 16 веке (Рисунок Мэртена ван Хеемскерка)

Родриго Борджиа покинул свой дворец, расположенный между мостом Ангела и Кампо ди Фиоре, через боковые ворота абсолютно неузнаваемый, одетый в лохмотья, но под лохмотьями был спрятан кинжал толедской стали.

Он пошел через квартал Понте.

Родриго останoвился у церковных дверей и стал просить милостыню.

Его интересовало общее настроение среди народа: за или против Папы Сикста IV?

Орсини были за него.

Колонна и Савелли против него.

Ну а Борджиа?

Он надвинул дальше на лоб свою потрепанную калабрийскую шляпу.

Здесь в Понте, где находится Монт Джордано, господствовали Орсини.

Родриго Борджиа обогнул Торре ди Нона и Монт Джордано, где жила Адриана Орсини.

Нужно защитить Ванноццу от Орсини, но также и от Маргана, Фалле, Савелли, Цезарини, Барберини.

Для нее должны существовать только Борджиа, большие и маленькие. Она сама существовала только для того, чтобы плодить Борджиа. Борджиа должны быть сильными и многочисленными. Только они способны вознести Рим на небесную высоту. Кроме него, Родриго Борджиа, родоначальника Борджиа и создателя нового клана, появились уже с помощью Бога в этой жизни Хуан, Чезаре и Лукреция Борджиа, избранники, которым предназначалось повелевать всеми человеческими и животными существами, управлять ими с великодушием, смелостью, толковостью, красотой, но также и с непреклонной строгостью и твердостью при непослушании или сопротивлении.

Против Бога и Борджиа никто не может устоять. Хуан! Чезаре! Лукреция! Вы будете знаменосцами Борджиа!

Для вас, для могущества Борджиа, я создавал все мое богатство и дрался за него, и копил. Валенсия и Карфаген ― это мои епископства и они посылают мне дань, так же как и 100 аббатств Испании и Италии. Почему я добивался должности вице-канцлера? Чтобы каждый год иметь возможность собирать десятки тысяч золотых гульденов для вас.

«Десятки тысяч золотых гульденов», ― пробормотал он и протянул шляпу для подаяния перед Санта Мария дель Пополо.

Потом он зашел в трактир ― в один из тех трактиров, которыми раньше владела Ванноцца ⁽¹²⁾.

Он выпил несколько кубков Барберино и начал горланить:

– Ванноцца ― это шлюха. За счет чего она живет, а? За счет распутства с ним, ― и он сплюнул три раза, ― так называемым кардиналом Родриго Борджиа, этим, да простит меня Бог, проклятым испанским интриганом. Это плохо кончится ― и для него, и для нее. Почему ее достойный глубокого уважения супруг, Синьор Джорджио ди Кроче, не всадит ему кинжал между ребрами? ― Родриго Борджиа вытащил свой кинжал из-под лохмотьев и стал им размахивать.

– Если я его, ― он снова сплюнул, ― этого Борджиа, когда-нибудь встречу, то я укорочу ему немного кишки вот этим инструментом. Парень должен меня остерегаться…

Со всех сторон в трактире послышалось:

– Тсс! Тсс! Тсс!

Но он продолжал кричать так громко, что было слышно на улице.

– Пусть все слышат, ― кричал он, ― что кардинал Родриго Борджиа ― это оборванец, а Ванноцца ― продажная шлюха! Пусть все слышат! Вы думаете, она обманывает своего достойного глубокого уважения супруга только с этим Борджиа? Как бы не так! Там есть еще испанские сеньоры Хуан Лопес, Марадес и Таранца, которые крутятся вокруг нее! Ха-ха, крутятся!.. И еще многие из благородных семей ― Барберини, Чезарини, Орсини, Торкари ― тоже могли посеять мужской побег, который, может быть, уже пустил в ней корни…

– Ну, это уже слишком, ты клеветник! ― закричал огромный хозяин таверны. ― Своим отвратительным рычанием ты позоришь меня и мое добропорядочное заведение перед всеми достойными уважения гражданами. Какое мне дело до Ванноццы и кардинала Борджиа? Пошел вон!

И он схватил Родриго Борджиа поперек тела и выбросил его наружу на мостовую, где тот оставался лежать несколько секунд, как мертвый, потом поднялся и, прихрамывая, побрел прочь и только пройдя несколько улиц он снова обрел свою обычную неторопливую походку.

XIII

Растолстевший с годами Родриго Борджиа занимал должность вице-канцлера при пяти папах.

Его невозможно было с нее сместить.

Он сидел, как утка на гнезде, он высиживал будущее Борджиа, он сидел и выжидал.

Гуманист Пий II, пытавшийся посланиями обратить султана Мохаммеда в христианство, умер. Хе-хе…

Тщеславный Павел II, который мало смыслил в латыни, собирал монеты и картины, чтобы не отстать от Медичи, умер. Хи-хи…

Вспыльчивый Сикст IV построил Сикстинскую капеллу, воевал с Флоренцией и Медичи, но не победил их, умер. О-хо-хо!..

Родриго Борджиа размышлял. Сикст IV мало уделял внимания церковной стороне Папства. Он больше занимался политикой.

Этот Иннокентий VIII, ха-ха, конечно, не будет жить вечно! Жалкая, трусливая собачонка, но он показал, как нужно вести дела. Он дарует отпущение грехов и прощение даже за убийства за соответствующую плату.

И он умирает.

Родриго стоит у его смертного ложа и чувствует, что его время пришло.

Он закрыл Папе глаза.

После этого Родриго широко расправил плечи и вышел из комнаты, где лежал умерший. Всем вдруг показалось, что он внезапно вырос. Его глаза сверкали победным огнем.

Сикст IV (Гравюра из коллекции Онуфрио Панвинио, 1568)

Конклав, Совет кардиналов, начался.

Родриго Борджиа ― это испанец.

Большинство итальянских кардиналов считали, что Тиара должна достаться итальянцу. Они против «иностранца».

Уже три голосования прошли без положительного результата.

Казалось, выбор был между кардиналом Коста и кардиналом Караффа. Ставку делали на них. Но Борджиа тоже делал высокую ставку. На себя самого.

И Борджиа начал действовать. Он шел от одного кардинала к другому, неся на своих руках все богатства мира, которые он был готов распределить среди них. Он ― великий искуситель. Он вел их на холмы Рима и показывал им Рим, показывал им Италию, показывал им мир. Ты, Орсини, получишь епископство Картахена, ты, Колонна ― аббатство Субиако. Савелли, мой друг, тебе подобает Цивита Кастеллана и епископство Майорка. Епископство Памплона, роскошное как и его имя, будет предназначено тебе, Паллавицини. Риарио, Сансеверино ― вы тоже получите свое! Ты, Асканьо Сфорца, ты ― самый благородный, самый влиятельный, самый достойный, тебя я хочу осыпать золотом и милостью ― если только Тиара украсит мою голову. Ты получишь мой собственный дворец, мое доходное и удобное место вице-канцлера, епископство Ерлеу, которое будет приносить тебе, по меньшей мере, 10 000 золотых дукатов, и много других преимуществ…

Так переходил Борджиа от одного кардинала к другому и заручился четырнадцатью голосами.

Четырнадцать голосов!

Он ликовал! Только еще один единственный голос ― и я ― Папа, Папа Римский, Борджиа ― заместитель Христа на Земле. Нет, Борджиа будет Богом!

Но двое из тех, к кому он пришел: Пикколомини и Чено, молодой Джованни ди Медичи, которого он почти любил, отвернулись от него.

Караффа и Коста, считавшиеся при начале Конклава самыми вероятными кандидатами, были разочарованы, что Тиара ускользает от них, и ничего не хотели знать о нем. Наконец, остался только один, кто еще не решил, на чью сторону встать. Это был девяностопятилетний кардинал Жерардо.

Родриго Борджиа стоял перед ним и смотрел в его жадные ястребиные глаза, которые терялись в его изборожденном складками лице.

«Он стар, ― думал Родриго Борджиа, ― он дряхлый старик. Он уже хорошо нагрел руки. Что могут ему добавить еще несколько приходов? Совсем ничего. Совершенно бесполезно предлагать их ему. Он только высмеял бы меня. Является ли он поклонником искусства? Красивая картина, статуя ― его и это вряд ли заинтересует. Этому старому, полумертвому человеку нужно пообещать что-то живое. Жизнь. А что такое жизнь? Что, как не женщинa, девушкa? Цветущая плоть, алые губы, нежное тело…» Кардинал Борджиа притянул кардинала Жерардо к себе и зашептал ему на ухо:

– Если сегодня в Совете Кардиналов Вы отдадите за меня ваш весьма ценный голос, то завтра, вскоре после полудня…

Следующие слова утонули в ухе Жерардо, и они снова стали слышны только в конце предложения:

– Да поможет мне Бог.

Ястребиные глаза старика загорелись от слов Борджиа.

Через тонкие, как лезвия ножа, губы он выдохнул:

– Аминь.

XIV

Ранним утром одиннадцатого августа 1492 года окно совета кардиналов открылось.

Родриго Борджиа был избран Папой под именем Александр VI.

Александр VI сразу объявил, что для собора Санта Мария дель Пополо, которому он покровительствовал, будут заказаны новый алтарь и орган.

Народ аплодировал. Он отслужил торжественную мессу в Бенедиктинском монастыре.

– Я благословляю город.

– Я благословляю страну.

– Я благословляю Италию.

– Я благословляю мир.

Папа Александр VI (Портрет из собрания Паоло Джовио)

В два часа пополудни, когда снаружи неимоверно пекло августовское солнце, а внутри дворца все спали за опущенными ставнями, Лукреция Борджиа, дочь Папы, шла через темные проходы Ватикана, где тут и там блестели золотисто-зеленые огни, в покои кардинала Жерардо. Она шла спокойно, легкими, но твердыми шагами.

Перед дверью она одно мгновение помедлила и

потом вошла без стука.

Древний кардинал поднялся из своего кресла. Пурпурная краснота залила его лицо, но тут же уступила место мертвенной бледности.

Он с усилием поднял веки, чтобы лучше рассмотреть это возникшее перед ним чудесное создание, эту девушку необычайной красоты.

На ней было только легкое парчевое покрывало, которое едва доходило до колен.

Она распахнула покрывало и стояла перед ним обнаженная. Перед ним было прекраснейшее творение природы ― цветущая женщина: алый рот, нежное тело…

Он еще раз поднял руки.

Тут его колени подкосились.

Он упал в кожаное кресло.

Голова глухо ударилась o край стола.

Лукреция удивленно раскрыла глаза, снова закуталась в покрывало и подошла к мертвому кардиналу. Она закрыла ему глаза легким, почти нежным движением руки.

Она осенила его крестом, потом попробовала лакомства, явно приготовленные для нее на серебряном подносе, стоящем на столе, и вышла такими же легкими, но твердыми шагами, какими пришла сюда.