Похождения полковника Скрыбочкина

– Дак я же совсем и не против посубеседовать, – осторожно подбирая слова, протянул Скрыбочкин обманчивым голосом. – Потому как за спрос не ударяют в нос, да и говорить – не устать, было бы што сказать. Ежли б ещё знать, об чём конкретно стоит вопрос на повестке момента. Но скудова я об том могу прознать-то, когда вы дураков из себя строите, будто воды в рот понабрали?

Его без промедления сшибли на пол.

Он вскочил с налившимся обидой лицом.

Его снова сшибли.

Он снова вскочил…

Это повторилось раз десять или двадцать – вести счёт ему было недосуг. А отбиваться связанными руками не имело резона даже пытаться.

Наконец майор фон Трупп устал слушать матюги допрашиваемого. Тогда он привёл Скрыбочкина в сидячее положение и принялся совать ему под нос фотографии:

– Взгляните! Эти пальчики мы сняли с вашего чемодана! А эти – с чемодана русской радистки! Что на это скажете, герр… Гнида?!

– На пушку берёшь, хфюрер, – прохрипел Скрыбочкин. После чего, сплюнув, медленно улыбнулся:

– И вообще, ты здеся зазря надрываешься горловой связкой. Охолонь чуток, приспокойся нервами и не тряси атмосферу понапрасну… Ежли по существу твоей претензии – ладно, не стану отрицать: может, я и допомог какой-никакой бабце подвезти к самолёту коляску с багажом, дак што ж теперя, обязан про всех сохранять память? Не-е, даже близко похожего обязательства я за собою вспомнить не могу. Не было такого, хучь ты меня на куски поразрезай.

При последних словах он поёрзал в надежде освободиться – впрочем, без особенной амплитуды, ибо опасался прежде времени рассердить слабопонятного пока противника.

Большинство людей умирают, будто чего-то испугавшись и не умея изъяснить своего испуга. Однако не каждый попадает в разряд подобных счастливцев; некоторые неудачники подолгу мучаются невесть для какой природной пользы или хотя бы равновесия. Скрыбочкин не желал отпускать судьбу на волю случая, грозившего причислить его ко второй категории. Оттого он лихорадочно напрягался всей своей умственной способностью в поисках выхода из неблагоприятной ситуации, но ясной позиции в его голове не складывалось.

Неизвестно, чем это могло закончиться, однако дело разрешилось само собой: внезапно дверь номера взлетела на воздух, и внутрь помещения вслед за пламенем взрыва ворвались Медвежуев и Мордорезов, размахивая связками гранат.

Между заварившейся дракой один Скрыбочкин не заподозрил ничего напрасного, а воспользовался тем, что у него при взрыве перерубило осколком верёвку на руках. Тихо распутавшись, он вернул себе чемодан и выпрыгнул через пустое окно на улицу, деловито приговаривая:

– Не знаю кому как, а мне точно пора скорее отсюдова сматываться. Хотя лучше уже навряд станет, но и хуже ж, наверное, не бывает…

Позади бушевала невидимая война. А он летел вниз головой под зловеще нависавшим небом и слушал вертикальный ветер, тягостно свистевший у него в ушах. Что ему оставалось делать? Ровным счётом ничего, ибо во время полёта за себя может отвечать разве только птица, но никак не человек. Скрыбочкин стремительно приближался к горизонтальной плоскости, крепко сжимая ручку чемодана, и прощался со своим прошлым ради туманного настоящего – скорее всего, неблагоприятного. Потому что закон гравитации один для всех.

…Несколькими мгновениями ранее описанного эксцесса переодетые в сантехников капитан итальянской разведки Джулио Корзино и лейтенант Чезаре Кукурузо выставили из канализационного люка подле гостиницы невидимые простым глазом микропроводки обзорных устройств и принялись монтировать скрытное оборудование для наблюдения за предполагаемым объектом своего чрезвычайного интереса. Им было поручено выяснить, что за кризис назревает вокруг прибывшего в Лиссабон русского майора Гниды… Однако завершить работу итальянцам не удалось, ибо выслеживаемый не замедлил с устрашающим криком рухнуть на головы разведчиков поверх собственноручного чемодана.

Узрев деформированных иностранцев, Скрыбочкин полез вон из канализационного нутра. И надо же было капитану Джулио Корзино в упомянутый момент связаться по рации с начальством. Пока он докладывал окровавленным ртом обстановку, Скрыбочкин различил за своей спиной только: «…руссо-гнидо»… Этого ему было достаточно для того, чтобы утратить остатки цивилизованного облика.

– Ах ты ж, рыло канализационное, – проклокотал он с хищным присвистом. – Не таким харям, как ты, перекрещивать меня в гнидский разряд! Я тута сам кого хошь вдоль и поперёк перекрещу. А коли занадобится, то и обрезание исделаю увсему вашему Лиссабону собачачьему!

С такими словами Скрыбочкин взял предполагаемого обидчика за грудки, вытянул его через распахнутый люк на свежий воздух – и со всей силой накопившегося отчаяния стал бить несчастливца об асфальт, распугивая едва успевавший тормозить и уклоняться от столкновений с ним случайный автотранспорт.

***

Добиться скудозначия своих эмоций человеку легче всего с помощью алкоголя, это известно каждому. Оттого вечером Скрыбочкин сидел в баре «Синий буйвол», предаваясь возлияниям и со смурным видом глядя в окно. За окном дул ветер, волоча по асфальту обрывки газет, конфетные фантики, порожние пачки из-под сигарет, обёртки от жевательной резинки и прочую легковесную макулатуру. Наблюдая полуотстранённым взглядом за упомянутой суетой недоступной сочувствию материи, Скрыбочкин размышлял о том, что каждый ветер наверняка имеет своё имя, понятное только облакам и растворённой в воздухе воде. Которая, сгустившись, падает в моря и реки, а через время испаряется в небо, дабы затем снова пролиться дождём или выпасть снегом. Дождинки вздрагивают в полёте и шепчут друг дружке, а снежинки, кружась, пишут в воздухе имена разных ветров; ручьи и реки журчат, смывают с земли, перемешивают имена и несут в море уже одно общее имя – нет, не ветра, а чего-то другого, гораздо большего, включающего в себя память и о нём, Скрыбочкине. Хорошо это или плохо? Бог весть. Во всяком случае, ко многому обязывает.

Скрыбочкин думал об этом и не удовлетворялся своими мыслями. Ему казалось, что он живёт сразу несколько жизней, но не параллельных, а разнонаправленных, как бы расходившихся из одной точки и день ото дня всё сильнее удалявшихся друг от друга. Это представлялось ему обидным, но как направить свои жизни в обратную сторону и собрать их воедино в прежней благоустроенной и безмятежной точке, он не ведал.

В свете всего вышеперечисленного Скрыбочкину было грустно. Оттого он лениво шевелил головой из стороны в сторону, разглядывая посетителей бара смазанным взором, и трудно было не заметить со стороны, что в человеческом мельтешении его не интересовало ничто, кроме предполагаемой возможности подраться или хотя бы покричать всласть на матерных оборотах. У Скрыбочкина чесались кулаки, и он уже был близок к разрядке и вымещению настроения на ком попало, когда вдруг к его столику приблизился сопровождаемый незнакомцем майор-психолог Жмуркинд: он деловитым движением вывалил между стаканом и тарелкой с остатками салата пачку фотографий, где Скрыбочкин был запечатлён в динамических позах подле блондинки со всей живописной страстью, какую способны выражать два совокупных тела разнополого содержания.

– Что вы на это скажете? – после торжественной паузы раздул губы Жмуркинд. – Как видите, теперь у нас есть аргумент, которому вы не сможете ничего противопоставить.

– Надо же, и вправду аргумент, – восхищённо развернул лицо Скрыбочкин. – За отакое изобразительное искусство сымаю перед вами шляпу. Дозвольте полюбопытствовать, как вам удалось подглянуть за мною?

– Сто семнадцатый номер нашпигован нашей аппаратурой. А работала с вами специалист Моссада Мара Либидович. Скажу больше. Отныне и вы будете сотрудничать с нами. В противном случае фотографии лягут на стол вашего начальства.

– Ладно, – задумчиво покивал Скрыбочкин. – Пусть лягут, штобы начальство завидовало, раз так. А фотографировать свою личность я забесплатно не дозволял. Теперь, значит, пусть половина снимков моя будет.

– Зачем половина? – оторопел Жмуркинд, и кадык, словно хищный полип, заплясал на его толстой шее. – Подпишете контракт с нами – и проблема мгновенно будет снята: сможете уничтожить все фото сразу.

– Сдурел ты, што ли, такую изобразительность уничтожать? Да я буду эти фотки вдома показывать, а то суседи не поверят.

Жмуркинд отвесил челюсть. А сопровождавший его незнакомец собрал фотографии и протянул их над столом:

– Берите. Извините майора: он впервые сталкивается с русским характером.

– Так-так, – одобрительно сощурился Скрыбочкин. И заказал стакан кальвадоса («Купор-р-росу!» – гаркнул он, и гарсон перепуганной ланью метнулся его обслуживать).

– Перейдём к практической части нашей встречи, – продолжал незнакомец. – Предлагаю вам за сотрудничество… – он достал из внутреннего кармана пиджака блокнот и ручку, написал цифру с внушительными нулями, после чего вырвал листок и протянул его Скрыбочкину.

Тот приблизил листок к глазам, с бухгалтерской размеренностью пошевелил губами, а затем спрятал его за пазуху. И уточнил деловым тоном:

– Это в рублях?

– Нет, в шекелях.

– Годовая оплата или каждомесячная?

– Разумеется, каждо… Ну, в общем, такую сумму вы будете получать в начале каждого месяца.

– Согласный, – уважительно приподнялся Скрыбочкин. – А с кем, звиняюсь, имею честь?

– Полковник Порнухер, начальник местной резидентуры. Можете называть меня просто: Соломон Вольфрамыч, – с этими словами собеседник положил на стол перед вербуемым новый лист бумаги, на сей раз крупноформатный, с отпечатанным текстом на иврите:

– Вот контракт. Подпишите.

– Вначале предъявите валюту, – сделал подозрительное лицо Скрыбочкин.

Получив пачку денег, он трижды пересчитал купюры. Затем поставил размашистую подпись на документе.

– Нет-нет, не хитрите, – бдительно вытянул шею полковник. – Напишите – как следует: Гни-и-ида…

Скрыбочкин раздражённым движением сдёрнул со щеки воображаемую муху и скупо качнул головой:

– Ладно. За валюту хучь мандавошкой обзывайте.

А сам подумал о том, что имена долговечнее людей: человек умирает, и его имя переходит к другому; иногда оно начинает новую жизнь, а иногда продолжает старую. Может быть, сейчас сама судьба подаёт ему знак, что пора устремиться к лучшей доле под чьим-то незнакомым инициалом, прояснившимся из мрака небытия для полнобуквенного существования среди свободы и денег? Оно, конечно, хорошо бы. Однако звучание нового имени Скрыбочкину не нравилось. Потому он, сморщившись, несколько раз протяжно вздохнул, будто готовился нырнуть в омут с крутоярого берега – и лишь после того, перечеркнув свою прежнюю подпись, поставил на бумаге отчётливое: «Гнида».

Жмуркинд удовлетворённо заулыбался.

– Запомните: контрольная связь – ежедневно, – он протянул Скрыбочкину часы с металлическим браслетом. – Возьмите. Сюда вмонтированы диктофон и радиомаячок. При необходимости экстренной встречи нажмите вот на эту кнопку, и наши агенты немедленно вас разыщут.

– Спасибо, – прошептал Скрыбочкин вслед направившимся к выходу агентам Моссада. Затем поднёс часы к уху, послушал их мерное тиканье. И подмигнул своему расплывчатому отражению в тёмной полировке стола:

– Вот же наконец везуха пошла. Постигло счастье за здорово живёшь… Дыблятакой агрегат вдома тыщ за пятьдесят в любой скупке из яйцами оторвут! Похоже, явреи уже окончательно разучились работать мозгами. Понятное дело: живут в достатке, вот и обленились до такой степени, што перестали пошевеливать извилинами. А я-то, дурень, думал, што сплошною недолей засеяна эта сторона! Ну и дела-а-а…

Рядом никого не было, а он всё сидел. Иногда разбавлял общее молчание мира двумя-тремя глотками кальвадоса без закуски и продолжал сидеть в расслабленном положении, не желая даже в мыслях нагружаться ничем лишним. Всего ему теперь казалось достаточно для полного внутреннего удовлетворения, и необходимости двигаться не возникало. Лишь монотонное тиканье наручных часов напоминало о том, что время ещё не остановилось окончательно: большая и маленькая стрелки пожирали вечер с малозаметной, но ласковой скоростью, хоть гляди на них, хоть не гляди. И Скрыбочкину марилось, будто часы вот-вот оживут и выстрелят в воздух зазвонистой песней – совсем не такой, которую можно исполнять каждый день, да ещё хором, под нетрезвую лавочку, а торжественной песней победы грёз и мечтаний над тёмным цветом жизненных тягостей.

Словом, было у него на сердце отрадно и бессомнительно, как давно уже не бывало. Чего ещё можно хотеть человеку в приятной компании самого себя подле бутылки кальвадоса? Ничего. И Скрыбочкин не хотел.

…А затем его с обеих сторон схватили за руки невесть откуда материализовавшиеся быстрые люди. Скрыбочкин ощутил, как ему в предплечье вонзилась тонкая игла, и по жилам потекла посторонняя жидкость, от коей моментально началось головокружение, как после литра доброго самогона. Сквозь поплывшие перед глазами клейкие тени не прорывалось ничего реального, кроме лошадиной морды майора фон Труппа, разошедшегося в крике:

– Дон Барбоза, вам плохо? Скорее вызовите «скорую»!

Затем раздалась медицинская сирена. Появились похожие на подземных ангелов гориллоподобные санитары (в одном из них Скрыбочкин узнал криво ухмылявшегося Ганса) … Его бросили на носилки и увезли в бессознательность, стукая о слабопонятные препятствия – вероятно, о стены и дверные косяки – с каверзно-насмешливым, чужезвучным сопровождением: «блым… дрым… бдр-р-рым… былым… дыбылым…»

***

Его снова били, приводя в сознание. Поначалу это ощущалось смутно, словно в прилипчивом сновидении, от которого хотелось уплыть поглубже в пучину забытья; тем более что спать он любил, понимая сон как самое полезное и безобидное занятие для своего организма. Скрыбочкин, разумеется, не ведал, зачем человеку снятся сны – возможно, затем, чтобы хоть на время освобождать его от оков времени, соединяя в себе жизнь и смерть. Впрочем, никому и десяти жизней не хватит, чтобы увидеть все сны, путешествующие по миру – тем более не каждый из них доставляет удовольствие, иногда встречаются и кошмары, после коих боязно возвращаться в явь. Однако Скрыбочкин воспринимал ночные недоумения как случайные недостатки и быстро забывал их. Приятное ему снилось гораздо чаще, нежели всё остальное. Оттого – была б его воля – он вообще спал бы круглосуточно, пробуждаясь лишь на краткий срок ради естественных неотложностей, а также, чтобы выпить, закусить и получить совокупность с какой-нибудь женщиной. К сожалению, существование в подобном режиме не представлялось возможным – ни раньше, ни теперь, когда побои становились всё явственнее, угрожая ему нешуточными повреждениями. Ничего удивительного, что Скрыбочкин наконец не выдержал. И, вернувшись в реальный мир, открыл глаза.

– Што надобно от меня? – натужно просипел он, сфокусировавшись на маячившей перед ним грушеобразной фигуре фон Труппа. – Чего требуешь, изуверское отродье?

– Согласия сотрудничать с нами! – готовно рявкнул майор.

– Тьху! И за эту ерунду челувека последнего здоровья лишают! – расстроился Скрыбочкин. – Сразу видно, што немчура, умом недостатошная… Какой оклад мне за работу положите?

– Гм, – фон Трупп поскрёб лоб жёлтыми от никотина пальцами. – Можете не сомневаться: оплачиваться ваши услуги будут весьма щедро.

– Ха-ха! – с энтузиазмом жадного до смерти берсерка оскалился Скрыбочкин. – Што ж вы, фрицы, сквалыжничать планируете? Или за салагу меня держите? Явреи, и те не поскупились, сколько попросил! А вы даже сумму обозначить стесняетесь, да? Отакая, значит, срамотная сумма предполагается за моё согласие? Не-е-ет, тогда у нас никакого разговора не получится, тогда я с вами соглашаться не согласный!

– Евреи? Майн гот! Вы – двойной агент? – майор достал из лежавшего у его ног портфеля отпечатанный бланк и быстро вписал в него цифру с четырьмя нулями. – Это меняет дело. Вот контракт, ознакомьтесь.

– Ага… – Скрыбочкин напряг зрение и удовлетворился проставленной в контракте суммой. – Руки-то мне развяжите, штоб я оказался способный с вами документ оформблять… А как подписуваться-то?

– Не прикидывайтесь идиотом. Пишите: «Гнида»…

***

Время перевалило за полночь, когда в ресторане «Соль Нашсенте» Скрыбочкин вынул лицо из блюда с запечённым козлёнком «кабриту». И вспомнил, что познакомился здесь с местным гражданином, весёлым доном с трудновыговариваемой фамилией Бульбеуш. Тот оказался лёгок на помине и тоже поднял голову между разбросанных в недавней драке стульев:

– Вот ты со мной пьёшь, а не знаешь, что жить кому-то из нас, может, часа полтора осталось.

– Увсе под одним хосподом ходим, – Скрыбочкин сдёрнул пробку с бутылки. – Чем жить и круглый век плакать, лучше песню спеть да помереть. Не тушуйся, дон Бульбеуш: жисть не радость, но и в смерти нет находки.

– Да какой я тебе дон! Подполковник я, Тверёзый моя фамилия. А на выходе Шовкопряд, тоже подполковник, попрошайничает милостыню для маскировки. Чтобы нас с тобой вместе грохнуть, если я тебя завербовать не умудрюсь, понял?

– Понял, как не понять, – застыл с недопитым бокалом Скрыбочкин. – Ты што, русский будешь по национальности?

– А то кто ж ещё. Русский, конечно.

– А чем докажешь, што не брешешь?

– Та хоть внешностью своей. Ты на лицо моё погляди, дружище! Внимательно погляди и скажи своё твёрдое слово: в какой национальности ты ещё мог бы меня заподозрить?

– А ну-ка, ну-ка… повернись боком… ага, вот так… Нет, ещё чуток доворотись… Хм… Да-а-а… Похоже на правду. Во всяком разе, харя твоя в европейские размеры не протискивается: вон какой носяра… и ухи… и губищи… Таких пельменей больше нигде, кроме России, не вылепливают.

– То-то и оно! С-под Рязани я родом.

– Да хучь с-под Казани, мне это одинаково, – Скрыбочкин стряхнул с лица удивление. И предложил, всем своим тоном стараясь показать, что его слова возникли ненароком, из чистого любопытства:

– Тогда давай не будем зазря тратить время и перекособочивать здравый смысл супротив жизненной насущности. Ближе к делу заворачивай, земеля. Показуй, што там у тебя есть.

– Ага, ну да, – встрепенувшись, Тверёзый выхватил из-под мышки пистолет.

– Дурень, зачем мне твоё оружие, – рассмеялся Скрыбочкин. – Деньги объяви, сколько заплатишь.

– Деньги – вопрос непростой, – посмурнел подполковник и поскрёб указательным пальцем правое ухо, из которого торчал пучок сивых волос. – Их, деньги-то, сначала надо провести через бухгалтерию. Да не беспокойся. Звание тебе дадим. Капитана хочешь? И оклад – тыщ пятьдесят. Устроит?

– Не-е, меня российские деньги не интересуют. Голая макулатура. Доллары ещё бы согласился взять. Или хфунты со стерлингами.

– Не получится, – пуще прежнего потемнел лицом Тверёзый, – валюту Бык не выпишет, хоть об стену головой расшибись. Может… если М-13 только добыть.

– Ладно, – Скрыбочкин деловито сделал пометку на скатерти, – поузнаю авансом про М-13, дон подполковник, раз ты земляк мой оказался. Однако начальству передай: пусть назначат мне оклад – пять… нет, десять тысяч долларов в месяц. Ладно, давай зови своего Шовкопряда, пускай теперь до нас присоединяется.

– В самом деле?

– В самом деле. Мы ить не шутки тут с тобой шуткуем. Ты ж меня сейчас завербовал – так?

– Ну… завербовал, вродеб-то.

– Значит, дело сделано, и Шовкопряду твоему не за што нас пускать в расход. Чего ж ему тогда на улице сухомяткой мучиться? Пускай розполагается к столу, нальём ему штрафную от души.

Далее события неслись галопом. Самым трезвым долго оставался присоединившийся к застолью Шовкопряд. Но и он в конце концов ощутил беспокойное помутнение мыслей – и, продолжая выкрикивать горячие португальские тосты, направился в сортир, чтобы освежить лицо холодной водой. Двигался он, приплясывая под звуки фолии⁴, разливавшейся по ресторанному залу, а его голова и руки непрестанно мотылялись в приблизительном ритме народного танца. Как назло, ноги подвели Шовкопряда в неподходящий момент, и подполковник в своих нищенских лохмотьях рухнул на случайный столик. Оскорблённые посетители, чьё пиршество он так внезапно разметал по полу и по стенам заведения, набросились на него с кулаками… И тут Скрыбочкин углядел в толпе майора фон Труппа и его подручного костолома Ганса.

– А ну-ка, дай свой пистолет, – с глазами, загоревшимися решительным блеском, шепнул он придремавшему над стаканом Тверёзому. – Счас я этим германцам кривоголовым с двух выстрелов рога переломаю.

– Немцы? – мобилизовался ото сна Бульбеуш-Тверёзый. – Где?

– Вот они, – Скрыбочкин ринулся вперёд, повысив голос в пылу мстительного азарта. – Представь, земеля: увсю дорогу ферфлюхтеры следили за нами! Мягкой совести люди! Думают, што я им сегодняшнее гестапо забуду беспоследственно!

– В атаку! – с быстрым воодушевлением взлаял подполковник Тверёзый. – Бей фрицев! Ур-р-ра-а-а-а-а-а-а!

Ударом ноги он заехал по морде пробегавшему мимо официанту, а стулом сшиб на пол танцевавшую поблизости влюблённую парочку. В ресторане образовалась невменяемая свалка. Ошеломлённые бессмысленностью нападения, германские агенты непродолжительное время пытались отстреливаться, но потом передумали и предпочли ретироваться.

…Скрыбочкин, Тверёзый и Шовкопряд долго рыскали по улицам португальской столицы, разыскивая врагов, поднимая ветер и гоня его впереди себя, словно воскресшие боги древних народов, способные портить погоду ради своих сиюмоментных настроений. Ничего хорошего они не ждали, а к плохому были готовы по исконной национальной привычке к неудобствам жизни. Разведчики уже слабо помнили собственную идеологическую платформу из-за нереализованного желания драки и лишь по инерции накручивали в себе злость, выпуская в пустой воздух громогласные мысли повелительного содержания:

– Куда это вы навострились, супостаты? Стоять на месте! Всё одно не скроетесь от справедливого возмездия! Ещё сповидимся – пожалеете!

– Эй, вы што? Объявитесь, канальи! Давайте поговорим как цивилизованные граждане!

– Трусы, мать вашу! Не позорьте профессию, в конце концов! Наши люди везде, вам от нас никуда не спрятаться! Лучше сдавайтесь по-хорошему!

Нет, никого настигнуть им не удалось.

После энергичных голосовых затрат Скрыбочкин, Тверёзый и Шовкопряд утомлённо плюнули на свои служебные обязанности и, компенсировав утерянную в драке одежду за счёт случайных прохожих, проследовали в отель «Авенида палас». Где укрылись в отдельном номере, дабы напиться наконец без свидетелей.

***

Всё же измена была близко. За дверью двигались и дышали. Скрыбочкин ощущал смутную тревогу, оттого веселье не задалось. И в скором времени, одолев всего несколько стаканов местной водки из плодов земляничного дерева «Агуарденте-де-метронью», он с извиняющимся видом выпроводил подполковников Тверёзого и Шовкопряда. От которых на прощанье получил с двух сторон дружеские похлопыванья по плечам, а также противопехотную гранату под расписку.

…Через несколько минут он отворил окно и заскользил вниз по водосточной трубе. Которая не выдержала его веса – и Скрыбочкин полетел на асфальт, нецензурно противясь закону всемирного тяготения. Его гибели помешали двое прохожих: упав на них, Скрыбочкин благополучно покалечил этих случайников, а сам отделался лопнувшим на колене волдырём. В пылу раскаяния он бросился оказывать помощь пострадавшим. Но один из них внезапно вскочил на ноги, взвалил спутника на плечо и – с криком: «Но, майоро-гнидо, но-о-о!» – метнулся прочь.

Запоздало вспомнил Скрыбочкин в удалявшихся фигурах давешних Джулио Корзино и Чезаре Кукурузо. Разумеется, итальянские разведчики пришли ему на память безымянно, поскольку их недавнее знакомство оказалось кратковременным и сугубо рукопашным, без лишних слов. Если по-хорошему, то и вспоминать-то их не стоило, чтобы не расстраивать себя лишний раз. Ибо уже через несколько секунд Корзино и Кукурузо дружно перетекли в небытие, раскатанные по асфальту толстыми колёсами столкнувшегося с ними авторефрижератора, вёзшего на утилизацию невостребованные населением и перешагнувшие дозволенный срок годности замороженные свиные туши.

Вздохнув, Скрыбочкин с видом фатальной покорности развёл руками и отправился на поиски Тверёзого и Шовкопряда. Которые, по его расчётам, не должны были уйти далеко, поскольку наверняка ощущали себя усталыми или как минимум от нечего делать после окончания рабочего дня желали охладить свои внутренности чем-нибудь горячительным.

Так оно и вышло. Скрыбочкин обнаружил подполковников в ближайшем «бистро» – пьющими пиво. Тверёзый и Шовкопряд обрадовались ему как родному брату и угостили кружкой «Альгамбры».

Скрыбочкин с чувством выполненного долга отирал ладонью пот со лба и прихлёбывал пиво, приговаривая:

– Счас увидим, хто за нами в отеле подглядувал да подслушивал. Я гранату примотал ремнём до дверной ручки. А кольцо приладил гвоздём к косяку. Пускай теперь интересуется, падлючья душа.

Тут раздался взрыв; за ним последовал звон осыпающихся стёкол, а потом не заставил себя ждать и вой полицейских сирен. Скрыбочкин, Тверёзый и Шовкопряд покинули «бистро» и увидели, как из отеля вынесли стонущих фон Труппа и Ганса.

– Немцы, – радостно выпустил изо рта остатки пивной пены подполковник Тверёзый. – Жаль, двое всего.

– Ничего, – шевельнул лицом Шовкопряд. – Могут и за них сунуть нам по орденку. Если расстараемся рапорт по уму составить.

А Скрыбочкин обронил скупую слезу:

– Знал бы, што хфон Труппа сковырну, дак сроду б гранату не ставил. Он же деньги мне только за месяц выплатил. Хучь за год наперёд взять – и то не додумал!

– Интересно, это какие такие услуги он тебе оплачивал? – подозрительно раздвинул щёки Тверёзый. – Ты что, не только на нас, но и на фрицев работаешь?

– Работал. Теперь што ж… Кончились фрицы, одни явреи остались.

– Моссад? – вскинулся Шовкопряд. – А сколько у них платят?

– Не жалуюсь, – гордо выговорил Скрыбочкин и достал из-за пазухи блокнотный листок с проставленной там Порнухером внушительной цифрой. – Как по-твоему, отакой суммы достатошно?

– Ого! – удивился Шовкопряд. – Достаточнее не бывает. Это ты, дружище, крепко прихватил бога за бороду.

– А то! – согласился Скрыбочкин. И потрепыхал листком перед лицами собеседников, подобно матадору, машущему красной тряпкой перед носом у быка ради забавы над законами животной природы.

– Нам о похожей зарплате даже в страшных снах мечтать не приходится! – воскликнул Тверёзый. – Хоть пузом на амбразуру ложись – и близкой суммы не предложат.

– Ну почему так: одним всё, а другим ничего! – грустно пожелтев лицом, спросил Шовкопряд. – Ведь сумасшедшие деньги! И всегда мимо!

– За подобный оклад и мы бы в Моссад завербовались без единого сомнения, – развернулся мыслью в новую сторону Тверёзый. – Слышь, капитан, может, замолвишь словцо за земляков?

– Ладно, замолвлю, – важно скруглил глаза Скрыбочкин. – Но учтите: когда свои шекели получите – по десять процентов мне отдадите. За клопоты. Дело ж магарычовое.

Тут в поле его зрения попала нищая старуха – горбатая, беззубая, умудрившаяся в силу возраста отрастить обширные кавалерийские усы. Прохваченный незапланированным душевным порывом, Скрыбочкин принялся заполошно рвать из карманов деньги, запихивая их в бабкину дремучую от морщин ладонь:

– Бери-бери, мать, не стесняйся, пей, ешь от пупа, не бедствуй! А ежли пойдёшь в церкву, то поставь свечу за наши грешны души! Мы разного в жисти натворили – дак пусть хотя б одна богоугодная душа за нас помолится!

Старушка принимала мятые купюры и шевелила тусклыми губами, вышёптывая неразличимые сторонним слухом благодарности.

***

Ночью Скрыбочкину не спалось. Он лежал в свежезанятом номере отеля «Алмиранте», прислушивался к собственному дыханию и ждал утра в потёмках, до самой зари притворяясь спящим, как если бы за ним наблюдал невидимый враг в лице совокупной закордонной цивилизации, которой если и не предопределён мучительный конец, то всё равно ничего хорошего в близком будущем не предвидится.

…Наутро в «Синем буйволе» Скрыбочкин доложил Порнухеру об уничтожении руководящего звена германской резидентуры. И о своей полной готовности завербовать для работы на Моссад двух помощников русского резидента при условии передачи ему секретной жидкости М-13.

А когда встреча завершилась, он направился в русское посольство.

***

На столе русского резидента стояла трёхлитровая канистра с мутной жидкостью.

– Значит, продал моих помощников, капитан? – с профессионально каменным лицом спросил у Скрыбочкина полковник Бык.

– Продал, – со вздохом согласился тот, морщась от малоприятного привкуса во рту. И, в свою очередь, поинтересовался:

– А почему вы меня тута капитаном обозначаете? Разве представление наверху уже утвердили?

– А чего ж не утвердить. У нас с этим быстро.

– Дак разливать? – просиял от новости Скрыбочкин. – Или обождать, покамест вся кумпания подтянется?

– Ты кого имеешь в виду?

– Ну, Тверёзого же с Шовкопрядом.

– Разливай, – полковник Бык придвинул к канистре два гранёных стакана. – Как видишь, есть что отметить. По всем статьям. А про компанию забудь: разведчик – это, брат, профессия одинокая, в прямом и переносном выражениях, понял?

– Так точно!

…Всю следующую неделю Скрыбочкин валялся в номере отеля «Алмиранте» без памяти. Он никого не ждал и сам не собирался никуда выходить из своего маломерного укрывища. Правда, в редкие минуты просветления от секретного алкоголя Скрыбочкин спускался на улицу, подбегал к горбатой нищенке, запихивал в её обширную ладонь валюту, с полузакрытыми глазами осеняя себя крестным знамением:

– Поставь, маманя, свечечку хос-с-споду! Про мою грешну душу! Только обязательно! Не забудь, маманя, свечечку-то!

И, купив в ближайшем супермаркете бутылку – чего угодно, лишь бы покрепче, – возвращался в свой номер.

В конце концов его организм взял верх над противоестественной химией. Однажды утром Скрыбочкин поднялся с постели, подошёл к окну и прислонился горячим лбом к стеклу, дабы ощутить его приятную остуду. Снаружи ничего не было видно, поскольку улицу густо заполнял туман. Он стекал по оконному стеклу и пропитывал стены гостиницы молочной тоской…

С минуту Скрыбочкин исподлобья вглядывался в неоднородную мутность окружающей среды, размышляя о своём настоящем и будущем. А затем проговорил бескомпромиссным шёпотом:

– Достатошно уже плыть по течению, будто дерьмо обезволенное. Пора завязувать с пьяной жистью и возвращаться в сознательность, покамест я тут окончательно копыта не протянул.

Приняв волевое решение, Скрыбочкин сходил в ванную проблеваться напоследок. Потом за неимением лучшего почистил зубы голым пальцем, опохмелился бутылкой пива, тщательно побрился, оделся и отправился в посольство сквозь туман и жидкий шум давно проснувшегося города.