Покаяние

5

2001 год

Среда, 19 декабря, 10:30

Инспектор решил не провожать посетителей до самого выхода: изображать радушного хозяина было некогда. Если они заблудятся, кто-нибудь подскажет им, как выбраться из этого лабиринта коридоров, покрытых безвкусным, мерзко пахнущим ковролином. Однако стоило сеньоре Эчегарай подняться с места, как все трое мужчин тоже вскочили на ноги. Эстратико устремился было следом за супругами, но Альсада остановил его жестом, однако парень так и не сел, пока те не ушли.

– Что ж, – проговорил инспектор, когда они остались наедине. – Предположим – пускай и пока чисто теоретически, – что девушка и впрямь… – Альсада прочистил горло, – пропала. Где она может быть?

– Сеньора Эчегарай упомянула, что ее сестра прервала телефонный разговор, чтобы кого-то впустить. Это было накануне вечером, примерно в девять. – Эстратико пробежал взглядом записи. – А сегодня утром, когда старшая сестра пришла проведать младшую, той дома не оказалось. Получается, у младшей было порядка… пятнадцати часов форы. Отвечая на ваш вопрос, сеньор: она может быть где угодно. Хоть в Париже.

– А еще можно с уверенностью предположить, что сеньора Эчегарай тщательно обыскала квартиру.

Она наверняка вторглась на территорию сестры без малейших колебаний, хотя на такое решаются немногие: большинству не хватает духа ступить на место преступления. И дело вовсе не в страхе обнаружить что-то ужасное – об этом редко кто задумывается. В основном люди боятся наследить, а потом оказаться в числе подозреваемых. Американские телесериалы стали здорово мешать его работе.

– Если бы она что-нибудь обнаружила, наверняка упомянула бы. Итак, мы знаем, что в какой-то момент между вчерашним вечером и сегодняшним утром, по своей воле или нет, она покинула квартиру. Адрес у нас есть?

– Кастекс 2640.

Очаровательный, но неброский квартал. Отличный вариант для обеспеченной одинокой женщины, живущей в городе, где ты мгновенно превращаешься в жертву, стоит тебе только хоть как-то продемонстрировать свое богатство.

– А сестра где живет?

– Там же.

– Они что, весь дом купили? – сострил Альсада.

– Если точнее, то квартал, сеньор. Но сейчас, видимо, квартиры пустуют, – заметил Эстратико. – Все, у кого есть деньжата, наверняка отдыхают где-нибудь в Пунте.

В Пунте? Да ладно. Эстратико наверняка и сам пару раз бывал в Пунте в летние месяцы, а может, даже играл в регби с мальчишками Эчегарай. Теперь это звучит невероятно. Вот уже три недели, как начали действовать ограничения банковских счетов – отныне с них нельзя снять больше 250 песо в неделю, причем с каждым днем на эти песо можно купить все меньше и меньше. Тем не менее некоторым счастливчикам удалось не только основательно затовариться под Рождество, но и сбежать из столичной духоты на райские пляжи. Перед глазами Альсады замелькали врезавшиеся в память кадры из новостей: репортера буквально сметает группа домохозяек, прорвавшихся в местный супермаркет, чтобы раздобыть рис, муку и фасоль. «¡Queremos comer!» – воинственно кричат они. Мы хотим есть! Преступление, порожденное отчаянием.

– Нужно выяснить, сколько у этого здания входов. И не видел ли ее кто-нибудь. Насчет сезона отпусков вы правы, но, может, кто-нибудь из соседей еще не успел уехать? К тому же в этом районе в домах должны быть камеры. И консьерж. Мне надо с ним переговорить.

– Устроим, сеньор. – Эстратико направился было к двери. – А как быть с девушкой, тело которой мы осматривали утром…

– С этим спешки нет, – перебил его Альсада.

Эстратико замер.

– У тебя удивленный вид.

– Что, прямо ничего с этим не делать?

Осторожнее, Эстратико.

– Ты хотел сказать «с ней», я прав? – Альсада глубоко вздохнул. Ему не хотелось ввязываться в перепалку – за это можно было схлопотать от комиссара. – Это довольно распространенная ошибка, особенно если опыта маловато. Я понимаю, к чему ты клонишь, и ты никогда от меня не услышишь, что одни дела важны, а другие – нет. Но нужно помнить: есть такие семьи, которые будут ежечасно названивать и спрашивать о подвижках – как правило, эти же семьи могут похвастаться друзьями в высоких кругах. А есть семьи, которые и звонить не станут, потому что даже не знают, что стряслось. Я хотел бы обойтись без всей этой нервотрепки и оправдываться за это не намерен.

– Думаете, тут и впрямь дело нечисто?

Ничего себе поворот! Вот же геморрой этот Эстратико! Единственное, что его оправдывало в глазах Альсады, – это искренняя увлеченность профессией.

– Надеюсь, нет. Такие женщины…

Паула его бы убила. Стереотипы, Хоакин, плохи не тем, что они неправильны. А тем, что правильны не до конца. Но что такое истина в его профессии? Лотерея, не больше.

– Такие женщины любят бурные вечеринки, и, возможно, гулянка потревожила кого-то из соседей или девушку задержали с запрещенными веществами, но позже отпустят под залог, а всю вину на себя возьмет парнишка, с которым она крутила шуры-муры на этой неделе. Возможно – возможно! – она долго была в завязке и сорвалась или легла делать аборт. Может, ни с того ни с сего уехала отдохнуть, никого не предупредив. Впрочем, не сообщить сестре, которая точно будет волноваться, – не знаю, как тебе, а мне такой сценарий кажется неправдоподобным. У тебя есть братья или сестры, Эстратико?

– Нет, сеньор. – Помощник комиссара поспешно сменил тему: – А когда нам показали фотографию, у вас не возникло ощущения, что где-то вы эту девушку уже видели?

Видимо, у кого-то не самые лучшие отношения с родней.

– Эстратико.

– Да, сеньор!

– Не стоит думать, будто я не понимаю, к чему ты ведешь.

– Что, сеньор?

– Сколько людей живет в Буэнос-Айресе?

– Три миллиона? – предположил Эстратико.

– Два миллиона восемьсот тысяч. Но можно и до трех округлить. Как по-твоему, сколько среди них женщин в возрасте двадцати пяти – тридцати пяти лет?

– Тысяч двести?

– Великолепно. Весьма точное предположение. Итак, двести тысяч. Сколько среди них темноволосых и, скажем так, симпатичных?

– Я вас понял, инспектор.

– Что-то сомневаюсь.

– Просто хотелось узнать…

– Само собой, твое замечание было абсолютно невинным. Как и вопрос об особых приметах, помнишь? Включи голову, – Альсада выразительно постучал себя по виску указательным пальцем, – пока в ней не зародились какие-нибудь безумные теории. И пока их никто не услышал. Наследница Эчегарай в мусорном баке. Только этого нам не хватало. Нет уж. Во всяком случае, пока мы не найдем что-то, хотя бы напоминающее факт. – Он вдруг поймал себя на том, что изъясняется совсем как комиссар Галанте: – Я рассчитываю на твою осмотрительность. Мы поняли друг друга?

– Да, сеньор. Я просто подумал: вот было бы здорово, если бы женщина, которую мы видели утром, и оказалась той самой пропавшей сестрой.

– Здорово? Здорово?! – Альсада задохнулся от возмущения. – Здорово было бы, если бы утро не началось с трупа в мусорном баке! На помойке! «Здорово», ну ты и сказанул!

Эстратико испуганно замер.

– Отправляйся в Кастекс, – рявкнул Альсада. – Видеть тебя не желаю, пока не разыщешь консьержа. А между делом поглядишь на квартиру. С соседями пообщайся и все такое.

– Один? – переспросил помощник комиссара со смесью ужаса и гордости в голосе.

– Да, Эстратико, один. Уверен: ты и без меня справишься – квартира ведь пуста. А когда вернешься, составь мне список всех висяков с неопознанными жертвами по городу – нет, лучше по всему Большому Буэнос-Айресу.

– Но, сеньор, их очень много…

Пора поставить мальчишку на место.

– Именно. И проверь каждый, чтобы убедиться, что жертвой не является Норма…

– Эчегарай? – не утерпел Эстратико.

– Что ты сказал?

– Есть, сеньор.

Так-то лучше.

– И с документами Долорес разберись, ладно? Ей уже давно пора домой. – Тут Альсаду посетила другая мысль: – А заодно попроси ее сегодня не выходить на, хм, работу.

6

1981 год

Суббота, 5 декабря, 00:05

Звонок бежевого телефона на тумбочке Паулы Арангурен вспорол тишину весенней пригородной ночи, будто нож мясника. После пары пронзительных трелей Паула выдернула подушку из-под головы Хоакина и приподнялась на локте. В темноте она не видела лица мужа, но знала, что он рядом, за джунглями черных кудрей, которые он согласился не стричь в угоду своей супруге. Паула демонстративно откашлялась. Телефон зазвонил в третий раз. Тогда она сняла трубку, поднесла к уху и невозмутимо произнесла:

– ¿Dígame?^[7]

– И кто это, черт возьми, трезвонит посреди но… – возмутился было Хоакин, силясь разглядеть часы в темноте.

Паула шикнула на него, внезапно напрягшись.

Хоакин отвернулся от нее, пытаясь рассмотреть время на будильнике «Касио», стоявшем на его тумбочке. Светящиеся стрелки порой складывались в надменную улыбку Чеширского кота, но не сейчас. Пять минут первого. После полуночи ничего хорошего не случается – так говорил отец, объясняя, почему братьям Альсада нельзя гулять допоздна.

– Будет лучше, если трубку возьмешь ты, – строго произнесла Паула, прикрыв динамик рукой.

Тут-то Хоакин все и понял.

Он заметил, как сверкнуло ее обручальное кольцо. Не поднимаясь, потянулся к жене смуглой рукой и схватил телефон. Провод тугой спиралью обвил побледневшие костяшки.

Звонила соседка брата. Даже в этой чрезвычайной ситуации не узнать ее голоса было невозможно. С тех пор как Хорхе Родольфо с женой Аделой поселились на одной площадке с ней, она систематически за ними шпионила. Хоакину вспомнилось, как брат пародировал соседку – изображал, как она, шаркая, бредет по площадке к их двери, а потом возвращается к своей.

Хорхе Родольфо всегда описывал ее тон как самодовольный. Сейчас ее голос звучал мрачно.

– За вашим братом пришли, – сообщила она.

Он был не первым, кому позвонили с подобной вестью. Еще до него многие переживали то же смятение, тот же страх, тот же гнев, то же бессилие. И после него еще не раз будут сыпаться те же вопросы, выкрикиваться те же оскорбления, сдерживаться те же слезы. Много лет спустя волны от всех этих звонков сольются вместе, превратившись в мантру обреченного поколения. Вспыхнут протесты, потянется череда бедствий и испытаний. В эссе и долгих речах люди будут рассуждать о том, что можно было сделать, а чего – нельзя.

Хоакин повесил трубку и сухо объявил:

– Я пошел.

– Нет, – только и смогла произнести Паула, словно пытаясь задержать его и не дать новой реальности ворваться в их жизнь. Она повторила это слово, когда Хоакин выскочил из постели, будто надеялась, что два «нет» защитят эффективнее, чем одно. Она повторила его в третий раз, про себя, когда Хоакин кинулся на кухню, и прошептала его, тихо-тихо, когда он вернулся с уличной обувью в руках.

Муж был погружен в свой собственный внутренний монолог. С его губ нет-нет да и срывалось какое-нибудь «¡Bastardos!»^[8] или «¡Hijos de puta!»^[9]. Одевшись наполовину, он метнулся в коридор.

– Где мой блейзер?

– Блейзер? Лето же, Хоакин!

– Мне надо спрятать пистолет.

Паула глубоко вздохнула, прежде чем ответить:

– Кажется, ты его повесил на стул у двери.

Она слышала, как он беспокойно мечется по коридору, как замедляет шаг и наконец останавливается. Найдя то, что ищет, он всегда успокаивался. В отличие от нее.

– Подойди сюда! – позвала она.

Хоакин тут же возник на пороге спальни. Пауле невольно вспомнился день, когда она впервые обратила на него внимание – тогда он вот так же стоял в дверях университетской аудитории, прислонившись к косяку, за несколько минут до того, как закончилась лекция. Возможно, он ждал совсем другую девушку – этого он ей не рассказывал. Девятнадцатилетний, словно бы уставший от взрослой жизни, поджарая фигура скрыта под бежевым плащом, доходящим до самых лодыжек, длинные пальцы то и дело выцепляют из кармана сигареты, а с губ не сходит улыбка человека, который всегда получает то, чего хочет. С тех пор борода у него поредела, а килограммы прибавились, придав внушительности самому молодому инспектору полиции в Буэнос-Айресе. При виде Паулы в ночной рубашке Хоакин не моргнул и глазом.

Повисло молчание.

Он направился к ящику, где хранил свой вальтер.

– Подожди. – Паула схватила его за руку.

В свое время Пауле пришлось привыкать к тому, что в доме хранится служебное оружие. Она выросла в богатой семье, поднявшейся на металлургии, и хотя питала к закону смутное уважение, однако глубоко презирала тех, кто ему служит. Ей далеко не сразу удалось примириться с мыслью о том, что главенство закона кто-то должен воплощать в жизнь и что один из этих «кто-то» – ее муж.

Но свыкнуться с присутствием дома смертоносной железки оказалось проще, чем она думала. Она видела, как Хоакин с серьезным видом убирает пистолет в кобуру, собираясь на работу, ощущала его тяжесть на бедре мужа во время прощальных поцелуев, облегченно выдыхала каждый вечер, когда он снова запирал оружие в ящик.

– Хоакин, давай еще разок все обдумаем, – попросила она.

Тяжелее было принять то, что этот пистолет означает: несколько версий их будущего. Что однажды Хоакину придется его применить. Или того хуже: что когда-нибудь кто-то наставит такой же пистолет на него самого. Теперь, глядя на мужа в дверях, она понимала, что нет слов, способных его переубедить. Он не сумеет прийти в квартиру брата спокойным, осмотрительным, хладнокровным инспектором, которого она так хорошо знала. Он сметет все на своем пути, если только это поможет вернуть Хорхе.

– Ну придешь ты в квартиру Хорхе Родольфо. А дальше? Ждать тебя никто не будет. Наверняка там никого уже нет.

– Мне некогда разговаривать, – бросил он свысока.

– Мы же недавно от них пришли!

Хоакину напоминание не требовалось: голова все еще гудела от пива и вина.

– А вдруг они уже тогда были там, вдруг следили за квартирой? – продолжала Паула. – Может, и мы теперь угодили в какой-нибудь список!

Хоакин замер как вкопанный. Об этом я не подумал. Но полицейского-то они не тронут? По спине пробежал холодок.

– Не волнуйся.

– Не волнуйся?! Как это не волноваться?! Я только и делаю, что волнуюсь! Сперва за Хорхе переживала, а теперь вот приходится за тебя! Вдруг они все еще в засаде?

– Тем лучше. Хочу их увидеть. В глаза им хочу посмотреть, когда они будут отвечать на мои вопросы. А они будут. Я тебе вот что скажу. Если с Хорхе что-нибудь – хоть что-то, – случится…

– Хоако, прошу тебя.

Он замолк, вдруг осознав, что и сам боится. Что он станет делать, если нарвется на военный отряд? Старенький вальтер на бедре сделался горячий, точно грелка. Так каков твой план, Хоакин?

– Позвони Галанте, – сказал он Пауле. – По телефону ничего не рассказывай. Просто скажи, что я его жду у Хорхе.

– А он не станет расспрашивать?

– Не станет. Потом соседке. Той самой, которая сейчас звонила. Ее номер должен быть в кожаной телефонной книжке. Она точно сейчас не спит.

Весь дом сейчас не спит.

– Попроси ее включить свет, как только эти ублюдки уйдут.

– Хорошо.

– В какой квартире она живет?

– На третьем этаже. У твоего брата квартира «В», значит, у нее, наверное, «А».

– Уверена?

– Хоакин, я жена инспектора. А не инспектор.

Хоакин сел рядом с ней на кровать и взял ее ладони в свои.

– Как бы там ни было, пусть включит свет в гостиной, когда там никого уже не будет.

Стоило произнести эти слова вслух, и он явственно ощутил их свинцовую тяжесть. Когда никого уже не будет. Эти ребята работают быстро. Когда он доберется до квартиры брата, то никого там не застанет. Все разойдутся. Брата тоже не будет. И Аделы. И мальчишки. Мальчишка! Боль прошила его где-то слева.

– А как же я? – спросила Паула.

– Никуда не уходи, – велел он. И, не дав ей возразить, добавил: – Позвони, куда я прошу. Ну и мало ли что: может, кто-то захочет с нами связаться. Я дам тебе знать, как только доберусь до места. Все будет хорошо. – Интересно, подумал Хоакин, а другим я лгу так же убедительно, как себе?

– Ладно.

Хоакин рассеянно поцеловал ее в щеку и вышел. У самой кухни он взял ключи от машины, лежавшие на терракотовом блюдечке – этот сувенир привез ему Галанте из Мексики, где проводил медовый месяц. Их дружеские отношения, пусть в последнее время и не безоблачные, не были секретом для коллег. Может, и не стоит его в это втягивать. Сейчас Галанте в фаворе у военных, но подобные инциденты могут навлечь на него неприятности. Если его начнут расспрашивать, будет лучше, если бывший напарник станет отвечать честно. Нет. Чем меньше народу об этом знает, тем лучше.

Хоакин вернулся в спальню. Паула сидела на том же месте.

– Знаешь, я тут подумал, – сказал он с деланой беспечностью, – не звони Галанте. Не хочу его втравливать в эту историю без крайней нужды.

Паула машинально кивнула.

– И закрой за мной дверь.

И он выскочил из дома, пока жена не заметила, что он плачет.

7

2001 год

Среда, 19 декабря, 11:15

В подвале, где проводили допросы, связь была неважной – на телефоне у Альсады высветилось только две палочки, – и все же он набрал номер Паулы. Послышались долгие гудки, а затем – приветствие автоответчика. Наверное, занята домашними делами и не слышит. Альсада оставил ей сообщение: «Querida^[10], это я. Утром так торопился, что совсем забыл кое-что тебе рассказать. Не хотелось тебя беспокоить, но так вышло, что по пути из дома я наткнулся на соседского кота и… – Тут Альсада отвернулся к стене и понизил голос: – Спрятал его у них в саду, в гриле, чтобы он Соролье на глаза не попался. – Инспектор покосился по сторонам. Эстратико все не шел. – Знаю, знаю, что ты скажешь. Можешь перезвонить мне попозже и накричать, если хочешь. Но ты ведь и сама знаешь, что творится с Сорольей, стоит ему только завидеть этого самого кота. Воздуха ему хватит. Я проверил. Сможешь его освободить, пока Тересита не хватилась? Ладно. Спасибо. Люблю тебя. Пока».

Наконец молодой полицейский появился в коридоре.

– Ну и где он? – осведомился Альсада.

– В допросной номер три, – доложил Эстратико.

– Надеюсь, бегать за ним не пришлось? – поинтересовался инспектор, хотя Эстратико, судя по виду, мог обогнать большинство людей на планете, даже не запыхавшись.

– Я застал его в здании – у него смена еще не кончилась, – пояснил помощник комиссара. – Я бы хотел кое-что с вами обсудить, сеньор, пока вы…

– Позже, – отрезал Альсада и хотел уже было открыть дверь с надписью «tres»^[11], выведенной мелом, но вдруг замер. – А в каком он вообще настроении?

– В Кастексе был спокойным. А когда я последний раз к нему заглядывал, он весь взмок, но сидел тихо.

– Отлично. – Альсада двинулся к двери.

Человек невиновный, угодив в допросную, до хрипоты орал бы о собственной невиновности. Во всяком случае, пока не убедишь его в обратном. А раз консьерж никакого сопротивления не оказал, выходит, не так уж он и чист – во всяком случае, не на сто процентов. Рыльце в пушку. Если задержанный взмок, значит, почти дошел – на допросах Альсада предпочитал среднюю степень прожарки.

Эстратико выступил вперед, загородив инспектору путь.

– Эстратико, не надо. Нет у нас сейчас времени на разговоры, – одернул его Альсада.

– Знаю, сеньор. Но дело в том, что его адвокат еще не прибыл.

– О чем ты? – Альсада обвел его внимательным взглядом. Эстратико словно стал выше ростом. Куда девалась его неловкая сутулость! Парень распрямился и смотрел с вызовом. Глазам своим не верю.

– Я все сделал, как нас учили, – пояснил он. – С самого начала я был с ним обходителен. Предложил воды. Посидел с ним немного в камере, чтобы получше его изучить. Попытался вызвать у него доверие, понимаете?

Что ж, это объясняет, почему у федералов такие низкие показатели раскрываемости.

– Но стоило мне задать первый вопрос – и он точно язык проглотил. Тогда я позвонил Помаде.

– Что-что?

– Позвонил в службу государственной юридической помощи.

– Эстратико, я в курсе, кто такой Помада. Послушай, у нас правда нет на все это времени. Давно ты ему звонил?

– Но процедура требует…

– Ну заладил! Неужели не видно, что он виновен? Его обязанность – это двенадцать часов пялиться на дверь и записывать каждого, кто заходит в здание и покидает его. Вот, по сути, и вся его работа. И прошлой ночью он видел, как эта женщина…

– Норма.

– Да, Норма. Спасибо… – Альсада старался не потерять мысль. – Так вот, он видел, как Норма Эчегарай – возможно, не по своей воле – выходит из здания, – но и палец о палец ударить не соизволил! Просто сидел и смотрел на дверь, пока ты не приехал. А может, подсчитывал dolaritos^[12], которые ему всучили, чтобы он в нужный момент отвернулся. Так что, как бы ты ни втирался к нему в доверие, сам он доверия не заслуживает – если только ты мне не собираешься сообщить, что он слепой. Такой будет врать тебе в глаза, пользуясь тем, что ты уважаешь закон. Кстати сказать, с чего ты так всполошился? Я только задам ему парочку вопросов. Помада мне для этого точно не нужен.

С математикой-то у всех порядок, особенно у молодежи. Альсада всегда исходил из этого. Он где-то читал, что в Боснии люди сразу же после знакомства прикидывают год твоего рождения – не из праздного любопытства, а чтобы понять, чем ты занимался во время войны. Мог ли по возрасту держать в руках оружие? И если да, на чьей стороне сражался? Даже Эстратико, прямой и честный Эстратико, и тот наверняка уже догадался, где был инспектор в 1970-е, каково было служить в полиции в те дни. Тут не надо быть семи пядей во лбу.

– При всем уважении, сеньор… – произнес Эстратико чуть ли не со стыдом в голосе. – Если мы пойдем на это, станем совсем как они.

Овладев собой, Альсада тихо ответил:

– Сынок, ты понятия не имеешь, о чем говоришь.

О, это молодое, смышленое, основательно подготовленное поколение – до чего же Альсаде хотелось в него поверить. Но их чопорность, честность, их безукоризненное поведение выглядело несколько демонстративным. Пожалуй, непреднамеренно – просто давала о себе знать их полная уверенность в собственной правоте. Эти ребята любили делать заявления о том, что закон един для всех и что все сложилось бы иначе, будь у руля они. Уж они-то точно ничего подобного не допустили бы.

А на самом деле тот же Эстратико и шагу не смог бы сделать без инструкций. Откуда ему знать, каково это – допрашивать человека, которому нечего терять, или обнаружить зверя в себе самом и стянуть ему пасть намордником. Каково просыпаться от кошмара и понимать, что это вовсе не сон, а воспоминание.

– Понятия не имеешь, – повторил он.

Альсада наклонился вперед и похлопал Эстратико по плечу:

– Ничего с ним не случится. Стой тут и смотри. Учись, как дело делается.

– Доброе утро, сеньор. Я – инспектор Альсада, – произнес он и решительно протянул консьержу ладонь.

Но тот так и остался сидеть на стуле, скрестив руки на груди.

Ладно. Будь по-твоему.

– Как пожелаете. – Альсада придвинул поближе металлический стул, усеянный шрамами от наручников, и сел по другую сторону стола, напротив задержанного.

Тому на вид было лет тридцать. Точно не из Буэнос-Айреса. Индейские черты, так что, возможно, с севера. Эль-Чако?

– Вы новости смотрите? Видели баррикады, протесты? А своими глазами? Я вот сегодня утром по пути на работу проезжал мимо такого. Жуткий хаос, правда? Знаете что…

– Я второму уже говорил. Пока мой адвокат не приедет, я буду молчать.

Ишь ты, помалкивать мозгов хватает, а забрать денежки и скрыться не додумался.

Консьерж положил руки на стол. Большинство людей в такой ситуации не отнимают рук от тела. Некоторые даже ноги скрещивают. А этот держится слишком уж уверенно. Чересчур спокойный. Видно, уже бывал в камере.

– Кажется, кто-то меня невнимательно слушает. – Альсада понизил голос. Ему живо представилось, как Эстратико прильнул к двери. – Я тут с тобой не светские беседы вести пришел, дерьма ты кусок. О беспорядках я упомянул лишь по одной причине. Знаешь, сколько времени уйдет у твоего адвоката, чтобы сюда добраться?

Инспектор так и видел, как задержанный считает в уме. Альсада нисколько не сомневался, что в этой арифметической задачке на выживание консьерж не учтет двух важных факторов. Во-первых, время относительно, оно протекает крайне субъективно. Одна минута. Если ты думаешь, как выжить в пределах минуты, а потом следующей и так далее, еще не все потеряно. А вот если начнешь заглядывать дальше, то песенка твоя спета. А во-вторых, в допросных Буэнос-Айреса недаром нет окон. В итоге-то, конечно, сюда все же проникли и понаставили камер, но по зернистым пленкам мало что поймешь. Главное – видимых следов не оставлять… Эстратико наверняка не согласится с его методикой, но доносить на сослуживца не станет. Себе дороже.

Альсада выкатил грудь, поднял плечи до ушей, наклонил вперед голову. Точь-в-точь кот, готовый к прыжку. Он потянулся вперед, схватил правой рукой левую кисть консьержа и с силой притиснул к металлической столешнице. Глаза задержанного расширились.

– Вопрос был риторический. По моим прикидкам… учитывая демонстрации и все остальное… нужно минут тридцать-сорок. И это если он немедля выехал из своей конторы. А теперь настоящий вопрос. – Альсада крепче стиснул руку консьержа. – Ты в курсе, сколько пальцев я переломал за свою жизнь?

Тот попытался высвободиться – но тщетно. Вытянул вздувшуюся шею из форменного воротничка и сделал несколько шумных вдохов.

– Я к чему клоню-то? Ты ведь уже в допросных бывал, правда? И знаешь, что в них происходит, – тем временем продолжал инспектор. – Но мы не шибко любим, когда ситуация выходит из-под контроля. Для нас это чревато неприятностями. «Демократия», понимаешь. Поэтому приходится соблюдать приличия. Вот почему в какой-то момент мой начальник запретил мне приходить в эти камеры. Представляешь? – Альсада широко улыбнулся. – Но сегодня тебе повезло: он слишком занят, раздает указания отрядам, которые сдерживают беспорядки, – протестующие ведь уже на подходе к Каса-Росада. Он понятия не имеет, что творится в этих стенах. Так что пожалуйста, – Альсада прочистил горло, – не трать мое время понапрасну. Не хочу думать, будто ты нарочно меня раззадориваешь. А не то решу еще, что ты напрашиваешься в комнатку с раковиной… Ты же в курсе, чего я хочу. Возьми ручку и пиши все, что придет в голову.

Консьерж посмотрел на ручку, лежащую на исцарапанной столешнице, а потом на свою левую кисть, побелевшую в пальцах Альсады.

– Я левша, – слабо запротестовал он.

– Знаю, – ответил инспектор, выпустил его руку и сел на свой стул. Он не стал объяснять, что люди в большинстве своем кладут вещи поближе к ведущей руке. Стакан воды, принесенный Эстратико, все же пригодился.

Консьерж торопливо схватил ручку и начал писать. То-то же. Альсада подался вперед, чтобы лучше рассмотреть. Три буквы и три цифры. Номер машины.

– Это все?

Мужчина кивнул.

– Машина приезжала к дому не впервые, так ведь?

Он снова кивнул.

– И разумеется, вчера вечером, скажем после ужина, ты ничего особенного не видел, да? Никто не входил, не выходил?

– Ничего необычного, сеньор.

Альсада не решился спросить, что же считается обычным в элитной многоэтажке.

– Что ж, чудесно. А теперь выметайся отсюда. – Инспектор поймал себя на том, что прикидывает возможное будущее консьержа. С крысами всегда одна и та же история. По своему опыту он знал, что стукачи открывают рот лишь потому, что считают себя умнее подельников. Думают, будто смогут уйти живыми. Исключений тут не бывает. – Может, и нет нужды это говорить, но я скажу. Не дожидайся адвоката. Из отдела иди домой. Прямиком. Не заходя в кафе или к кому-нибудь в гости. Никому не рассказывай о своих планах. Собери вещи и отправляйся в приятный долгий отпуск. Уверен, у тебя найдется какой-нибудь двоюродный братец где-нибудь подальше от города, у которого можно будет залечь на дно, пока суд да дело.

– Да, сеньор. У меня родня в Ресистенсии, – подтвердил присмиревший консьерж.

Эль-Чако. Так и знал.

Альсада поднялся, скрежетнув стулом по бетонному полу, и вышел из допросной.

Проходя мимо Эстратико и Помады – надо же, какой проворный, – который не решился его расстраивать, Альсада сунул помощнику комиссара лист бумаги.

– Я отбуду на часик. К моему возвращению выясни, кто владелец машины. Причем лично, без этой вашей любезной телефонной трепотни, которую вы так любите, сволочи ленивые. – И добавил, не удостоив Эстратико взглядом: – Чего вытаращился? Тебя не учили, что это невежливо?

– Это правда? – Эстратико поспешил за инспектором вверх по лестнице, машинально взглянув на свою ладонь. – Насчет пальцев.

– Нет. – Альсада обернулся. – Мой профиль – коленные чашечки.