90 дней в плену

Просто будни и не просто встречи

Следующие четыре дня прошли в обычных тюремных хлопотах и ожиданиях. Когда ты ограничен практически во всем, то начинаешь ценить самые, элементарные вещи. Например, никогда бы раньше не подумала, что для меня станет жизненно важным открытое окно и просто глоток чистой питьевой воды. И то, что это важно, понимала не только я, но и охранники, чем они и пользовались. Казалось бы, простые вещи – проветрить камеру, открыть окно, дать чашку кипяченой воды, пока родные не принесли кипятильник, чтобы не пить воду из-под крана. Ан нет! Это же слишком

хорошая жизнь будет у заключенных.

«У нас немає кип’ятка і чайника (вчера на другой смене был, а сегодня вдруг не стало). Пийте воду з-под крана». «Не положено окно открывать, только на 15 минут – в обед и вечером». Причем, где написано, что не положено, никто не говорит. Зато они выучили другую «гениальную» фразу: «Ничем не могу помочь. Мы с вами в одинаковых условиях находимся, нам тоже жарко!». Абзац! Может, поменяемся местами?! Ты тут посидишь, в камере, а я пойду погуляю во дворе без наручников.

И что интересно, не каждая смена так по-свински себя ведет. Но, как только радио во дворике настраивается на волну «Промінь» (с 8.30 до 15.00 на время прогулок орет динамик), значит, на смену зашли сволочи, которые постараются сделать этот день для тебя незабываемым, под сопровождение украинских патриотических песен. А когда звучит «Ретро-FМ» или «Хит-FМ», то и сотрудники охраны ведут себя более прилично: могут окно на целый день открыть, воду кипяченную дадут, не хамят, террористкой не называют.

Что это – совпадение? Думаю, это звенья одной цепи, взаимосвязанные детали восприятия мира разных людей. На дне ящика одной из тумбочек в моей камере я обнаружила написанную аккуратным каллиграфическим

почерком фразу: «Все проходит. Пройдет и это…» Кто бы спорил, но только не я.

Вот еще одно, абсолютно непонятное для меня ограничение – часы. Почему-то у заключенных забирают это достижение технического прогресса. Наручные часы у меня забрали еще в Мариуполе, так же, как и ювелирные изделия, включая серебряный православный крестик с цепочкой. До сих пор не понимаю, чем могут быть опасны наручные часы. Настольные часы в камеру тоже нельзя проносить, ни механические, ни электронные. На вопрос, который час, охранники отвечают: «Около, шести. Пусть вам родственники телевизор принесут, по телевизору время будете узнавать». Вот где логика? Часы нельзя, а телевизор – можно. Ну что же, телевизор так телевизор.

В четверг, 7 августа, мне передали это окно в мир. Но наличие датчика времени здесь все же второстепенное преимущество. В условиях информационного вакуума телевизор вещь весьма нужная. Правда, в системе кабельного провайдера, подключенного к изолятору, всего 18 каналов, ну и все, понятно, украинские. Даже «Евроньюз» нет. Но тем интересней и увлекательней становится просмотр новостных блоков.

Помните, как во время СССР шутили, что в газете «Правда» нет известий, а в «Известиях» – правды. А еще был анекдот, что советские люди обладают уникальной способностью – читать между строк. Вот и с украинскими СМИ то же самое. Новостных блоков и выпусков много, но вот ни правды, ни известий в них нет. А если хотите узнать, что же происходит на самом деле, то смотрите между картинок и слов.

«Сегодня наши войска продолжили наступление на террористов и продвинулись на 150 км», – вещает представитель сил АТО, не уточняя,

в каком направлении они так браво наступают. Например, от Горловки, на подступах к которой уже месяц торчит нацгвардия, до Донецка примерно

60 км, и если силы АТО в наступлении прошли 150 км, то они должны были прогуляться от Горловки к Донецку и обратно.

Или еще новость. «Сегодня силы АТО освободили города Краснодон, Шахтерск, Углегорск», – браво сообщает диктор, а на следующий день выясняется, что эти города остаются под контролем сепаратистов, а «ошибочную информацию разместили на официальном сайте АТО хакеры, которые его взломали». Какие злобные и нехорошие эти компьютерные пираты – залезли на чужой сервер, раструбили о победах украинской армии, а пресс-службе потом за них отдувайся.

Вот такие особенности просмотра украинских телеканалов в условиях отсутствия альтернативы. Хорошо, что у меня как у журналиста, который до последнего времени пребывал в Донецке, существует иммунитет на этот бред, а вот обычному зрителю с этим помоечным потоком сложно справиться.

Теперь о встречах. Конечно, самая долгожданная – это встреча с родными и близкими. В понедельник, 11 августа, я наконец-то дождалась желанного свидания с детьми. На тот момент уже два заявления следователю написала и передала, а третье только утром дежурному отдала, а тут такая радость! Целый час вместе, пусть и в присутствии сотрудника, вернее сотрудницы.

Свидание в изоляторе СБУ проходит в небольшой комнате, где с одной стороны стола сидит заключенный, а с другой его родные.

Можно говорить о чем угодно – погоде, природе, новостях из дома, но только не об уголовном деле, по которому проходишь. То есть самое главное как раз обсуждать нельзя. «Если будете говорить о деле, я буду вынуждена прекратить свидание!» – сразу предупредила контролерша. Ладно, спасибо,

что сказали, будем шифроваться.

Честно, я не знаю, как описать первую встречу с детьми в СИЗО, просто переполняют чувства. Это очень личное. Мы все говорили, говорили, и я все не могла наглядеться на них. Могу сказать только одно: у меня очень хорошие дети и ради них я буду жить долго и счастливо! Несмотря ни на что! Еще в категорию приятных встреч в заключении входят визиты адвоката. Я уже рассказывала о своем защитнике Лиле, очень светлый человечек, прости-те за банальность – луч света в темном царстве, без неё я не смогла бы узнать, что же там, за стенами тюрьмы на самом деле происходит. Надо отметить, что во время общения с адвокатом, контролеры в комнате свиданий не присутствуют. Но я прекрасно понимала, да и Лиля это подтвердила, что нас все равно внимательно слушают и пишут.

Несмотря на всевозможные козни со стороны следствия, она упорно добивалась соблюдения моих законных прав, связывалась с нужными людьми, подсказывала мне, как лучше поступить и что лучше сказать, а

где промолчать, передавала от меня информацию детям, друзьям и близким, да и мне приносила от них известия.

Вы скажете, что в этом нет ничего особенного, в этом и заключается работа адвоката. Это, конечно, так, но эту работу можно делать обычно, формально, а можно и вовсе не делать. Я не знаю, почему она так по-человечески ко мне отнеслась, но один факт меня просто поразил. Оказывается у этой хрупкой

маленькой женщины четверо (!) детей. Мне кажется, что это объясняет многое. Не может женщина, которая в наше время отважилась на такой героический поступок, работать формально.

Как рассказала во время очередной нашей встречи Лиля, апелляцию по мере пресечения назначили сначала на 19 августа, но потом перенесли на 21

августа. Как она объяснила, это нормальная практика. Сначала назначается одна дата, об этом узнает общественность и журналисты, готовые прийти на заседание, а потом суд переносится на другой день, а может, и еще на другой. В нашем случае меня даже устраивало то, что перенесли слушание со вторника на четверг, тем боле что, как я поняла, вопрос с привлечением общественности и прессы у нас был самым слабым звеном. «Не важно, какие журналисты придут и напишут ли они то, что нам надо. Главное, чтобы пришли, и чем больше, тем лучше, пусть будет шумиха в СМИ. Нам необходимо подключить и задействовать все варианты. Информацию об апелляции надо слить через несколько источников», – пыталась объяснить я Лиле.

Находясь в полной изоляции я надеялась, что привлечение общественного мнения поможет мне повлиять на суд. Увы, на этот счет я тогда заблуждалась. На украинский суд повлиять, опираясь на мнение общественности невозможно. Тем более, что мнение той общественности, которую здесь не хотят слышать, которое совпадает с общепризнанными понятиями о свободе слова, защите прав журналистов, да и просто прав человека, не прозвучит в украинском суде.

И еще на одну немаловажную деталь, которую обязательно надо учитывать, обратила внимание Лиля, это мой внешний вид на суде. «Я хорошо знаю судью, которая будет у нас председателем на заседании, ни в коем случае нельзя на слушание приходить в шортах-футболках. Даме все равно, каким образом вы попали в заключение, по её мнению в зале суда подозреваемый, обвиняемый должен выглядеть прилично», – пояснила она.

В моем случае это было несколько проблематично, поскольку почти все вещи остались в багажнике моего автомобиля, который стоял на парковке Мариупольского СБУ, а часть, которую мы отправляли посылками из Донецка в другой город, вообще пропала. Так что было необходимо покупать новые вещи. Понятно, устроить шопинг у меня бы не получилось, потому я попросила через Лилю дочку Полину, чтобы она приобрела мне брюки, блузку и туфли в тех сетевых магазинах, в которых мы с ней частенько делали покупки.

«Мои размеры одежды Полинка знает. Пусть купит светлую летнюю блузку и легкие брюки», – попросила я. Когда же мне через несколько дней принесли передачу с одеждой, то я оценила чувство юмора своей дочери. В общем, все выглядело прилично, да и с размером она действительно угадала – светлые хлопковые брюки сидели на мне как влитые, а вот белая

блузка… Она хоть и была зарубежного производства, но фасон и декоративное шитье на ней делали ее на 100% похожей на украинскую вышиванку! Будем надеяться, что такой наряд хоть произведет

положительный эффект на судей.

Однако, помимо приятных встреч, в заключении бывают и неприятные, хотя и не менее «увлекательные». Так, после очередной «доброжелательной» смены в четверг 14 августа, когда пришлось вызывать «скорую», я написала жалобу на действия сотрудников на имя начальника СИЗО, а также ходатайство на его же имя предоставить выписки о моем состоянии здоровья, которые фиксировались врачами.

Да и 15 августа уже с утра пришлось обратиться к врачу с жалобами на самочувствие, ведь окно в моей камере не открывали почти сутки, воздух был спертый, душно. Как результат уже с утра давление у меня было 140/100. Тюремный врач прекрасно понимал, чем чревато то, что у меня каждый день повышается давление, даже обещал написать рекомендации администрации по содержанию на мой счет. Однако по тому, как он прятал глаза, я прекрасно понимала, что администрация все его рекомендации имеет в виду. В этом я убедилась буквально через час после визита к тюремному врачу. Доктор, конечно, дал мне лекарство, и я лежала в камере, приходила в чувства; мне даже стало лучше. В этот момент в окошко заглянула сотрудница и сказала, чтобы я собиралась к начальнику. Да запросто! Даже интересно, что такой большой босс хочет мне сообщить.

Меня привели в кабинет на первом этаже. Обстановка была не то чтобы шикарной, но, по сравнению с кабинетом моего следователя, просто хоромы с кондиционером. Во главе длинного стола сидел важный мужчина лет 40—50 с благородной сединой и абсолютно никаким пустым лицом.

С правой стороны от него сидел усатый мужчина поста-ше, лет шестидесяти, с круглым лицом и усталыми грустными глазами. Его начальник представил как своего заместителя.

«Здравствуйте, Елена Владимировна, присаж-вайтесь, – указал начальник на черный кожаный диван, стоявший слева от него у стены. – На каком языке хотите общаться? Я смотрю, вы мне написали тут клопотання даже на украинском языке, хотя по образованию вы учитель русского языка и родились в России». На столе перед начальником лежало мое личное дело. Надо же, как он подготовился к беседе.

«Можем общаться как на русском, так и на украинском, мне все равно, я с пяти лет живу в Украине», – ответила я, и начальник вздохнув с облегчением, продолжил по-русски. Да, судя по всему, ему самому легче говорить на «клятій вражій мові», поняла я. Это меня же улыбнуло, выражаясь на сленге активных пользователей социальных сетей.

«Я хотел с вами поговорить по поводу вашего ходатайства, которое вы сегодня мне направили, – продолжил начальник. – Конечно, согласно ст. 9 Закона Украины „Про предварительное содержание“, вы, безусловно, имеете право на защиту, часовую прогулку и т. д. Но вот сведения об условиях вашего содержания, в том числе и выписки медицинских показаний, мы не имеем права вам предоставлять. Поэтому вашу просьбу мы удовлетворить не можем». При этом он так гаденько улыбался, вроде как показать хотел, что он умный, а я – законы не знаю.

«Хорошо, а кто может получить такие сведения о моем здоровье?» – спокойно продолжила я. Начальник, апеллируя статьями законодательства, пояснил, что если следователь или защита захотят получить эту информацию, то он ее подготовит. Казалось бы, о чем еще говорить, он пояснил мне мои права относительно ходатайства, вопрос исчерпан, я могу идти. Ан нет, гражданину начальнику хотелось поговорить. Извольте, я не тороплюсь в душную камеру, тут под кондером гораздо уютней.

«И вообще, вы знаете, по моему опыту я не раз наблюдал, как практически у всех людей, попадающих сюда, вдруг ухудшается самочувствие», – с видом бывалого заявил он. «Вы хотите сказать, что, попадая сюда, все симулируют болезнь? Ну, так называйте вещи своими именами. Вот только мне сложно симулировать и изображать повышенное давление и гипертонию. Это не головная боль», – заметила я. «Однако это не помешало вам заниматься организацией террористической группы, когда на вашей Донетчине (ненавижу это слово, – авт.) гибнут люди», – начальник начал терять самообладание и перешел на более повышенный тон.

«Да, в моем Донецке гибнут люди, но я не имею никакого отношения к терроризму и не надо меня обвинять во всех смертных грехах. Меня только подозревают в причастности, причем никаких доказательств нет», – резко перебила я этого хама.

И тут «Остапа» совсем понесло, начальник прямо на крик перешел. «Это вы следователю будете рассказывать, как с Гиркиным и вашим другом Губаревым ДРН создавали. И нечего мне тут указывать, что мне делать. Вы все равно будете сидеть», – орал он.

«Ну, во-первых, я не дружу с Губаревым и Гиркиным. Во-вторых, если я и буду сидеть, то только по решению суда. Только я еще раз повторяю, что

я – журналист, который до конца выполнял свой профессиональный долг в зоне боевых действий, описывая происходящее в своей газете, – пыталась я вернуть в чувства начальника СИЗО. – Что же касается выписки из медицинской карты, я так поняла, если мой адвокат обратится к вам с ходатайством, то вы предоставите информацию». «Да, я вам все сказал», – рявкнул раздраженно начальник.

Мне показалось, что он и забыл, зачем меня позвал, потому что на последней фразе споткнулся, но потом спохватился и, взяв телефон, крикнул в трубку

подчиненным, чтобы заходили за мной.

Все это время его заместитель сидел и молча наблюдал за нашим диалогом. Не дожидаясь приглашения, я поднялась с диванчика под уже более

умеренное бухтение начальника о террористах-сепаратистах и агентах Кремля. Открылась дверь кабинета, и вошла сотрудница. «Все, идите, до свидания», – грозно прорычал напоследок начальник, показывая свою важность перед подчиненными.

Мне реально стало смешно от того, как он пытался сохранить лицо при плохой игре, и, еле сдерживая смех, я ответила: «До новых встреч». Вот почему-то я была уверена, что мы еще ним увидимся.

Признаться, эта встреча произвела на меня двоякое впечатление. С одной стороны, я еще раз убедилась в том, что отношение ко мне со стороны охранников предвзятое. Судя по словам начальника, я для них террористка, пророссийская шпионка, сепаратистка, подруга таких же террористов как и я Губарева, Гиркина ну и Путина заодно. В общем, «клятая москалька». Но с другой стороны, глядя, как этот биг-босс орет и брызжет слюной, я понимала, что предъявить-то мне на самом деле, кроме эмоций, нечего. И это не могло меня не веселить. Поэтому в камеру я шла с довольной физиономией. Я его сделала!

Не могу утверждать на все 100 процентов, что именно встреча с начальником изолятора повлияла на улучшение содержания, пусть даже незначительное, но не заметить этого было невозможно.

Ну, во-первых, мою камеру действительно стали проветривать с утра, а не ближе к обеду, когда солнце уже было в зените, а в помещении стояла такая духота, что я теряла сознание от спертого воздуха. Во-вторых, выводить на прогулку меня тоже стали утром, пока не жарко. И в-третьих, сотрудники

СИЗО стали заметно вежливей. Уверена, что в кулуарах они в деталях обсудили нашу с начальником встречу и сделали соответствующие выводы.

В понедельник, 18 августа, когда дежурный как раз из самой вредной смены раздавал завтрак, на мою просьбу не класть много каши, уточнил, достаточно ли, а то я еще буду писать, что меня здесь не кормят. При этом он положил вместе одной аж две котлетки. Я ему пообещала, что жаловаться на это не буду.

Но, в то же время, эта же смена стала проявлять по отношению ко мне больше бдительности. Когда в тот же понедельник меня выводили на встречу с адвокатом, то охранница не просто тщательно ощупала одежду на мне, но и заставила снять носки и чуть ли не на зуб попробовала тапочки, обычные комнатные тапочки.

А выводя меня из камеры, охранница отметила с улыбкой, указывая своему напарнику на стулья, стоявшие возле тумбочки: «Диви, седушки у кольорах національного прапора». Действительно, на табуретках лежали квадратные поролоновые седушки желтого и голубого цвета. Я их захватила вместе с теплым шерстяным пледом, который всегда лежал в багажнике машины на всякий случай. Кстати, и плед и седушки мне действительно пригодились в камере. Увидев такую реакцию на «интерьер» в помещении, я решила как-то разрядить обстановку и стала объяснять, что обычно эти седушки раздают болельщикам на стадионе «Донбасс Арена» во время футбольного матча, а когда ведущий между таймами просит фанов поднять седушки, то арена окрашивается в национальные украинские цвета.

Однако реакция конвоя на мои слова была прямо противоположная ожидаемой мною. Вместо того, чтобы как-то одобряюще улыбнуться, они

наоборот, напряглись и зло посмотрели на меня. Я даже не поняла сразу, в чем дело-то. А потом до меня дошло. Вот когда они последний раз смотрели футбольный матч на таком стадионе, где что-то раздают и есть ведущий? Да никогда! Поэтому мои рассказы о таких чудесах, которые считаются обычном делом в Донецке, их только раздражают.

Кстати, во время работы с адвокатом она спросила, не подселили ко мне соседей? Услышав отрицательный ответ, Лиля отметила, что обычно в этом заведении свободных мест не бывает, особенно сейчас. «Интересно, так, может, я особо опасный преступник?» – пошутила я, хотя над этим действительно стоило задуматься.

Решение 50х50, но в нашу пользу

Приближался срок слушания в апелляционном суде по избранию меры пресечения. На очередной встрече с Лилей она мне сказала, что, помимо нее,

мои интересы еще будет представлять хорошо мне знакомый адвокат из Донецка, мы вместе в одной команде работали в нескольких избирательных кампаниях. Увидев мое довольное лицо, Лиля поинтересовалась, хорошо ли это?

Конечно, хорошо, и не только потому, что этот парень мой земляк, но некоторые нюансы моего дела и обстоятельства событий последних месяцев перед моим заключением, увы, я не могла поведать защитнику, которого я

узнала три недели назад. Даже если этот защитник добросовестно выполняет свою работу, даже если человеческие качества не могут не вызывать симпатию. Просто слишком много людей заинтересованы в том, чтобы я потянула за собой не менее большее количество людей. И последствия такого моего поступка могут быть весьма печальными.

На встрече мы еще раз продумали все детали предстоящего суда. Удалось заполучить от следователя копию моей трудовой книжки, как доказательство того, что я уже 15 лет являюсь журналистом, а последние четыре года – главный редактор донецкой газеты, и с этой должности меня никто не снимал и не увольнял. Кроме того, Лиля раздобыла еще некоторые документы, подтверждающие, что я никуда не скрывалась, а просто ехала в отпуск с несовершеннолетним сыном.

И еще, что немаловажно, Лиля принесла ксерокопии моей медицинской карты с диагнозом и рецептом, которые были зафиксированы еще год назад в одной из донецких больниц. Это давало возможность наконец-то аргументировать и тюремному врачу и администрации, что мои жалобы на самочувствие не безосновательны.

Кстати, на том, как в местах не столь отдаленных Украины оказывают медицинскую помощь заключенным, хотелось бы остановиться более подробно. Отсутствие воды и редкое проветривание помещения в условиях рекордной для Киева жары привели к тому, что я несколько раз за две недели вынуждена была обращаться за медицинской помощью.

Сначала тюремный врач констатировал повышение давления и температуры. Потом несколько раз охранники вызывали скорую помощь. Доктор, приехавший по вызову, был как-то очень любезен и предупредителен, улыбался, сочувствовал, уточнял, как же именно я себя плохо чувствую, где болит, как давно у меня такой диагноз. При этом он пытался шутить, балагурить. Эдакий доктор Айболит, говорящий на суржике.

Если честно, то у меня вызвало удивление, когда, проверяя мое давление, он констатировал 130/100, мне казалось, что я чувствую себя гораздо хуже. Да и температура у меня точно была не 36,6 (градусник под мышкой мне позволили держать около минуты, подержав его перед этим под холодной водой для дезинфекции), обычно при таком состоянии ртутный столбец поднимался не ниже отметки 37,1. Но оснований не доверять врачу, который приехал на «скорой» по вызову, у меня не было.

И каково же было мое изумление, когда на мою просьбу передать копии из медкнижки тюремному медику, ко мне в камеру зашел в форме при погонах сотрудника СБУ уже знакомый доктор Айболит. У меня от удивления аж челюсть отвисла, я на минуту даже дар речи потеряла. Выходит, что в прошлый раз я жаловалась на хамское отношение и игнорирование моих просьб дать стакан воды и открыть окно дежурными СИЗО, сотруднику этого же учреждения! Возможно, это и нормальная практика, но довольно подло, как по мне. При этом, на мой недоуменный вопрос, что я принимала доктора за врача «скорой», он, не моргнув глазом, ответил, что в свободное от основного места работы время он подрабатывает на «скоряке».

Ну-ну… Интересной была его реакция и на копии моей медкарты. «Это, конечно, хорошо, что вы сделали копии, но подтвердить диагноз сможет только справка с мокрой печатью вашего лечащего врача, что вы у него наблюдались в течение такого-то времени, принимали определенные препараты. Тогда мы сможем назначить какое-то лечение», – скаля зубы, объяснил он. На мои пояснения, что сейчас это сделать весьма затруднительно, потому что в Донецке идет война и если мои друзья и родственники даже найдут наблюдавшего меня врача (что не факт, ведь многие уехали), то доставить этот документ в Киев практически невозможно – поезда не ходят, автобусы тоже. На это Айболит с гаденькой улыбкой предложил передать справку факсом.

И все же мне удалось уговорить его на компромиссное решение – закупить за мой счет лекарства, которые были мне ранее назначены согласно копии рецепта, который таки был выписан (и чудом сохранен) на мое имя. Представляю, как непросто приходится тем заключенным, у которых нет возможности нормально работать с адвокатом, а родственники далеко или не очень-то стремятся помогать. А то, что такие в украинских тюрьмах есть, я убедилась буквально через пару дней.

Накануне суда я практически не спала, все мысли о предстоящем слушании в голову лезли, ведь от этого решения зависит очень многое. После завтрака, 21 августа мне приказали собираться. Новую блузку и брючки пришлось надеть под черные кроссовки без шнурков. Моветон, конечно, но, согласно распорядка, другую обувь ни с пряжкой, ни на каблуках мне передавать не разрешили. После очередного «тщательного осмотра» меня погрузили в автозак, которую на этот раз охраняли совсем юные курсантики МВД.

Трое почти наголо бритых парнишек по очереди курили, забирая последний кислород в провонявшейся кутузке, и жутко матерились, рассуждая о своей непростой службе, суке командире и о предстоящих планах на выходные, до которых оставался всего один день.

«А в п’ятницю ще встигну у кіно с девочкой сходить, – это была единственная фраза без брани. – Пацикі казали, що новиї „Черепашки нінзя“ прикольні, дєвочкам нравятся». Дальше разговор продолжался на нелитературном языке. При этом мое присутствие, равно как и присутствие еще одного «клиента» на соседнем «стакане» за решеткой, их нисколько не смущало, мы для них просто не существовали, как будто не живых людей перевозили, а дрова.

Кто ехал со мной в машине, я на тот момент не могла видеть, единственно, что было понятно, это – мужчина, потому что когда мы прибыли к пункту назначения, то первой приказали выводить женщину, то есть меня.

Приехали около 11 часов. Разница между районным и апелляционным судом даже при ограниченных обзорных возможностях заключенных была заметна. Боксы предварительного содержания по районным меркам просторные, под высокими потолками над решетками и сетками была проложена серьезная вентиляционная система, да и курить в камерах сотрудники охраны запрещали, правда, судя по периодически возникающему дыму, было понятно, что заключенные все же курят тайком.

Боксов здесь было много, около двух десятков, и одиночных, как у меня, и вмещающих по 3—4 человека. Стены моей камеры украшала «наскальная живопись», соответствующая месту содержания. Над зелеными панелями на белой стене с одной стороны была нарисована огромная зеленая свастика, а под ней написано: «Адольф, проснись!», а продолжение фразы «красовалось» на другой стене: «Менты …уеют»!!! На стене напротив кто-то написал молитву, а два слова возле двери вселяли оптимизм: «Донецк рулит».

«Предвариловка» гудела, как улей. Опытные сидельцы рассказывали последние сплетни и подробности своих дел, по которым сейчас будут слушания. «Толик, – пытаясь перекричать общий гул, слышался еще совсем молодой женский голос, – поговорить надо, очень серьезно!» «Малая, я не могу тебе помочь – сифилитик», – под смех товарищей по несчастью отвечал ей Толик. «Да нет, не то. Надо, чтобы ты достал опять то, что в прошлый раз.

У меня лаве есть», – настаивала дама. «Нету ничего. Все уже употребили», – пытался отвертеться от нее кавалер.

Постепенно стали вызывать доставленных в залы суда. «До залы!» – кричали охранники и называли фамилии. Хотя гул немного стих, людей по боксам сидело еще много. Не знаю почему, но мне вдруг захотелось петь, на память пришел романс «Гори, гори, моя звезда». Когда я была еще совсем маленькая, то на домашнем магнитофоне была запись этого романса в исполнении Анны Герман. Я сотни раз изображала великую певицу возле зеркала, со скакалкой вместо микрофона в руках. Странно, но сидя в «предвариловке», нахлынули воспоминания детства, да и слова этого романса как-то соответствовали настроению.

Я запела. Сначала очень тихо, практически бормоча слова под нос, потом все громче, а на третий заход почти во весь голос. Интересно, что чем громче я пела, тем тише становилось вокруг. Замолчали как заключенные, так и охранники. Примерно через полчаса я прекратила петь, удовлетворив свои вокальные амбиции (ведь в школе я даже солировала в хоре), и поняла, что вокруг полная тишина, меня внимательно слушали. Через пару минут в соседней камере один сиделец спросил другого: «А ты латинский язык знаешь, изучал?» Для меня это было так неожиданно, что я даже рассмеялась, но тихо.

Вскоре в «предвариловке» началось какое-то оживление. Судя по словам конвойных, предстояла какая-то проверка. Они зашикали на шумных заключенных и приказали сидеть тихонько и помалкивать. Послышались шаги и голоса, которые точно принадлежали не молоденьким курсантам.

«Доброго дня!» – преувеличенно вежливо произнес женский голос. В ответ ей также слащаво ответили, что день действительно добрый. Был слышен еще какой-то женский голос, по звуку открывшейся двери стало понятно, что пришедшие зашли в один из боксов. Постепенно комиссия переходила из одной камеры в другую и везде была слышна эта неуместная фраза: «Доброго дня!», которая в тюремных стенах звучала как издевка.

В мою камеру гости не пожаловали, но когда они проходили мимо, то в маленькое окошко я увидела, кто, собственно, нагрянул с проверкой в апелляционный суд – уполномоченный Верховной Рады Украины (парламента) по правам человека Валерия Лутковская со своей свитой. И тут послышалось еще два мужских голоса и, судя по интонации, они были не в восторге от присутствия здесь этой проверки. Они начали вежливо выяснять, чем обязаны и что, собственно, происходит и почему их (как оказалось, это пришли из администрации суда) не предупредили о визите.

Если честно, то итог их беседы был понятен с самого начала. Омбудсмен ссылалась на какую-то постанову и свои обязанности, мол, все по закону, судебное начальство тоже выразило «счастье» принимать у себя высокопоставленных контролеров и высказывало готовность все, что нужно, само показать. Обычное чиновничье расшаркивание, длившееся около получаса, которое, признаться, порядком надоело и сидельцам, и охранникам. Поэтому, когда проверяющие в сопровождении администрации наконец-то удалились, то и те и другие с облегчением вздохнули.

«Ну шо, ушли уже? – спрашивали с тревогой конвоиры. – Такая проверка из Верховной Рады, шо и начальство пересрало». «Тоже мне фотокорреспонденты. Ты видел, она меня фоткает на мобилу! – послышался возмущенный голос в одной из камер. – А она меня спросила, хочу ли я, шобы она меня фоткала?!» Обсуждение визита неожиданных гостей длилось еще некоторое время, а когда страсти по омбудсмену уже стихли, наконец-то прозвучала фраза: «До залы!», – где вместе со мной

назвали фамилию еще одного человека. Было уже два часа дня, когда меня и его под усиленной охраной подняли на лифте на один из верхних этажей и проводили в зал заседания.

В отличие от меня, мой товарищ по несчастью был в наручниках, которые с

него сняли в зале только после того, как нас завели за железную решетку.

Вначале прошли слушания по трем гражданским делам, которые не имели к нам никакого отношения. Они слушались быстро, практически «на автомате», и были не интересны. Но за это время мы с соседом успели познакомиться.