Предчувствие беды

Глава 2. ПОХИЩЕНИЕ

Спустя час возле подъезда Небережной остановился темно-синий «форд». Эдик вошел в подъезд, не вызывая лифт, легко взбежал на третий этаж, позвонил в квартиру. Еще раз. Еще и еще. Он все нажимал кнопку звонка, пытаясь понять, что произошло. Он звонил ей по мобильнику еще по пути к дому, телефон не отвечал. Решил, что Александра просто вышла в магазин прикупить чего-нибудь вкусненького для предстоящего пикника. Прошло уже полчаса, супермаркет прямо напротив дома, она должна была вернуться. Но ее не было. В чем дело? Срочно вызвали на работу? Он вытащил трубку и набрал номер рабочего телефона. Стараясь говорить измененным голосом, попросил Небережную. Услышал, что Александры Борисовны на работе нынче не будет.

Потоптавшись на площадке, прислушавшись и убедившись, что по лестнице никто не идет, извлек из кармана связку ключей от ее квартиры, копии которых были сделаны еще две недели назад, чуть ли не в первый день их знакомства. Квартира оказалась почти не заперта. Наружная дверь просто захлопнута. Собачка французского замка легко отошла, внутренняя дверь вообще открыта настежь. Он прошел внутрь. Саши дома не было. В комнате сразу бросилась в глаза разобранная постель. Это было странно. Александра свою однокомнатную квартиру содержала в порядке. Днем постельные принадлежности убирались в шкаф, а диван складывался. Он начал обходить квартиру, всматриваясь, принюхиваясь, стараясь не пропустить ни одной мелочи.

Вот спортивный костюм, переброшенный через спинку стула. Видимо, в нем она собралась ехать на дачу. Вот ее черепаховая заколка возле зеркала. Она не выходит на улицу, не приведя в порядок пышные волосы. Или закалывает их, или собирает в прическу. Но многочисленные шпильки и заколки тоже лежали на месте, в плоской вазочке. В прихожей стояли туфли, босоножки, кроссовки. На столике возле зеркала обнаружилась сумочка. В ней – кошелек, паспорт, пудреница, губная помада, носовой платок.

В кошельке – около тысячи рублей. Куда же она делась? В чем вышла из дома? В тапочках? Тапочек, кстати, не было. К соседям, что ли, ушла? Видимо, так. Поэтому и дверь почти не заперта. К кому именно и зачем? Может, кому-нибудь плохо стало. Но ее нет дома минимум полчаса. Эдик на секунду пожалел, что не дал ей номер своего сотового. Но… береженого Бог бережет.

Он посмотрел на часы. Запас времени еще был. Эдик вышел из квартиры, спустился вниз, сел на лавочку возле подъезда, закурил, раздумывая, что предпринять. К подъезду направлялась грузная, но шустрая старушенция с наполненной продуктами авоськой в руке. Тяжело отдуваясь, опустилась рядом.

– Ох-ти тошненько, устала, – проговорила она, разглядывая его с бесцеремонностью старух.

Он вежливо улыбнулся.

– Жара-то какая стоит! Вот тебе и август. По нынешнему дню осень меряется. Сентябрь-то тоже жарким будет, – доверительно сообщила бабуля.

«Это точно», – едва не проговорил он вслух.

– А вы ждете кого?

Он мгновение помолчал, затем проговорил:

– Вот, приехал за начальницей, она у нас приболела. Так срочно на работу вызывают, а ее и дома нет. Может, в поликлинику ушла?

– Кто ж начальница твоя? – тут же перешла на «ты» старушка.

– Александра Борисовна Небережная.

– Саша? Из пятидесятой? Это ж соседка моя! – поделилась радостью старушка.

– Вот как? Может быть, вы знаете, где она?

– Так она уехала.

– Куда? – развернулся он к ней всем корпусом.

– А кто ж ее знает? На вишневой такой машине. Я со старухами во дворе сидела, там, возле площадки детской. – Она махнула рукой в глубину двора. – Там по утрам солнышко, так мы кости старые греем…

– И что? – перебил он.

– Ну и гляжу, Сашка из подъезда выскакивает, прыг – и в машину. Машина вон в том закутке стояла. Вишневая такая.

– Какая?

– Вишневая, я ж говорю.

– Марка какая?

– Я что, разбираюсь?

– И что?

– Что ты заладил-то? Села в машину.

– А кто за рулем был, не видели? Мордастый такой, чернявый?

– Что я, орел тебе? И вообще стекла затемненные, не видать ничего. Через пару минут и уехали.

– Когда это было?

– Так когда? Ну я вышла во двор, это десять… Потом к одиннадцати за молоком пошла к цистерне, вернулась домой, потом вышла еще во дворе посидела, тут Шурка и выскочила… – Старуха беззвучно шевелила губами. – Так с час назад, в двенадцать или около того, – прикинула она, глядя на мужчину.

Тот задумчиво молчал, перебирая пальцами что-то невидимое. Поймав ее взгляд, он как будто очнулся, улыбнулся, хлопнув себя по колену:

– Если это «Жигули» пятерка, так это наша, из гаража. Видно, Михаил за ней заехал. Хорошо, что я вас встретил, а то парился бы здесь под окнами. Спасибо вам, – закончил он, поднимаясь и направляясь к «форду».

– Так вряд ли на работу-то. Какая-то она расхристанная выскочила, – вслед ему проговорила старушка.

Но мужчина как будто не слышал этих слов. «Форд» исчез в арке двора.

Саша открыла глаза. Она лежала в незнакомой комнатушке, на металлической кровати из довоенных времен. Левую руку что-то неприятно тянуло вниз. Женщина подняла ее и услышала металлический звон. Рука была прикована наручником к длинному металлическому шнуру, который крепился другой парой наручников к противоположной спинке кровати. Как собака на цепи, ошалела Александра.

Она села, огляделась. Окно забито фанерой, на столе-тумбочке кружка с горящей свечой, пара табуретов – вот и все убранство. Сквозь раскрытую дверь просматривалась крохотная прихожая. Входная дверь распахнулась, ввалился Глеб с пластиковым пакетом. Он прошел к столу, стоя спиной к женщине, начал разгружать пакет.

– Очнулась?

– Нет, мне кажется, я все это во сне вижу, – изо всех сил стараясь не терять самообладания, произнесла Александра. – Что это за выходка безобразная? Немедленно сними с меня эту дрянь! – Она подняла охваченную металлическим кольцом руку. – Ты слышишь? Повернись немедленно! – Саша все-таки сорвалась на крик.

Глеб развернулся, и Александра замерла: на нее смотрели совершенно безумные глаза с пляшущими зрачками.

– Заткнись, – прошипел он, не сводя с нее ненавидящего взора. – Все, кончилась твоя власть! Теперь я твой господин, слышишь? Я!!

– Ты… Ты с ума сошел, Глеб! – прошептала она. – Что ты собираешься делать?

– То же, что делал с тобой твой хмырь этой ночью.

– Это… Это же маразм какой-то. – Она все отказывалась воспринимать происходящее. – Не можешь же ты насильно…

– Я могу! Я все могу с тобой сделать, слышишь? – закричал он и бросился на женщину.

Она извивалась, пытаясь освободиться. Но его руки, руки которые были всегда ласковыми и нежными, которые касались ее с трепетной дрожью, превратились вдруг в жесткие, безжалостные щупальца неведомого чудовища. Казалось, их было не две, а десять, двадцать и все они одновременно срывали платье, белье, больно стискивали грудь, до хруста сжимали тело, раздвигали ноги, грубо шарили в нежнейших складках.

– Я не отдам, я не отдам тебя никому, – хрипел он ей в лицо.

Саша кричала, он хохотал, впивался в ее рот, кусал мягкие губы.

…Она лежала на кровати, задыхаясь от слез. Глеб встал, неторопливо оделся.

– Подонок, мразь, ненавижу тебя! Эдик узнает, он тебя убьет!

Он подскочил к ней, встряхнул за плечи, закричал:

– Не смей говорить о нем, потаскуха! Это я убью его! Я!

Он выскочил в кухню, Саша все выкрикивала вслед отчаянные ругательства.

Глеб вернулся почти спокойным. Вытащил из пакета упаковку молока, бутылку минералки, нарезанный батон, сыр, плитку шоколада. Разложил все это на столе, повернулся к женщине:

– Ты можешь проклинать меня, можешь ненавидеть, но я тебя никому не отдам. Ты будешь находиться здесь столько, сколько я сочту нужным.

– Ты сумасшедший! Меня будут искать!

– Кто? Ты с понедельника в отпуске. Сегодня и завтра у тебя отгулы. А потом ты уедешь к маме. Так что никто тебя искать и не будет. А хахаль твой забудет тебя, недели не пройдет, вот увидишь. Это для меня ты единственная. А у него таких…

– Ты, жалкий импотент, ты думаешь, ты сможешь его заменить?! Ды ты вообще не способен удовлетворить женщину! Я из жалости с тобой…

– Замолчи! – закричал он. – Заткнись! Подожди, я тебе такое удовлетворение устрою…

Глаза его сверкали бешенством. Он опять выскочил на кухню. Саша испуганно замолчала.

«Он меня убьет», – пронеслось в ее мозгу.

Но Глеб вернулся с высоким пластмассовым ведром, накрытым стульчаком, – вариант дачного клозета.

– Вот, это твой туалет.

Потом заменил догоравшую в кружке свечу на новую.

– Все, посидишь здесь в одиночестве до завтра, одумаешься.

Едва дверь за Каменевым захлопнулась, Саша вскочила с постели, намереваясь добраться до окна. Однако длины металлического провода едва хватило, чтобы дойти до стола. Она ринулась в другую сторону, но шнур остановил ее у выхода в прихожую. Саша попыталась ногтем отомкнуть замок наручников. Смешная попытка! Обломанные ногти и новый поток слез.

Она села на постель, продолжая плакать.

То, что произошло с ней, было абсолютно невероятно, немыслимо. Она все никак не могла осознать чудовищности своего положения. Она, помыкавшая мужчинами, она, которая привыкла чувствовать себя госпожой, Цирцеей, обращающей их в сладострастно хрюкающих животных, она сама оказалась в положении рабыни, посаженной на цепь. И кем? Всегда покорным, верным, преданным Глебом! Разве можно было предположить, что эта мокрица способна на такое безумство? Он спланировал все это заранее! Знал, что она уходит в отпуск (ах, да ведь она же и говорила ему об этом еще месяц назад), знал от кого-то из подчиненных, что она уезжает («…у тебя отгулы… потом ты уедешь к маме…»), выслеживал, подсматривал. И эта ночь с Эдиком на подоконнике – видимо, это было последней каплей.

Что же делать? Свеча догорала. Комната погружалась во тьму. Александра лежала в полной тишине, не в силах более плакать, лишь изредка всхлипывая.

За окном слышались звуки проезжающих мимо поездов. Господи, да куда же он привез ее, это чудовище?

Глеб вышел на улицу. Пошатываясь, пошел прочь от особнячка, одиноко стоявшего в глубине неосвещенного пустыря. Неподалеку, в узком проулке была припаркована «девятка». Глеб добрался до машины, рухнул на сиденье, обхватил руль руками, уткнулся в них лицом.

То, что он сделал, было ужасно, но он больше не мог выносить ее подлого распутства! И без нее он тоже не мог, не мог жить без вишневых глаз, каштановых волос, мягких округлостей тела, без запаха, исходящего от ее кожи.

Как это получилось, что он, цельная, даже целомудренная личность, влюбился без памяти в женщину, менявшую мужчин как перчатки?

Да, именно так зачастую и происходит с целомудренными личностями мужского пола. Именно ветреницам и распутницам удается ввергнуть их в пучину сладкого грехопадения.

Впрочем, сексуальность Глеба Каменева формировалась не нормальным образом. Мать рано овдовела, он был ее единственной радостью, ее маленьким сыночком. Она не замечала, как сын растет, как ломается голос, пробиваются усы на верхней губе. Она совершенно не стеснялась его, не замечая, как заливается краской стыда его лицо при виде привлекательной еще женщины, выходящей, скажем, из ванной в полупрозрачном пеньюаре. Ему хотелось мужского общества, она держала его при себе. Он хотел поступать в технический вуз, она настояла на медицинском.

Он ненавидел медицину. Особый ужас вызывала у Глеба кафедра акушерства и гинекологии. Вид женщин на гинекологических креслах, с безобразно разверстыми обнаженными ногами, доводил его почти до обморока.

Полным крахом закончился и первый сексуальный опыт. Однокурсница, которой удалось-таки затащить Каменева в постель, наткнулась на полнейшую беспомощность. Глеб был жестоко осмеян. И с тех пор предпочитал разбираться со своими желаниями самостоятельно.

Так он и жил – с мамой и с… собой.

Так было до того момента, пока в его стоматологическое кресло не опустилась молодая женщина со смеющимися вишневыми глазами. От нее исходила такая волна сексуальности, что Глеб мгновенно потерял голову. Он не успел испугаться, как они оказались в одной постели. И его беспомощность растаяла под ее умелыми ласками, ее веселым желанием сделать из него мужчину. Он не понимал, что для Александры было делом чести довести этого чумового девственника до логического завершения процесса. Ну и собственный бесплатный стоматолог – этим тоже не следовало пренебрегать! Разумеется, она успешно решила задачу. Разумеется, он растворился в ней, как аббат Прево в Манон Леско. Понимал, что не может удовлетворить ее безудержную натуру, но знал, что и другим мужчинам это не удается.

Довольствовался ролью утешителя, наперсника, друга. Он умел дожидаться ее после завершения каждого очередного романа. Все было более-менее хорошо, пока две недели назад не возник в их жизни чужак. Пока он, Глеб, не почувствовал кожей, что этот самец уведет у него его единственную женщину. Навсегда. А то, что он увидел своими глазами нынешней ночью, перевернуло его, сделало другим человеком. Да и человек ли он теперь? После того, что он сделал с нею, после того, что услышал от нее.

Он судорожно дернулся, словно опять услышал ее последние слова. Импотент? Хорошо, он ей устроит Вальпургиеву ночь!

Глеб повернул ключ зажигания и медленно тронулся в путь. Дорога отвлекала, успокаивала.

Как все– таки удачно подвернулся этот дом, клетка, где сидела пленница. Дом был построен в начале века, находился на восточной окраине города, числился на балансе какой-то усопшей в перестроечное лихолетье фабрики. В этой трехэтажной халупе, на первом этаже, в такой же крохотной квартирке, как та, где находилась Саша, десять лет прожил его приятель с женой и ребенком. Без ванной, без горячей воды. Озверевшие жильцы добились в конце концов расселения. Последним выехал приятель, имевший на память от соседей ключи от всех квартир. Глеб попросил разрешения хранить в пустующих помещениях картошку, и приятель предоставил ему полную свободу выбора. Каменев выбрал эту, на третьем этаже, где незадолго до расселения тихо скончалась одинокая примерная старушка.

Мысли Глеба снова вернулись к Александре. Ничего, он покажет ей, кто ее хозяин. Такой, как она, нужен хлыст, а не ласки. Завтра он привезет хлыст.

А сейчас домой, к маме.

Глава 3. РАСКОЛОТЫЙ МИР

Сережа Марков закрыл за собой дверь туалета, и сразу стало тихо. Все эти бесконечные звуки аэровокзалов давно уже его не раздражали. Он привык к постоянной суете и толкотне, постоянному потоку объявлений из громкоговорителей, разнообразным запахам, звукам и шумам. Как-никак он считал себя опытным стюардом (или «стюардессом», как его в шутку называли друзья). Уже четвертый год он работал в авиакомпаниях и налетал немало часов, чтобы не вертеть головой по сторонам, разглядывая непрерывный спектакль под названием «Жизнь аэропорта», подобно неопытным, зеленым новичкам.

Сегодня он должен был быть безупречен и элегантен. Решение подбить клинья к новенькой пришло постепенно. Он сначала присматривался к ней несколько рейсов, хотя и обратил на нее внимание почти сразу. Но сегодня будет замечательный рейс, как раз пригодный для легкого флирта. «Летим на Ларнаку, на Ларнаку, – напевал он, моя руки и причесываясь перед зеркалом, – будем греть на солнце…» Тут он даже фыркнул от смеха, подобрав рифму.

Нет, действительно повезло, у них будет еще день-два дня на Кипре. Механики сказали, что будут что-то делать с самолетом прямо там, на месте. Он не вникал, что именно там будут делать, но мысль о неожиданно подвалившей удаче его порадовала. Ну просто сам Бог велел не упускать шанс и отлично поразвлечься с Надичкой (именно так, «Надичка» через "и", была им окрещена новенькая в экипаже). Море, лето, южные ночи, маленькие греческие таверны с отличной кухней и отменным дешевым вином. «Не, ну надо быть полным дауном, чтобы не воспользоваться. Договариваться надо прямо в воздухе, а то Седой, сволочь, тоже вроде как подкатывает к бабцу. Будем действовать на опережение», – подумал Сережа, поправляя узел форменного галстука. Последний взгляд в зеркало – и пора. Из стекла на него глядел высокий, широкоплечий двадцатипятилетний парень с правильными чертами лица, вполне симпатичного, которого не портили даже несколько полные губы. Старшая Лида все время говаривала: «Вот Марков, был бы ты девкой, так за одни б такие губы мог бы пойти косметику рекламировать. А то вон у нас девушки тонкогубые какие деньги тратят на косметические операции». Ладно, хихоньки да хахоньки, а времени в обрез, пора бежать. Он еще раз посмотрелся в зеркало и остался собой вполне доволен. Сережа вышел из туалетной комнаты, открыл дверь и нырнул в плотный и нервный воздух аэровокзала.

– Уважаемые пассажиры! Продолжается регистрация билетов и оформление багажа на рейс…

– Заканчивается регистрация…

– Ladies and gentleman's…

– Damen und herren…

– Пассажира Кондрашова просят немедленно пройти к стойке регистрации сорок шесть, внимание…

Пробегая через зал, Сережа обратил внимание на то, что еще не объявлена регистрация на его рейс. Странно, хотя на табло у стойки уже и название, и номер рейса, и толпа волнующихся пассажиров – все это было в наличии. В общем, не впервой, лишь бы только не задержали надолго. Он подмигнул знакомым девочкам, сидевшим с откровенно недоуменными лицами у стойки регистрации, и скрылся из виду.

У стойки события приобретали совсем веселый оборот. Регистрацию задерживали, и уже прилично. Как оказалось, это были только цветочки. Девочки даже рты пооткрывали, когда Ирина Евгеньевна, которая сегодня была за старшую, сообщила, что сейчас им придется освобождать весь первый салон и объяснять пассажирам бизнес-класса, что у них есть два варианта: пересесть в салон эконом-класса (ах, наша компания приносит вам свои извинения за причиненные неудобства, но вот накладочка вышла, еще раз просим прощения и т. д. и т. п.) либо подождать еще четыре часа и полететь следующим рейсом. Девочки мрачно выслушали щебетание о том, что: «Вы даже не представляете, кто полетит в салоне. Сам полетит, только что звонили». Ирина Евгеньевна многозначительно подняла брови, сообщив эту новость.

Наивная Леночка, распахнув глазенки, сказала:

– Кто сам? Неужто Путин.

– Да какой там Путин, ты что – сдурела? Сомов полетит. Двадцать минут назад звонила его секретарша, сказала освободить салон для пяти человек.

– А что пассажирам говорить? – спросила Леночкина напарница Наташа.

– Придумайте что-нибудь. Вы, Наташа, не первый день работаете, проявите инициативу, выдумку.

– Так, а что все-таки по трансляции объявлять?

– Ну, девочки, не знаю. Я сейчас пойду согласовывать, а вы уж тут постарайтесь, чтоб без особого шума, – сказала Ирина и заторопилась по проходу к офису компании.

Более циничная и опытная подруга Леночки, Наташа, прошипела вслед удаляющейся спине начальницы:

– Как всегда, побежит отчитываться об успехах и победах, а мы тут с тобой, Ленка, будем говно ложками расхлебывать. Сейчас такое начнется, что только держись. Смотри, вон там парочка «быков» с цепями на шее стоит, они-то на стенку первыми и полезут.

– Ну-у, – уже менее жизнерадостно протянула Леночка, – может, еще и обойдется, ведь все люди-то.

– Да какие это люди, так – пассажиры.

В этот момент по трансляции прозвучало объявление, что пассажиров бизнес-класса просят подойти к стойке регистрации. Девочки напряглись, готовясь к виртуозному и продолжительному вранью. И тут действительно началось…

Как раз первыми, выслушав сообщение, нахмурили невысокие лбы братки. И пошел разговор на пальцах типа: «Я не понял, че за фигня, ты, коза, за кого нас держишь? Те че, жить надоело? Я, бля, за что бабки максал?» В общем, день обещал быть веселым.

Какой– то господинчик в безукоризненном светлом костюме требовал начальства и звонил куда-то по мобильному, обещая иски и судебные разбирательства. Дама в о-очень крутом прикиде от какого-нибудь кутюрье и скромном гарнитуре с бриллиантами, тянувшем эдак на двух-трехгодовую зарплату Леночки, так вот, эта дама, которая стояла до этого с видом оскорбленной невинности, неожиданно утратила невозмутимость. С визгом нормальной базарной хабалки она напустилась на девочек, суля им веселую жизнь, заодно красочно описывая их моральные и физические качества почти отборным матом. У Леночки уже начали предательски дрожать губы, Наташа хмуро и злобно отбивалась от пассажиров.

Пассажиры эконом-класса с легким злорадством наблюдали за происходящим, лениво переговариваясь между собой. Дети начинали капризничать. Люди выглядели нервными и озлобленными. Но все на свете проходит, потихоньку ситуация стала разряжаться. Кто-то согласился пересесть, кто-то подождать следующего рейса, благо был разгар туристического сезона и от авиакомпании летало по нескольку рейсов в неделю. Как раз тогда, когда скандал пошел на убыль, появилась Ирина Евгеньевна. Окинув поле битвы начальственным взглядом, она промурлыкала, что, мол, так и знала, что все кончится хорошо, что с такими-то девочками оплошать невозможно, что премия – это без вопросов, несомненно, она уж лично похлопочет. Ну она же знала, кого брать на такой ответственный пост! Правда, наткнувшись на тяжелый взгляд Наташи, слегка попритихла и занялась регистрацией пассажиров. Кажется, жизнь потекла своим чередом. Рутина. Просто рядовая ситуация. Рабочий момент.

В салоне самолета все также шло заведенным порядком. Пилоты заняли места в кабине, обслуга уже заправила самолет, даже всякий и всевозможный контроль был пройден. Пассажиров все не везли, странно. Пилоты слонялись по проходу между креслами. Седой пытался завести непринужденный разговор со стюардессами, но как-то не клеилось. Задержка была уже больше чем на тридцать минут. Все попытки командира выяснить причину опоздания натыкались на туманно-вежливые ответы наземной службы. Никто так и не понял, в чем причина срыва графика полета.

Правда, Сережа об этом не думал. Не до того было. Сначала поздно привезли питание, потом куда-то делся ящик с виски для продажи в полете, пока его искали, обнаружилась недостача подголовников на кресла и освежителя воздуха во втором туалете. Но все это была ерунда. Главное, что Надичка почти сразу и без ломаний согласилась посетить с ним «замечательную маленькую таверну на берегу моря, возле классной дискотеки». Так что Седому (как прозвали второго пилота) почти сразу был дан отлуп. Сережино сердце пело и радовалось. Вот по бетонке к ним покатились автобусы с пассажирами. Он посмотрел на часы и отметил, что опоздание составляет почти час. Тут в отсек из пилотской кабины вошла Лида и сказала:

– Так, мальчики-девочки, сажаем сразу второй салон, в первом сегодня особые гости, так что готовьте вазелин и быстро-быстро чистите перышки. С нами летит сам Владимир Михайлович Сомов. Всем по местам, быстренько посмотрите, вдруг где-то что-то как-то не на месте. Сережа, Надя, идите рассаживайте людей во второй салон, остальные займитесь делом!

Сережа пошел по проходу, на ходу натягивая стандартную улыбку приветливого «лица авиакомпании». Пассажиры поднимались по трапу.

Посадку произвели на удивление быстро, без обычно возникающих при этом сумятицы и нервотрепки. Когда поток людей уже начал иссякать, Сережа краем глаза заметил, как по бетонному полю к самолету летят три черные машины. Приглядевшись, он присвистнул:

– Надичка, смотри! Вон начальство пожаловало. На «мерсе», наверное, сам катит, а на джипе сзади секьюрити едут. Вот из-за них мы тут лишний час колбасимся.

– Ой, побегу в первый салон. Сержик, ты без меня справишься?

– Давай! Смотри не увлекайся там, а то знаю я этих начальников, как начнут лапы распускать.

– Серж, ну ты прямо как дурачок какой-то. Ну все, побежала.

Машины остановились у трапа в первый салон. Распахнулись одновременно двери, из джипа высыпали сотрудники охраны. Марков впервые увидел своего начальника вблизи и не по телевизору. «Ну и что? Человек как человек, росточком пониже меня. Одет прилично, ухожен – эх, мне бы его зарплату!» – думал Сергей, продолжая машинально улыбаться и рассаживать пассажиров. У первого салона происходило какое-то совещание, Сомов отдавал последние распоряжения. Видно было, что он привык командовать и делал это машинально, прогуливаясь взад-вперед вдоль трапа, не глядя на семенящих по пятам секретарей. Потом от группы отделились несколько человек и пошли обратно к машине. Трое поднялись в салон, что-то внесли в него, затем вышли и спустились по трапу. Один остался у входа и тоном доброго учителя стал что-то внушать Игорю Максимычу – капитану. Тот мелко и часто кивал, словно школяр перед мудрым наставником. В самолет садилось пятеро. Сам, пара его сотрудников-секретарей и двое невозмутимо-спокойных охранников. Пора было готовиться к взлету.

Раньше он любил смотреть на взлет и посадку, теперь это стало не более чем началом и концом полета. Марков проследил за пристегнутыми ремнями, доложился по интеркому. Стали выруливать на взлет, пассажиры успокоились и стали глазеть в иллюминаторы либо, наоборот, старательно отводить от них глаза. Кто-то уже просил во втором салоне гигиенический пакет, там летела беременная. Стюардесса Лида, чертыхаясь, побежала по рядам. Стояли в ожидании долго. Борт опоздал, теперь пропускал очередников, дожидаясь свободного окна на взлет.

Турбины стали менять тональность, и вот лайнер побежал по полосе. Сережа сел на свое место и постарался расслабиться, впереди была работа, три часа беготни.

Взлетели гладко, высоту набирали плавно. Можно было вставать и начинать работать. Сегодня он и Лариса занимались обедом. Прошло почти полчаса, самолет вышел на заданную высоту, девочки повезли по рядам напитки. Лида и Надя скрылись в первом салоне, где им предстояло обслуживать VIP-гостей. Саша и Лариса стали молча и споро открывать ящики с обедом. Сначала надо было бы покормить экипаж, но этим уже займутся в первом салоне. Да и наверняка Сомов не с пустыми руками полетит. Саша видел, как обслуга из джипа тащила в первый салон коробку с питанием, пока сам расхаживал по бетону, отдавая последние распоряжения. Отобедает своим, скоромненьким, да и в кабину зайдет. Ходили слухи, что сам любил поиграть в демократию и «выйти в народ». Сережа с некоторым злорадством подумал, что Седому уж точно будет не до Надиньки. Под бдительным оком начальства не очень-то поклеишь стюардессу. Это его тоже порадовало, и работать он стал с удовольствием. Первая порция питания уже пошла в салон, пора было загружать в духовые шкафы вторую порцию. Лариса суетилась под руками, но его это нисколько сегодня не раздражало. С ней работать было хорошо и просто. Он знал, что Лариса в него тайно влюблена безо всякой надежды на взаимность. Оно и понятно, поскольку была она уж очень невзрачненькая, блеклая какая-то, с Надеждой не сравнить. Зато были свои плюсы в таком ее незавидном положении: безотказность и надежность. Саша это знал и часто пользовался. Если возникала нужда в подмене или нужно было чего провезти эдакого, то он без зазрения совести обращался к Ларисе и почти никогда не получал отказа. Правда, он старался делать такие вещи нечасто и, когда удавалось навариться на провозе мелкой контрабанды (ну кто же из нас не без греха?), всегда с Ларисой делился.

В таких приятных размышлениях Марков не заметил, как загрузил вторую порцию обедов, посмотрел на часы. Черт, надо поторапливаться, уже почти пятьдесят минут как взлетели. В какой-то момент ему показалось, что он услышал щелчок в печке. Затем дверца начала вздуваться. Это происходило на грани восприятия, за какие-то доли секунды. Потом была вспышка, огромная вспышка, и больше ничего. Он умер мгновенно, ничего не поняв и не осознав. Ему, видимо, повезло больше, чем остальным, которые прожили в этом аду на несколько мгновений дольше и смогли заглянуть в глаза собственной смерти.

Сергей уже не увидел, как взрыв расколол лайнер на две части и как эти тонны стали, пластика, огня, в которое превратилось топливо, расцветили небо над Воронежем огромным огненным цветком. Разорванные взрывом человеческие тела, разметавшиеся по воздуху части саквояжей, сумок и чемоданов, вываливающиеся из них разноцветные тряпки, фотокамеры, маски, ласты и множество прочих атрибутов отдыха у моря – все это стало, крутясь и вращаясь, падать вниз, разваливаясь в воздухе еще на сотни и тысячи частей.

Турецкий впервые в жизни отдыхал в шикарном одноместном номере военного санатория, словно какой-нибудь генерал от инфантерии. Впрочем, почему же «словно»? Он и есть генерал-майор, если перевести чин государственного советника юстиции третьего класса в армейский эквивалент.

Первые дни Саша просто отсыпался под шум морского прибоя за окном. Жил растительной жизнью, предавался в руки докторов и докториц, медсестер и массажисток. Дня через три интенсивной терапии нервная система Турецкого вполне восстановилась, другие функции организма заметно оживились еще раньше. Эмоциональный фон никак нельзя было назвать скудным (вот ведь глупости какие изрекает порой любимая жена!), чему способствовало знакомство с весьма интересной худощавой блондинкой, соседкой Саши по обеденному столу. Знакомство произошло в первый же день отдыха.

– Александр, – представился Турецкий и лучезарно улыбнулся.

– Надежда.

Голос у нее был низким, чуть хрипловатым.

– У вас красивое имя, – тут же сделал стойку Александр.

– А у вас отличные зубы.

Столь неожиданный комплимент озадачил Сашу.

– Извините, – рассмеялась Надежда, – я врач-стоматолог, это у меня профессиональное.

– И каким же это образом врач-стоматолог смог украсить общество замшелых вояк?

– Наивный вопрос. Чем замшелее вояка, тем нужнее ему стоматолог, – снова рассмеялась она.

Турецкий тоже рассмеялся, но собственным мыслям. Во-первых, не актриса, уже хорошо. Во-вторых, в его жизни были женщины-врачи. И оставили о себе самые лучшие воспоминания. Стоматолог – тоже неплохо, хоть и не романтично. Но и нам не двадцать, чтобы грезить романтикой. Нам бы что-нибудь веселое, незамысловатое, легкое, как здешние замечательные вина.

Надежда оказалась именно таким вариантом. Она скрасила дни безделья, которое очень быстро начало тяготить Турецкого. Совместные солнечные ванны днем, вечерние посиделки в уютных ресторанчиках, ночные купания нагишом, наконец, ночи в его одноместном номере – все это было замечательно. Но и это приелось. Солнце, воздух и вода – наши лучшие друзья, с этим не поспоришь. Но есть друзья более лучшие, как иногда говаривает Грязнов, – это тот же Вячеслав и Костя. Есть товарищи по работе и сама трижды проклятая и четырежды любимая работа, есть, наконец, Ириша и Ниночка. Все это тянуло назад, в Москву.