Тени Парфенона

Таис Афинская

Афинянке с таким именем, как у нее, полагалось бы стать возлюбленной какого-нибудь великого героя. Но в наши дни мир завоевывают, как однажды выразился император, не силой, а умом, так что великими оказываются не полководцы, а ученые – и, в полном согласии с изменившейся реальностью, Таис Куста влюбилась в героя нашего времени, всё как положено: известный ученый, глава Афинской Академии, да еще и знаменитый писатель, красавец, обладатель научных званий и наград, богатый и из древнего рода… Впрочем, она знала его еще в те времена, когда он не был ни знаменитым, ни богатым. Но умным и красивым он был всегда. Невероятно, восхитительно красивым. А еще остроумным и веселым. Впервые она увидела Феодора, когда он пришел на день рождения к Василию. Таис было всего шесть лет – она была поздним, но от этого еще более любимым ребенком, – а друзья учились на первом курсе Академии. В последующие годы темноволосый красавец с чудесной улыбкой нередко появлялся у них дома и иногда приносил ей подарки: конфеты или шоколад, позже книги. После того как Василий женился и обзавелся собственной квартирой, Таис стала видеться с Феодором гораздо реже, но получала от него через брата приветы и книжки, а однажды – ей тогда исполнилось шестнадцать, Киннам был уже четыре года как женат – он при встрече вручил ей красивый стеклянный браслет ручной работы, привезенный из Венеции. Он овдовел, когда Таис было восемнадцать. Она не помнила, когда именно влюбилась. Казалось, она любила его всегда. А он всегда видел в ней только сестру лучшего друга.

Она мечтала, что когда-нибудь, когда он придет в себя после смерти жены, может быть, появится шанс… Но в то же время чувствовала, что в нем, глубоко внутри, что-то закрылось. Он превратился во взрослого мужчину, еще поумнел и похорошел, однако женщины стали для него всего лишь развлечением. А потом его избрали ректором, и всё прекратилось. Таис к этому времени уже окончила Академию и работала над диссертацией. В следующем году она защитилась, потом начала преподавать, еще через два года переселилась от родителей в собственную квартиру. С Феодором они стали коллегами, встречались на академических мероприятиях, на днях рождения Василия… и только. Таис, пожалуй, чаще видела ректора в новостях и в интернете, чем вживую.

К этому времени она уже смирилась с тем, что ее любовь безнадежна. О нет, она не собиралась становиться вечной страдалицей и весталкой своего чувства. Она пыталась жить, как все. Рассталась с девственностью еще во время учебы в Академии, с помощью сокурсника, а потом, рассорившись с ним, попробовала завести другой роман. Но приобретенный опыт не принес ничего, кроме разочарования. Не то чтобы эти молодые люди и другие пытавшиеся ухаживать за ней были глупыми, несимпатичными и скучными, но они не были даже близко Феодором Киннамом. И, наконец, Таис решила, что судьба не благоволит ей в личной жизни и ее удел – научная карьера. К счастью, такая позиция в наши дни уже не вызывала недоумения и лишних вопросов: Афины даже лидировали среди всех городов Империи по количеству женщин, не связанных брачными узами и бездетных, предпочетших посвятить себя работе или творчеству. Внешне Таис успешно вписалась в их ряды, а внутренние покои души ничто не обязывало распахивать перед каждым встречным.

В церковь Таис захаживала еще будучи школьницей, с тех пор как узнала, что там бывает Феодор. Она постаралась ненавязчиво узнать, в какой храм он ходит и как часто, и тоже стала приходить туда. Иногда ей удавалось посмотреть на Киннама издали, а изредка она здоровалась с ним: какая удивительная встреча, ты тоже здесь на службе, как поживаешь… Собственно, ради этого она и посещала церковь. Впрочем, как человек любознательный, она постаралась узнать основное о православии и христианской жизни, порой читала и святоотеческие книги, тем более, что брат Василий, сам будучи человеком нецерковным, изучал богословские сочинения святых отцов в рамках византийской философии. Кое-что ей нравилось, но до поры только интеллектуально, в церковных таинствах она не участвовала. Однако Феодор бросил ходить в церковь вскоре после свадьбы, и это было непонятно, ведь его жена продолжала молиться и причащаться. Таис лишь на первом курсе, примерно за год до смерти Елены Киннам, поняла, насколько не сложилась у Феодора семейная жизнь. Но причин этого она так и не узнала – впрочем, о них никто толком не знал, а Василий, если и знал, ничего не рассказал бы. Смерть жены заметно ударила по Киннаму, и Таис стала часто захаживать в академический храм в честь Дионисия Ареопагита – молиться за Феодора, а заодно лелеять собственные надежды. Киннам оправился за несколько месяцев, а потом у него опять появились женщины. Надежды Таис снова пошли прахом, и тогда она впервые решила пойти на исповедь – в Парфенон. И попала к отцу Александру. Когда она рассказала о своих мытарствах на поприще личной жизни, он чуть помолчал и сказал:

– Ни на одном мужике свет клином не сошелся, Таис.

– А сошелся только на Боге, – пробормотала она полувопросительно, полуиронично.

– И на Боге тоже не сошелся. У света нет клиньев, Таис. Из каждой точки вселенной одинаково далеко как до Бога, так и до человеческого счастья. И одинаково близко.

Она взглянула удивленно: не ожидала от священника, тем более такого вроде бы простого с виду, подобного философского высказывания.

– Видишь ли, какое дело, – продолжал он, улыбнувшись в бороду, и его обращение на «ты» прозвучало очень естественно и ничуть не казалось невежливым, – мы живем только здесь и сейчас. Либо живем здесь и сейчас с Богом и счастливы тоже здесь и сейчас тем, что имеем. Либо мы живем химерами или мечтами, планами на будущее или страхами перед ним, плохими или хорошими воспоминаниями о прошлом, а того, что вокруг нас, не замечаем и не ценим. Трудно быть счастливым в таких условиях и трудно заметить присутствие Божие в своей жизни. Подумай об этом! А еще лучше попробуй хотя бы в течение недели каждый день размышлять о жизни и находить десять вещей, за которые ты благодарна Богу. Только непременно десять, не меньше, даже если тебе кажется, что их только три или пять.

Совет оказался на удивление хорош и немало помог Таис в обретении душевного равновесия. Но ничто, увы, не могло помочь оставить в прошлом любовь к Феодору: по-прежнему, когда она видела его, сердце пускалось в пляс. Еще хуже было то, что теперь она догадывалась: Киннам знает. Хотя он никогда не давал ей этого понять и по-прежнему был по-дружески мил. Особенно же несносны были разговоры знакомых женщин:

– Боже, Таис, ты с ним знакома?!

– С детства.

– О-о, счастливица!

Ну, что на это можно было ответить?! Ведь именно знакомство с Феодором с детства стало главной причиной ее несчастья – и того, что она влюбилась, и того, что он, в сущности, всегда видел в ней только маленькую девочку…

Она продолжала ходить в Парфенон, исповедалась у отца Александра раз в несколько месяцев, причащалась по большим праздникам. Киннам начал писать романы, Таис читала их, перечитывала, понимала, что Феодор, несмотря на свои мимолетные связи с женщинами, знает, что такое настоящая любовь, тосковала и ходила в храм всё чаще. Начала даже соблюдать все посты, но спустя два года остановилась лишь на Великом и с тех пор к православной аскезе не особо прилежала: читала по несколько молитв утром и вечером, ходила в церковь по воскресеньям к утрени с литургией, иногда открывала дома Евангелие – и, в сущности, это было всё. Научная жизнь шла своим чередом, и в какой-то момент Таис показалось, что ее любовь тихо умерла от недостатка пищи, а она сама нашла свое место в жизни, пусть и без мужчины рядом, и в общем-то счастлива…

Но тут Феодор объявил о своей помолвке с Афинаидой Стефанити. Таис видела девушку на дне рождения ректора, когда та сидела почти рядом с Киннамом, но не придала этому значения, решив, что она – аспирантка Марго. А спустя год сотрудники Академии и друзья великого ритора получили приглашение на свадьбу. Таис не могла не сравнивать себя с Афинаидой и видела, что вряд ли сильно проигрывает ей, разве что внешне, и то ненамного. Тем не менее, любовь героя досталась госпоже Стефанити, а госпожа Куста оказалась не у дел. Это произвело на Таис впечатление столь тягостное, что она подала заявление об уходе из Академии. Ей захотелось оказаться подальше от Феодора, от его невесты, от всех этих сплетен и пересудов, поднявшихся по поводу помолвки ректора. И родители, и братья были недовольны, просили ее подумать, не совершать безрассудных поступков… Только сестра поддержала ее и пыталась втолковать родственникам, что если Таис чувствует потребность сменить работу и окружение, прикоснуться к другим граням жизни, значит, ей это действительно нужно, и нечего препятствовать: она взрослый человек! Однако мать, узнав, что Таис собирается пойти работать в церковь, испугалась: уж не в монахи ли собралась?! Девушка уверила ее, что просто хочет на время сменить род деятельности, развеяться, отдохнуть – только и всего. В самом деле, в Парфеноне ее особо не утруждали работой, но и платили, по сравнению с Академией, очень мало. Своей в церковной среде она так себя и не почувствовала, хотя старалась подлаживаться к новым коллегам и даже слегка лукавила: например, на вопрос свечницы Марии, не собирается ли она в будущем принять постриг, ответила, что «подумает», а там видно будет, – хотя точно знала, что в монастырь никогда не пойдет. То немногое, что она прочла о монашестве в святоотеческих книгах, ее нисколько не вдохновило.

За два месяца работы в Парфеноне Таис успокоилась и пришла в себя, даже немного заскучала по Академии. Но решила, что вернется туда – если вообще вернется, ведь преподавать философию можно много где – лишь тогда, когда лицезрение Феодора и Афинаиды рядом перестанет причинять ей боль. На свадьбу ее, конечно, пригласили, в том числе на неофициальную часть, после венчания состоявшуюся на вилле Киннамов, где собрались только родственники и друзья. Отказаться она не могла, как и Феодор не мог не пригласить ее, даже если догадывался, что ей будет нелегко праздновать это событие. Впрочем, какая-то часть ее души, напротив, гордо желала появиться на церемонии и вести себя так, как будто ничего ужасного не происходит: лучший друг любимого брата и ее давний знакомый и коллега наконец-то нашел свою половину! Из того, что Таис успела заметить в день объявления помолвки, и кое из каких слов Василия можно было заключить, что Феодор в самом деле обрел долгожданное счастье в личной жизни. Насколько позволяло бескорыстие, Таис радовалась за него… Но много ли места для подобного бескорыстия остается в сердце влюбленной женщины? Словом, она не ожидала от этого свадебного празднества ничего хорошего для себя. Однако судьба всё же преподнесла ей приятный сюрприз.

После венчания в Парфеноне Феодор с Афинаидой поехали в фототур по городу, а избранные гости, побродив по Акрополю, отправились на виллу Киннамов, где их принимали родители новобрачных. Погода стояла приятная: тепло, но еще не летняя жара, и праздничные столы были накрыты прямо на улице, у бассейна, в тени деревьев и отчасти под зонтиками от солнца. Скоро пришла пора встречать нововенчанных хлебом, солью и вином, после чего Таис, как и прочие, пообщалась с Феодором и Афинаидой, вручив им подарок. Но на большее ее не хватило. После нескольких тостов, когда началась первая свадебная игра и гости стали, передавая друг другу эстафету, высказывать пожелания новобрачным, Таис сбежала в сад и принялась бродить по дорожкам, пытаясь взять себя в руки. Однако затея не удалась, потому что до нее то и дело доносился смех, крики «горько!» и пение старинных свадебных гимнов. В конце концов, спрятавшись в дальней беседке, Таис разразилась слезами. Но погоревать всласть ей не дали – приступ жалости к себе был бесцеремонно прерван чьим-то бархатным голосом:

– И о чем же можно так горько рыдать на свадьбе у друзей?

Таис вздрогнула и подняла голову. У входа в беседку, слегка прислонившись плечом к деревянной увитой плющом колонке, стоял высокий брюнет, худощавый и смуглый, с антрацитовыми глазами, необычайно стильно одетый во всё черное, и с любопытством смотрел на нее. Это был один из друзей Феодора, его имени Таис не запомнила.

– Нервный приступ, – пробурчала она, доставая из кармашка платья носовой платок. – Свадьбы друзей это никак не касается.

Мужчина недоверчиво, как показалось ей, хмыкнул, но ничего не сказал, продолжая бесцеремонно ее разглядывать.

– А вам что здесь нужно? – нелюбезно поинтересовалась Таис. – Вы во всем саду не нашли другого места?

– Представьте себе, я счел, что как раз это – самое подходящее для моих целей. Так что я вынужден вас попросить его покинуть.

– Как это понимать?

– Видите ли, госпожа Куста – если не ошибаюсь? – мне поручили похитить прекрасную новобрачную, и я решил, что ее хорошо бы спрятать именно здесь. Так что я пришел проверить, всё ли тут в порядке. Правда, до момента похищения еще много времени, но мне хочется быть уверенным, что мы с госпожой Киннам не застанем здесь вас, когда придем.

– Ах! – Таис рассмеялась. – Понятно. Что ж, я могу уйти и в другой угол сада, господин… простите, я запамятовала ваше имя.

– Севир Ставрос. – Он чуть поклонился. – Можно просто Севир. Полагаю, вам лучше умыться и вернуться к гостям.

Таис возмущенно уставилась на него. Он еле заметно улыбнулся.

– О, я очень наглый. И всё же стоит последовать моему совету.

– Благодарю! – насмешливо сказала Таис и встала. – Но я как-нибудь сама решу, что мне делать.

Он посторонился, она вышла из беседки и уже сделала несколько шагов по дорожке, когда услышала сзади:

 
– «Я не оскорбляю их неврастенией,
Не унижаю душевною теплотой,
Не надоедаю многозначительными намеками
На содержимое выеденного яйца,
Но когда вокруг свищут пули,
Когда волны ломают борта,
Я учу их, как не бояться,
Не бояться и делать, что надо».
 

Таис остановилась и медленно повернулась к Севиру. А он продолжал читать своим удивительно красивым глубоким баритоном:

 
– «И когда женщина с прекрасным лицом,
Единственно дорогим во вселенной,
Скажет: «Я не люблю вас»,
Я учу их, как улыбнуться,
И уйти, и не возвращаться больше.
А когда придет их последний час,
Ровный, красный туман застелет взоры,
Я научу их сразу припомнить
Всю жестокую, милую жизнь,
Всю родную, странную землю
И, представ перед ликом Бога
С простыми и мудрыми словами,
Ждать спокойно Его суда».
 

– И как? – тихо спросила Таис после небольшого молчания. – Как уйти и не возвращаться больше?

– Надо верить во вселенскую алхимию, – ответил Ставрос серьезно. – Если что-то не сплавилось с вашей жизнью, то оно и не ваше. Чем быстрее человек отпустит не свое, тем быстрее сможет найти и заметить то, что дается именно ему.

– Вам самому это удалось?

Бог знает, почему она это спросила – наверное, просто из вредности. Но вопрос, похоже, попал в точку. Лицо мужчины словно бы потемнело, но лишь на мгновение – потом всё скрыла бесстрастная маска.

– И да, и нет, – ответил он. – В данном случае это не важно. Иногда события развиваются непоправимо. Но это пока что не ваш случай, насколько я понимаю.

– Вы слишком много претендуете понимать.

– Мне просто уже не раз доводилось сталкиваться с подобными историями.

– Вы что, психолог?

– В каком-то смысле. Но не профессионально.

– Оно и заметно. Впрочем, спасибо, возможно, я обдумаю ваш совет. – Она кивнула Севиру и пошла прочь от беседки. Поколебавшись у развилки, Таис всё же выбрала дорожку, ведущую к дому. Досадуя на Ставроса, на себя и на всё на свете, она умылась, потренировалась перед зеркалом в натягивании подобающих празднеству личин и, сочтя, наконец, результат удовлетворительным, отправилась к столам.

– Ты где была? – спросил брат, когда она уселась на свое место рядом с ним.

– Гуляла, – беспечно ответила она. – Здешний сад великолепен! У Феодора есть свой садовник?

– Приходящий, но только для текущего ухода. Внешним видом в целом и новыми посадками занимается Николай Влахернит, один из лучших ландшафтных дизайнеров в Афинах, он этот сад и сотворил. Асма хочет пригласить его к нам, тоже поколдовать хоть немного.

– Понятно, – пробормотала Таис, косясь на молодоженов. «Допустим, Ставрос прав: если не сплавилось, то и не мое. Тогда где же мое? И как его найти?..»

Когда пирующие более-менее насытились, объявили начало танцев. Заиграла музыка, в такт ей замерцали цветные гирлянды на деревьях. Феодор повел Афинаиду на площадку перед домом, Василий с женой тоже поднялись. «Хоть бы Асма не подсылала ко мне никаких кавалеров», – подумала Таис, подливая себе в бокал вина. Она любила невестку, но иногда стремление Асмы покончить с ее одинокой жизнью становилось несколько навязчивым…

– Госпожа Куста, вы позволите пригласить вас на танец? – раздался над ухом уже знакомый голос. Таис повернула голову: рядом с ее стулом стоял Севир Ставрос. Сама галантность, но в то же время было в нем что-то неуловимо дерзкое – в том как он смотрел? Или в изгибе тонких губ?.. Однако Таис внезапно ощутила, что станцевать с ним было бы приятно. Она улыбнулась:

– Позволю.

Это был самый потрясающий вальс из всех, что она когда-либо танцевала! Севир оказался танцором, как теперь выражались, «уровня – бог», особенно благодаря невероятной грации, которая ощущалась в каждом движении. Таис вовсе не была великой танцоркой, но в паре со Ставросом совершенно забыла об этом, отдавшись музыке, объятиям партнера и пьянящему чувству полета. Когда вальс завершился, Таис выдохнула:

– Спасибо! Вы танцуете божественно.

Он слегка поклонился, улыбнувшись, и спросил:

– Желаете вернуться к столу?

– А у вас есть другое предложение?

Ставрос выгнул бровь.

– Дайте подумать. Можно прогуляться по саду и поговорить о литературе. Можно запустить фейеверк. Можно прыгнуть в бассейн.

– По-моему, вечер еще не перевалил в фазу «можно всё», – со смехом заметила Таис, подумав: «Интересно, кто сейчас флиртует – я или он?»

– Вас это огорчает? – полюбопытствовал Севир.

«Какая двусмысленность!» – подумала девушка, впрочем, ощущая, что ей странным образом нравится дерзость этого мужчины, хотя прежде такое поведение ее скорее раздражало.

– В таком обществе, как здешнее, едва ли кто-то станет прыгать в бассейн, а если и прыгнет, то это точно буду не я. Я бы предпочла разговор о литературе. Кстати, чьи стихи вы читали у беседки?

– Николая Гебреселассие.

– А! Да, я немного читала его. Хорошие стихи. Честно сказать, поэзию я не очень люблю, но Гебреселассие мне понравился.

– Не любите поэзию? Почему?

– Даже не знаю, как объяснить… Я люблю отдельные стихи, но не люблю поэзию как жанр. Среди стихов слишком много каких-то… красивых по форме, но непонятных по содержанию. То есть, допустим, я читаю стихотворение и понимаю, что оно красивое, вот тут метафора удачная или красивый образ, вот здесь ритм… И в то же время как-то непонятно, к чему это всё. Автор вроде бы хотел сказать, что-то глубокое, или выразить чувство, ощущение, эмоциональный настрой… Но если мой настрой с этим не резонирует, то есть я не понимаю этого чувства или ощущения, то все эти метафоры и образы остаются просто набором слов, каким-то вычурным, неестественным нагромождением… Или, даже если смысл понятен, часто возникает ощущение, что поэт давит на твои чувства, стремится вызвать у тебя определенные эмоции… Это бывает не очень приятно. Как будто тобой пытаются манипулировать, что ли. Не знаю, почему на меня так действуют именно стихи. В прозе тоже такое бывает, но оно меня не раздражает.

– Проза, даже написанная поэтичным языком, обращается прежде всего к разуму и сознанию, а стихи – к чувствам и подсознанию.

– Да, возможно, дело в этом. Наверное, Платон потому и не любил поэтов. Мало ли что они могут вытащить из подсознания! – Таис рассмеялась. – Хотя в его времена стихи были не такие, как сейчас. Интересно, что бы он сказал о нынешних поэтах… Пожалуй, вот, что мне кажется: что стихи как материал для чтения странны. Читать по книге надо прозу. А стихи… их надо декламировать вслух… или петь. Вот, кстати, песни даже на стихи, которые мне не особо нравятся на бумаге, я люблю. Многие стихи на бумаге кажутся странными или несовершенными, как будто чего-то не хватает. А с музыкальным сопровождением у них появляется новое измерение.

– Пожалуй, вы правы, – согласился Севир. – Поэзия выигрывает от экспрессивной подачи. Но лично меня всегда удивляло, что сами поэты собственные стихи читать не умеют. Чаще всего у них выходят унылые завывания или какие-то рубленые вопли.

– Да, я тоже это замечала. Но ведь чтение вслух требует определенного профессионализма, как и любое занятие… Вы, кстати, читаете очень хорошо. Наверное, сам Гебреселассие был бы доволен.

– Рад, что вам понравилось.

Они медленно бродили по саду, разговаривая сначала о литературе, потом о философии, затем Таис спросила о профессии Севира и удивилась, узнав, что он химик.

– Я думала, вы гуманитарий.

– И он тоже. Первая моя специальность – история.

– Вот как! Почему же вы ее бросили?

– Не бросил, просто сейчас мало занимаюсь ею. Химия интересует меня больше. Современная и древняя, химия веществ и алхимия жизни.

– То есть вы исследуете любовь и ненависть стихий и людей. Что ж, это очень интересно. Мне вот хотелось понять людей с философской точки зрения, но теперь всё чаще кажется, что куда эффективней понимать их, используя не философию, а нейропсихологию. – Таис усмехнулась.

– Можно и просто психологию. Думаете получить вторую специальность?

– Ну, так далеко я не заглядывала. – Таис слегка растерялась. – Пока просто читаю кое-что для общего образования.

– Вы вполне можете выучиться на психолога, это ведь не так уж далеко от философии, особенно если взять юнгианское направление. Подозреваю, что современный фокизм вам не понравится.

– Да, Фока был уж слишком зациклен на сексуальной теме. Даже странно, что именно у нас возникло это направление. Мне кажется, это как раз Юнг должен был появиться у нас, а не в Западной Европе.

– Совершенно не странно! Там, где не хватает мистики и аскетики, тянутся к ним, а где этого и так слишком много, скорее следует ожидать погружения в плоть. Так что, на мой взгляд, появление Зинона Фоки именно в нашей богоспасаемой Империи совсем не удивительно.

– Хм… Может, вы и правы. Но ведь в последние столетия нас не особенно подавляют аскетикой, разве нет?

– Смотря с чем сопоставлять. По сравнению со средневековьем, конечно, галантный век и последующее время – большой прогресс, но на современном фоне ситуация даже столетней давности выглядит не так уж радужно. Иначе откуда бы Фока и его ученики брали столько материала для своих исследований? В последние десятилетия религиозное воспитание уже так не давит на людей, как тогда, поэтому определенные проблемы стоят не столь остро, хотя инерция религиозных табу всё еще велика. Сейчас более выпукло проявились другие проблемы, поэтому Юнг в большем почете, и это оправдано. Но Фока не перестает от этого быть актуальным. Вы же, надеюсь, не будете отрицать, что сексуальность играет заметную роль в нашей жизни, это ясно и без всякого психоанализа.

– Играет, но фокисты, мне кажется, сильно преувеличивают ее роль. Это важная составляющая жизни, но… Человек вполне может прожить и без секса, даже не будучи связан религиозными соображениями.

Ставрос взглянул на нее.

– Вы говорите так потому, что уже пресытились, или потому, что попробовали и вам не понравилось, или потому, что в вашей жизни секса нет и вы предпочитаете думать, что он не важен?

Таис, к собственной досаде, покраснела.

– Может, мы не будем переходить на личности? Вы всё же не мой личный психоаналитик.

– О, я и не претендую. Но рискну предположить, что вы обесцениваете эту сторону жизни из-за отсутствия удачного опыта.

Таис резко остановилась.

– Едва ли это вас касается!

Однако смотреть на этого мужчину в упор определенно было ошибкой. Взгляд его обсидиановых глаз был странно притягательным, словно засасывал в черную дыру.

– Разумеется. Но это касается вас, – сказал Севир медленно и бархатно. – Да, свет клином на этом не сошелся, и донжуан, полагающий целью жизни одержать как можно больше побед, столь же ненормален психически, как и какой-нибудь сексофоб-аскет. Тем не менее, секс – это божественный дар, а божественные дары охуждать неразумно и опасно. К сожалению, многие люди, в силу разных психологических проблем, неспособны испытать всей глубины переживаний, связанных с ним, или просто стали жертвами неудачного опыта. Поэтому они и считают, что имеет место преувеличение. Но ни поэты, ни романисты, ни Песнь песней не лгут.

– Песнь песней не о сексе, а о любви, – возразила Таис, отвернувшись от Ставроса, и снова пошла вперед по садовой дорожке. – Конечно, у двоих любящих все эти ощущения, наверное, в самом деле… божественны. Но едва ли они будут таковыми у случайных партнеров.

– Ошибаетесь, – спокойно ответил Севир. – Эрос – необходимый элемент любви. Без эроса вообще никакой любви не бывает, и считающие иначе пребывают в плену иллюзий. А любовь бывает разной, как цветы: есть однодневки – утром расцвели, вечером увяли, а есть те, что цветут долго. Вы занимаетесь философией и, наверное, склонны превозносить Афродиту Небесную. Но Афродита божественна в любой ипостаси. Так что, какой бы Эрот вам ни встретился, Афродиты ли Всенародной или Афродиты Небесной, всё равно он – бог и дарит божественное наслаждение. Надо только уметь открыться ему.

– И вы, конечно, умеете, – произнесла Таис с нарочитой иронией. Она не могла разобраться, чего ей в этот момент хочется больше: ударить этого мужчину или… оказаться в его объятиях. Он так мастерски разбередил ее рану! Теперь она поневоле думала о том, что Киннамы в эту ночь вкусят всех оттенков «божественного эроса», а вот она сама… Мысль, что ей предстоит провести грядущую ночь в постели одной, внезапно показалась совершенно невыносимой. А собственное утверждение о плохом качестве секса у случайных партнеров перебивалось соображением, что сегодняшний танец – тоже действо вполне телесное – со случайным партнером был-таки божественным, так почему бы и…

– Не имею привычки рассуждать о том, чего не знаю, – сказал Севир.

«Почему бы и нет?» Таис вновь остановилась и повернулась к собеседнику.

– Тогда, может быть, поучите меня?

В его глазах заплясали искорки.

– Я смогу дать лишь один урок. Завтра я уезжаю.

– Вы не из Афин?

– Я живу в Антиохии.

– Ну, тем лучше, – сказала Таис как можно беспечнее, хотя дыхание ее сбилось, пока она смотрела в глаза Ставросу.

– Что ж, если вы сочтете меня подходящим учителем, я готов. – Он улыбнулся одними уголками губ.

– И как же я узнаю, подходящий вы или нет?

– О, это просто.

В следующий миг одна его рука легла ей на затылок, другая – на талию, а губы принялись исследовать ее рот – да так, что все мысли немедленно покинули голову. Когда Севир отпустил ее, Таис несколько мгновений приходила в себя.

– Да, – наконец, выдохнула она, – учитель вы хоть куда!

Они договорились улизнуть в течение часа после того, как Ставрос исполнит свою миссию по похищению невесты, и вернулись к столу. Вид гостей и особенно брата несколько отрезвил Таис, и, недоумевая, каким образом еще вчера приличная девушка и благочестивая работница Парфенона только что умудрилась ввязаться в такую авантюру, она выпила для храбрости бокал вина, а потом еще один… После чего ей стало хорошо и совсем не страшно – напротив, она начала ощущать нетерпение. Она впервые так сильно хотела какого-то мужчину помимо Феодора, и это было необычное ощущение. К счастью, до ее состояния никому не было дела: празднество шло своим чередом, с играми, танцами и песнями, и Таис ощущала себя заговорщицей, изредка поглядывая на Севира и гадая, в чем секрет его необычайной харизмы. До нынешнего вечера она даже не представляла себе, что мужчина всего лишь за какой-то час может добиться от нее не только поцелуя, но и любовного свидания! Конечно, Феодор мог бы… Но, раз уж с ним ей ничего не светит… Наверное, дело именно в этом? В нынешней ситуации, в этой свадьбе, в нежелании сегодняшней ночью остаться одной. И пусть рассудок и благочестие постоят в сторонке! А Бог – что ж, Бог простит и это, Ему не впервой…

Ставрос откланялся примерно через полчаса после возвращения невесты и уплаты «выкупа»: Феодор должен был угадать названия и продолжить чтение нескольких стихотворений, первые четверостишья из которых цитировал похититель. Читал Севир, надо сказать, виртуозно, буквально заворожив слушателей, и Таис не без тайного удовольствия подмечала взгляды, которые кидали на него некоторые женщины: ведь сегодня этот мужчина достанется ей! Пожелав новобрачным сполна вкусить даров Киприды, Ставрос покинул застолье, а минут десять спустя Таис получила свиток: «Карета подана. СС», – и тоже стала прощаться. Брату она объяснила, что завтра с утра пораньше ее ждут дела в Парфеноне, поэтому хорошо бы пораньше лечь. Новобрачным сказала просто, что ей пора идти, и пожелала им «сладкой ночи» – высказать это, предвкушая собственный «урок» со Ставросом, оказалось не так уж трудно.

– И тебе, Таис, – с улыбкой ответил Феодор, и она заподозрила, что он о чем-то догадывается, но размышлять об этом не хотелось, и она, помахав рукой остальным гостям, быстро зашагала к воротам.

По дороге они с Севиром почти не разговаривали, сидя рядом на заднем сиденье такси. Бог знает, о чем думал Ставрос, Таис же чувствовала, как в ней всё сильнее бурлят желания, которые она долго подавляла и – он был-таки прав – обесценивала. Дома она выдала гостю полотенце и пару вешалок для одежды и отправила его в душ, а сама быстренько привела в порядок спальню: убрала со стола в ящик фотографию Киннама, задернула шторы, разобрала постель, вынула из шкафа красивую сорочку и зажгла ночник из цветного стекла, погрузивший комнату в уютный полумрак. Ставрос вошел бесшумно, с полотенцем на бедрах, и без подсказки хозяйки повесил свою одежду на стойку у двери. Девушка окинула взглядом его смуглую фигуру: худощавый, но мускулистый, он и не в танце двигался удивительно грациозно, точно кошка. Севир повернулся к ней, и она со словами: «Располагайтесь, я сейчас», – проскользнула мимо него в коридор. Приняв душ, Таис надела сорочку, сунула в корзину снятое белье, а платье повесила на спинку стула в другой комнате и направилась к спальне, но у самой двери остановилась, охваченная внезапной нерешительностью. Хотя уж теперь-то отступать было точно поздно и глупо. Сквозь чуть приоткрытую дверь на пол падала полоска красноватого света. Таис вздохнула раз, другой… и услышала голос Севира: