Уинстон Черчилль. Английский бульдог

Королевский кавалерист

В Сэндхерсте Уинстон проучился с сентября 1893 года по декабрь 1894-го, и этот период оставил у него намного больше положительных воспоминаний, чем все школьные годы. «Если в школе я был одиночкой, – писал он впоследствии, – то в Сандхерсте обзавелся кучей друзей, трое-четверо из коих здравствуют по сей день. Остальные ушли из жизни. Многих друзей и просто ротных товарищей унесла Англо-бурская война, почти всех остальных прикончила Мировая. Немногим уцелевшим вражеские пули порвали бедро, грудь, лицо. Привет им всем».

Порядки в Сэндхерсте были строгие – подъем в шесть утра и до четырех дня уроки по картографии, тактике, фортификации, военной администрации, полковому счетоводству, освоению стрелкового и артиллерийского вооружения, юриспруденции, а так же физкультура, стрельба, копание окопов, строевая подготовка и верховая езда. Вечером у курсантов было свободное время и, наконец, в одиннадцать часов отбой.

Нет лучшей инвестиции, чем инвестиция молока в младенцев.

Университет – это казна, где хранятся будущие сокровища нации.

Если я принес какую-то пользу людям, это никогда не было через самопринуждение, но всегда через самовыражение.

При этом учеба на кавалериста и правда обходилась гораздо дороже, нежели на пехотинца, так что лорд Рэндольф сетовал не зря. Помимо мундира и оружия курсанты должны были содержать за свой счет грума, двух строевых лошадей, одну-двух охотничьих лошадей, а также обязательный набор лошадей для игры в поло.

Здоровья Уинстон всегда был достаточно слабого, поэтому учеба и такой жесткий режим давались ему нелегко. Борясь с усталостью и нервным напряжением, он начал курить и понемногу пристрастился к спиртному, впрочем, в меру, не больше других. Зато ему нравились изучаемые дисциплины, нравилось и то, что в отличие от школы, в Сэндхерсте учат не мертвым языкам, а современным практическим дисциплинам. Ну, а поскольку, как уже говорилось, он всегда легко изучал то, к чему у него лежала душа, можно не удивляться тому, что поступил он туда с самым низшим баллом, а на выпускных экзаменах был уже в двадцатке лучших.

В Сандхерсте я все начал сызнова. Меня уже не тянуло назад давнее отставание в латыни, французском или математике. Мы все начинали с нуля и на равных. Курс обучения составляли тактика, фортификация, картография, военное право и военное администрирование. Плюс строевая подготовка, гимнастика и верховая езда. Не хочешь – ни в какие игры не играешь. Дисциплина была строгой, занятия в классах и на плацу тянулись долго. К вечеру все валились с ног от усталости. Меня увлекали в первую очередь тактика и фортификация. Отец распорядился, чтобы его книгопродавец, мистер Бейн, обеспечивал меня книгами для учебы… Скоро подобралась военная библиотечка в подкрепление регулярным занятиям…

Мы рыли окопы, насыпали брустверы, обкладывали траверсы мешками с песком, вереском, фашинами или решетчатыми ящиками с щебнем. Мы ставили рогатки и закладывали фугасы. Мы подрывали железнодорожные пути пироксилиновыми шашками, учились взрывать каменные мосты и наводить понтонные или из бревен. Мы чертили контурные карты всех холмов в окрестностях Камберли, прокладывали рекогносцировочные маршруты в разных направлениях, намечали линии сторожевого охранения для авангарда и арьергарда и даже решали кое-какие несложные тактические задачи. Обращению с гранатами нас совсем не учили, этот вид оружия считался безнадежно устаревшим. Гранаты вышли из употребления еще в восемнадцатом веке, и в современной войне толку от них не предвиделось…

Иногда меня приглашали отобедать в Штабном колледже, в миле от нас, где умнейших армейских офицеров готовили к высшему командованию. Здесь учили распоряжаться дивизиями, армейскими корпусами и даже целыми армиями; разговор шел о базах, снабжении, коммуникациях, о железнодорожной стратегии. Восторг! Думалось только, что все это, к сожалению, одна игра фантазии, что время войн между цивилизованными народами навсегда отошло в прошлое. Родиться бы пораньше лет на сто – вот была бы красотища! Чтоб девятнадцать тебе стукнуло в 1793 году, когда впереди больше двадцати лет войн против Наполеона! Такое не повторится. После Крымской войны британская армия ни разу не палила по белокожим, нынешний мир делается все более рассудительным и миролюбивым (и вдобавок демократическим) – великое время отшумело…

Уинстон Черчилль «Мои ранние годы. 1874–1904»

20 февраля 1895 года Уинстон Черчилль получил звание младшего лейтенанта и был зачислен в один из самых блистательных полков английской армии – 4-й гусарский полк Ее Величества. А меньше чем за месяц до этого, 24 января, умер его отец, лорд Рэндольф. И хотя он уже давно был болен, Уинстона его смерть сильно потрясла. «Все мои мечты о совместной деятельности с ним, о вступлении в парламент на его стороне и с его поддержкой, растаяли словно дым, – вспоминал он. – Теперь мне оставалось лишь следовать его целям и отстаивать его память».

Меня всегда поражало преимущество жить в более раннюю эпоху. Те, кто жил раньше, имел возможность первым сказать правильные вещи. Снова и снова обнаруживал я, что мои мысли, которые казались мне достойными оглашения, уже были кем-то использованы и очень часто испорчены прежде, чему меня появилась возможность высказать их.

Если хотите высказать что-то важное, не пытайтесь звучать утонченно или умно. Используйте молот. Ударьте по аргументу один раз. Потом вернитесь и ударьте снова. После чего ударьте в третий раз.

Глядя на эти бесформенные массы, лежащие в гробах, завернутые в стандартные одеяла, гордость нации, помпезность империи, военная слава предстают ничем более, нежели тусклой, бесплотной тканью мечты.

Когда я был молод, меня обвиняли в непостоянстве взглядов и склонности меняться. Теперь меня бранят за упорство в тех взглядах, которые я имел в юности, и даже за повторение речей, которые я произнес задолго до того, как большинство из вас родились.

Это вообще был тяжелый для него год – 2 апреля скончалась бабушка по материнской линии, а 3 июля от острого перитонита умерла его любимая няня миссис Эверест, о которой он говорил, что это был «самый дорогой и самый близкий друг в первые двадцать лет моей жизни». Спустя много лет, вспоминая свою старую няню, безжалостно выставленную родителями с работы, после того, как в ее услугах перестали нуждаться, он писал: «Когда я задумываюсь о судьбе бедных старых женщин, за которыми некому присмотреть, которым не на что дожить последние дни, я радуюсь, что приложил руку к той системе пенсий и страхования, какой нет ни в какой другой стране и которая так их поддерживает».

Смерть близких людей и совпавшее с этим начало военной карьеры заставили Уинстона резко повзрослеть. Детство осталось позади. «Мир существует, чтобы быть завоеванным», – заявил он, составляя план кампании по достижению славы. Он быстро понял, что военная карьера не совсем для него, его главное оружие – слово. Но чтобы превратить слова в деньги и карьеру, сначала надо было повоевать. Тем более, это ведь так увлекательно. «Чем дольше я служу, – признавался он в письме к матери, – тем больше мне нравится служить, но тем больше я убеждаюсь в том, что это не для меня».

Эндрю Малхолланд в своей книге «Черчилль. История за час» пишет, что молодой Черчилль жаждал приключений, риска, общественного внимания и конечно денег. Их семья никогда не была особо богата, и хотя мать ему помогала, этих средств и офицерского жалованья было явно недостаточно для того образа жизни, который он хотел вести, чтобы достойно смотреться в кругу своих блестящих товарищей. И тогда он предложил газете «Daily Graphic» поработать на них в качестве военного корреспондента. Идея оказалась удачной и положила начало его многолетней журналистской и литературной деятельности.

На Кубу Черчилль отправился вместе со своим приятелем Реджинальдом Барнсом и по пути туда впервые побывал в Соединенных Штатах, которые произвели на него большое впечатление. В Нью-Йорке он остановился в доме знакомого своей матери Берка Кокрена, известного политика, депутата от Демократической партии в палате представителей конгресса США. Яростная риторика Кокрена, его политические связи и деловые ужины привели Уинстона в восторг. Он уже подумывал о политической карьере, но теперь желание попробовать себя на этом поприще превратилось в твердое намерение.

На Кубе он впервые попал под пули, причем это случилось в день его рождения – ему исполнился 21 год. Кубинские мятежники показались Черчиллю бездарными непрофессионалами. Да и испанская армия также не вызвала у него особого уважения. С другой стороны, он признавался, что именно там, на месте, впервые взглянул на конфликт по-новому. Раньше он полностью сочувствовал мятежникам, но поставив себя на место испанцев, понял, что как представитель одной великой державы не может не понять другую державу, которая не хочет потерять колонии. Тем не менее, в целом поездкой на Кубу Уинстон остался доволен. Здесь он сочинял живописные репортажи для «Daily Graphic», а также пристрастился к гаванским сигарам, которые курил до конца жизни.

Выбор, который нам приходится делать, это не всегда выбор между хорошим и плохим; очень часто выбирать приходится между двумя совершенно ужасными альтернативами.

По свету ходит огромное количество лживых домыслов, и самое худшее, что половина из них – чистая правда.

Копить деньги – вещь полезная, особенно если это уже сделали ваши родители.

* * *

Вернувшись в Англию, он вместе со всем полком получил назначение в Индию, в Бангалор. Индия его не слишком интересовала, хотя позже он с удовольствием описал ее в мемуарах. Но тогда он большую часть времени проводил за чтением британских газет, следя за событиями на родине, в промежутках между газетами успевая поучаствовать в подавлении мятежных пуштунских племен и описать эти события уже в качестве корреспондента «The Daily Telegraph».

Кроме того, именно в Индии его вдруг одолело желание учиться. Возможно, дело было в том, что теперь, выбрав путь политика, он сравнил себя с наиболее выдающимися государственными мужами и понял, что сильно уступает им по широте и глубине знаний. А если он хочет обойти их, уступать ни в коем случае нельзя.

«Только зимой 1896 года, когда я отгулял на земле двадцать два года, меня вдруг потянуло к учебе. Я начал ощущать свое полнейшее невежество в очень многих наиважнейших областях знания. У меня был недурной словарный запас, я любил слова и ощущение, когда они с поразительной точностью ложатся во фразу, словно пенни в щель игрального аппарата. Я ловил себя на том, что употребляю много слов, точного значения которых не знаю. Мне они очень нравились, но я стал их избегать, боясь оскандалиться…

Словом, я решил осваивать историю, философию, экономику и подобные им науки; я написал матери, просил присылать книги по этим отраслям, и она живо откликнулась, каждый месяц почта доставляла мне посылку с основополагающими, на мой взгляд, трудами…

С ноября по май я каждый божий день по четыре, по пять часов читал книги по истории и философии. «Республика» Платона – практической разницы между ним и Сократом я не углядел; «Политика» Аристотеля под редакцией нашего доктора Уэлдона; Шопенгауэр о пессимизме, Мальтус о народонаселении; «Происхождение видов» Дарвина – все это вперемешку с трудами менее достойными. Занятное я получал образование. Во-первых, я подошел к нему с пустым, алчущим умом и с крепкими челюстями; сглатывал все, что мне попадалось; а во-вторых, рядом не было никого, способного подсказать: «Этому уже нет веры», или «Прочти полемический труд такого-то; два мнения помогут тебе уяснить суть проблемы», или «На эту тему есть книжка получше», и так далее. Вот тут я впервые позавидовал университетским сосункам, у которых есть прекрасные наставники-толкователи, профессора, всю жизнь набиравшиеся знаний в самых разных областях и жаждавшие поделиться накопленными сокровищами, пока не накрыла тьма. А сейчас мне жаль этих студиозусов, когда я вижу, как легкомысленно они упускают сквозь пальцы драгоценные, быстро преходящие возможности. Человеческая Жизнь должна быть распята на кресте либо Мысли, либо Действия. Без труда – беда!»

Уинстон Черчилль «Мои ранние годы. 1874–1904»

Кроме всего прочего в Индии Черчилль решил, что уже дорос до того, чтобы из журналиста превратиться в писателя. Это намерение подогрели лестные отзывы о серии его статей, а также чувство соперничества – от друзей он узнал, что лорд Финкасл тоже собирается написать книгу о той же экспедиции. «Началась гонка – кто поспеет раньше, – вспоминал Черчилль. – Очень быстро я вошел во вкус сочинительства и вскоре уже ежедневно посвящал три-четыре часа полуденного отдыха, проводимых обычно за ломберным столиком или в постели, упорной работе. После Рождества рукопись моя была закончена и отправлена домой матери с тем, чтобы она занялась ее пристраиванием. Мать договорилась с «Лонгменс» о публикации…

Военнопленный это тот, кто пытался вас убить и не смог, а теперь просит вас не убивать.

Никто в жизни не дает такой пьянящей радости, как люди, стреляющие в вас безрезультатно.

Раньше война была жестокой и величественной. Теперь она стала жестокой и убогой.

Кавалерийская атака очень схожа с обычной жизнью. Пока вы крепко сидите в седле, крепко держите поводья и оружие, многие враги предпочитают уйти с вашей дороги.

Подхватив заразу писательства, я решил попробовать себя в качестве романиста. Я обнаружил, что писание романа занимает гораздо меньше времени, чем кропотливое и тщательное нанизывание фактов и составление хроники событий. Стоило лишь начать, и рассказ лился сам собой. Темой я взял некий мятеж в воображаемой республике, не то балканской, не то южноамериканской, описав злоключения вождя-либерала, свергнувшего деспотизм правительства лишь затем, чтобы пасть жертвой социалистической революции. Мои приятели-офицеры отнеслись к моей затее и сюжету романа очень сочувственно и наперебой предлагали мне те или иные способы подогрева читательского интереса к любовной интриге романа, принять которые я не соглашался. Но чего у нас было хоть отбавляй, так это кровопролитных сражений и политики, которые, перемежаясь моими доморощенными философствованиями, вели к эффектному финалу, когда несокрушимый, закованный в броню флот штурмовал местные Дарданеллы, чтобы усмирить мятежную столицу. Роман был закончен за два месяца и вскоре вышел в «Макмиллан мэгэзин» под названием «Саврола». Выдержав несколько книжных переизданий, он принес мне за несколько лет семьсот фунтов. Своих друзей я настойчиво просил этот роман не читать».

* * *

Одновременно с романом вышла и книга воспоминаний о военной кампании, которую Черчиллю сразу переслали в Индию вместе с внушительным количеством рецензий, по большей части хвалебных. Легко себе представить, в какой восторг они могли привести начинающего писателя, чьи сочинения в школе всегда оценивались как посредственные или вовсе плохие.

Не менее важным было и то, что за эту небольшую книгу ему заплатили сумму, равную его офицерскому жалованию за два года. Перед Уинстоном Черчиллем замаячил призрак свободной и независимой жизни, в которой он будет заниматься только тем, что ему нравится! «Я решил, – писал он потом в мемуарах, – что, как только завершатся войны, начинавшие, похоже, разгораться в разных частях земного шара, и мы выиграем кубок в главном турнире по поло, я сброшу с себя все путы дисциплины и гнет всякой власти и заживу совершенно замечательной и независимой жизнью в Англии, где никто не будет отдавать мне приказов или будить меня звуками колокола или горна».

* * *

Ну а пока он продолжал карьеру офицера и журналиста и, следовательно, стремился туда, где происходят самые интересные события. И на тот момент это была Северная Африка, где в 1885 году махдисты вырезали гарнизон Хартума. В 1898 году туда отправили карательную экспедицию генерала Герберта Китченера, и Черчилль приложил все усилия, чтобы отправиться с ним. Беда была в том, что его к тому времени уже многие недолюбливали, считали выскочкой, а его литературные успехи и вовсе раздражали вышестоящих офицеров. Поэтому генерал Китченер наотрез отказался взять его в свою экспедицию.

Но Уинстон уже знал, что не все решается генералами, и обратился за помощью к матери. Это сработало – Дженни нажала на все педали, вышла через своих друзей на премьер-министра и военное министерство, и, в конце концов, генералу пришлось уступить.

«В те дни английское Общество еще жило по старинке. Это было яркое и могущественное племя, державшееся совершенно теперь забытых норм поведения и способов их охраны. В значительной степени все знали друг друга – и друг про друга тоже. Около ста великих фамилий, правивших Англией на протяжении многих веков и видевших ее восхождение на вершину славы, были связаны тесным родством через браки. Всюду встретишь либо друга, либо родственника. В большинстве случаев первые в обществе были первыми и в парламенте, и на скачках».

Уинстон Черчилль

Сидеть солнечным утром за своим столом, имея четыре чистых часа непрерывного покоя, ручку и массу белой бумаги – вот истинное счастье.

Все то время, когда я не был в правительстве, – примерно половина жизни, – я зарабатывал продажей слов и, надеюсь, иногда продажей мыслей.

На этот раз Черчилль был корреспондентом газеты «The Morning Post». В битве при Омдурмане, состоявшейся 2 сентября 1898 года, он был среди кавалеристов, которым приказали расчистить дорогу на Хартум. Четыреста улан с ходу врезались в две тысячи пеших махдистов. Это была настоящая резня. Черчилля неприятно поразила жестокость его соотечественников, поднимавших на копья даже сдавшихся в плен противников. Все это вместе с жесткой критикой Китченера нашло отражение в его следующей двухтомной книге «Война на реке».

Затем была Южная Африка, откуда Черчилль (уже ушедший в отставку со службы) снова писал репортажи для «Morning Post» о ходе англо-бурской войны. На этот раз он официально не принимал участия в боевых действиях. Но в его жизни редко что-то обходилось без приключений, поэтому он оказался в бронепоезде в тылу у буров, попал в засаду, взял на себя руководство операцией по освобождению паровоза, попал в плен (где его не расстреляли сразу только потому, что он был сыном лорда), бежал оттуда и совершил рискованный переход через линию фронта, несмотря на то, что повсюду были развешаны листовки с обещанием крупного вознаграждения за его поимку. Неудивительно, что его встретили как героя.