Сказки 1001 ночи

Рассказ о носильщике и трех девушках

«А именно, был человек из носильщиков, в городе Багдаде, и был он холостой. И вот однажды, в один из дней, когда стоял он на рынке, облокотившись на свою корзину, вдруг останавливается возле него женщина, закутанная в шелковый мосульский изар^[20] и в расшитых туфлях, отороченных золотым шитьем, с развевающимися лентами. Она остановилась и подняла свое покрывало, и из-под него показались глаза, ресницы и веки, а женщина была нежна очертаниями и совершенна по красоте. И, обратившись к носильщику, она сказала мягким и ясным голосом: «Бери свою корзину и следуй за мной». И едва носильщик удостоверился в сказанном, как он поспешно взял корзину и воскликнул: «О день счастья, о день помощи!» – и следовал за женщиной, пока она не остановилась у ворот одного дома и не постучала в ворота. Какой-то христианин спустился вниз, и она дала ему динар и взяла у него бутылку оливкового цвета и, положив ее в корзину, сказала: «Неси и следуй за мной!»

«Клянусь Аллахом, вот день благословенный, день счастливого успеха!» – воскликнул носильщик и понес корзину за женщиной. А она остановилась у лавки зеленщика и купила у него сирийских яблок, турецкой айвы, персиков из Омана, жасмина, дамасских кувшинок, осенних огурцов, египетских лимонов, султанийских апельсинов и благовонной мирты, и хенны, и ромашки, анемонов, фиалок, гранатов и душистого шиповника, и все это она положила в корзину носильщика и сказала: «Неси!»

И носильщик понес за ней следом, а она остановилась возле лавки мясника и сказала: «Отрежь десять ритлей^[21] мяса». Он отрезал ей, и она заплатила ему и, завернув мясо в лист банана, положила его в корзину и сказала: «Неси, носильщик!» И носильщик понес вслед за нею. А потом женщина подошла и остановилась у лавки бакалейщика и взяла у него очищенных фисташек, что для закуски, и тихамского изюма, и очищенного миндаля и сказала носильщику: «Неси и следуй за мной!»

И носильщик понес корзину и последовал за девушкой, а она остановилась у лавки торговца сладостями и купила поднос, на который наложила всего, что было у него: плетеных пирожных и пряженцев, начиненных мускусом, и пастилы, и пряников с лимоном, и марципанов, и гребешков Зейнаб, и пальцев, и глотков кади, и всякого рода сладостей, которыми она наполнила поднос, а поднос положила в корзину. И носильщик сказал ей: «Если бы ты дала мне знать, я привел бы с собою осленка, чтобы нагрузить на него эти припасы». И женщина улыбнулась и, ударив его рукой по затылку, сказала: «Ускорь шаг и не разговаривай много! Твоя плата тебе достанется, если захочет Аллах великий».

И женщина остановилась возле москательщика и взяла у него воду десяти сортов: розовую воду, померанцевую, сок кувшинок и ивовый сок, и еще взяла две головы сахару и обрызгиватель с розовой водой с мускусом, и крупинки ладана, и алоэ, и амбру, и мускус, и александрийских свечей, и все это она положила в корзину и сказала: «Возьми твою корзину и следуй за мной!» И носильщик взял корзину и пошел за женщиной.

Женщина подошла к красивому дому с широким двором перед ним, высоко построенному, с высившимися колоннами, а ворота его с двумя створами из черного дерева были выложены полосками из червонного золота. Она остановилась у ворот и, откинув с лица покрывало, постучала тихим стуком, а носильщик стоял позади нее и непрестанно размышлял о ее красоте и прелести. Вдруг ворота отворились, и распахнулись оба створа, и носильщик взглянул, кто открыл ей ворота, и видит – высокая ростом, с выпуклой грудью, красивая, прелестная, блестящая и совершенная, стройная и соразмерная, с сияющим лбом и румяным лицом, с глазами, напоминающими серн и газелей, и бровями, подобными луку новой луны в шабан^[22]. Ее щеки были как анемоны, и рот как соломонова печать^[23], и алые губки как коралл, и зубки как стройно нанизанный жемчуг или цветы ромашки, а шея как у газели, и грудь словно мраморный бассейн с сосками точно гранат, и прекрасный живот, и пупок, вмещающий унцию орехового масла, как сказал о ней поэт:

 
Посмотри на солнце дворцов роскошных и месяц их,
На цветок лаванды и дивный блеск красоты его!
 
 
Не увидит глаз столь прекрасного единения
С белым черного, как лицо ее и цвет локонов.
 
 
И, лицом румяна, красой своей говорит она
О своем прозванье, хоть свойств прекрасных в нем нет ее.
 
 
Изгибается, и смеюсь я громко над бедрами,
Изумляясь им, но готов я слезы над станом лить.
 

И когда носильщик взглянул на нее, его ум и сердце были похищены, и корзина чуть не упала с его головы. «Я в жизни не видал дня, благословеннее этого!» – воскликнул он, а женщина-привратница сказала покупавшей: «Входи и сними тяжесть с этого бедного носильщика!» И покупавшая вошла, а за нею привратница и носильщик, и они пошли и достигли просторного двора с колоннадой, с пристройками, сводами, беседками и скамьями, чуланами и кладовыми, над которыми были опущены занавеси, а посреди двора был большой водоем, полный воды, и в нем челнок. А на возвышении было ложе из можжевельника, выложенное драгоценными камнями, над которым был опущен полог из красного атласа с жемчужными застежками величиной с орех и больше, и из-за него показалась молодая женщина сияющей внешности и приятного вида, с дивными чертами и луноликая, с глазами чарующими, осененными изогнутым луком бровей. Ее стан походил на букву алиф^[24], и дыхание ее благоухало амброй, и коралловые уста ее были сладостны, и лицо ее своим светом смущало сияющее солнце. Она была словно одна из вышних звезд, или купол, возведенный из золота, или арабский курдюк, или же невеста, с которой сняли покрывало, как сказал о ней поэт:

 
Смеясь, она как будто являет нам
Нить жемчуга, иль ряд градин, иль ромашек;
 
 
И прядь волос, как мрак ночной, спущена,
И блеск ее сиянье утра смущает.
 

И третья женщина поднялась с ложа и не спеша подошла к сестрам и сказала: «Чего вы стоите? Спустите тяжесть с головы этого бедного носильщика!» И покупавшая зашла спереди, а привратница сзади, и третья помогла им, и они сняли корзину с носильщика и вынули то, что было в корзине, и разложили все по местам и дали носильщику два динара и сказали: «Отправляйся, носильщик!» Но тот смотрел на девушек, таких красивых и прекрасных, каких он еще не видел, а между тем у них не было мужчин. Он глядел на напитки, плоды и благовония и прочее, что было у них, и, удивленный до крайности, медлил уходить. «Что с тобой, почему же ты не идешь? – спросила его женщина. – Ты как будто находишь плату слишком малой?» И, обратившись к своей сестре, она сказала ей: «Дай ему еще динар».

Но носильщик воскликнул: «О госпожа, я не нахожу, что мне заплатили мало, и моя плата не составит и двух дирхемов, но мое сердце и ум заняты вами: как это вы здесь одни, и возле вас нет мужчин, и никто вас не развлекает. Вы знаете, что минарет не стоит иначе, как на четырех подпорах, а у вас нет четвертого. Женщинам хорошо играть лишь с мужчинами, ведь сказано:

 
Не видишь – четыре тут для радости собраны:
И лютня, и арфа здесь, и цитра, и флейта.
 
 
Четыре цветка тому вполне соответствуют:
Гвоздика, и анемон, и мирта, и роза.
 
 
Четыре нужны еще, чтоб было прекрасно вce:
Вино, и цветущий сад, динар, и любимый.
 

А вас трое, и вам нужен четвертый, который был бы мужем разумным, проницательным и острым и хранителем тайн».

И когда девушки услышали слова носильщика, которые им понравились, они засмеялись и сказали: «Кто же будет для нас таким? Мы девушки и боимся доверить тайну тому, кто не сохранит ее. Мы читали в каких-то преданиях, что сказал ибн ас-Сумам:

 
Храни свою тайну, ее не вверяй;
Доверивший тайну тем губит ее.
 
 
Ведь если ты сам свои тайны в груди
Не сможешь вместить, как вместить их другим?
 

Об этом же сказал, и отлично сказал, Абу-Новас^[25]:

 
Кто людям поведает тайну свою —
Достоин тот знака позора на лбу».
 

Услышав эти слова, носильщик воскликнул: «Клянусь вашей жизнью, я человек разумный и достойный доверия, и я читал книги и изучал летописи. Я проявляю хорошее и скрываю скверное, ведь поэт говорит:

 
Лишь тот может тайну скрыть, кто верен останется,
И тайна сокрытою у лучших лишь будет;
 
 
Я тайну в груди храню как в доме с запорами,
К которым потерян ключ, а дверь за печатью».
 

Услышав столь искусно нанизанные стихи, девушки сказали носильщику: «Ты знаешь, что мы потратили на трапезу много денег; есть ли у тебя что-нибудь, чтобы возместить нам? Мы не позволим тебе сидеть у нас и стать нашим сотрапезником и глядеть на наши светлые и прекрасные лица, пока ты не заплатишь сколько-нибудь денег. Разве не слышал ты пословицу: «Любовь без гроша не стоит и зернышка»?» А привратница добавила: «Есть у тебя что-нибудь, о мой любимый, тогда ты сам – что-нибудь, а нет у тебя ничего, – и иди без ничего». – «О сестрицы, – сказала тогда покупавшая, – отстаньте от него. Клянусь Аллахом, он сегодня ничем не погрешил перед нами, и будь тут другой, он не был бы с нами так терпелив. Что с него ни придется, я заплачу за него». И носильщик обрадовался и поцеловал землю и поблагодарил, и тогда та, что была на ложе, сказала: «Клянусь Аллахом, мы оставим тебя сидеть у нас только с одним условием: чтобы ты не спрашивал о том, что тебя не касается; а станешь болтать лишнее, так будешь бит». – «Я согласен, о госпожа, – отвечал носильщик. – На голове и на глазах! Вот я уже без языка».

И покупавшая встала и, затянув пояс, расставила кружки и процедила вино. Она расположила зелень около кувшина и принесла все, что было нужно, а потом поставила вино и села вместе с сестрами, а носильщик сел между ними и думал, что он во сне. Потом она взяла флягу с вином и, наполнив первый кубок, выпила его, а за ним второй и третий, а потом наполнила и подала носильщику и произнесла:

 
«Пей во здравье, радостью наслаждаясь!
Вот напиток, что болезни излечит».
 

А носильщик взял чашу в руку и поклонился и поблагодарил и произнес:

 
«Не должно нам кубок пить иначе, как с верными,
Чей род благородно чист и к предкам возводится.
 
 
С ветрами сравню вино: над садом летя, несут
Они благовоние, над трупами – вонь одну. —
 

И еще произнес: —

 
Вино ты бери из рук газели изнеженной,
Что нежностью свойств тебе и винам подобна».
 

Потом носильщик поцеловал женщинам руки и выпил, и опьянел, и закачался, и сказал:

 
«Кровь любую запретно пить по закону,
Кроме крови лозы одной винограда.
 
 
Напои же, о лань, меня – и отдам я
И богатство, и жизнь мою, и наследство».
 

После этого женщина наполнила чашу и подала ее средней сестре, а та взяла чашу у нее из рук и поблагодарила и выпила, а затем наполнила чашу и подала ее той, что лежала на ложе, а после того она налила другую чашу и протянула ее носильщику, который поцеловал перед ней землю и поблагодарил и выпил и произнес слова поэта:

 
«Дай же, дай, молю Аллахом,
Мне вино ты в чашах полных!
 
 
Дай мне чашу его выпить,
Это, право, вода жизни!»
 

Потом он подошел к госпоже жилища и сказал: «О госпожа моя, я твой раб, и невольник, и слуга! – и произнес: —

 
Здесь раб у дверей стоит, один из рабов твоих;
Щедроты и милости твои всегда помнит он.
 
 
Войти ли, красавица, ему, чтоб он видеть мог
Твою красоту? Клянусь любовью, останусь я!»
 

И она сказала: «Будь спокоен, пей на здоровье, да пойдешь ты по пути благоденствия!» И носильщик взял чашу и, поцеловав руку девушки, произнес:

 
«Я подал ей древнее, ланитам подобное,
И чистое; блеск его как утро сияет.
 
 
К губам поднося его, смеясь, она молвила:
«Ланиты людей в питье ты людям подносишь».
 
 
И молвил в ответ я: «Пей – то слезы мои, и кровь
Их красными сделала; сварили их вздохи».
 

А она, в ответ ему, сказала такой стих:

 
«Коль плакал по мне, мой друг, ты кровью, так дай сюда,
Дай выпить ее скорей! Тебе повинуюсь!»
 

И женщина взяла чашу и выпила ее и сошла с ложа к своей сестре, и они не переставали (и носильщик меж ними) пить, плясать и смеяться и петь и произносить стихи и строфы, и носильщик стал с ними возиться, целоваться, и кусаться, и гладил, и щипал, и хватал, и повесничал, а они – одна его покормит, другая ударит, та даст пощечину, а эта поднесет ему цветы. И он проводил с ними время приятнейшим образом и сидел словно в раю среди большеглазых гурий.

И так продолжалось, пока вино не заиграло в их головах и умах; и когда напиток взял власть над ними, привратница встала и сняла одежды и, оставшись обнаженной, распустила волосы покровом и бросилась в водоем. Она стала играть в воде и плескалась и плевалась и, набрав воды в рот, обрызгала носильщика, а потом она вымыла свои члены и то, что между бедрами и, выйдя из воды, бросилась носильщику на колени и сказала: «О господин мой, о мой любимый, как называется вот это?» – и показала на свой фардж. «Твоя матка», – отвечал носильщик, но она воскликнула: «Ой, и тебе не стыдно?» – и, взяв его за шею, надавала ему подзатыльников. И носильщик сказал: «Твой фардж», – но она еще раз ударила его по затылку и воскликнула: «Ай, ай, как гадко! Тебе не стыдно?» – «Твой кусс!» – воскликнул носильщик, но женщина сказала: «Ой, и тебе не совестно за твою честь?» – и ударила его рукой. «Твоя оса!» – закричал носильщик, и старшая принялась бить его, приговаривая: «Не говори так!» И всякий раз, как носильщик говорил какое-нибудь название, они прибавляли ему ударов, так что затылок его растаял от затрещин, и его сделали посмешищем. «Как же это, по-вашему, называется?» – взмолился он наконец, и привратница сказала: «Базилика храбреца!» И тогда носильщик воскликнул: «Слава Аллаху за спасение! Хорошо, о базилика храбреца!»

Потом они пустили чашу в круг, и вторая женщина встала и, сняв с себя одежды, бросилась носильщику на колени и спросила, указывая на свой хирр: «О свет глаз моих, как это называется?» – «Твой фардж», – сказал он, но она воскликнула: «Как тебе не гадко? – и дала ему затрещину, от которой зазвенело все в помещении. – Ой, ой, как ты не стыдишься?» – «Базилика храбреца!» – закричал носильщик, но она воскликнула: «Нет!» – и удары и затрещины посыпались ему на затылок, а он говорил: «Твоя матка, твой кусс, твой фардж, твоя срамота!» – но они отвечали: «Нет, нет!» – «Базилика храбреца!» – опять закричал носильщик, и все три так засмеялись, что опрокинулись навзничь. И они снова стали бить его по шее и сказали: «Нет, это не так называется!» – «Как же это называется, о сестрицы?» – воскликнул он, и девушка сказала: «Очищенный кунжут!» Затем она надела свою одежду, и они сели беседовать, и носильщик охал от боли в шее и плечах.

И чаша ходила между ними некоторое время, и потом старшая среди них, красавица, поднялась и сняла с себя одежды, и тогда носильщик схватился руками за шею, потер ее и воскликнул: «Моя шея и плечи потерпят еще на пути Аллаха!» И женщина обнажилась и бросилась в водоем, и нырнула, и поиграла, и вымылась, а носильщик смотрел на нее, обнаженную, похожую на отрезок месяца, с лицом подобным луне, когда она появляется, и утру, когда оно засияет. Он взглянул на ее стан и грудь и на тяжкие и подрагивающие бедра, и она была нагая, как создал ее Господь, и носильщик воскликнул: «Ах! ах! – и произнес, обращаясь к ней: —

 
Когда бы тебя сравнил я с веткой зеленою,
Взвалил бы на сердце я и горе и тяжесть.
 
 
Ведь ветку находим мы прекрасней одетою,
Тебя же находим мы прекрасней нагою».
 

И, услышав эти стихи, женщина вышла из водоема и, подойдя к носильщику, села ему на колени и сказала, указывая на свой фардж: «О господин мой, как это называется?» – «Базилика храбреца», – ответил носильщик, но она сказала: «Ай! ай!» И он вскричал: «Очищенный кунжут!», но она воскликнула: «Ох!» – «Твоя матка», – сказал тогда носильщик, но женщина вскричала: «Ой, ой, не стыдно тебе?» – и ударила его по затылку. И всякий раз, как он говорил ей: «Это называется так-то», – она била его и отвечала: «Нет! нет!» – пока наконец он не спросил: «О сестрица, как же это называется?» – «Хан^[26] Абу-Мансура», – отвечала она, и носильщик воскликнул: «Слава Аллаху за спасение, ха, ха, о хан Абу-Мансура!»

И женщина встала и надела свои одежды, и они вновь принялись за прежнее, и чаши некоторое время ходили между ними, а потом носильщик поднялся и, сняв с себя одежду, сошел в водоем, и они увидели его плывущим в воде. Он вымыл у себя под бородой и под мышками и там, где вымыли женщины, а потом вышел и бросился на колени их госпожи, закинув руки на колени привратницы, а ноги на колени покупавшей припасы. И он показал на свой зебб и спросил: «О госпожи мои, как это называется?» – и все так засмеялись его словам, что упали навзничь, и одна из них сказала: «Твой зебб», – но он ответил: «Нет!» – и укусил каждую из них по разу. «Твой айр», – сказали они, но он ответил: «Нет!» – и по разу обнял их…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Когда же настала десятая ночь, сестра ее Дуньязада сказала ей: «Докончи нам твой рассказ».

И Шахразада ответила: «С любовью и охотой. Дошло до меня, о счастливый царь, что они, не переставая, говорили носильщику: «Твой айр, твой зебб, твой кол», а носильщик целовал, кусал и обнимал, пока его сердце не насытилось ими, а они смеялись и наконец спросили его: «Как же это называется, о брат наш?» – «Вы не знаете имени этого?» – воскликнул он, и они сказали: «Нет», и тогда он ответил: «Это всесокрушающий мул, что пасется на базилике храбреца и кормится очищенным кунжутом и ночует в хане Абу-Мансура!»

Девушки так засмеялись, что опрокинулись навзничь, а затем они снова принялись беседовать, и это продолжалось, пока не подошла ночь. И тогда они сказали носильщику: «Во имя Аллаха, о господин, встань, надень башмаки и отправляйся! Покажи нам ширину твоих плеч». Но носильщик воскликнул: «Клянусь Аллахом, мне легче, чтобы вышел мой дух, чем самому уйти от вас! Давайте доведем ночь до дня, а завтра каждый из нас пойдет своей дорогой». И тогда та, что делала покупки, сказала: «Заклинаю вас жизнью, оставьте его спать у нас, – мы над ним посмеемся! Кто доживет до того, чтобы еще раз встретиться с таким, как он? Он ведь весельчак и остряк!» И они сказали: «Ты проведешь у нас ночь с условием, что подчинишься власти и не станешь спрашивать ни о чем, что бы ты ни увидел, и о причине этого». – «Хорошо», – ответил носильщик, и они сказали: «Встань, прочти, что написано на дверях».

Носильщик поднялся и увидел на двери надпись золотыми чернилами: Кто станет говорить о том, что его не касается, услышит то, что ему не понравится. И тогда он воскликнул: «Будьте свидетелями, что я не стану говорить о том, что меня не касается!» После этого покупавшая встала и приготовила ему еду, и они поели и потом зажгли свечи и светильники и подсыпали в них амбру и алоэ. Они сидели и пили, вспоминая любимых, а потом пересели на другое место и поставили свежие плоды и напитки и продолжали есть и пить, беседовать, закусывать, смеяться и повесничать. Но вдруг постучали в дверь, и одна из женщин пошла к двери, а затем вернулась и сказала: «Наше веселье стало полным сегодня вечером». – «А что такое?» – спросили ее, и она ответила: «У двери три чужеземца – календеры^[27], с выбритыми подбородками, головами и бровями, и все трое кривы на правый глаз, а это удивительное совпадение. Они похожи на возвратившихся из путешествия. Они прибыли в Багдад и впервые вступили в наш город. А постучали в дверь они потому, что не нашли места, где провести ночь, и подумали: «Может быть, хозяин этого дома даст нам ключ от стойла или хижины, где мы сегодня переночуем». Их застиг вечер, а они чужестранцы и не знают никого, у кого бы приютиться. О сестрицы, у них у всех смешной вид…» И она до тех пор подлаживалась к сестрам, пока те не сказали: «Пусть их входят, но поставь им условие, чтоб они не говорили о том, что их не касается, а не то услышат то, что им не понравится!»

И женщина обрадовалась и пошла и вернулась, и с нею трое кривых, с обритыми подбородками и усами. Они поздоровались и поклонились и отошли назад, а женщины поднялись им навстречу и приветствовали их и поздравили с благополучием и посадили их. И календеры увидели нарядное помещение и чисто убранную трапезу, уставленную зеленью, горящими свечами и дымящимися курильницами и закусками и плодами и вином, и трех невинных девушек и воскликнули вместе: «Клянемся Аллахом, хорошо!» Потом они обернулись к носильщику и нашли, что он весел, устал и пьян, и, увидев его, они сочли его одним из своих же и сказали: «Он календер, как и мы, он чужестранец или кочевник». И когда носильщик услышал эти слова, он встал и, вперив в них взор, воскликнул: «Сидите и не болтайте! Разве вы не прочли то, что на двери? Вы вовсе не факиры^[28]! Вы пришли к нам и распускаете о нас языки!» И календеры ответили: «Просим прощения у Аллаха, о факир! Наши головы перед тобою». Женщины засмеялись и, поднявшись, помирили календеров с носильщиком и подали календерам еду. И те поели и сидели беседуя, и привратница поила их, и чаша ходила между ними, и носильщик сказал календерам: «А вы, о братья, нет ли у вас какой-нибудь истории или диковинки, чтобы рассказать нам?» И жар разлился по ним, и они потребовали музыкальные инструменты, и привратница принесла им бубен, лютню и персидскую арфу, и календеры встали и настроили инструменты, и один из них взял бубен, другой лютню, а третий арфу, и они начали играть и петь, а девушки закричали так, что поднялся большой шум. И когда они так развлекались, вдруг постучали в дверь, и привратница встала, чтобы посмотреть, кто у двери.

А в дверь постучали потому, о царь, – говорила Шахразада, – что в эту ночь халиф Харун ар-Рашид^[29] вышел пройтись и послушать, не произошло ли чего-нибудь нового, вместе со своим везирем Джафаром и Масруром, палачом его мести (а халиф имел обычай переодеваться в одежды купцов). И когда они вышли этой ночью и пересекли город, их путь пришелся мимо этого дома, и они услышали музыку и пение, и халиф сказал Джафару: «Я хочу войти в этот дом и услышать эти голоса и увидеть их обладателей». – «О повелитель правоверных, – сказал Джафар, – это люди, которых забрал хмель, и я боюсь, что нас постигнет от них зло». – «Я непременно войду туда! – сказал халиф. – И я хочу, чтобы ты придумал, как нам войти к ним». И Джафар отвечал: «Слушаю и повинуюсь!» Потом Джафар подошел и постучал в дверь, и привратница вышла и открыла дверь, и Джафар выступил вперед, облобызал землю и сказал: «О госпожа, мы купцы из Табарии^[30]. Мы в Багдаде уже десять дней, и мы продали свои товары, а стоим мы в хане купцов. И один купец пригласил нас сегодня вечером, и мы пошли к нему, и он предложил нам поесть, и мы поели, а потом мы некоторое время с ним беседовали, и он разрешил нам удалиться. И мы, чужеземцы, вышли ночью и сбились с дороги к хану, где мы стоим, и может быть, вы будете милостивы и позволите войти к вам сегодня ночью и переночевать, а вам будет небесная награда». Привратница посмотрела на пришедших, которые были одеты как купцы и имели почтенный вид, и, войдя к своим сестрам, передала рассказ Джафара, и они опечалились и сказали ей: «Пусть войдут».

Тогда она вернулась и открыла им дверь, и они спросили: «Входить нам с твоего разрешения?» – «Входите», – сказала привратница, и халиф с Джафаром и Масруром вошли, и когда девушки увидели их, они поднялись им навстречу и посадили их и оказали им почтение и сказали: «Простор и уют гостям, но у нас есть для вас условие». – «Какое же?» – спросили они, и девушки ответили: «Не говорите о том, что вас не касается, а не то услышите то, что вам не понравится». И они ответили им: «Хорошо!» Потом они сели пить и беседовать, и халиф посмотрел на трех календеров и увидел, что они кривые на правый глаз, и изумился этому, а взглянув на девушек, столь красивых и прекрасных, он пришел в недоумение и удивился. Затем начались беседы и разговоры, и халифу сказали: «Пей!», но он ответил: «Я намереваюсь совершить паломничество»^[31]. И тогда привратница встала и, принеся скатерть, шитую золотом, поставила на нее фарфоровую кружку, в которую влила ивового соку и положила туда ложку снегу и кусок сахару, и халиф поблагодарил ее и сказал про себя: «Клянусь Аллахом, я непременно вознагражу ее завтра за ее благой поступок!»

И они занялись беседой, и, когда вино взяло власть, госпожа дома встала и поклонилась им, а потом взяла за руку ту, что делала покупки, и сказала: «О сестрицы, исполним наш долг», – и сестры ответили: «Хорошо!» И тогда привратница встала, прибрала помещение, выбросила очистки, переменила куренья и вытерла середину покоя. Она посадила календеров на скамью у возвышения, а халифа, Джафара и Масрура на скамью на другом конце покоя, а потом крикнула носильщику: «Как ничтожна твоя любовь! Ты ведь не чужой, а из обитателей дома!» И носильщик встал и сказал, затянув пояс: «Что тебе нужно?» И она ответила ему: «Стой на месте!» Потом поднялась та, что делала покупки, и поставила посреди покоя скамеечку, а затем она открыла чуланчик и сказала носильщику: «Помоги мне!» И носильщик увидал двух черных сук, на шее у которых были цепи, и женщина сказала ему: «Возьми их», – и носильщик взял сук и вышел с ними на середину помещения.

Тогда хозяйка дома встала и, обнажив руки до локтя, взяла бич и сказала носильщику: «Выведи одну из этих сук!» И носильщик вывел суку, таща ее на цепи, и она плакала и головой тянулась по направлению к женщине, а та принялась бить ее по голове, и сука кричала, а женщина била ее, пока у нее не устали руки. И тогда она бросила бич и, прижав суку к груди, вытерла ей слезы и поцеловала ее в голову, а затем она сказала носильщику: «Возьми ее и подай вторую». И носильщик привел, и женщина сделала с ней то же, что с первой.

Сердце халифа обеспокоилось, и его грудь стеснилась, и ему не терпелось узнать, в чем дело с этими двумя суками. И он подмигнул Джафару, но тот повернулся к нему и знаком сказал: «Молчи!»

Затем госпожа жилища обратилась к привратнице и сказала ей: «Вставай и исполни то, что тебе надлежит», – и та ответила: «Хорошо!» Потом она поднялась на ложе (а оно было из можжевельника, выложенное полосками золота и серебра) и сказала привратнице и той, что делала покупки: «Подайте, что есть у вас!» И привратница поднялась и села возле нее, а та, что закупала припасы, вошла в одно из помещений и вышла, неся чехол из атласа с зелеными лентами и двумя солнцами из золота, и, остановившись перед госпожой жилища, она распустила чехол и вынула оттуда лютню для пения. Она настроила струны и подтянула колки и, наладив лютню как следует, произнесла такие стихи:

 
«Вы цель моя и желанье
И близость к вам, любимые,
 
 
В ней вечное блаженство,
А даль от вас – огонь.
 
 
Безумен я из-за вас же,
И в вас влюблен все время я,
 
 
И если вас люблю я,
Позора нет на мне.
 
 
Слетели с меня покровы,
Как только я влюбился в вас;
 
 
Любовь всегда покровы
Срывает со стыдом.
 
 
Оделся я в изнуренье,
И ясно – не виновен я,
 
 
И сердце только вами
В любви и смущено.
 
 
Бегут, изливаясь, слезы,
И тайна всем ясна моя,
 
 
Известны стали тайны
Благодаря слезам.
 
 
Лечите мои недуги:
Ведь вы – лекарство и болезнь,
 
 
А чье лекарство с вами —
Всегда в несчастье тот.
 
 
Свет глаз твоих изнуряет,
И меч любви мне смерть несет;
 
 
А сколько мечом страсти
Повержено людей!
 
 
Любовь свою не оставлю,
Утешиться не склонен я:
 
 
Любовь – мой путь, лекарство
И тайная краса.
 
 
О, счастье глаз, что довольны
И радостны, смотря на вас!
 
 
О да, и ныне сердце
Любовью смущено!»
 

Госпожа жилища, услышав эту касыду^[32], воскликнула: «Ах, ах, ах!» – и упала на землю без памяти, разорвав на себе одежды, и халиф увидал на ней следы ударов бичами и переломов и крайне этому удивился. Привратница встала и брызнула водой ей в лицо и, принеся ей драгоценную одежду, одела ее, и когда собравшиеся увидели это, их сердце смутилось, и они не понимали, в чем дело и что произошло. И халиф сказал Джафару: «Не видишь разве эту женщину и следы ударов на ней? Я не могу больше молчать, пока не узнаю, что случилось с этой женщиной и двумя черными собаками!» – «О господин мой, – сказал Джафар, – они поставили нам условие, чтобы мы не говорили о том, что нас не касается, – иначе услышим то, что нам не понравится».

А затем женщина воскликнула: «Ради Аллаха, сестрица, исполни свой долг передо мной и подойди ко мне!» И та, что делала покупки, ответила: «С любовью и охотой!» Она взяла лютню, прислонила ее к груди и, ущипнув струны пальцами, произнесла:

 
«На разлуку вам жалуясь, – что мы скажем?
А когда до тоски дойдем – где же путь наш?
 
 
Иль пошлем мы гонца за нас с изъяснением?
Но не может излить гонец жалоб страсти.
 
 
Иль стерпеть нам? Но будет жить ведь влюбленный,
Потерявший любимого, лишь немного.
 
 
Будет жить он в тоске одной и печали,
И ланиты зальет свои он слезами.
 
 
О, сокрытый от глаз моих и ушедший,
Но живущий в душе моей неизменно!
 
 
Тебя встречу ль? И помнишь ли ты обет мой,
Что продлится, пока текут эти годы?
 
 
Иль забыл ты, вдали, уже о влюбленном,
Что довольно уж слез пролил, изнуренный?
 
 
Ах! И если сведет любовь нас обоих,
Будут длиться упреки наши немало».
 

И, услышав вторую касыду, госпожа жилища закричала: «Клянусь Аллахом, хорошо!» – и, опустив руку, разорвала свои одежды, как в первый раз, и упала на землю без памяти. А покупавшая встала и брызнула на нее водой и надела на нее вторую одежду, и тогда она поднялась и села и сказала своей сестре, которая закупала припасы: «Прибавь мне и уплати мой долг сполна. Осталась только эта мелодия».

И покупавшая взяла лютню и произнесла такие стихи:

 
«До каких же пор отдален ты будешь и груб со мной?
Не довольно ль слез пролилось моих уж до сей поры?
 
 
До каких же пор ты продлишь разлуку умышленно?
Коль завистнику ты добра желал – исцелился он.
 
 
Коль коварный рок справедлив бы был ко влюбленному,
Никогда б ночей он не знал без сна, страстью мучимый.
 
 
Пожалей меня; я измучена твоей грубостью;
Не пора ль тебе, повелитель мой, благосклонней стать?
 
 
О убийца мой! Расскажу кому о любви своей?
Как обманут тот, кто печалится, коль любовь мала!
 
 
Моя страсть все больше, и слез моих все сильнее ток,
И разлуки дни, что текут, сменяясь, так тянутся!
 
 
Правоверные! За влюбленного отомстите вы,
Друга бдения. Уж терпенья стан опустел совсем.
 
 
Дозволяет ли, о желанный мой, то любви закон,
Чтоб далек был я, а другой высок в единенье стал?
 
 
И могу ли я наслаждаться миром вблизи него?
О, доколь любимый стараться будет терзать меня?»
 

И когда женщина услышала третью касыду, она вскрикнула, и разорвала свою одежду, и упала на землю без памяти в третий раз, и опять стали видны следы ударов бичами. И календеры воскликнули: «Чтобы нам не входить в этот дом и переночевать на свалке! Наша трапеза расстроена тем, от чего разрывается сердце». И халиф обратился к ним и спросил: «Почему это?» – и они сказали: «Наше сердце смущено этим делом». – «Разве вы не из этого дома?» – спросил халиф. «Нет, – отвечали они, – мы увидели это место только сейчас». И халиф удивился и воскликнул: «Но тот человек, что подле вас, знает их дело!» Он мигнул носильщику, и того спросили об этом, и носильщик сказал: «Клянусь Аллахом, все мы в любви одинаковы! Я вырос в Багдаде, но в жизни не входил в этот дом до сегодняшнего дня, и мое пребывание у них – диво». – «Мы считали, клянемся Аллахом, что ты принадлежишь к ним, а теперь видим, что ты такой же, как мы», – сказали они. И халиф вскричал: «Нас семеро мужчин, а их трое женщин, и у них нет четвертого! Спросите их, что с ними, и если они не ответят по доброй воле, то ответят насильно». И все согласились с этим, но Джафар сказал: «Не таково мое мнение! Оставьте их – мы у них гости, и они поставили нам условие, и мы его приняли, как вы знаете. Предпочтительней молчать об этом деле. Ночи осталось уже немного, и каждый из нас пойдет своею дорогою». Он мигнул халифу и сказал ему: «Осталось не больше часу, а завтра ты их призовешь пред лицо свое и спросишь их». Но халиф поднял голову и закричал гневно: «Мне не терпится больше. Пусть календеры их спросят!» – «Мое мнение не таково», – сказал Джафар. И они стали друг с другом переговариваться о том, кто же спросит женщин раньше, и они наконец сказали: «Носильщик!»