Дорога смерти – 3. Игра с огнём

Глава 3

Бар был неумело и безвкусно стилизован под ковбойский салун. Работники бара странно косились на вошедших гостей, один из которых помогал второму добраться до столика. Но, когда Рябцев подошел к стойке заказать пиво, кажется, узнали его и потеряли к вновь прибывшим всякий интерес.

Первую кружку Рябцев тянул молча, лишь сначала сосредоточенно закручивая сигарету, а затем – так же сосредоточенно ее покуривая. А вот на второй кружке он не выдержал. Рябцеву было жизненно необходимо с кем-то поделиться.

– У меня жена беременна.

– О. Поздравляю.

– Спасибо…

– Не заметно особой радости.

– Потому что нет особой радости. То есть, я рад, потому что мне ведь четвертый десяток идет, и как бы пора. Да и детей я всегда любил. У меня вон племянница есть, я с ней вожусь постоянно, когда видимся, она от меня в восторге и… – Рябцев отмахнулся. – Короче, дело не в этом. Дело в том, что… Вот знаешь, иногда кажется, что жизнь, она, б… дь, прикалывается над тобой. Ждет самый неподходящий момент, чтобы подсунуть тебе что-то такое, от чего челюсть отвиснет. Мы с Викой семь лет женаты. Семь. Сначала не до этого было, потом… потом снова не до этого. Потом одна проблема, потом вторая. И вот на тебе. Не месяц назад. Не два месяца назад. Не даже неделю назад! Именно сейчас. Надо же этому было случится именно сейчас! А ты, б… дь, разгребай.

Бегин с интересом наблюдал за ним.

– Не знешь, как об этом сказать своей подружке?

– Твою же мать, Бегин, – разозлился опер. – Не начинай, а, нормально ведь сидим, общаемся?!

– Хорошо, молчу. Как скажешь.

Рябцев попыхтел. Докурил. Допил пиво. Отправился к стойке еще за двумя кружками, себе и Бегину, и, усаживаясь назад, нехотя признал:

– Знаешь, ты тогда правильно заметил. – Рябцев ткнул указательным пальцем в обручальное кольцо. – Я его несколько месяцев назад только надел снова. У нас с женой… трудности были. Чуть не развелись. По ее вине. Не хочу говорить, что там у нас было, но это была ее вина. Она поступила некрасиво и херово по отношению ко мне. Так, как жена поступать не должна. Типа нарушила табу. Понимаешь?

– Примерно. Ну, а чего не развелись? Разбежались в разные стороны – и нет проблемы.

– Потому что жизнь немного сложнее, чем… чем может показаться, если просто об этом рассказывать. Подводные камни. Эмоции. Общее прошлое. Привычки. Много всего. Я думал уйти от нее. Серьезно думал об этом. А потом как-то само собой… все вернулось назад. Как было.

Бегин закурил.

– Но ты затаил на нее злость. И теперь мстишь, трахаясь на стороне.

– Твою же мать, – зло протянул Рябцев. – Бегин, ты даже не представляешь, как с тобой сложно. Что ты за человек вообще такой? Как тебя до сих пор собственные коллеги в комитете еще не прибили, а? Умный, блин, советы он раздает. Ты хотя бы сам знаешь, что это такое вообще – брак? Был когда-нибудь женат?

– Да, был… Она умерла.

– Черт, – осекся Рябцев. – Прости, я не знал…

– Конечно, не знал. Я не рассказывал.

Потом они заказали еще по кружке. Когда Рябцев принялся мастерить очередную самокрутку, Бегин упросил его показать, как это делается.

– Вот, смотри. Берешь бумагу. Вот так, видишь? Пальцами, тремя пальцами держишь, а средним пальцем снизу придерживаешь, чтобы форму держала. Ага? Ставишь фильтр. Ставишь сразу, а не потом. Понял? И насыпаешь. Теперь! Надо утрамбовать. Аккуратненько так, указательным, уплотняем…

Затем они попросили сразу четыре кружки – чтобы не бегать к стойке каждые пять минут. Отсутствие сна в течение почти двух суток делало свое дело – оба даже не заметили, как захмелели.

И тогда язык развязался у Бегина.

– Лена готовила завтрак, а я в ванной был. Умывался, кажется, – говорил Бегин, потягивая пиво, а Рябцев молча слушал, боясь вставить слово. – Услышал, что в дверь позвонили. Кричу ей: «Ты откроешь?». Вода шумела, и я не услышал ничего. А когда выключил воду и вышел в коридор, Лена уже открыла квартиру… Их было двое. Я до сих пор вижу их во сне. Каждую ночь, если только не нажрусь до скотского состояния… Одного из них я называю животным с золотыми резцами. У него были золотые фиксы на верхней челюсти. И я видел его глаза. Это был зверь. Из тех зверей, которых ты просто так не встретишь на улице. Чтобы встретить такого, как он, нужно идти в самые злачные места, в районы, куда простые люди боятся попасть в темное время суток… Второй был бритоголовой тварью. Их было всего двое.

– Что они хотели?

– Убить меня. Их наняли. Их задачей было убить меня и инсценировать все под ограбление. Ублюдков подослал фигурант по одному из дел, которые я тогда вел. Потому что я хотел раскрутить его на максимум.

Бегин помолчал. Рябцев решил было, что тот больше не вернется к неприятной теме, но Бегин заговорил снова.

– Они сразу начали бить. Не меня, Лену. Потому что она была ближе. Животное с фиксами врезало ей в лицо, а потом воткнуло в стену. С такой силой, что я слышал… этот звук. Звук ломаемых костей. Я как обезумел. Сразу бросился к ним. А сам был сопливым следаком прокуратуры. Ствола не носил, приемами рукопашного боя не владел… Меня положили на пол. Сразу положили – ударом биты по лицу. Потом были удары по рукам и ногам. Перебили кости, чтобы я больше не мог брыкаться. Потом по мне прыгали, ломая ребра… Они много чего делали. Я то отключался от боли, то снова приходил в себя. И до тех пор, пока мог смотреть, я смотрел на Лену. Но видел только ее ноги.

Рябцев молчал, позабыв обо всем. Собственные проблемы казались никчемными и слишком мелочными, мещанскими, чтобы даже думать о них. В этот момент Рябцеву стало кристально ясно, почему Бегин так реагировал на его, Рябцева, измену жене. «Имеем – не храним, потеряем – плачем».

– Она тоже была беременна, – проронил Бегин. – На пятом месяце.

– Б… дь, – пробормотал Рябцев. – Ё… ные суки.

Больше всего на свете ему, пьяному и пораженному услышанным, хотелось вскочить и сделать для Бегина что-нибудь. Но что, он не знал.

– Самое жуткое, когда ты просыпаешься – и понимаешь, что в твоей жизни нет больше ничего и никого. Это заставляет очень сильно… пересмотреть свои взгляды на эту самую жизнь. Когда я очнулся в больнице, выворачиваясь наизнанку от боли, я понял это. У меня не было жены. Не было ребенка, которого я даже не видел, но который существовал. У меня не было даже дома. Было только собственное проклятое тело. Которое не смогло сделать ничего…. А могло просто валяться и смотреть, как уничтожается все.

Следующие кружки они выпили почти залпом. Бегин сам, наплевав на уговоры Рябцева, который предлагал его оттащить, сходил в туалет. Вернувшись за стол, пьяно хмыкнул:

– Я забыл про ногу. Наступал на нее. Обещал не забыть, что с ней, а сам забыл.

Рябцев мутным взглядом посмотрел на ногу Бегина, едва при этом не свалившись на пол, на самого Бегина.

– Почему тебе не больно? – икнул Рябцев.

– Что?

– Почему тебе не больно? Я давно заметил. Там на трассе ты расхерачил ногу о сухую ветку. Почти до кости. Вчера ты проткнул ногу насквозь… Почему тебе не больно?

Бегин поколебался. Но он был пьян, и язык развязывался сам собой.

– У меня анальгезия. Такая херня, при которой из-за передозировок обезболивающими и сильных стрессов, в общем, перегрузки нервной системы, ты теряешь способность чувствовать боль. Совсем. Если тебя режут, ты чувствуешь прикосновение. Чувствуешь, как в ране на твоем теле копается рука. Чувствуешь почти все… Кроме боли. Ее нет. Чертовой боли – нет… Ты можешь сидеть, пить пиво, гнить заживо… и даже не подозревать об этом.

Бегин залпом влил в себя остаток пива и, шатаясь, побрел к стойке заказывать еще.

Рябцев смутно помнил, как долго они сидели в баре и сколько еще выпили. В памяти отпечаталось, что Рябцев пытался волочить Бегина по улице, а тот упирался, выдергивал руку и шагал сам. В подъезде он хотел идти по лестнице – Рябцев еле уговорил его отправиться наверх лифтом. Около квартиры Бегин, что-то бубня, искал «куриные лапы» на полу лестничной клетки и порывался выхватить пистолет и отправиться зачищать от убийц из банды ДТА верхний этаж.

Все это время из головы Рябцева, который протрезвел на свежем ночном воздухе, не выходили словно отпечатавшиеся там слова Бегина.

– Володя, я не боюсь смерти. Серьезно. Совсем. Я ведь очень много думал об этом… Это как младенцы боятся ступить на зеленую траву, не понимая, что она из себя представляет. А где есть страх, там мы сразу создаем мифологию. И это всегда мифология ужаса. Но ведь никто не вернулся оттуда, чтобы унять этот священный ужас перед неизвестным – или наоборот, чтобы убедить, что бояться реально стоит. Так почему мы, приземленные сгорбленные к земле насекомые, так уверены, что после смерти нас ждет что-то ужасное? Мы ведь уже переживали смерть однажды. В тот самый день, когда мы рождались. Привычная для нас вселенная разрушилась, а впереди был яркий свет – и леденящий душу ужас. Говорят, родовая травма так сильна, что мы всю жизнь несем на себе ее отпечаток. Это было самое ужасное, что мы все пережили. Но мы – пережили. А потом нам сказали, что это была вовсе не смерть. Так ведь? Оказалось, что это было только начало жизни. Так стоит ли бояться? Когда я сдохну, кто знает, может быть, не будет ничего. Наступит пустота. Но если сознание останется жить, я закрою глаза и полечу туда, где свет. А весь этот рукотворный ад, который мы якобы любим, но на который жалуемся каждый божий день, всю свою жизнь, с утра до вечера, – Бегин махнул рукой вокруг, – пусть катится к чертям собачьим.

Рябцев все-таки сумел не только затолкать упирающегося и что-то бубнящего Бегина в квартиру, но и даже довести его до кровати. Бегин отключился мгновенно – сразу, как уронил голову на подушку. Рябцев, спотыкаясь и матерясь, скинул с него обувь. Даже в кромешной темноте было видно, что бинты на ноге Бегина были красными – кровь из открывшейся кровоточащей раны пропитала каждый миллиметр перевязки.

– Почему – «не было дома»? Ты сказал… тогда, когда рассказывал… Ты сказал, что у тебя не стало даже дома.

– Они его сожгли.

Ничего не соображая, Рябцев уставился на Бегина.

– То есть как? А ты – ты был внутри? – Бегин кивнул. – Погоди. Тебе сломали руки. Ноги. Жуть, б… дь, какая… Подожгли все… Как ты выжил? Как ты выбрался?

– Вытащили. Не знаю точно. Я пришел в себя в больнице. Открытые переломы рук и ног. Даже пальцы на ногах, и те сломаны. Всмятку 12 ребер, некоторые на шесть-семь осколков. Эти куски костей, б…, проткнули все, до чего смогли достать. Легкие, диафрагма, печень. Каким-то чудом, хер знает каким, уцелело сердце, иначе я бы здесь сейчас не сидел. Отбили почку. Из-за внутренних кровотечений даже часть кишечника вырезать пришлось… – Бегин ухмыльнулся, пытаясь сфокусировать взгляд на Рябцеве, который не сводил глаз с Бегина. – Меня собирали по кускам. Как чертов пазл. Тридцать две операции подряд в течение года.

– Охереть. Сань… Даже не знаю, что сказать…

– Весь этот проклятый год в больнице я лежал, прикованный к кровати, – там, в баре, рассказывал Бегин. – И все это время была боль… Боль была такая, что я мечтал сдохнуть. Лишь бы не испытывать ее больше. У меня слов не хватит, чтобы описать это. Я кричал. Я выл, б… дь, так, что срывал голосовые связки. И врачи пытались мне помочь. Пичкали меня анальгетиками. Лошадиными дозами анальгетиков. А я орал, хрипел, выл и просил еще и еще… Иногда отключался. Но лучше не становилось. Потому что, когда я отключался, я видел тех двух тварей, которые кромсали меня на куски. И видел Лену и ее кровь. Потом ты приходишь в себя… и боль возвращалась. Немедленно. И я снова кричал, выл, сжимал кулаки так, что ломались ногти… и требовал еще обезболивающего. А потом наступил тот момент, когда все ушло. Почти сразу. Я думал, это улучшение. Но оказалось, это анальгезия.

На всякий случай Рябцев спрятал в шкафу пистолет Бегина. А потом вышло так, что он нашел бутылку пива в его холодильнике. И в конечном итоге Рябцев, проверив, крепко ли заперта только сегодня установленная новенькая дверь, сел на кухне. Пиво в него больше не лезло. Рябцев курил самокрутки, смотрел в окно и вспоминал слова Бегина.

– Ты живешь с женщиной. Каждое утро и каждый вечер видишь ее. Спишь с ней. Вы вместе ужинаете и общаетесь на разные темы. И ты, дурак, почему-то думаешь, что так будет всегда. Но в этом мире нет ничего постоянного. Наша уверенность в том, что та жизнь вокруг, к которой мы привыкли, это навсегда – самая тупая наша ошибка. Ты можешь сдохнуть в любой момент. Наша планета может взорваться к чертям в любой момент. Вселенная может разлететься к чертям в любой момент. Мы сидим и думаем: «Через год я куплю машину, а через два года мы заведем ребенка». А потом жизнь показывает, что ты – никто, песок под ногами. – Бегин горько ухмыльнулся. Он был вдребезги пьян, а по его щекам, как с изумлением вдруг обнаружил Рябцев, текли слезы. – Знаешь, что для меня было самым хреновым – там, в больнице, пока я год валялся под капельницами? Я понимал, что просрал все. Дом. Жену. Счастье. Нормальное будущее. Просрал всю жизнь. Я это понимал, смирился. На что-то из этого мне вообще было плевать. Но вот то, чего я не мог простить миру тогда и не могу простить до сих пор… Так это то, что он украл у меня возможность даже увидеть ее в последний раз. Увидеть ее лицо. Запомнить его таким, каким оно было в тот последний момент. Я даже не смог побывать на ее похоронах, потому что в этот самый момент валялся в больнице и извивался от боли, как червяк…

Рябцев вспоминал слова Бегина, которые поразили его в самое сердце. Рябцев думал о Вике и Ольге. И вдруг он понял, что Бегин был прав, когда задавал так раздражавшие Рябцева вопросы про месть жене и про смысл такого брака. Бегин был – прав!

Рябцев женат. У него есть Вика, а скоро будет и ребенок. Все остальное не имело никакого значения. Обиды, предательства, месть, вранье… Это мусор, который ему нужно было выбросить из жизни одним махом, не задумываясь. И, как говаривал его, Рябцева, отец – делать то, что должен делать.

Теперь Рябцев точно знал, как ему поступить.

Глава 4

В эту ночь Федор был воодушевлен, как никогда. У него было предчувствие, что их ежедневная работа близится к своему логическому завершению – поимке банды. И причины для этого были. Во-первых, сейчас их больше. В эту ночь на пустыре, месте традиционных сборов перед выездом на трассу, Федор насчитал 90 человек. Пустырь едва вмещал всех активистов движения, которые решили внести свою лепту в их общее дело. Во-вторых, теперь у них была новая тактика, разработанная Федором и его ближайшими соратниками после покушения на Носа. В-третьих, помимо увеличения числа машин и людей – участников ночных рейдов – Федор работал и по другому направлению, которое именно сегодня принесло свои результаты.

Колонна ярких спортивных автомобилей, рычащих каждая на свой лад, словно огромная стая космических существ из футуристического будущего, заполонила крупную автозаправочную станцию неподалеку от развязки, соединяющей кривыми бетонными монолитами Домодедовское шоссе и М-4. Пока одни расплачивались с кассирами, не верящими своему счастью – о такой толпе пожирающих топливо спорткаров, заливающих исключительно полные баки, можно был лишь мечтать – другие сгрудились вокруг Федора.

– Звонил Нос. Всем привет. Он желает нам удачной охоты. У самого Носа все пучком, заживает как на собаке. На одну медсестру глаз положил, просит привезти ему ящик г… донов, – по ряду стритрейсеров проползли смешки. – Кто хочет навестить его в больничке, милости просим. Завтра я часам к пяти хочу к нему заскочить. Кто со мной – звоните.

Ему принесли сдачу. Пряча деньги в карман, Федор продолжал:

– Дальше. Народ, все вы знаете, что я на нашем паблике веду ежедневный отчет о проделанной за ночь работе. Так вот, на меня вышел один человечек. Он совершенно бесплатно готов одолжить нам тепловизор. Крутой прибор, который стоит почти полтора ляма.

– Зачем нам? – буркнул кто-то.

– Затем, мля. Уроды разбрасывают шипы на асфальте, а сами что делают? Иногда сидят в тачке, а иногда, как все мы знаем, прячутся где-то в обочинах, в кустах, за деревьями. С помощью тепловизора мы сможем их увидеть, а значит, правильно среагировать. И если повезет, взять их теплыми, пока они будут думать, что сидят себе в кустах в полной безопасности. Круто? Круто. Так что теперь у нас не только массовка, но и крутые гаджеты, которых нет даже у ментов. Завтра я встречаюсь днем с этим человечком, он мне все показывает, как тепловизором управлять и пользоваться.

Федор осмотрелся. Заправщик шептался о чем-то с кассиршей за решеткой, косясь на толпу стритрейсеров. Пора было освобождать территорию АЗС.

– Так, ладно. Забиваем полные баки, кто еще не забил. И уходим на трассу. Как и договаривались, сегодня идем двумя колоннами. Во главе первой я, Артур, Сухарь, Бобер и Петро. Мы уходим на Домодедовское шоссе, на М-4 «Дон» до Ртищево, где сворачиваем на Каширку и возвращаемся назад. Вторую колонну ведут Кукарский, Штейн, Карчикян и Смокин. Они идут по Каширскому шоссе на М-5 и прочесывают ее до большой бетонки. Связь каждые пятнадцать минут. Так мы окучим за одно и то же время вдвое больше площади и ничем не рискуем, потому что теперь нас много. И главное, народ! Все учли ошибку Носа? Его от смерти спасли только реакция и опыт. У большинства остальных такой подготовки нет. Теперь в одиночку на дороге не остается никто. Только все вместе. Теперь это правило номер один.

Предчувствие не подвело Федора. Улов появился практически сразу – через полчаса после того, как колонна во главе с ним вышла на ночную трассу. За поворотом на Бронницы они заметили стоявшую в обочине серую «черри», внутри которой метались огоньки.

Действовали, как всегда: три машины – Федора и ударных групп в составе Артура, Сухаря, Бобра и Петро – блокировали «черри» с трех сторон. Они еще не успели выскочить из автомобилей, как рычащая колонна замерла, заняв всю крайнюю полосу, насколько хватало взгляда.

В машине сидели двое. В свете фар мелькнули стеклянные глаза водителя. Артур распахнул дверцу, и Сухарь с Бобром с оружием в руках взяли на мушку парня за рулем.

– Из машины вышли! Вышел!

– А вы кто такие? – неровным голосом, словно язык его не слушался, пробормотал водитель. – Пошли нах… отсюда, а то у… бу!

Его выволокли на воротник. Из салона машины ударил в нос характерный запах марихуаны.

– Опа. Че, пацаны, накуриваемся потихоньку?

Пассажир оказался менее дерзким, но более шустрым. Он выпрыгнул из «черри», когда Петро и еще двое стритрейсеров шагнули к его дверце, и бросился бежать в лес. У обочины споткнулся и кубарем покатился вниз.

– Держи его! Стой, б… дь!

Петро первым догнал пассажира. Прыгнул на его спину, вжав в траву. Когда подоспело подкрепление, они подняли пассажира и, что-то нечленораздельно мычащего, поволокли наверх.

– Оружие в машине есть?

– Иннах.

Федор схватил водителя за волосы и дернул назад, шипя в лицо:

– Слышь, обсосок, я с тобой цацкаться не буду! Оружие, повторяю, есть?

Сухарь и Бобер с фонарями в руках обследовали салон. Сухарь присвистнул и хлопнул Федора по руке, привлекая внимание:

– Укол, зацени-ка.

Луч фонаря высветил рулевое колесо. Панель под ним была вскрыта, из панели торчали разноцветные проводки.

– Ключа в замке нет. Угнали тачку хлопцы.

– Где машину угнал? – Федор ткнул водителя в бок. – Слышь, ты? Где взял тачку?

– Пошел на х…

– Артур, звони гайцам, пусть наряд присылают. Поворот на Бронницы. Скажи, у нас тачка в угоне. И номер им продиктуй, пусть сразу по базам пробьют.

Петро тем временем обыскал карманы пассажира, выкладывая их содержимое на крышку капота «черри».

– Укол!

Федор посветил фонарем на капот. На металлической поверхности лежали тонкий обшарпанный кошелек, сотовый телефон, зажигалка и пачка сигарет. И треугольный сверток, размером чуть больше спичечного коробка, из газетной бумаги.

– Там анаша. Что-то осталось еще, не все сдолбили.

Водитель стал приходить в себя, осмысленным взглядом осмотрел обступивших «черри» людей и испуганно замычал:

– Вы кто вообще? Это моя машина. Не надо… не надо ментов.

Экипаж ДПС прибыл быстро – они как раз патрулировали участок трассы десятью километрами южнее. Как оказалось, машина действительно в угоне: регистрационный номер был внесен в базу не более двух часов назад, когда владелец автомобиля выглянул в окно и вдруг не обнаружил во дворе своего железного коня.

Оставив любителей анаши на инспекторов ГИБДД, колонна двинулась дальше по трассе. Дорога постепенно сужалась. Машин было все меньше – сказывалась и ночь, и все большая удаленность от Москвы – трасса сузилась до четырех полос, фонарные столбы попадались все реже, а значит, затемненных участков было все больше. По приказу Федора колонна сбросила скорость и сейчас двигалась не более 80 километров.

– Укол, тут стоянка стихийная через пять километров, – донесся из включенного на конференц-связь и громкий режим сотового телефона. – Мы там неделю назад брошенную тачку нашли, помнишь? Проверим?

Стихийная стоянка находилась по правую сторону. Это была просто небольшая погруженная в темноту полянка, словно вырванная у обступавшего ее со всех сторон леса. Участок трассы находился между двумя деревушками, в которых не было мотелей и платных стоянок, и здесь местные находчивые граждане устроили свою, стихийную стоянку. На ней останавливались дальнобойщики, не дотянувшие до Москвы, а по утрам собирались междугородние маршрутки, устроив себе здесь что-то вроде конечной. Съезд на пустырь был узким, на нем не могли разъехаться две машины, но это был даже плюс – никто не улизнет во время проверки даже при всем желании – разве что в лес.

Обложили стоянку в мгновение ока, все действия за недели рейдов на трассе были отточены. Первые три машины колонны – Федора и ударных групп – сразу за въездом разъехались в разные стороны, блокируя дальнюю и боковые стороны поля. Остальная часть колонны, насчитывающей 23 автомобиля, забились на стоянку вразнобой.

На поляне стояли две фуры и три огромных грузовых прицепа. Между ними темнела старенькая «шестерка» с тонированными стеклами. Федор и ударники с ружьями и травматиками двинулись к легковому автомобилю, пока все остальные взяли на себя проверку фур и их водителей.

Федор стукнул в водительское стекло. Оно наполовину опустилось. За рулем находился угрюмый, напряженный и чуть напуганный водитель – небритый парень со сломанным носом.

– Выходим, – сказал Федор. Тот колебался. – Выходим, говорю, выходим!

Поняв, что спорить бесполезно, небритый выбрался из машины.

– Что ты тут делаешь?

– Я?

– Ну не я же. Что тут делаешь?

– Охраняю.

– Кого?

Небритый кивнул на фуры, которые были взяты в кольцо стритрейсеров. Одни уже говорили с сонными растерянными водителями, расспрашивая про маршрут, наличие оружия и накладных, другие заглядывали в прицепы, проверяя их содержимое.

– Типа охранник?

– Ну да…

– Багажник открываем. Мы просто проверим, не очкуй. Давай, давай, открывай!

Небритый повиновался. Луч фонаря выхватил бейсбольную биту и пистолет, лежащий на старой засаленной куртке. Сухарь одним пальцем, просунув его в дужку спускового крючка, поднял пистолет.

– Травматик?

– Пневматика, – покачал головой Сухарь. – Пугач.

– Это все твое? – водитель уныло кивнул. – Ладно. Документы покажи.

– Мужики, мне не нужны неприятности, я просто…

– Вот и покажи документы, твою мать. Сам откуда?

– Ебург. – водитель протянул книжку с автодокументами.

– Ебург это чего? А, Екатеринбург? Петро, посвети.

Петро щелкнул фонариком. Федор пробежался глазами по правам и техпаспорту. Заглянул на регистрационный номер «шестерки». Все было в порядке.

– Не боишься один тут охранять, в глуши такой? – Федор вернул небритому документы. Заполучив их обратно, тот почувствовал себя гораздо комфортнее.

– Да я не один. Дальнобойцы спят, но если че, я сигналю, все вскакивают…

– Часто подозрительные машины заезжают?

– Какие?

– Подозрительные, блин. Мутные типы на легковушках. Два-три человека, может четыре. Знаешь, покрутятся, пошныряют и уходят.

– Бывает иногда, – пробурчал небритый. – Но к нам менты местные иногда заглядывают. Да и местные нас знают, так что проблем пока не было пока никаких.

От толпы у ближайшей фуры отделилась тень и подошла к «шестерке».

– Укол, с фурами все нормально. Лук, картошка. Один в Москву едет из Подольска, второй домой в Саратов путь держит. Документы в порядке.

Федор покосился на небритого. Одинокий испуганный парень в полной глуши, вооруженный лишь куском дерева и пугачом, стреляющим крохотными шариками, которые с расстояния в 10 метров уже не могут пробить и лист плотной бумаги. Федор достал визитку.

– Вот. Если что-то не так будет, напряги, или бандосы какие-нибудь – короче, если вдруг прижмет – звони. Подскочим, поможем. Увидишь кого подозрительного, тоже звони.

Небритый закивал, откровенно радуясь, что пришельцы собираются уезжать.

– Номер «шестерки» запиши и нашим ментам на пост передай, пусть пробьют его, – шепнул Федор Артуру, проходя мимо него. Тот кивнул. Федор громче, чтобы слышали все, объявил: – Народ, сейчас идем на Ртищево!

Федор сел за руль. Вокруг зарычали двигатели. Включив фары, Федор дождался, когда ударная группа также рассядется по машинам, и первым тронул педаль акселератора.

Проезжая мимо забившихся на поляну машин соратников, Федор вырулил на ведущую к выезду на трассу дорожку. И тут заметил автомобиль, черневший у обочины трассы метрах в 20—30 от поворота на стоянку. В этот момент автомобиль тронулся и медленно покатил к съезду на поляну. Встав боком, он заблокировал выезд.

– Смотри, б… дь, борзый какой, – проворчал Федор.

Тормознув, он посигналил. Перед ним чернела тенью светлая «шевроле». Фары «ниссана» Федора упирались в боковые дверцы автомобиля, и он увидел, как опускается стекло пассажирской дверцы. Чертыхаясь, Федор приоткрыл дверцу и, высунув голову, крикнул:

– Э, дорогу дай?!

Кто сидел внутри, Федор не видел. Просто темный силуэт. Человек зашевелился. Высунул руку из машины. И в свете собственных фар Федор, холодея и не веря своим глазам, вдруг увидел блеснувшую сталь пистолета.

Загрохотали выстрелы. Первая пуля разнесла лобовое стекло, швырнув на лицо Федора осколки. Крича, Федор пригнулся, уткнув лицо в рулевое колесо, дернул, не глядя, рычаг передач и дал газу. Грохотали выстрелы. Пуля пробила воздуховод и обдала жаром плечо. Взревел двигатель, и «ниссан» рванул назад. Пронесся пять метров и врезался в идущую сзади машину ударной группы.

От столкновения «ниссан» развернуло боком. Выстрелила подушка безопасности, разбивая лицо Федора. Его голову дернуло назад. В глазах засверкали вспышки, сквозь которые фоном мелькали потолок салона, окно, пассажирское сиденье. Федора словно закружило в пространстве безумным вихрем, и координация пропала – он летел в тартарары, в никуда. Словно издалека он слышал, что выстрелы продолжали грохотать. Огонь вспыхнул в груди Федора, а потом огнедышащий жар заполонил все его сознание.

В голове мелькнула последняя мысль: он был прав. Предчувствие его не обмануло.

После чего наступила темнота.