Требуется Робинзон

10

– Для начала – небольшое вступление, – улыбнулся Константин. – Вы должны знать, что в нашей стране всякий командир производства, хочет он того или нет, обязан быть членом партии, иначе его просто не допустят к рулю. Мне тоже пришлось стать ее членом, и я, как и большинство мне подобных, начинал в комсомоле, вступив в него еще до мореходного училища, в школе.

– Членом клуба знаменитых капитанов можешь ты не быть, но коммунизма членом быть обязан, – кивнул Генка-матрос.

– И даже член клуба, обычных, даже заурядных капитанов, обязан быть членом и подчиняться уставу таких же заурядных членов, – поправил его Константин. – Морских баек я не буду рассказывать. О них и без того написано множество книжек, но Гена как-то упомянул об «историческом материализме», вот с него и начну.

…Когда Костя Старыгин был принят на судоводительское отделение мореходного училища, Степан Зозуля был третьекурсником того же отделения и уже тогда «горел» на комсомольской работе. Толкового штурмана из Степки не получилось, закончил училище как середнячок, но теперь продолжал «гореть» на партийном огне, желая в то же время отличиться на производстве по прямой специальности. Амбиций и планов у него всегда хватало. Ходил Зозуля сначала третьим помощником капитана, потом вторым и в этой должности, в тот год, когда Костя заканчивал училище, посадил свой тралец на мель. Из передряги он выкрутился и ушел в тень. Это он умел, а спустя какое-то время всплыл в базовом комитете партии, где, одновременно с партийным строительством, попутно закончил рыбвтуз. Со Старыгиным у него отношения не сложились еще в училище. Костя считал Степку бюрократом и формалистом, долбал его на собраниях, с этого и началась взаимная неприязнь, превратившаяся у Зозули в нелюбовь с примесью ненависти к более удачливому «молокососу».

Имея в руках кое-какие ниточки и рычаги, мелкопоместный партайгеноссе принялся умело и старательно воздвигать на пути Константина всяческие препоны, засеки и препятствия, добившись искомого результата. Штурману Старыгину надоело постоянно доказывать, что он не верблюд, поэтому, поразмыслив да пораскинув умом, он перебрался в Ригу, где его дела пошли гораздо лучше. Уже через пять лет стал он капитаном дальнего плаванья. Получив орден «Знак Почета» за успехи в рыболовстве, а потом и трудовую медаль, он, неожиданно для всех и, порядочно всех же озадачив, перебрался в Балтийский отряд учебных судов на должность старпома баркентины «Эклиптика» и через два года стал ее капитаном.

В судьбе Степана Зозули к этому времени тоже произошли большие перемены. Сначала он был откомандирован в Анголу на береговую должность главного надзирателя за действиями судов его конторы и представителя базового комитета. Всё шло, как шло, пока Зозуля не проворовался на закупке и частичной перепродаже продуктов на нищенском рынке Луанды. Получив за них местные кванзы, менял их на доллары, доллары переправлял жене, которая отоваривала их в магазинах «Березка», продолжая операцию «валюта-товар-рубли». История наделала шума, но Степан и на этот раз вышел сухим из воды. Помогли старые связи. Ловко сманеврировав в очередной раз и снова побывав в нетях, он всплыл теперь… в учебном отряде. Сначала как методист, а потом в качестве помощника по учебной части капитана Старыгина на учебном судне «Эклиптика». Видимо, для того, чтобы на практике воплощать свои идеи, размноженные в виде многочисленных приложений к приказам главка и министерства рыбной промышленности.

Капитан Старыгин не сразу привык к тому, что человек, много лет домогавшийся его головы, сидит в кают-компании слева от него и держится так, словно они старые друзья, встретившиеся после долгой разлуки. Он предполагал, что Зозуля специально попросил направить его к Старыгину, и кто его знает, какие при этом вынашивал планы. Константину Константиновичу было очень неприятно присутствие этого человека, но, стремясь держать его на расстоянии, он был с Зозулей ровен и корректен, поводов для домыслов и злословия не давал, хорошо понимая, что тот не преминет воспользоваться любой его оплошностью. Достаточно было и того, что старпом Старцев, знавший о Зозуле много «интимных подробностей», сразу невзлюбил помпоуча. И хотя он не выпячивал свою неприязнь и свое презрение «к этому болвану», но однажды пожаловал к капитану, держа в руках пухлую папку, озаглавленную как «Руководящие документы по организации и проведению плавательной практики на судах Балтийского отряда учебных судов», дабы разобраться в «этой писанине».

– Неужели мы потерпим этого писаку?! – рявкнул старпом, ткнув кулаком увесистый сборник «этой макулатуры». – Константин Константиныч, ты сам-то читал их?

– Нет, – ответил капитан. – Я руководствуюсь приказами министерства.

– Ты много потерял! – сразу развеселился старпом. – Тут есть перлы. Взять, к примеру, раздел «Пословицы и поговорки об экономии и бережливости». Нет, ты послушай! Я просто наслаждаюсь ими! Нуте-с… Вот! «По плану работай, по плану расходуй». Или: «Государству сбережешь, себе пригодится». СЕБЕ! Понимаешь? Или вот: «От умелого рыбака польза делу велика», «Зернышко к зернышку – ворох, рыбка к рыбке – бункер».

– Похоже, что это плод его собственного творчества, – улыбнулся капитан.

– Конечно! – уверенно заявил старпом. – Писатель! Как и этот раздельчик – «Люби работу всей душой». Слушай! «Сила рыбака не в словах, а в работе», «Хорошее имя в темноте светится». Видимо, как глаза у мартовского кота! «От лодыря и пьяницы рыба пятится». А ежели она солёненькая, у пивного ларька? – захохотал старпом.

– Интересно, как наши методисты сочиняют такое? – улыбнулся капитан.

– Методисты… – проворчал Старцев, завязывая папку. – Они, как декабристы, страшно далеки от народа, а наш Зозуля и того дальше – прохвост!

– Всё это так, Иван Федорович, но ты не трогай это дерьмо. В свое время он много мне крови попортил, – впервые признался капитан. – Это великий мастер подковёрных интриг. Он и тебе может испортить биографию.

– Пусть попробует! – мрачно заявил старпом и, закрыв глаза, процитировал на память: – «Есть рыбу не трудно, трудно поймать её»». «У рыбака закон такой: люби работу всей душой!». Только Зозуле под силу сочинить, например, такое: «Дело чести быть в труде на первом месте!». Жлоб!

– Иван Федорович, не перегибай палку, прошу. Ты на учебном судне, а курсанты народ приметливый. Соображай!

– Есть. Буду. А сейчас пойду. «Разумный труд время бережет», сказано в этой папке. Взгляну, так ли это обстоит на практике.

Старпом внял совету капитана и, встречая помпоуча на палубе, воздерживался от шуток в его адрес, но в кают-компании, находясь, так сказать, в своем узком кругу, изводил Зозулю дискуссиями на темы, подсказанными «руководящими документами».

– Как вы думаете, Степан Петрович, следует трактовать девятый пункт первой главы, – начинал старпом, – главы… э, сколь помнится, регламентирующей «взаимоотношения между начальником и подчиненным»?

– И что вас в ней не устраивает? – брюзгливо спрашивал Зозуля, уже зная, что его ожидает очередной подвох.

– Там сказано, что «по своему служебному положению одни лица командно-преподавательского и курсантского состава по отношению другим могут быть начальником и подчиненным». Из чего следует, что «начальники имеют право отдавать подчиненным приказания и обязаны проверять их выполнение, Подчиненные должны беспрекословно подчиняться начальникам». Правильно?

– Да. И что из того? – следовал настороженный ответ.

– Из этого следует, что вчера, когда играли шлюпочную тревогу, вы снова не надели спасательный нагрудник и нагрубили мне за справедливое замечание. А вы, Степан Петрович, являетесь подчиненным по отношению ко мне, я же являюсь начальником по отношению к вам.

– И что же все-таки следует из этого? – злился помпоуч под взглядами остальных «начальников и подчиненных».

– Нагрудник вы так и не надели, поэтому спрашиваю, как быть с формулой «беспрекословно подчиняться начальникам»? Ведь это же ваша епархия сочиняет подобные пункты и подпункты. Делать вам, бездельникам, нечего! – уже злился старпом, на что Зозуля отвечал довольно хладнокровно:

– «Пункты» спускает министерство, а я, согласно подпунктам, вам не подчинен.

– Степан Петрович прав, – вмешивался капитан. – Помощник по учебной части, согласно положению, относится к старшему комсоставу судна и подчиняется только капитану.

Заступничество капитана не обескураживало старпома.

– Да разве в этом дело?! – хитрил он. – Я же выясняю в инструкциях самое темное и непонятное. К примеру, в главе третьей, трактующей общие положения об организационно-строевом отделе училищ, говорится, что оный отдел состоит из: начальника отдела, его заместителя, командиров учебных рот и капельмейстера. Объясните, пожалуйста, какова роль капельмейстера в учебном процессе? Нигде ничего не сказано – темная вода.

– Да какое вам дело до училищ? – торжествовал Зозуля. – Вы, старпом, верхогляд, а инструкции нужно изу-ча-ать! Если бы вы внимательно прочли главу о строевом отделе, то не пропустили бы и примечание, а в нем, черным по белому, сказано, что должностные обязанности ДРУГИХ работников отдела определяются инструкциями… Особыми инструкциями, понимаете? Которые утверждаются начальником мореходного училища. Значит, с него и спрос на ваш вопрос, товарищ Старцев.

Обычно на этой стадии диспута снова вмешивался капитан и просил спорщиков приберечь порох для других целей. Старыгин твердо придерживался нейтральной позиции третейского судьи. К его помощи не прибегали ни Старцев, ни Зозуля, но однажды помпоуч все же попросил у него защиты, правда, совсем по другому поводу.

В тот день боцман и подшкипер, как делали уже не раз, прямо на фока-рее ремонтировали нок-бензельный угол паруса. Однако на этот раз им помогал курсант. Работа подходила к концу, когда на корме появился Зозуля.

– Товарищ старпом, анемометр показывает усиление ветра до семи баллов, а люди работают на мачте! – возмутился он. – Это не в духе хорошей морской практики!

– И техники безопасности? – подсказал Старцев.

– Вот именно! – подхватил Зозуля. – А если грянет десять баллов?!

– А если тридцать баллов с кирпичами?! – вспылил старпом. – Для того и полезли на мачту, чтобы управиться до семи баллов.

Они были уже готовы сцепиться, как два петуха, но вмешался капитан.

– Степан Петрович, – обратился он к помпоучу. – У каждого свои обязанности, а коли функции распределены, оставим старпому то, за что он отвечает головой. Своей и моей тоже. Да, обед уже объявлен, буфетчик, вижу, помчался на камбуз за борщом, отправимся и мы в кают-компанию. Кстати, сегодня, Степан Петрович, на второе ваше любимое блюдо – «макароны по-флотски». Они, уверен, и на этот раз приготовлены в традициях «хорошей морской практики».

Намек вырвался невольно, но старпом заржал самым бессовестным образом, не жалея душевного покоя Зозули. И тот, мысленно предавая Старцева самым изощренным пыткам и казням, но проглотив пилюлю, ушел с бизань-рубки. За ним последовал и капитан.

Зозуля оконфузился в самом начале рейса. В тот день «Эклиптику» тряхнуло первым по-настоящему осенним штормом. И был обед, начавшийся в положенный час с борща, и была сопутствующая ему неторопливая беседа на тему «как ни рулили, а все же зарулили». Зозуля молча хлебал варево и в разговор не вступал. Не было у него ничего достойного вниманию товарищей по профессии. И шторм мешал. Все время приходилось упираться и быть настороже. Расслабился Степан Петрович лишь в тот миг, когда буфетчик доставил с камбуза его любимое блюдо: жирные, ароматные макароны по-флотски. Зозуля с негодованием отверг слишком мелкую для такой вкуснятины тарелку и потребовал алюминиевую миску.

– Да не жадничай, как в прошлый раз, – напомнил буфетчику. – Отоварь по полной программе – выше крыши.

Приказ командира – закон для подчиненного. Перегруженная посудина перешла из рук в руки в тот момент, когда судьба-злодейка завалила баркентину в резкий и глубокий крен. Отброшенный к спинке дивана, Степан Петрович, как по команде «хенде хох», вздернул руки и вознёс ту, с миской, на «головоцентрическую орбиту». Все замерли. Глаза всех вперились в миску, обретшую грозное сходство с противопехотной миной. В следующий миг «Эклиптика» вздыбилась, как норовистый конь, а «мина», сорвавшись с орбиты, устряпала Зозулю с головы до выпуклого живота, обтянутого, как на грех, новехонькой бостоновой тужуркой.

Секундное замешательство обедавших сменилось дребезжащим смешком, каким смеются люди, только что избежавшие смертельной опасности, но Зозулю добили недипломатичные слова второго штурмана: «Жадность фраера сгубила».

Зозуля бросился вон, однако на палубе угодил под волну, ворвавшуюся в тесное пространство между кают-компанией, гальюном и входом в жилые помещения комсостава. Вал разметал кабузные дрова, сложенные за капом, опрокинул «палубного» курсанта, а дежурного столкнул с помпоучем и выполоскал последнего так основательно, что Степан Петрович, переодевшись, растерял весь пыл и гнев, который собирался обрушить на штурмана, посмевшего при всех обозвать его «фраером».

Заурядное, в общем и целом, происшествие обросло палубным фольклором и ожесточило Зозулю, а тут – напоминание, сделанное к тому же недругом-капитаном.

Но в этот раз Степану Петровичу не пришлось доесть даже борща: в кают-компанию заглянул дежурный и сказал, что вахтенный помощник просит капитана подняться наверх.

– Что там стряслось? – спросил Старыгин.

– По левому борту – «Галактика», – ответил курсант. – Лежит в дрейфе, а с нее семафорят, что имеют на борту командира отряда, который сломал ногу. Требуют врача.

– Товарищ Черноскул… сломал ногу?! – воскликнул Зозуля, выбираясь из-за стола. – А где же их собственный доктор?

– Не пошел в рейс, – ответил Константин Константинович, пробираясь следом. – Сослался на семейные обстоятельства. Если у Черноскула серьезная поломатость, пусть радуется, что и наш эскулап не сбежал, как намеревался, в «валютный» рейс с морагентщиками.

Баркентины сблизились на расстояние, безопасное для рангоута.

Капитан «Галактики» Бакшеев, высокий и худой, похожий на унылую цаплю в черном плаще и с рупором в руках, повторил то же самое: у Черноскула сложный перелом, присылайте врача.

– Ну, нет у них врача, так шлюпки на месте! – злился старпом. – Моряки и курсанты из того же помола. Так почему это мы – и то, и другое?

– Как вам не стыдно?! – взвился Зозуля. – В такую минуту! Там же товарищ Черноскул! Где ваш гуманизм и человеколюбие, наконец!

– Так и я о том же – о флотской взаимовыручке, – усмехнулся старпом.

– Иван Федорыч, – обратился к нему капитан, – третий номер на воду. Гребцов возьмешь самых опытных. Сам пойдешь с ними.

– А почему не Зозуля? Горит желанием лично наложить шину, а то и отдать свою ногу. Уже побежал одеваться.

– Зозуля, если пожелает, пойдет пассажиром, а командовать будешь ты. Заодно и узнаешь, как там и что. Главное, зачем Черноскула из удобного кабинета понесло в море. И когда? Осенью! Ну, давай, с Богом, как говорится.

Шлюпка уже плясала у борта. Гребцы заняли места. Зозуля, экипированный, как положено, по погоде и в спасательном нагруднике, осторожно перебрался через фальшборт на привальный брус и был принят курсантами «дубликатом бесценного груза». Старцев спустился последним, и шлюпка отвалила, с трудом преодолевая какую-то сотню метров, что разделяла оба судна. Капитан, убедившись, что экспедиция благополучно добралась до «Галактики», а гребцы, старпом и Зозуля оказались на ее палубе, спустился в радиорубку.

Маркони курил и что-то писал в журнале.

– Зря, Константиныч, ты позволил нашему прыщу пойти к Черноскулу, – сказал радист, закрывая журнал. – Он очень и очень не любит тебя, как, впрочем, всех нас, но он метит в замы к Черноскулу, имея для этого достаточные основания.

– Ну и что? Зозуля с палубы, нам полегше.

– А будет ли легче? Сейчас много говорят, что одну из баркентин пора списать и отдать – недаром, само собой! – под кабак Общепиту. Зозуля, по тем же слухам, ратует за то, чтобы продали «Эклиптику». Возможно, в пику тебе. Вот и делай вывод.

– До этого еще далеко.

– Не скажи!

– Нас ли, их ли или другую баркентину спишут – всё равно, – вздохнул капитан. – Вот прижмут к ногтю, тогда и будем чесаться, а сейчас… Я буду у себя, если появятся новости с «Галактики». Отдохну чуток. Наши методисты дали циркулярно хороший совет: «У рыбака закон простой: люби работу и покой».

Он прошел в каюту, но не прилег, как собирался, а достал папку с «руководящими документами», чтобы, наконец, разобраться, что в них сказано о замах и помах, и предугадать направления, с которых можно ждать очередного подвоха в скором будущем.

Итак, командиру отряда, который в то же время является заместителем начальника управления реффлота, к которому приписан отряд, хотя назначается и освобождается приказом министерства, дана власть казнить и миловать любых отрядных специалистов. Быть его замом для Зозули – лакомый кусок. Зам принимает непосредственное участие в комплектовании командного состава учебных судов. Всё ясно: это и есть та дубинка, которой добивается сукин сын Степка! Ишь ведь: «перемещение специалистов, поощрения и наказания, участие в комиссии по проверке знаний плавсостава». Словом, все рычаги в его руках.

Константин Константиныч поперебирал страницы, отпечатанные синим и черным шрифтом, и чуть не плюнул в хлам, в котором при желании можно отыскать всё, что угодно, для оправдания всего, чего угодно.

Он сунул папку в стол и, кажется, вовремя. Дежурный постучался, а войдя, сообщил, что они снова сближаются с «Галактикой», от которой отходит шлюпка с доктором.

Шлюпка, однако, еще болталась у чужого борта.

Капитан поднял бинокль: курсанты на месте, старпом на корме, доктор пробирается к нему, Зозуля лезет через планширь на штормтрап, а загребные тянут руки – готовятся принять в объятия любимого помпоуча.

Море немного успокоилось, но выглядело неуютно. Серое небо сливалось с горизонтом, с которого ветер срывал неопрятные клочья облаков. Он гнал их, как перекати-поле, прямиком на щетинистый горбик острова, который мог быть или Родшером, или Вайндло. Скорее, Вандло, учитывая дрейф и перемену ветра…

На рубку поднялся радист.

– Телефонограмма с «Галактики», – сказал он. – Черноскул благодарит за квалифицированную медицинскую помощь, а капитан Бакшеев ставит нас в известность, что меняет курс и бежит не в Питер, а в Таллин. Так-де советуют доктор и погода.

– Вот и ладненько, – кивнул Константин Константинович. – Примем шлюпку и почти до Кайссара можем посостязаться с «Галактикой» в скорости. Тогда и посмотрим, кому из нас превращаться в кабак, а какому капитану отправляться на мыло.

Подошла шлюпка.

Первым делом, буквально с рук на руки, передали на борт доктора и его чемоданчик. Зозуля, сказав «я сам» и очевидно уверившись в полной безопасности, снял нагрудник и швырнул его на палубу, после чего начал поторапливать курсантов. Тех подгонять не было надобности. Собравшись вскочить на привальный брус, помпоуч чуть помедлил, а судно накренилось так стремительно, что навалилось многими тоннами своего веса на планширь шлюпки и… опрокинуло ее. Зозуля вынырнул по другую сторону и принялся колотить руками по воде. Глаза его вылезли из орбит, рот заходился хрипом:

– Спа-аааа-а… спаси-и…

«Степа, скотина ты эдакая, – сообразил капитан, – ты же, похоже, не умеешь плавать!».

Зозулю относило волнами, да и баркентина имела ход. Но вахтенный помощник швырнул Зозуле спасательный круг, а боцман Зубов, сбросив сапоги и ватник, махнул через планширь и в два-три взмаха добрался до Степана Петровича, который успел нахлебаться и уже пускал пузыри. Он дал помпоучу по рукам, чтобы не цеплялся, и ухватившись за зозулину не слишком пышную шевелюру, но достаточную для того, чтобы забрать ее в кулак, повлек утопающего к шлюпке. Когда того выдернули на палубу, а подшкипер и курсанты принялись вылавливать весла, круг и поднимать шлюпку, капитан ушел к себе, даже не взглянув на Зозулю и не сказав ему ни словечка.

Зозуля отлежался за ночь, утром был «как огурчик», но вечером, получив приглашение капитана на «производственное совещание» вдруг заболел. Спасовал Степа. Знал, спуску ему не будет. К нему был отправлен доктор, а через полчаса Зозуля пришел к капитану и попросил защиты… от «ядовитостей» старпома, который относится к помпоучу с явным предубеждением, постоянно третирует обидными замечаниями, когда рядом курсанты и тем самым умаляет престиж комсостава в глазах практикантов. Капитан пообещал, а помпоуч попросил освободить его от совещания, сославшись на температуру. Старыгин удовлетворил и эту просьбу.

Когда Константин Константинович вошел в кают-компанию, штурманы и механики вовсю обсуждали Зозулю и, хихикая, припоминали его промахи. Старпом сосал погасшую трубку, первый помощник, он же и парторг, ерзал, не зная, как защитить собрата от зубоскальства коллег. Капитан открыл совещание, а он, попросил слово и все испортил, начав с приказа министра Ишкова за номером двести сорок восемь.

– Кого мы должны готовить в наших мореходных училищах? – начал помполит. – Напомню, товарищи, тем, кто забыл параграф первый общих положений, изложенных в приложении номер один…

– Общие положения первого приложения… – пробормотал старпом.

Помполит бросил на него «убийственный» взгляд и прочитал по бумажке:

– …который гласит, что наши учебные заведения «имеют основной задачей подготовку беззаветно преданных Советскому народу, Советскому правительству и Коммунистической партии высококвалифицированных, волевых инженерно-технических кадров для флота рыбной промышленности, воспитанных в духе высокой коммунистической сознательности, владеющих марксистско-ленинской теорией, обладающих практическими навыками организации массово-политической и воспитательной работы, в совершенстве знающих современную технику судовождения и промыслового лова, эксплуатацию судна, его установок, систем…».

– Может, хватит? – спросил старпом.

– Заканчиваю, товарищи, заканчиваю! «…экономику рыбной промышленности и умеющих применять на практике новые достижения науки и техники».

– И к чему это напоминание? – спросил стармех.

– А к тому, – ответил помполит, пряча шпаргалку, – что качества, перечисленные вначале, качества, я бы сказал, основополагающие, руководящие качества трудно вложить в человека, когда старпом, дорогой наш Иван Федорович, на каждом шагу дискредитирует и Степана Петровича, и меня, представителей партии и руководства отряда, в глазах наших воспитанников. Я не раз говорил об этом, но теперь говорю в последний раз, а в следующий буду писать докладную в партком. Пусть Иван Федорович выскажется по этому поводу.

Он сел, а глаза присутствующих уперлись в стол.

– Что касается вас и Зозули, то своей дискредитацией вы обязаны только себе, – отрезал Старцев, который всегда лез на рожон. – Вы – пустопорожней болтовней о высоких моральных ценностях, а Зозуля… Взять хотя бы вчерашний случай – из рук вон! На глазах курсантов! Сбросить нагрудник, находясь в шлюпке, – вопиющее нарушение техники безопасности, сбросить, не умея плавать!

– В санпаспорте Зозули стоит штампик «Плавать умеет. Годен», – меланхолично заметил доктор. – Как и у вас, товарищ первый помощник капитана.

Штурмана захохотали, радист ухмыльнулся.

– Знаем, как это делается! – рявкнул старпом. – И это чуть не стоило Зозуле жизни!

– О Зозуле можно говорить только в глаза, а не за глаза, – вмешался капитан. – А вам, Сидор Юрьевич, – сказал, обращаясь к парторгу, – скажу, что наши задачи проще. Мы не готовим ни «преданных людей», ни «знающих в совершенстве современную технику». Наша задача – познакомить мальчишек с морем, с азами морского дела, достаточными для получения свидетельства матроса второго класса. Всё остальное – в компетенции учебного заведения. Однако, товарищи моряки, должен вам с прискорбием сообщить, что после окончания рейса наша баркентина будет передана Общепиту и превращена в ресторан. Только что получена радиограмма от командира отряда, подтверждающая, что им принято окончательное и бесповоротное решение. Наша дискуссия теряет смысл, и я закрываю собрание.

– А помог Черноскулу утвердиться в этом решении господин Зозуля, – подсказал старпом. – И зачем мы не дали утонуть этому обормоту?!

– Дело не в нем и не в Черноскуле, – сказал капитан. – Давит база, которой не нужны парусники. Уже заказаны в Николаеве два больших учебно-производственных судна, которые будут и учить, и зарабатывать деньги. Мы для базы – нахлебники.

А за иллюминаторами шумно заплескивала Балтика, равнодушная к заботам людей, а потому поддакивающая и тем, и этим.