Беседы о литературе: Восток

Прокомментируйте, пожалуйста, качество переводов.

Есть, конечно, очень удачные опыты перевода. Есть переводы, которые такого впечатления не производят. Рильке сегодня издается много и издается в разных переводах. Я бы хотел обратить ваше внимание на небольшую книжечку, которая вышла в Киеве. Она называется «Рильке в переводах русских поэтов». Издание это было осуществлено при поддержке посольства Австрии в Киеве, и собраны в нем тексты, переведенные самыми разными авторами: и Ахматовой, и Мариной Цветаевой, и Борисом Пастернаком, и одним из лучших переводчиков Рильке в начале XX века Александром Биском, а также – Владимиром Маккавейским, Александром Дейчем, Сарой Мандельбаум… Вот круг переводчиков, работы которых представлены в этой маленькой книжке. Есть новый перевод стихов Рильке, который осуществил Владимир Матвеевич Летучий. Есть, наконец, ставшие классическими переводы Микушевича и Богатырёва.

Рильке переводили много, но сказать, что он уже переведен, конечно же, нельзя, потому что это поэт слишком сложный для того, чтобы его перевести раз и навсегда. Вергилия, например, переводили двести лет почти, пока не появился труд Сергея Ошерова, подведший итог в деле перевода «Энеиды». Рильке переводится меньше века, поэтому над его текстами еще надо работать и работать. А кроме того, я напоминаю вам один из основных тезисов, выдвинутых мною сегодня. Стихи Райнера Марии Рильке предназначены не для простого чтения, не даже для заучивания наизусть. Они созданы для многочасового созерцания в одиночестве. И эта особенность его стихов, конечно же, предъявляет совершенно новые требования и к переводчику.

Роза. На могиле Рильке написано странное, краткое и явно незаконченное стихотворение о розе. Не закончена эпитафия так же, как не закончена жизнь поэта: она продолжается в его стихах.

Райнер Мария Рильке: «Письма к молодому поэту»
10 июня 1998 года

Мне хотелось бы сегодня вернуться к теме, о которой мы говорили уже не раз: к творчеству Райнера Марии Рильке, – и взять за основу для сегодняшнего нашего разговора небольшую книгу, которую Рильке написал в 1903 году. Называется она «Письма к молодому поэту», и в ее основе лежат реальные письма, которые Рильке писал в начале XX века; но, тем не менее, это не просто фрагмент из его переписки. Это по-настоящему важное и очень глубокое сочинение.

«Вы задаете вопрос, – пишет Рильке, – хороши ли Ваши стихи. Вопрос задан мне. Раньше Вы спрашивали других. Вы посылаете их в журналы. Вы сравниваете их с чужими стихами, и Вас тревожит, что иные редакции возвращают Вам Ваши опыты. Так вот (раз уж Вы разрешили мне дать Вам совет), я прошу Вас всё это оставить». Итак, Рильке делает крайне резкое заявление, обращаясь к своему адресату: «Я прошу Вас всё это оставить!» Почему? Давайте попытаемся понять.

Продолжаю цитату. «Вы ищете внешнего успеха, а именно этого Вы сейчас делать не должны. Никто Вам не может дать совета или помочь; никто. Есть только одно средство: углубитесь в себя. Исследуйте причину, которая Вас побуждает писать, узнайте, берет ли она начало в самом заветном тайнике Вашего сердца, признайтесь сами себе, умерли бы Вы, если бы Вам нельзя было писать или нет? И прежде всего – спросите себя в самый тихий ночной час: должен ли я писать? Ищите в себе глубокого ответа. И если ответ этот будет утвердительным, если у Вас есть право ответить на этот важный вопрос просто и сильно: “Я должен!”, тогда всю Вашу жизнь Вы должны создать заново, по закону этой необходимости».

Интересно, что Стефан Цвейг незадолго до смерти, в 1941 году, в книге воспоминаний (она называется «Вчерашний мир») написал о Рильке несколько строк, совершенно особых строк, которые заставляют читателя сразу вспомнить об этом обращении Рильке к молодому поэту: «Углубитесь в себя. Исследуйте причину, которая побуждает Вас писать, узнайте, берет ли она начало в самом заветном тайнике Вашего сердца». И, главное, «не ищите внешнего успеха».

Цвейг писал: «Никто из поэтов начала века, пожалуй, не жил тише, таинственнее, неприметнее, чем Рильке. Но всё это не было преднамеренно, натужно. Это не было то преднамеренное и натужное одиночество, какое воспевал в Германии Стефан Георге. Тишина словно бы сама ширилась вокруг него. Он чуждался даже своей славы. Его голубые глаза, которые, когда он на кого-нибудь глядел, освещали изнутри его лицо, в общем-то, неприметны. Самое таинственное в нем было именно эта неприметность. Должно быть, тысячи людей прошли мимо этого молодого человека с немного славянским, без единой резкой черты, лицом, прошли, не подозревая, что это поэт, и притом один из величайших в нашем столетии». Так писал Стефан Цвейг в 1941 году. Он говорил об одиночестве Рильке и указывал на то, что оно не было преднамеренным или натужным, как одиночество других поэтов.

Я думаю, что мы с вами уже достаточно размышляли о месте одиночества в творчестве Райнера Марии Рильке. Только подчеркиваю и повторяю, что это одиночество носит особый характер. Я думаю, что мы сумеем с вами понять, в чем же заключается его особый характер, если глубже вчитаемся в «Письма к молодому поэту». Напоминаю, Рильке писал их весной 1903 года.

«Если же Ваши будни кажутся Вам бедными, то пощадите их; вините сами себя, скажите себе, что в Вас слишком мало от поэта, чтобы Вы могли вызвать все богатства этих буден: ведь для творческого духа не существует бедности и нет такого места, которое было бы безразличным и бедным. И если бы Вы даже были в тюрьме, чьи стены бы не доносили до Ваших чувств ни один из звуков мира, – разве и тогда Вы не владели бы Вашим детством, этим неоценимым царственным богатством, этой сокровищницей воспоминаний? Мысленно обратитесь к нему», – говорит Рильке молодому поэту.

«Если не обратитесь и не будете как дети, то не внидете в Царствие Небесное»^[30], – говорит Христос. Христос призывает нас стать как дети. Рильке очень много и, главное, очень глубоко размышляет о детстве. Детство – это та точка отсчета, с которой начинается поэзия. Детство – это то место, где человек встречает Бога. Детство – это та страна, в которой человек навсегда останется собой. Детство – это, наконец, тот город, в который можно всегда вернуться, даже если ты сидишь в тюрьме. Детство – это место, где тебя всегда ждут.

Итак, мысленно обратитесь к детству, если Вы хотите быть писателем. Читайте, но читайте немногие, насущно необходимые книги. Рильке говорит о двух книгах, которые он, как признаётся сам, возит за собой всегда и везде. Эти две книги, говорит он, «всегда среди моих вещей, где бы я ни был. Это Библия и книги <…> Йенса Петера Якобсена».

Что касается Библии, то здесь, кажется, всё ясно. Но почему Якобсен? Это известный датский писатель, проживший очень недолгую жизнь. Он родился в 1847 и скончался в 1885 году. В Дании его знают все наряду с Гансом Христианом Андерсеном. За пределами Дании Якобсена знают очень мало. В справочниках по истории литературы его называют импрессионистом в датской прозе. Якобсен писал о трагедии личности. Якобсен выступал в качестве поэта в прозе. Якобсен говорил о вере в Бога, которая не укладывается ни в какие внешне очерченные рамки той или иной конфессии.

«Побудьте немного в этих книгах, – пишет Рильке своему молодому другу, – поучитесь тому, чтó кажется Вам достойным изучения, но прежде всего – полюбите их». Почему наряду с Библией Рильке так любит Якобсена и так дорожит его творчеством? «Если мне придется сказать, – пишет он, – от кого я много узнал о сути творчества, о его глубине и вечном значении, я смогу назвать лишь два имени: Якобсена, великого, подлинно великого писателя, и Огюста Родена, ваятеля, который не имеет себе равных среди всех ныне живущих художников».

«Нильс Люне» – книга Якобсена, которую особенно любит Рильке. С его точки зрения, это «книга глубин и великолепий». И дальше, мне кажется, поэт говорит о чем-то очень важном: «Чем чаще ее читаешь, тем больше кажется: в ней есть всё – от еле слышного дуновения жизни до полного вкуса самых спелых ее плодов. Там нет ничего, что не было бы понято, запечатлено, познано и узнано снова в дрожащем отзвуке воспоминаний… Вам предстоит великое счастье прочесть эту книгу в первый раз и, как в небывалом сне, пройти сквозь ее бесчисленные неожиданности».

Рильке привлекает к творчеству Якобсена атмосфера, которую создает писатель в своих произведениях. Атмосфера, в которой чувствуется дыхание Святаго Духа, то самое дыхание, о котором так много и так глубоко говорит Священное Писание. То самое дыхание, которое почувствовал пророк Илия, когда стоял на скале и Бог проходил мимо в дыхании тихого ветра^[31]. Именно это дыхание тихого ветра стремится узнавать в жизни вокруг себя Райнер Мария Рильке.

«Есть только одно, что необходимо нам, – пишет он в письме из Рима, – это одиночество, великое одиночество духа. Уйти в себя, часами не видеться ни с кем… Быть одиноким, как это с каждым из нас бывает в детстве, когда взрослые ходят мимо и их окружают вещи, которые кажутся нам большими и важными, и взрослые выглядят такими занятыми, потому что тебе непонятны их дела. И когда ты наконец увидишь, что все их дела ничтожны, их занятия окостенели и ничем уже не связаны с жизнью, почему бы и впредь не смотреть на них, как смотрит ребенок, смотреть как на что-то чужое, из глубины, из самой глубины своего мира, из беспредельности своего одиночества, которое само по себе есть труд, и отличие, и призвание?» Одиночество – это не просто уход из активной жизни. Нет. Это «труд, отличие и призвание».

Здесь нельзя не вспомнить о том, что именно об этом одиночестве Рильке говорит в своем «Часослове» – в книге о жизни русского монаха в далеком, неизвестно где затерянном монастыре.

На днях у меня спросили: «А что дало православие западному миру, западной культуре и христианству Запада?» Журналист, с которым я говорил на эту тему, был абсолютно уверен в том, что православие стало какой-то очень важной и в высшей степени неотъемлемой частью культуры прежде всего для Запада, для Америки, для тех стран, для тех народов, которые еще сто лет назад о православии вообще ничего не знали. «Но, – спросил он меня, – а все-таки что, что именно, как бы Вы сказали, дало православие Западу?»

И я сразу вспомнил о том, что из всех книг, которые написаны на православной Руси и вообще в православном мире, из всех книг, которые написаны православными авторами, и во Франции, и в Италии, и в других странах больше всего переводятся и больше всего издаются «Откровенные рассказы странника духовному отцу своему». Удивительная, полная поэзии и очень глубокая книга об иночестве, об иночестве не в смысле того статуса, который носит его герой и автор. Потому что формально этот человек не монах, а просто странник: его никто не постригал, он не живет в монастыре, он странствует по Руси, встречается с разными людьми, проводит дни, недели и даже месяцы в полном одиночестве, проходя через леса. И, продолжая свой бесконечный путь, он каждое мгновение этого своего путешествия чувствует присутствие Духа Святаго в жизни, то тихое дыхание ветра, о котором говорится в Ветхом Завете в том самом месте, где рассказывается об Илии-пророке. Эта книга («Откровенные рассказы странника»), небольшая книжечка отца Валентина Свенцицкого «Граждане неба», в которой он описывает свое путешествие к пустынникам Кавказских гор, несколько еще книг, посвященных пустынножителям Кавказа и других мест России, книги о старце Силуане и другие сочинения отца Софрония Сахарова – вот, кажется, православная литература, которая больше всего привлекает к себе внимание людей на Западе.

Райнера Марию Рильке привлекало в православии именно это: то монашеское делание, то понимание одиночества, которое связано с опытом самых простых, казалось бы, людей. Именно таким простым человеком является автор и герой «Откровенных рассказов странника»; именно такими простыми людьми оказываются и те монахи, с которыми отец Валентин Свенцицкий встречается на Кавказе; таким простым человеком был и старец Силуан.

Молитвенный, аскетический, творческий опыт простого человека, который встречает Бога на трудной дороге жизни, – вот, кажется, то, что больше всего привлекает человека с Запада в православном мире. Вот то, что так привлекало к России и Рильке. И не случайно, наверное, тема одиночества становится ключевой в «Письмах к молодому поэту». Только задача наша заключается в том, чтобы понять, что в этом одиночестве нет ничего от нелюбви к людям, нет ничего от желания убежать от проблем и скрыться куда-то в искусственной тишине от тех решений, которые необходимо принимать, живя в мире. Это – и тут я возвращаюсь к той характеристике, которую дал Рильке Стефан Цвейг, – не преднамеренное и натужное одиночество, о котором говорил Стефан Георге. Нет. Это принципиально иное одиночество – одиночество инока и поэта, которое не противопоставляет человека людям, а, наоборот, возвращает людям человека и возвращает людей друг другу.

Повторяю и подчеркиваю, потому что это вопрос чрезвычайно важный: одиночество, о котором в большинстве своем говорят поэты, о котором иногда мечтаем мы, потому что мы устали от проблем, потому что мы устали от жизни вокруг нас, – одиночество, являющееся уходом от реальности, бегством из жизни, ничего общего не имеет с тем способом жить, о котором говорит Рильке, с тем способом жить, о котором говорит автор «Откровенных рассказов странника», о котором говорят отцу Валентину Свенцицкому его собеседники на горах Кавказа, с тем одиночеством, о котором размышляет в своих книгах старец Силуан. И странник в своих «Откровенных рассказах», и кавказские монахи из книги Свенцицкого, и отец Софроний, и преподобный Силуан – все они открыты людям. Открыт людям и герой «Часослова», открыт людям и сам Райнер Мария Рильке. Его одиночество – это не бегство, его одиночество – это отказ от игры по правилам, отказ от жизни в мире, в котором человек боится лишнее сказать, боится быть самим собой, отказ от той жизни, в которой мы должны играть роль, казаться, а не быть. Странник не хочет казаться. Он таков, каков он есть, и это делает его удивительно открытым.

Рильке, такой незаметный, такой тихий, такой не похожий на поэта человек, тоже считает необходимым быть, а не казаться. И поэтому он пишет иногда вещи, создает тексты, которые шокируют читателя, которые кажутся лишними. Но это нечто абсолютно необходимое для того, чтобы быть, а не казаться. Это нечто абсолютно необходимое для того, чтобы в тишине своей жизни и своего пути среди близких и дорогих людей раскрыться полностью, раскрыться для того, чтобы и другие раскрылись. Книги Рильке, в том числе и «Письма к молодому поэту», и «Часослов», имеют особый привкус; они действительно помогают их читателю раскрыться.

Этой же особенностью обладают и «Откровенные рассказы странника», и книга Свенцицкого «Граждане неба», и письма отца Софрония, которые теперь изданы уже почти все. Человек становится перед Богом, человек чувствует «веяние тихого ветра» каждое мгновение своей жизни и, просто, смиренно и тихо рассказывая об этом – рассказывая только по той причине, что не может не говорить, – помогает раскрыться и другим людям, своим читателям, которых становится всё больше.

Мне представляется, что у нас есть все основания говорить о том, что Райнер Мария Рильке – это поэт, переживший огромное влияние религиозности того типа, который представлен в «Откровенных рассказах странника» и о котором он не всегда вразумительно, но очень глубоко сумел рассказать в своем «Часослове».

Рильке выступал за подлинность бытия, против всякой унификации. Он писал: «Из Америки к нам вторгаются пустые равнодушные вещи, вещи-призраки, суррогаты жизни». Один мой знакомый еще в застойные годы, будучи в Америке, видел игрушку: Распятие и внизу надпись «Сделай сам». И, приехав домой, сказал, что такие игрушки даже в коммунистической России невозможны. Как бы это связать?

Я думаю, всем слушателям известно, что и в Америке очень много того, о чем с полным неприятием говорят и писатели, и поэты, и простые люди. Америка – это тоже не рай земной. Одни игрушки можно было купить в Америке (кстати говоря, сегодня Америка совсем другая, чем она была двадцать лет тому назад), другие игрушки можно было купить у нас, и они, надо сказать, были не менее страшными. Что же касается той цитаты из Рильке, которую Вы привели, то, действительно, это одна из главных его и наиболее важных для него мыслей: быть самим собой, не поддаваться унификации, не поддаваться тому, что потом культурологи назовут массовой культурой. Ведь массовая культура была и есть не только в Америке.

За двадцать лет ведь только моды могут смениться, а души не меняются…

Если уж говорить о душах, которые, конечно же, меняются, которые, конечно же, растут, то в той самой книге – «Письма к молодому поэту» Рильке очень много говорит именно об этом: о том, как должна расти душа.

«Каждое впечатление, каждый зародыш чувства должен созреть до конца в себе самом, во тьме, в невысказанности, в подсознании, в той области, которая для нашего разума недостижима. И нужно смиренно и терпеливо дождаться часа, когда тебя осенит новая ясность: только это и значит – жить, как должен художник: всё равно, в творчестве или в понимании». И дальше. «Быть художником – это значит отказаться от расчета и счета, расти, как дерево, которое не торопит своих соков и встречает вешние бури без волнений, без страха, что за ними вслед не наступит лето. Оно придет. Но придет лишь для терпеливых, которые живут так, словно впереди у них вечность, так беззаботно-тихо и широко. Я учусь этому ежедневно, учусь в страданиях, которым я благодарен: терпение – это всё!»

Вот, наверное, один из самых важных, один из самых глубоких текстов Рильке о том, чтó он называет словом «одиночество». Но напоминаю, что одиночество, о котором говорит поэт, ничего общего не имеет с той проблемой одиночества, брошенности человека в мире, противопоставленности его обществу, о которой мы очень часто говорим теперь и с которой мы стараемся бороться, как только можем. Потому что есть одиночество, которое бросает человека в чужой, враждебный мир и делает его несчастным, беспомощным, брошенным и разрушенным. А есть другое состояние: то, что делает человека похожим на дерево, которое всё время растет и в конце концов приносит свои плоды.

В рассказе об одном подвижнике его спросили, почему он удаляется от общения с людьми. Он ответил: «Я не могу быть одновременно и с Богом и с людьми». Наверное, здесь идет речь о том, что иногда быть с людьми – разрушительно.

О нет, о нет! Я почти всё время посвятил тому, что русский путь иночества – то подвижничество, которое представлено нам в «Откровенных рассказах странника», в книге Свенцицкого «Граждане неба», то подвижничество, о котором говорит Рильке и к которому он временами стремится, – это не есть бегство от людей. Это, наоборот, возвращение к людям из того искусственного мира, в котором мы постоянно живем и в котором, конечно же, проще жить.

Наверное, Рильке хочет сказать молодому поэту, что истинное одиночество – это когда мы с Богом.

Конечно, когда мы с Богом, мы не можем бежать от людей, противопоставлять себя людям, мы не можем бросать людям вызов. Хотя очень часто бывает именно так: наше одиночество, добровольное или вынужденное, превращается в вызов, который мы бросаем людям, тем самым объявляя всех недостойными общения. Нет, это не так.

Как сделать так, чтобы то дерево, о котором Вы говорили, давало тень и защиту окружающим людям? Потому что не каждый это воспринимает как защиту.

Мне кажется, что на Ваш вопрос отвечает и сам Райнер Мария Рильке, и прежде всего западный мир в своем обращении к православному опыту. Я процитирую для начала четыре строчки из одного из стихотворений Рильке, написанных им на русском языке:

 
Все на полях: избушка уж привык
к этому одиночеству, дыхает
и лаская, как няня, потушает
плачущего ребенка тихий крик.
 

Простим поэту невладение русским глаголом (ему трудно спрягать глаголы), но давайте всмотримся в нарисованную им картину. Свое одиночество он уподобляет жизни старого крестьянина, который не выходит из избушки в то время, когда все на полях, и тихо дышит, лаская ребенка и успокаивая его, когда тот плачет, как няня. Одиночество – оно, как старушка няня, успокаивает человека, словно плачущего ребенка. Картинка взята из жизни деревни, из жизни простого деревенского старика. Надо сказать, что самым большим из русских друзей Райнера Мария Рильке был поэт-пахарь, крестьянин, всю жизнь проживший в деревне, в окрестностях Завидова, – Спиридон Дрожжин. Это тоже неслучайно. Почему великий австрийский поэт и блестящий интеллектуал подружился с русским поэтом-пахарем?

И, возвращаясь теперь к западному опыту прочтения православия, подчеркиваю, что «Откровенные рассказы странника» – это тоже книга, которая написана очень простым человеком, человеком из деревни, человеком с душой ребенка, человеком, который именно в силу своей деревенской природы видит мир таким, каков он есть. А монахи из книги Свенцицкого, из книги отца Валентина «Граждане неба» – они тоже простые крестьяне, и они тоже как дети. Как и те монахи, о которых говорится в книжечке «На горах Кавказа», в свое время изданной на деньги великой княгини Елизаветы Федоровны; как старец Силуан, как многие, многие другие. Почему отец Софроний Сахаров становится учеником простого крестьянина, старца Силуана? Вот что привлекает Запад в православном опыте: это подлинность и простота, в которой нет ни тени стилизации, в которой всё взято из реальной жизни. Простота Силуана, простота странника из «Откровенных рассказов», простота героя «Часослова» или этого вот старика, который становится героем русского стихотворения Рильке.

Поэтому я думаю, что дерево, о котором говорит поэт, лишь тогда будет не только расти, но и собирать под свою крону и защищать других, когда в нас будет больше этой простоты. Но только в том случае, если она не будет стилизованной, если она не будет хорошо сыгранной, а станет по-настоящему реальной. Что же касается бегства от мира, бегства от реальности, то этого в том пути, о котором мы с вами размышляем сегодня, нет, не было и быть не может.

Я вспоминаю, как рассказывали мне разные и самые неожиданные люди о своих встречах с отцом Софронием Сахаровым и с людьми из его окружения в Англии. Москвичи, жители Петербурга и других городов, в основном молодежь, попадая в Эссекс к отцу Софронию, уезжали оттуда и с джинсами, и со свитерами, и с пишущими машинками (тогда еще компьютеров не было), а потом и с компьютерами. И когда многие из них говорили потом: «Все-таки странно. Я думал, что они меня научат духовной жизни, а они меня завалили подарками. Я сумки еле дотащил из “Шереметьева”, когда вернулся от них из Англии». Я думаю, что вот этими подарками отец Софроний и его собратья и показали, чтó есть духовная жизнь и чтó есть реальное монашество, которое учит не бегству от мира, не бегству от людей, а любви к людям и той заботе о каждом, вне которой нет христианства и вне которой нет подвига иноческого.