Так или иначе, мирным ли путем, или при помощи «борьбы» буржуазия должна уничтожить привилегии дворянства, или как говорил Гизо, и до него еще Сиэйса, побежденный народ должен в свою очередь сделаться завоевателем. Мы могли бы легко найти у Минье и Тьера, страницы, похожие на те, которые мы только что цитировали. Но это бесполезно. Теперь, уже доказано, что когда марксисты говорят о классовой борьбе, они в этом случае следуют только примеру самых выдающихся теориков и историков третьего сословия. Больше того, Гизо нисколько не преувеличивал, говоря, что представители дворянства проповедывали эту борьбу так же, как представители третьего сословия. В «Размышлениях над историей Франции» Огюстена Тьерри, которые предшествуют его «Рассказам из времен Меровингов» читатель найдет довольно подробный анализ исторических систем до 1789 г., дающий ясное представление о том, до какой степени борьба классов, на которые распадалось старое французское общество, влияло на взгляды историков, сторонников того или иного класса. Язык какого-нибудь Булэнвиллье или Монлозье часто также отчетлив и энергичен, как язык Гизо или язык агитатора – марксиста нашего времени.

То, что отличает борьбу классов, проповедываемую французскими историками времен Реставрации от той, которая провозглашается социалистами наших дней – это, прежде всего, социальное положение того класса, к которому обращаются теоретики социальной войны. Сколько бы историки времен Реставрации ни говорили о народе, о нации, о массе граждан, о третьем сословии в целом, все же на самом деле то, что они защищали, это были интересы небольшой части нации, интересы буржуазии. Гизо знал это хорошо и говорил об этом без уверток. «Я знаю…, что революция, предоставленная сама себе, свободная от страха, уверенная в торжестве, создаст естественно и неизбежно свою собственную аристократию, которая станет во главе общества, – писал он. – Но эта аристократия будет другого рода и будет совсем иначе образована, чем та, обломки которой мы видим». Значит неправда, как это утверждал тот же Гизо, что борьба третьего сословия против дворянства означала борьбу равенства против привилегии. Дело в сущности говоря, шло о торжестве новых привилегий, привилегий иначе образованных, чем те, с остатками которых боролись Гизо и его друзья. Огюстен Тьерри, вероятно не понимал этого так ясно, как будущий министр Людовика Филиппа. Но и его идеал не превышал торжества среднего класса. Вот, например, как он резюмирует историческое дело Великой Французской революции: «вместо старых сословий, неравных по своим правам и социальному положению (Sic!) классов, образовалось общество однородное; стало 25 миллионов душ, составляющих один единственный класс граждан, живущих при одном законе, одном уставе, одном порядке. Что же оставалось делать? – Нечего больше, как обеспечить новое общество от нападений сторонников старого режима и защитить завоевания буржуазии от злопамятства дворянства, побежденного в великой борьбе классов. Правда, даже после 1830 года, когда победа буржуазии стала окончательной, Огюстэн Тьерри, старый учиник и «приемный сын» Сен-Симона, не находится вполне на стороне удовлетворенных, как Гизо, этот злостный враг всякого движения рабочего класса. Автор «Размышлений над историей Франции», казалось, не вполне осуждал новые социальные и политические тенденции, которые начинают появляться с первых лет царствования Людовика-Филиппа. Но он далек от того, чтобы понять эти тенденции; он желает социального мира, объединения классов, он, который при Реставрации проповедывал войну классов. Ибо, ведь, социальный мир при тогдашних условиях не может и не мог бы быть ни чем иным, как примирением пролетариата с тем ярмом, который налагает на него «новая аристократия».