Зимняя корона

Алиенора приподнялась на подушках, жалея, что горничные не разбудили ее раньше и не дали ей времени подготовиться к приходу мужа.

Генрих повернулся, и она увидела, как в его глазах блеснули слезы.

– Прекрасный малыш, – сказал король, и у него перехватило горло.

Алиенора редко видела супруга таким беззащитным. Растерянное выражение лица, прерывающийся голос наполнили ее нежностью, как будто материнский инстинкт распространялся и на мужа. Генрих поднял спеленутого младенца из колыбели и сел с ним на край кровати.

– Ты дала мне все, – сказал он. – Выполнила все условия договора. Мне нелегко кому-то довериться, но тебе я доверяю безраздельно. Ты для меня дороже всего на свете.

Его взгляд светился искренностью, и к глазам Алиеноры подступили слезы. Она понимала, сколько мужества потребовалось Генриху, чтобы вот так открыто признаться в своих чувствах. Очевидно, вид новорожденного сына его сильно тронул. И все же Алиенора была настороже. Она давно на горьком опыте поняла, что все может измениться, и самые искренние слова могут быть забыты. Поэтому она ничего не ответила и лишь сдержанно смотрела на него, слушая звон колоколов.

Наконец Генрих поднялся, собираясь уходить, и с неохотой передал ребенка одной из придворных дам.

– Я договорюсь о крещении – назовем Генрихом, как мы и договаривались. Епископ Лондона совершит таинство утром. А пока отдыхай. Тебе нужно прийти в себя и окрепнуть для следующего ребенка.

Он поцеловал ее и стремительно, как всегда, ушел. Алиенора улыбнулась, но глаза ее раздраженно вспыхнули. Еще минуту назад Генриху все казалось прекрасным и «идеальным», а теперь он заговорил о следующем ребенке – не таких слов ждет измученная родами женщина. От мысли о том, что нужно набраться сил, чтобы произвести на свет еще одного ребенка, Алиенора недовольно прищурилась. Ведь вскоре после свадьбы она предупредила Генриха, что никогда не согласится на роль всего лишь жены и матери и не позволит обращаться с собой, как с племенной кобылой!

3. Винчестер, сентябрь 1155 года

– Архиепископ настаивает, чтобы я отправил войска в Ирландию, – сказал Генрих, энергично и раздраженно вышагивая по полу. – Старый лис хочет подчинить ирландскую Церковь влиянию Кентербери. Предлагает мне поставить там королем родного брата. Однако если старик надеется использовать нас с Жоффруа в своих играх, то его ждет большой сюрприз.

Алиенора сидела у окна, держа на коленях семимесячного Генриха, и смотрела, как его старший брат скачет вокруг стола на деревянной лошадке, потряхивая красными кожаными поводьями.

– А что говорит Жоффруа?

Генрих вцепился в свой пояс.

– Он не против стать королем, но не в такой глуши, как Ирландия. Ну а я, конечно же, не рвусь отдавать ему контроль над моими морскими границами.

– Ты совершенно прав.

Алиенора так и не смогла поладить ни с одним из братьев Генриха. Жоффруа, второй сын, вздорный и завистливый, не смирился со стремительным взлетом Генриха. Алиенора не доверяла Жоффруа, опасалась за сыновей и по возможности его избегала. Младший брат Генриха, Гильом, тоже вызывал у королевы неприязнь, пусть и не такую сильную. Он отстаивал свои привилегии не столь откровенно, но постоянно запугивал других, чтобы укрепить свое положение при дворе. Единственным достойным братом Генриха был Гамелин, незаконнорожденный, которому приходилось завоевывать расположение короля верной службой.

– Церковь мне диктовать не будет! Я не позволю! – распалившись, прорычал Генрих. – Теобальд может сколько угодно ссылаться на Рим и рассказывать о важной роли, которую сыграл в переговорах со Стефаном. Пусть и дальше намекает, сколь многим я ему обязан, – это ничего не изменит. Я разберусь с Ирландией, когда придет время, а не по чужой указке.

– Ты сказал ему об этом?

– Не напрямую. – Генрих лукаво улыбнулся. – Я сказал, что раз это касается моего брата, то это семейное дело и нужно посоветоваться с матерью. Она не согласится, я уверен. Поддержит меня, сочтет это пустой тратой времени и ресурсов – и напомнит об опасности. Теобальд, конечно, просто так не отстанет, но я это переживу.

– Мудрое решение, – сказала Алиенора. Мать Генриха была его наместником в Нормандии и управляла из аббатства в Беке. Она хорошо знала архиепископа и могла бы стать хорошим посредником в переговорах, исполняя при этом волю Генриха.

– Конечно, – усмехнулся он.

– Смотри, папа, мой конь скачет галопом! – прощебетал Гильом, который недавно начал говорить целыми фразами.

Лицо Генриха смягчилось.

– Молодец! Мужчине нужна быстрая лошадь, чтобы скакать впереди и обгонять соперников. – Он подхватил мальчика на руки и обнял – головы отца и сына прижались друг к другу: рыжие кудри Генриха смешались с золотисто-рыжими волосами Уильяма – как две стороны одной монеты.

– Что говорит канцлер, ведь он когда-то был ставленником Теобальда? – поинтересовалась Алиенора. – Он не пытался тебя переубедить?

– Томас сделает то, что я прикажу. – Генрих бросил на нее острый взгляд серых глаз. – Теперь он получает указания от меня, и его задача – увеличить доходы в казну, в чем он и преуспевает. Должно быть, сказывается происхождение из торгашей. – Он поставил сына обратно на пол. – Моя мать отвлечет Теобальда, и пока они будут вести переговоры, я смогу заняться другими делами.

Алиенора передала ребенка няне.

– Ты хочешь сказать: мы займемся? Это и мои дела, так же как твои.

Его глаза настороженно блеснули.

– Само собой разумеется.

– Однако мне приходится об этом напоминать.

Теперь Генрих разозлился.

– Когда я отправлюсь за море, чтобы уладить дела в Нормандии и Анжу, ты останешься моим регентом здесь; я доверяю тебе, ты – мое доверенное лицо, как я – твое. Мы всегда будем править вместе, успокойся.

Алиенора не собиралась «успокаиваться», потому что не верила мужу. Если он и привлекал ее к делам, то только ради собственной выгоды.

– Аквитания, прежде всего, моя земля, – твердо сказала королева. – Помни об этом. И это я решаю, прибегать ли к твоей помощи, а не наоборот.

Генрих нетерпеливо фыркнул.

– К чему этот спор из-за слов? Тебе нужен мой меч, чтобы держать в узде твоих баронов, я забочусь о защите и обороне Аквитании. Однажды наш сын унаследует твое герцогство, и мы должны позаботиться о будущем. Не понимаю, почему ты так беспокоишься.

– Потому что это важно для меня. Ты должен со мной считаться, Генрих.

Он нетерпеливо охнул, привлек ее к себе и настойчиво поцеловал. Она вцепилась в его плечи, их объятия превратились в поле битвы, искрясь от напряжения и сдерживаемой страсти, которая требовала выхода.

– Как будто я не считаюсь.

– Уверяю тебя, мои права на Аквитанию дороже, чем твоя жизнь, – она выдохнула эти слова ему в губы.

Он засмеялся.

– А мои дороже твоей, любовь моя. И раз уж мы так идеально подходим друг другу, полагаю, нам следует заключить перемирие…

Он снова поцеловал ее и увлек к кровати, задернув полог, отгораживаясь от всего мира. И пока они раздевали друг друга, задыхаясь от вожделения, Алиенора вдруг подумала, что перемирие заключают противники, а не союзники.

Алиенора стояла рядом с Генрихом в большом зале Вестминстерского дворца и с удовольствием рассматривала, как он преобразился. Запах свежей штукатурки и древесины изгнал холод, сырость и запустение. Мастера еще трудились над внутренней отделкой, нанося последние штрихи краской и лаком. Под фризом^[2] с красными и зелеными листьями аканта^[3] развешивали драпировку^[4], недавно доставленную из Кентербери, добавляя роскоши и пышности. Английские вышивальщицы были лучшими во всем христианском мире.

– Все будет готово к совету через три дня, сир, – сказал Томас Бекет, взмахнув рукавом с меховой подкладкой. – Мебель прибудет сегодня до заката, а столовое белье доставят завтра.

Канцлеру было поручено позаботиться о ремонте Вестминстерского дворца, чтобы подготовить его к Большому совету и собранию придворных на Рождество перед отъездом Генриха в Нормандию.

Генрих одобрительно кивнул.

– Прекрасно, – отозвался он. – Год назад это была жалкая халупа с дырявой крышей и сырыми стенами. Теперь здесь можно делать все, что нужно.

Бекет поклонился и с признательностью взглянул на Алиенору.

– Я прислушался к советам королевы и приложил усилия, сир.

– Рад видеть, что мой канцлер и жена нашли общий язык, – с удовлетворением сказал Генрих. – Лучше и быть не могло.

Бекет снова поклонился, и Алиенора ответила тем же. Она так и не разгадала Бекета до конца. Он всегда был с ней вежлив, не допускал фамильярности. Они с легкостью обсуждали различные темы и понимали друг друга – Бекет был образованным, наблюдательным и остроумным собеседником – но в их общении не хватало теплоты; Алиенора никогда не знала наверняка, о чем думает канцлер, и это ее тревожило. Казалось, он стремился к тому, чтобы исполнить приказы короля и королевы, особенно когда дело касалось притока доходов в казну, и это говорило в его пользу.

Алиеноре нравилось обсуждать с Бекетом ремонт в Вестминстере, проектировать и выбирать лучшее, но, если она всего лишь работала с удовольствием, канцлер напоминал голодного, который не мог наесться. Порой Алиеноре приходилось сдерживать его безудержные стремления. Тонкие, изящные шторы из мастерских в Кентербери выбрала она, а высокий стол из розового мрамора с арочными колоннами предложил Бекет, как и подходящие по стилю скамьи и роскошно украшенный фонтан. Алиенора пока не бывала в доме канцлера, но слышала, что его интерьеры едва ли не роскошнее, чем у византийского императора. Забавно, но Генрих с одинаковым удовольствием спал и на соломенном тюфяке, и на пуховой перине, тогда как его канцлер обладал вкусами и наклонностями венценосца – или того, кто стремится забыть о своем простом происхождении в показном величии.

Из большого зала Бекет повел их по мощенной камнем дорожке. С реки, покрывшейся белыми шапками волн, налетали порывы холодного ветра. Алиенора плотнее запахнула теплую накидку, укрывая обозначившийся живот, в котором рос зачатый в сентябре ребенок. Они подошли к меньшему зданию, в прошлом году заброшенному, а теперь гордо сиявшему свежепобеленными стенами, дубовая крыша блестела, словно матовый шелк.

Здесь было тепло, как в ласковых объятиях, и Алиенора подошла к пылающему в середине зала очагу, наслаждаясь этим ощущением. Внутри стены тоже были заново оштукатурены, пол покрывали густым слоем душистая солома и камышовая рогожа. С потолка на латунных цепях свисали керамические лампы, и зал наполнял нежный аромат благовоний. На массивном сундуке под окном стояла изящная шкатулка из слоновой кости с необычными замками. Генрих бросился к ней.

– Знакомая вещица! – воскликнул он. – Мать привезла ее с собой, когда приехала сражаться за свою корону. Помнится, она хранила в ней кольца. В последний раз я видел шкатулку в далеком детстве.

Приподняв крышку, он удивленно окинул взглядом содержимое: множество маленьких комочков тусклой серо-золотистой смолы, похожих на мелкие камешки на речном берегу.

– Ладан! – Алиенора взглянула через плечо мужа и улыбнулась.

– Епископ Винчестерский оставил шкатулку, когда ударился в бега, – сообщил Бекет. – Мне жаль, что внутри нет драгоценностей, но и ладан ценится на вес золота.

– Странно, что мы не нашли в ней тридцати сребреников, – пробормотал Генрих. Он положил три темных комочка на небольшую жаровню у очага и держал ее над огнем, пока из смолы не начал подниматься бледный ароматный дым.

Генрих, епископ Винчестерский, был братом короля Стефана. Не желая разрушать замки, построенные им во время анархии, он предлагал взятки и всячески изворачивался, пытаясь сохранить имущество, а когда увидел, что его в любом случае ждет крах, то быстро договорился отправить награбленные сокровища во Францию, в аббатство Клюни. И сам последовал за ними темной ноябрьской ночью, выскользнув из страны с морским приливом.

Генрих поводил ладонью над дымом. Закрыв глаза, Алиенора вдохнула аромат королевской власти и божественных литургий. Ее окружили воспоминания, яркие и отчетливые, хотя и не всегда счастливые.

Когда она открыла глаза, к ним уже присоединился сводный брат Генриха, Гамелин, державшийся скованно и мрачно. Алиенора немедленно насторожилась.

– Новости об Элбурге, – сказал он Генриху. – Произошел несчастный случай.

Генрих стремительно поднялся от очага и быстро отвел Гамелина в сторону. Алиенора проводила их взглядом: Гамелин наклонился, чтобы что-то прошептать Генриху на ухо. Она увидела, как король напрягся. Английское имя ни о чем ей не сказало, она даже не поняла, о мужчине речь или о женщине, но для Генриха это имя явно говорило о многом. Не сказав ни слова ни ей, ни Бекету, он вышел, увлекая за собой Гамелина.

Алиенора смотрела им вслед с изумлением и тревогой. Она привыкла к переменчивому настроению Генриха, но не к таким резким поступкам.

– Кто такой Элбург? Или Элбурга? – Она оглядела придворных дам, которые покачали головами. Тогда королева повернулась к Бекету, который как раз уносил от очага шкатулку с ладаном. – А вы что скажете, милорд канцлер?

Он откашлялся.

– Лично не знаком, госпожа.

– Но вы знаете, кто это?

– Полагаю, будет лучше, если король сам вам обо всем расскажет, госпожа.

Алиенора вспыхнула от гнева. У нее едва не подкосились ноги.

– «Полагать» вы можете что угодно, милорд канцлер, но, если вы знаете, о ком речь, прошу вас мне сообщить.

Он потупился и тщательно закрыл шкатулку.

– Я полагаю, что король знает эту леди уже много лет, – произнес он. – Больше я ничего сказать не могу.

Выходит, дело в женщине, причем давней знакомой Генриха. В делах постельных король отличался такой же буйной энергией, как и во всем остальном, и Алиенора давно смирилась с тем, что он находил способы удовлетворить свою похоть на стороне, когда она ожидала ребенка или ее не было рядом. Случалось, король не приходил ночью в ее покои. По большей части его удерживали государственные дела, но наивной Алиенора не была. Любая придворная шлюха с радостью согласится оказать ему услугу – королям не отказывают. Однако женщина, которую он знал много лет, – не просто мимолетное увлечение, и судя по тому, как спешно Генрих ушел, он даже не пытался скрыть озабоченности.

Придворные избегали ее взгляда. Алиенора с достоинством выпрямилась.

– Благодарю вас, милорд канцлер, – величаво произнесла она. – Король удалился по неотложным делам, но я бы хотела увидеть все, что было здесь сделано.

Бекет поклонился и мгновенно понял, чего от него ждут.

– Мадам, я полагаю, вам понравится то, как изменился малый зал, – произнес канцлер, взмахом руки приглашая королеву пройти дальше.

Алиенора последовала за ним, и пока он показывал ей новые стены и отделку, она отвечала, с интересом задавая вопросы, но позже не могла вспомнить ни слова из того, о чем шла беседа.

Генрих смотрел на неподвижное тело любовницы. Если бы не восковая бледность лица, можно было подумать, что укрытая простыней до самого подбородка женщина просто спит. Ее прекрасные локоны разметались по подушке, будто в них еще пульсировала жизнь.

– Груженная бочками телега перевернулась и придавила ее, – сказал Гамелин. – Когда ее вытащили, она была мертва. Мне очень жаль.

Слова звучали неуместно, глупо, но Гамелин все же произнес их, пытаясь заполнить пустоту.

Генрих коснулся волос Элбурги, намотал локон на палец, потом наклонился и поцеловал женщину в ледяной лоб.

– Я встретил ее, когда мне было четырнадцать, – сказал Генрих и откашлялся, пытаясь справиться с подкатившим к горлу комом. – Тогда она только приехала из деревни, красавица, слаще яблоневого цвета. Другой такой у меня не будет.

– Мне очень жаль, – снова пробормотал Гамелин. – Я знаю, как ты дорожил ею. – Сжав плечо Генриха в знак сочувствия, он на мгновение застыл в молчании и все же спросил: – Что же будет с ребенком?

Генрих прерывисто вздохнул.

– Заберу в Вестминстер, его будут воспитывать вместе с остальными моими детьми. Я все равно собирался так поступить.

Он отвернулся от искалеченного тела Элбурги, оставив его женщинам, которые пришли подготовить покойницу к отпеванию.

В нижней комнате его сын Джеффри сидел на коленях у няни и теребил клочок одеяла. Его голубые глаза округлились от удивления и тревоги.

– Мама еще спит? – спросил он.

Генрих выхватил мальчика из рук няни.

– Твоя мама больше не может о тебе заботиться, – сказал он. – Теперь ты будешь жить со мной. У тебя есть братья, с которыми ты станешь играть. Найдутся и слуги, которые будут за тобой присматривать. Ну как, хочешь прокатиться на моей большой лошади?

Ребенок закусил нижнюю губу, но храбро кивнул. Генрих бросил на Гамелина взгляд, исполненный скорби и раздражения.

Гамелин понял, что невольно навлек на себя королевский гнев. Генрих не любил, когда приходилось подчиняться обстоятельствам. И терпеть не мог показывать другим свою слабость.

– Я не помню матери, – проговорил Гамелин. – Она умерла при моем рождении – но я помню, как заботился обо мне наш отец и как он признал меня сыном, хотя у меня не было никаких прав на наследство. Я всегда любил его и почитал до конца его дней, ты же знаешь.

Генрих сглотнул.

– Да, знаю, – сказал он и посмотрел на маленького мальчика у себя на руках. – Этот ребенок – все, что осталось мне от его матери.

Король стремительно вышел на улицу. Начался снегопад, и Генрих укрыл сына полами меховой мантии. Гамелин вышел следом, закрыл дверь и велел стражнику разогнать собравшихся зевак.

С наступлением сумерек Алиенора отложила шитье, чтобы отдохнуть. Работать при тусклом зимнем свете было тяжело, однако ей всегда легче думалось за вышиванием: повторяющиеся однообразные действия успокаивали.

– Госпожа, могу ли я что-нибудь для вас сделать? – спросила Изабель де Варенн, которая составляла ей компанию в течение всего дня. Маленький Гильом, у которого закрывались глаза, прижался к Изабель, зарывшись в складки ее плаща. Совсем недавно он еще носился по комнате, размахивая игрушечным оружием, но вдруг присел передохнуть. Его младший брат спал в колыбели под присмотром кормилицы.

– Нет, – ответила Алиенора. – Разве что попроси принести к возвращению короля хлеб и сыр. Он наверняка вернется голодным. И позови Мэдока. Раз для шитья слишком темно, послушаем музыку.

– Да, госпожа. – Изабель убрала нитки и иголки, двигаясь изящно и неторопливо. Глядя на нее, Алиенора смягчилась и преисполнилась благодарности.

– Спасибо, – сказала она, легко коснувшись руки Изабель.

– За что, госпожа?

– За сочувствие без слов.

Лицо Изабель порозовело.

– Я заметила, что вы опечалены, но решила оставить свои мысли при себе. Мудрых советов я дать не в силах.

– В твоих словах звучит мудрость. Если бы ты болтала без удержу, я бы тебя отослала.

– При прежнем дворе я научилась благоразумию, – ответила Изабель с легкой усмешкой. – Иногда молчание важнее слов. – Она начала подниматься, ласково тормоша Уильяма. – Просыпайтесь, мой принц, – сказала она. – Поищем вам хлеба с медом?

Гильом потер глаза и скривился, но Изабель уговаривала его, пока мальчик не улыбнулся и не взял ее за руку, другой рукой сжимая игрушечный меч.

Внезапная суматоха у дверей зала и порыв ледяного воздуха возвестили о возвращении Генриха. С облегчением, к которому примешивалось отчаяние, Алиенора увидела его рыжеватую шевелюру и развевающиеся полы короткого зеленого плаща.

– Папа! – крикнул Гильом и бросился от Изабель к отцу, размахивая мечом. Приблизившись, он остановился, удивленно и растерянно оглядывая другого мальчика, стоявшего рядом с Генрихом. Тот был старше Гильома и выше ростом, однако их сходство бросалось в глаза.

– Это Джеффри, – объявил Генрих Гильому, приседая и обнимая новоприбывшего. – Он переехал жить к нам и будет с тобой играть.

Алиенора с горечью смотрела, как муж обнимает этого кукушонка, оставив законного сына в стороне.

Дети настороженно смотрели друг на друга, и Изабель шагнула между ними.

– Сир, я как раз собиралась предложить милорду Уильяму хлеба с медом; возможно, Джеффри тоже захочет. – Она улыбнулась и протянула мальчику руку, как будто ничего особенного не произошло.

Генрих взглянул на нее с облегчением и благодарностью.

– Это очень мило с твоей стороны, Изабель, спасибо.

Изабель присела в реверансе и увела детей, взяв их за руки.

Генрих встал, проводив взглядом Изабель и мальчиков, после чего направился к очагу.

Алиенора едва сдерживалась, чтобы не высказать мучившие ее чувства перед придворными, которые видели, как король вошел с мальчиком.

Губы Генриха сжались в тонкую линию. Он потирал руки, и, хотя его пальцы покраснели от холода, он скорее выпускал раздражение, чем пытался согреться.

Слуга поставил на стол возле очага глазурованный кувшин и тарелки с хлебом и сыром. Генрих махнул рукой, отгоняя всех прочь, и жестом пригласил Алиенору сесть рядом.

Алиенора взяла кубок с вином, который ей налил король, отпила глоток и ее чуть не вырвало – вино было кислым, а к горлу подступала тошнота.

– Почему ты не сказал мне, что у тебя есть сын? – спросила она.

Генрих пожал плечами:

– До сегодняшнего дня тебя это не касалось, но теперь я должен о нем позаботиться. – Подержав вино во рту, он сделал глоток.

Алиенора изо всех сил сохраняла самообладание.

– Ты говоришь, что меня это не касается, но ради безопасности нашего рода мне стоит знать о таких вещах. – Она чувствовала себя львицей, защищающей детенышей. – Ты явно скрывал его от меня не один год.

– В марте ему исполнилось три года, – сообщил Генрих.

– А что с его матерью?

– Она умерла, – бесстрастно произнес король. – Я только что распорядился насчет ее похорон.

Алиенора отвернулась. Она не позволит ему поставить себя в неловкое положение и не станет чувствовать себя виноватой, мелочной и злой.

– Я знаю, что ты ищешь, где бы утолить свою похоть, – сказала она. – Знаю, что целомудрия от тебя ожидать не приходится, когда мы в разлуке или когда я жду ребенка. Я не глупа и понимаю, что ты не пропускаешь ни одной юбки. Однако держать у меня под носом любовницу и ребенка, ни слова не говоря, оскорбительно по отношению ко мне.

– Ни он, ни она не имели к тебе отношения. – Лицо короля покраснело от гнева. – Я не держал ее при дворе. И ничем не оскорбил тебя, равно как и не угрожал нашим детям. У моего деда в замке росло двадцать бастардов от разных матерей, и его супруги принимали их всех. – Взмахом руки он указал на стоявшего поодаль сводного брата. – Мой отец воспитал Гамелина при своем дворе, а Джеффри будет воспитываться при моем как мой сын. Я обязан позаботиться о его благополучии, и твой долг, дорогая супруга, принять его в семью.

Алиенора тряхнула головой.

– Я бы сделала это и без твоего приказа – ведь ребенок невинен, каковы бы ни были грехи его родителей. Я лишь не хочу, чтобы меня в таких случаях держали в неведении, пойми.

Он раздраженно пожал плечами:

– Я тебе обо всем рассказал! Но пока в этом не было необходимости.

Алиеноре захотелось плеснуть ему в лицо вином из кубка. Невероятно! Для него это пустяки!

– Сама посмотри, он неплохой парнишка, – сказал Генрих.

– Неплохой, – сухо подтвердила она и поднялась. – Прошу прощения, мне нездоровится. Пойду прилягу.

Генрих бросил на нее острый взгляд.

– Надеюсь, ты не собираешься дуться?

– Нет, сир, не собираюсь. Но мне надо как следует подумать… и тебе тоже.

Не дожидаясь его разрешения, она покинула зал со всей его прекрасной новой мебелью и отделкой и отправилась в свои покои, где отпустила придворных дам, села на кровать с балдахином и задернула шторы, скрываясь от всех. Оставшись в одиночестве, Алиенора дала волю слезам и гневу, колотя кулаками по подушкам и покрывалу. Какое предательство! Хуже и не представить. Выходит, когда она носила и рожала маленького Уильяма, считая его первенцем Генриха, у него уже был сын неизвестно от кого, и теперь радость ее воспоминаний навсегда поблекла. Алиенора не винила ребенка, и все же она не могла сдержать ужасной ревности. Ей предстоит каждый день видеть этого мальчика в детской, узнавая в его лице черты Генриха и незнакомой женщины. Этот малыш старше, а значит, крупнее и сильнее ее законных сыновей и вполне может с ними соперничать.

В конце концов она собралась с силами и вытерла глаза. Сделанного не изменить, а вот о будущем стоило поразмыслить.

Когда пришел Генрих, Алиенора сидела в постели, одетая в свежую белую сорочку, ее волосы золотой волной рассыпались по плечам. Положив на колени восковую табличку, она задумчиво постукивала концом стилуса по губам.

– Кому пишешь? – подозрительно спросил Генрих.

– Твоей матери, – ответила она. – Хочу сообщить, что у нее есть еще один внук – если, конечно, она об этом не знает.

Генрих покачал головой.

– Ее это тоже не касается.

Он принялся бесцельно бродить по комнате, брал в руки шкатулку, рассматривая резьбу, ставил на место и снова брал в руки. В конце концов, потирая шею, Генрих повернулся к жене.

– Я думал, что тебе это безразлично, иначе ты бы спросила.

Она с усталой обреченностью отметила, как он переложил на нее вину.

– Ну что ж, я спрашиваю сейчас: есть ли другие дети, о которых мне следует знать?

– Больше ничьи матери не признавались. Ребенок пригодится семье, станет хорошим другом нашим мальчикам. Вот увидишь.

Сердце Алиеноры сжалось.

– Меня не интересуют женщины, с которыми ты спишь; более того, я не желаю о них знать, но, если от таких связей рождаются дети, это другое дело, потому что это влияет на наш род. Я должна о них знать.

Он пожал плечами:

– Как пожелаешь. – Глаза Генриха блеснули, словно он подсчитывал, о чем можно рассказать жене, а что лучше скрыть и оставить при себе.

– Пожелаю. Мы об этом уже говорили: я тебе не племенная кобыла.

– Можешь не повторять – я и так все прекрасно помню, но не собираюсь цепляться за женскую юбку. Я на две недели уезжаю в Нормандию, ты остаешься управлять Англией – при чем же здесь «племенная кобыла»?

Он снова прошелся по комнате, потом резко развернулся на каблуках и с тяжелым вздохом плюхнулся на кровать.

– Давай покончим со всем этим. Мне нужны твои помощь и поддержка. Управлять нашими землями совсем не просто, и по сравнению с этим сын от другой женщины, да еще рожденный до свадьбы с тобой, – сущий пустяк.

Алиенора поджала губы. В ней все еще бурлили обида и возмущение, но она не могла не признать: муж во многом прав. Генрих никогда не изменится; у него всегда будут другие женщины, а государственные дела в любом случае важнее, чем ссоры из-за любовниц. Однако муж злоупотребил ее доверием – чем сильно ее ранил.

– Хорошо, – сухо ответила она, – хватит об этом.

Генрих наклонился и поцеловал ее, на что она ответила без особого желания и быстро отстранилась.

– Что ты собираешься делать с ребенком?

Он вопросительно взглянул на нее.

– Ты сказал, что он будет воспитываться в нашей семье, но какая роль предназначена ему в будущем? – пояснила Алиенора.

Генрих развел руками.

– Всему свое время. Посмотрим, к чему его больше тянет, а там и решим, что вложить ему в руки – перо или меч.

Алиенора ничего не сказала. Будь ее воля, мальчика ожидала бы судьба священника. Так он служил бы делу семьи, не представляя угрозы для ее собственных сыновей.

Генрих начал раздеваться.

– Можешь не писать об этом моей матери. Я сам ей обо всем расскажу, когда приеду в Нормандию.

Алиенора отложила письмо и подвинулась, чтобы он мог присоединиться к ней в постели. Обычно накануне Большого совета Генрих засиживался допоздна с Бекетом, Робертом Лестером и Ричардом де Люси, а потом, насколько она знала, отправлялся утолять зов плоти. Но сегодняшний вечер король решил посвятить примирению с женой, навести разрушенные мосты, чтобы по ним, пусть и поврежденным, можно было с осторожностью пересечь реку жизни.