Распутин. Воспоминания дипломатов

Вот, по словам г-жи Л., перевод русского текста (копия факсимиле Распутина):

«Давай бох по примеру жить расси оне укоризной страны напримерь нестожества сей минуты евит бох евленье силу увидите рать силу небес победа свами и вас роспутин.

– Дай вам Бог жить по примеру России, а не критикой страны, например ничтожество^[2]. С этой минуты Бог явит чудо силы. Ваша рать увидит силу небес. Победа с Вами и на вас,

Распутин.

У листка, на котором нацарапан этот логогриф, оторван верхний левый угол, где был императорский герб. Значит, Распутин писал в Царском Селе. После тяжелого раздумья я отправляю графине Л. туманный ответ, в котором развиваю следующую идею: «Французский народ, который одарен всеми интуициями сердца, прекрасно понимает, что русский народ воплощает свою любовь к отечеству в особе царя…». Мое письмо кончается так: «Итак, пусть ваш пророк успокоится. На той высоте, на которую Россия и Франция вознесли свой общий идеал, они всегда поймут друг друга».

Среда, 4 декабря 1914 г.

Графиня Л. пишет мне:

– Вы прекрасно ответили на мое письмо и ваш ответ находится в августейших руках. Я с тех пор убедилась, что я была права, пред полагая, что распоряжение перевести (письмо Распутина) исходило из высших сфер.

Ваш верный друг О. Л.

Среда, 9 декабря 1914 г.

Отсутствие сведений о военных операциях в Польше, предчувствие, оказавшееся слишком основательным, огромных потерь, понесенных русской армией, наконец, эвакуация Лодзи поддерживают в публике мрачное уныние. Мне всюду попадаются лишь люди подавленные. Эта подавленность проявляется не только в салонах и клубах, но и в учреждениях, в магазинах, на улицах.

Сегодня днем я зашел к антикварию на Литейном. Поторговавшись минут пять, он спрашивает меня с испуганным лицом:

– Ах, monsieur, когда кончится эта война… Правда ли, что мы потеряли у Лодзи миллион людей?

– Миллион людей! Кто вам сказал это? Ваши потери значительны, но уверяю вас, что они далеки от такой цифры. У вас в армии сын или родственник?

– Нет, слава Богу. Но эта война слишком затянулась, слишком ужасна. И потом, мы никогда не победим немцев. Так почему же не покончить с этим сразу?

Я его ободряю, как могу. Я ему доказываю, что если мы проявим упорство, мы, наверное, победим. Он слушает со скептическим и унылым видом. Когда я замолчал, он сказал:

– Вы, французы, может быть, победите. Мы, русские, нет. Мы проиграем… Но тогда зачем же, Господи, убивать столько людей? Почему не покончить с этим сразу?

Увы! Сколько русских рассуждают так в настоящее время.

Вернувшись в посольство, я застаю здесь старого барона Г., который лет десять тому назад играл политическую роль, но с тех пор участвует только в светских удовольствиях и сплетнях. Он говорит со мной о военных событиях.

– Плохо… Иллюзия рассеялась… Николай – бездарность… Бой у Лодзи, – какое безумие, какое поражение! Наши потери: больше миллиона людей… Мы никогда не одолеем немцев… Надо подумать о мире.

Я возражаю, что три союзные страны обязаны продолжать войну до поражения Германии, потому что на карту поставлены их национальная независимость и целость. Я добавляю, что унизительный мир неизбежно вызовет революцию в России, и какую революцию! В заключение я заявляю, что я абсолютно убежден в верности императора нашему общему делу.

Г. возражает тихо, как если бы кто-нибудь мог нас услышать.

– О, император… император.

Он останавливается. Я настаиваю.

– Что вы хотите сказать? Кончайте.

Он продолжает принужденно, так как вступает на опасную почву.

– В настоящее время император не может спокойно говорить о Германии, но он скоро поймет, что он ведет Россию к гибели… Ему дадут это понять… Я как будто слышу, как эта каналья Распутин говорит: «Да что же это. Долго ты еще будешь проливать кровь твоего народа? Неужели ты не видишь, что Бог тебя покинул»… В этот день, господин посол, мы будем близки к миру.

Я сухо обрываю разговор:

– Это глупые сплетни, император клялся на Евангелии и перед иконой Казанской Божьей Матери, что он не подпишет мира, пока на русской земле будет хоть один солдат. Никогда вы меня не заставите поверить, что он не выполнит подобной клятвы. Не забудьте, что в тот день, когда он произносил ее, он пожелал, чтоб я был возле него, чтоб я был свидетелем и порукой в том, в чем он клялся перед Богом. В этом пункте он останется непоколебимым. Он скорее умрет, чем нарушит свое слово.

Четверг, 7 января 1915 г.

Вот уже девять дней длится упорная борьба на левом берегу Вислы в секторе, расположенном между Бзурой и Равкой. 2 января немцам удалось занять важную позицию в Боржимове; итак, их фронт атаки находится в 60 километрах от Варшавы.

Это положение вызывает в Москве очень суровую оценку, если верить впечатлениям, сообщенным мне английским журналистом, вчера только обедавшим в «Славянском Базаре». «Во всех московских салонах и кружках, – говорит он, – проявляется большое раздражение по поводу оборота, какой принимают военные события. Не могут понять этой остановки всех наступлений и этих постоянных отступлений, которые как будто никогда не должны кончиться… Однако обвиняют не Николая Николаевича, а царя и еще больше царицу. Об Александре Федоровне распространяют самые нелепые слухи; обвиняют Распутина в том, что он подкуплен Германией и царицу иначе не называют, как «немкой».

Вот уже несколько раз я слышу, что царицу упрекают в том, что она сохранила на троне симпатии, пристрастие, привязанность к Германии. Несчастная женщина ни с какой стороны не заслужила такого обвинения, о котором она знает и которое приводит ее в отчаяние.

Александра Федоровна ни душой, ни сердцем никогда не была немкой. Правда, она немка по происхождению, по крайней мере, с отцовской стороны, так как отцом ее был Людвиг IV, великий герцог Гессенский и Рейнский, но она англичанка по матери, принцессе Алисе, дочери королевы Виктории. В 1878 г., шести лет, она потеряла мать и с тех пор обычно жила при английском Дворе. Ее воспитание, образование, умственное и нравственное развитие были совершенно английские. Еще теперь она англичанка по внешности, по манере, по известному налету чопорности и пуританизма, по непримиримой и воинствующей суровости своего сознания, наконец, по многим интимным привычкам. Этим, впрочем, ограничивается все то, что в ней осталось от ее западного происхождения.

В сущности же она стала вполне русской. Несмотря на легенду, которая, как я вижу, образуется вокруг ее имени, я не сомневаюсь в ее патриотизме. Она горячо любит Россию. И как ей не быть привязанной к этой второй ее родине, которая заключает в себе и воплощает для нее все ее интересы – женщины, супруги. Когда она вступала на трон в 1894 г., уже было известно, что она не любит Германию, в особенности Пруссию; в последние годы она чувствовала личное отвращение к импературу Вильгельму, и она на него взваливает ответственность «за эту ужасную войну». Когда она узнала о сожжении Лувэна, она воскликнула: «Я краснею, что была немкой».

Я уже отмечал болезненные предрасположения, унаследованные Александрой Федоровной от матери, проявляющиеся и у ее сестры Елизаветы Федоровны в филантропической экзальтации, а у ее брата великого герцога Гессенского в странных вкусах. Так вот, эти наследственные наклонности, которые более или менее атрофировались бы в положительной и уравновешенной среде Западной Европы, нашли в России самые благоприятные условия для своего полного развития. Моральное беспокойство, хроническая тоска, неопределенные страхи, смена периодов возбуждения и подавленности, неотвязная мысль о невидимом и потустороннем, суеверное легковерие, – все эти симптомы рельефно выступают в личности императрицы; покорность, с которой Александра Федоровна подчиняется влиянию Распутина не менее знаменательна. Видя в нем «божьего человека», «святого», гонимого, как Христа гнали «фарисеи», признавая в нем дар предвидения, способность совершать чудеса и изгонять бесов, ставя в зависимость от его благословений успех политического акта или военной операции, она ведет себя, как вели себя когда-то московские царицы, она переносит нас в эпоху Ивана Грозного или Михаила Федоровича.

Николай и Распутин

Воскресенье, 21 февраля 1915 г.

Русская армия отступает от района Тильзита на нижнем Немане до района Плоцка на Висле, т. е. на фронте в 450 километров. Она потеряла свои окопы у Ангерапа и все проходы у Мазурских озер, которые были так удобны для защиты: она поспешно отступает по направлению к Ковно, Гродно, Осовцу и Нареву.

Этот ряд неудач доставляет Распутину случай утолить непримиримую злобу, которую он питает к великому князю Николаю.

В начале своей карьеры в Петербурге в 1906 г. у «старца» не было более усердных покровителей, чем Николай Николаевич и Петр Николаевич и их супруги – черногорки – Анастасия и Милица. Но в один прекрасный день Николай осознал свою ошибку и постарался исправить ее. Он умолял, заклинал царя прогнать гнусного «мужика», несколько раз он повторял попытку: ничего не вышло. С тех пор Распутин затаил месть. Поэтому меня не удивляет, когда я узнаю, что он в присутствии царя и царицы беспрерывно ругает генералиссимуса. С обычным своим чутьем он сразу же остановился на обвинениях, которые в их глазах могли иметь наибольшее значение. С одной стороны, он обвиняет его в том, что тот пускает в ход всякого рода лицемерные приемы, чтобы снискать популярность среди солдат и создать себе в армии политическую клиентуру. С другой стороны, он повторяет, что Николаша не будет иметь успеха ни в одной из операций, потому что Бог никогда не благословит их. Как, в самом деле, может Бог благословить действия человека, который предал меня, «божьего человека?»

Моя встреча с Распутиным

Среда, 24 февраля 1915 г.

Сегодня днем, в то время, как я был у г-жи О., принимающей деятельное участие в устройстве госпиталей, неожиданно с шумом открывается дверь гостиной. Человек высокого роста, одетый в длинный черный кафтан, какие носят по праздникам зажиточные мужики, обутый в тяжелые сапоги, широко шагая, подходит к г-же О. и громко целует ее. Это Распутин.

Бегло взглянув на меня, он спрашивает:

– Кто это?

Г-жа О. называет мою фамилию. Он продолжает:

– А, это французский посол. Я рад с ним познакомиться, мне как раз надо кое-что сказать ему.

И начал быстро говорить. Г-жа О., которая служит нам переводчицей, не успевает переводить. У меня, таким образом, есть возможность рассмотреть его. Темные, длинные и плохо расчесанные волосы; черная, густая борода; высокий лоб; широкий выдающийся вперед нос, мускулистый рот. Но все выражение лица сосредоточено в глазах льняно-голубого цвета, блестящих, глубоких, странно притягательных. Взгляд одновременно пронзительный и ласкающий, наивный и лукавый, пристальный и далекий. Когда речь его оживляется, зрачки его как будто заряжаются магнетизмом.

В кратких, беспорядочных фразах, с обилием жестов, он рисует мне патетическую картину страданий, которые война приносит русскому народу.

Затем он окидывает меня недоверчивым взглядом и чешет себе бороду. Затем неожиданно выпаливает:

– Есть везде дураки.

Он возвращается к своей первоначальной теме, к необходимости облегчить народные страдания.

После этого он целует г-жу О., прижимает меня к своей груди и, широко шагая, выходит, хлопнув дверью.

Скандал Распутина в Москве

Четверг, 15 апреля 1915 г.

Несколько дней тому назад было в газетах, что Распутин уехал в Москву. Исполняя обет, который он дал в прошлом году, когда доктора вырвали его у смерти, он ехал помолиться в Кремле на могиле патриарха Гермогена.

Когда наступил вечер, он перешел к подвигам другого рода. И хотя оргия происходила при закрытых дверях, но в публику проникло достаточно подробностей для того, чтобы вызвать во всех классах московского населения волнение, скандал, глухой ропот негодования и отвращения.

Вот история, как мне ее только что передал родственник московского градоначальника, генерала Адрианова, адъютант императора, прибывший из Москвы.

Сцена имела место в салоне ресторана «Яр», в Петровском парке. С Распутиным были два журналиста и три молодые женщины, из которых по крайней мере одна принадлежала к лучшему обществу Москвы.

Ужин начался около полуночи. Было много выпито. Балалаечники исполняли национальные мотивы. Сильно разгоряченный, Распутин принялся рассказывать с циничным воодушевлением о своих любовных похождениях в Петрограде, называя по фамилиям женщин, которые ему отдавались, раздевая их одну за другой, сообщая о каждой какую-нибудь интимную особенность, какую-нибудь смешную или скабрезную подробность.

После ужина балалаечников заменили цыганки. Распутин, совершенно пьяный, принялся рассказывать об императрице, которую он называл «старушкой». Это смутило общество. Он продолжал, нисколько не смущаясь. Показывая вышитый жилет, который он носил под кафтаном, он заявил:

– Этот жилет мне вышила «старушка». Я делаю с ней все, что хочу.

Светская дама, затесавшаяся в эту авантюру, запротестовала, хотела уйти. Тогда он, взбешенный, шатаясь, сделал непристойный жест.

Затем он кинулся к цыганкам. Те встретили его тоже неласково. Он стал ругать их, вплетая в эти ругательства имя царицы.

Между тем участники оргии боялись быть скомпрометированными в подобном скандале, о котором говорил уже весь ресторан, и полицейские последствия которого могли оказаться серьезными ввиду оскорбления императрицы.

Потребовали счет. Как только «человек» принес счет, светская дама бросила на стол пачку рублей, суммой далеко превышавшую итог счета, и поспешно вышла. Цыганки вышли вслед за ней.

Остальное общество тоже скоро последовало за ними. Распутин вышел последним, бранясь, рыгая и шатаясь.

Суббота, 24 апреля 1915 г.

Московский градоначальник, генерал Адрианов, хотел доложить непосредственно царю о скандале, произведенном недавно в ресторане «Яр», которым все население Москвы до сих пор возмущено. Итак, вчера утром он явился в парадной форме в Царское Село просить аудиенции. Но комендант императорских дворцов, генерал Воейков, не допустил его к царю.

Генерал Адрианов обратился тогда к генералу Джунковскому, командиру корпуса жандармов, товарищу министра внутренних дел по полицейским делам, который уже двадцать раз пытался разоблачить пред царем всю гнусность «старца».

Этим окольным путем до Николая II дошли все малейшие подробности гнусной оргии в ресторане «Яр». Не доверяя, однако, полученному сообщению, он приказал произвести дополнительное следствие, которое он поручил своему любимому адъютанту, интимному фавориту царицы, капитану фрегата Саблину Последний, несмотря на близкое знакомство с Распутиным, вынужден был признать совершенную справедливость всех заявлений генерала Адрианова.

Ввиду установленных фактов царь, царица и г-жа Вырубова пришли сообща к заключению, что адские силы расставили их святому другу страшную ловушку и что «божий человек» не отделался бы так дешево без божьей помощи.

Вторник, 27 апреля 1915 г.

Великий князь Николай и его главный штаб сопровождали императора во время его недавнего посещения галицийского фронта.

Все были поражены индифферентностью, даже холодностью, с какими армия встретила царя. Легенда, создавшаяся вокруг императрицы и Распутина, нанесла чувствительный удар престижу императора, среди солдат и офицеров. Никто не сомневается, что в Царском Селе скрывается гнездо измены, и дело Мясоедова дает основание для всех подозрений. Близ Львова один из моих офицеров подслушал следующий разговор поручиков:

– О каком Николае ты говоришь?

– Да, разумеется, о великом князе. Другой ведь всего только немец.

Интриги Распутина против великого князя Николая

Среда, 26 мая 1915 г.

Беспрерывные неудачи русской армии дают Распутину повод удовлетворить давнишнюю злобу, которую он питает к Николаю. Он не перестает порицать генералиссимуса, которого обвиняет в том, что он ничего не понимает в военном искусстве и заботится исключительно о том, чтоб создать себе в войсках нездоровую популярность, втайне надеясь занять императорский трон. Характер и все прошлое великого князя в достаточной мере опровергают это обвинение, но я знаю, что царя и царицу оно беспокоит.

С другой стороны, я узнаю, что в последнее время Распутин снова принялся проповедовать свою старую тему: «эта война не угодна Богу».

Тайный конкурент старца – юродивый Митя Коляба

Воскресенье, 30 мая 1915 г.

Видя все возрастающее влияние Распутина и его роковое влияние на русскую политику, я порой задавал себе вопрос, не следовало ли бы союзникам попытаться эксплуатировать в свою пользу мистические и иные дарования чудотворца, подкупив его; мы, таким образом, направляли бы его вдохновения, вместо того, чтобы они нас беспрерывно беспокоили, стесняли, парализовали; признаюсь, меня соблазняла такая операция, хотя бы из дилетантизма; я должен был признать, что она была бы бесплодной, компрометирующей и даже опасной.

Я недавно пробовал заговорить об этом с высокопоставленным лицом, Э., который лишний раз излил предо мной свой стремительный национализм. В то время, как он с отвращением перечислял последние непристойности и сумасбродства Гришки, я спросил его:

– Разрешите мне один вопрос… Почему ваши политические друзья не пытаются привлечь Гришку на свою сторону? Почему они его не подкупят?

Покачав головой и подумав, он ответил:

– Распутина нельзя подкупить.

– Такой уж он добродетельный?

– О, нет… У этого подлеца нет ни малейшего морального чувства, и я считаю его способным на всякую гадость. Но, во-первых, он не нуждается в деньгах: он получает их гораздо больше, чем ему нужно. Вы знаете, как он живет. Кроме небольшой квартиры на Гороховой какие у него расходы? Он одевается как «мужик», его жена и дочери как нищие. Его стол ничего ему не стоит; он ест всегда вне дома. Его удовольствия не только ничего ему не стоят, а приносят ему доход: грязные самки, молодые и старые, которые его окружают, беспрерывно шлют ему подарки. Потом царь и царица беспрерывно осыпают его деньгами. Наконец, вы догадываетесь, сколько он выжимает из просителей, которые приходят ежедневно умолять его походатайствовать за них. Вы видите, что у святого мужа нет недостатка в средствах.

– Что делает он со всеми этими деньгами?

– Во-вторых, он очень щедр! Он много денег раздает. Потом он покупает землю в своем селе, в Покровском, и строит там церковь; у него есть кой-какие капиталы в банках, на черный день, потому что он довольно сильно беспокоится о своем будущем.

– То, что вы рассказываете мне, укрепляет меня в моей первоначальной идее… У Распутина есть уязвимое место, если он любит округлять свои земельные владения, строить церкви, делать вклады в банк. Ваши политические друзья должны были бы попытаться подкупить его.

– Нет, господин посол, затруднение не в том, как предложить Распутину денег; он примет деньги от кого угодно. Трудно заставить его играть роль, потому что он никакой роли повести не способен. Не забывайте, что он безграмотный мужик.

– Он, однако, не глуп.

– Он, прежде всего, хитер. Его кругозор очень узок. Он ничего не понимает в политике. Нельзя его ввести в курс непривычных для него идей и соображений. Никакая связная беседа, никакая серьезная и последовательная дискуссия с ним невозможны. Он умеет лишь повторять подсказанный ему урок.

– Он прибавляет, однако, кой-какие украшения собственного изделия.

– Да, он прибавляет непристойные жесты и мистическую чепуху. Но люди, пользующиеся им, присматривают за ним. И он знает, что за ним шпионят, что просматривают его корреспонденцию, следят за его поведением и знакомствами. Под предлогом охраны, дворцовая полиция, охрана генерала Воейкова, неотступно следует за ним по пятам. Ему небезызвестно, что в его собственной партии есть враги, соперники, завистники, которые стараются под шумок очернить его перед царем и царицей, подставить ему ножку. Наконец, он всегда дрожит, как бы ему не нашли заместителя. Вы, вероятно, слышали разговоры о черногорском красавце отце Мардарии и об идиоте Мите Коляба, его нынешних соперниках. И есть, должно быть, другие, которых нам готовят за кулисами. Распутин слишком хорошо знает опасность своего положения и он слишком умен, чтоб не оставаться верным своей партии. Будьте уверены, если бы ему сделали подозрительное предложение, он немедленно сообщил бы об этом Воейкову…

На этом наш разговор оборвался. Сегодня я снова завожу его и почти в тех же выражениях с одним из моих информаторов С, принадлежащем к националистским и православным кругам Москвы.

– Увы, боюсь, что мы на этих днях падем еще ниже Распутина.

– Возможно ли это?

– Не сомневаюсь… В области несуразного нет пределов. Если бы Распутин исчез, мы не преминули бы сильно пожалеть о нем.

– Кто же мог бы заставить нас пожалеть о нем?

– Митя Коляба, например…

Для обоснования своих опасений он сообщает мне некоторые сведения об этой личности, о которой мне известны только ее прежние сношений с монахом Иллиодором Царицынским и отцом Иоанном Кронштадтским.

Митя Коляба такой же слабоумный, «блаженный», «юродивый», как тот, который произносит роковые слова в «Борисе Годунове». Он родился около 1865 г. в окрестностях Калуги, он глухой, немой, полуслепой, кривоногий, с кривым позвоночником, с двумя обрубками вместо рук. Его мозг, атрофированный, как и его члены, вмещает лишь небольшое число рудиментарных идей, которые он выражает гортанными звуками, заиканием, ворчанием, мычанием, визжанием и беспорядочной жестикуляцией своих обрубков. В течение нескольких лет его призревали из милости в монастыре, в Оптиной Пустыни, близ Козельска. Однажды в нем заметили странные приступы волнения с промежутками оцепенения, похожими на экстаз. В 1901 г. его повезли в Петроград, где царь и царица высоко оценили его пророческое ясновидение, хотя они были в то время в полном подчинении у мага Филиппа. Во время несчастной японской войны Митя Коляба, казалось, призван был сыграть крупную роль. Но неловкие друзья впутали его в эпическую ссору Распутина с епископом Гермогеном. Он вынужден был на время исчезнуть, чтобы избежать мести своего страшного соперника. В настоящее время он живет среди небольшой тайной секты и ждет своего часа.

Пятница, 11 июня 1915 г.

Несколько дней тому назад Москва заволновалась. В народе стали распространяться слухи об измене, громко обвиняли царя, царицу, Распутина и всех лиц, пользующихся влиянием при Дворе.

Серьезные беспорядки вспыхнули вчера и продолжаются сегодня. Большое число магазинов, принадлежащих немцам или с немецкими фамилиями на вывесках, разгромлены.

Воскресенье, 13 июня 1915 г.

Московские беспорядки носили особо серьезный характер, о котором не упоминали отчеты прессы.

На знаменитой Красной площади, свидетельнице стольких исторических событий, толпа поносила царя и царицу, требуя заключения царицы в монастырь, низложения царя, передачи короны в. к. Николаю, повешения Распутина.

Шумные манифестации отправились к Марфо-Мариинскому монастырю, где игуменьей состоит Елизавета Федоровна, сестра императрицы и вдова Сергея. Эту женщину, которая все свое время посвящает исправительным и благотворительным учреждениям, осыпали оскорблениями, так как население Москвы давно уверено, что она германская шпионка и даже скрывает в своем монастыре своего брата, великого герцога Гессенского.

Известия об этих событиях привели в уныние Царское Село. Императрица резко обвиняет князя Юсупова, московского генерал-губернатора, который, по непредусмотрительности и слабости, не сумел защитить царской семьи от таких оскорблений.

Царь принял вчера председателя Думы Родзянко, который изо всех сил настаивал на немедленном созыве Думы. Царь благосклонно слушал, но ничем не обнаруживал своих намерений.

Воскресенье, 18 июля 1915 г.

За последние три дня опасность положения русских армий значительно возросла: им приходится не только бороться с неудержимым натиском австро-германцев между Бугом и Вислой, – им приходится также выдерживать двойное наступление, недавно начатое неприятелем на севере, между Наревом и Курляндией.

В районе Нарева германцы заняли укрепленные линии на Млаве, где они взяли 17.000 пленных. В Курляндии они переправились через Виндаву захватили г. Виндаву и угрожают Митаве, которая находится всего в 50 километрах от Риги.

Это положение, по-видимому, укрепляет царя в тех намерениях, о которых он так кстати возвестил в своем манифесте от 27-го июня. Так, он только что дал отставку обер-прокурору Синода, Саблеру орудию мирной и германофильской партии, вассалу Распутина. Его заменил Александр Дмитриевич Самарин, предводитель дворянства Московской губернии; крупное общественное положение, широкий и сильный ум; выбор превосходен.

Понедельник, июля 1915.

Опала, поразившая вчера главного прокурора Синода, постигла сегодня министра юстиции Щегловитова, по духу абсолютизма и реакции нисколько не уступавшего Саблеру. Его преемник, Александр Алексеевич Хвостов, член Государственного Совета, честный и нейтральный «чиновник».

После отставки Маклакова, Сухомлинова, Саблера, Щегловитова в правительстве не остается ни одного министра, который не был бы сторонником Союза и решительным сторонником продолжения войны. С другой стороны отмечают, что Саблер и Щегловитов были главными союзниками Распутина.

Графиня Н. говорит мне:

– Царь воспользовался своим пребыванием в Ставке для того, чтобы принять эти важные решения… Он ни с кем не советовался, даже с царицей… Когда известие об этом дошло до Царского Села, Александра Федоровна была потрясена; она даже отказывалась верить этому… Г-жа Вырубова была в отчаянии… Распутин заявляет, что все это предвещает великие бедствия.

Четверг, 22 июля г.

Распутин только что уехал в свое родное село Покровское, возле Тюмени, в Тобольской губ. Его поклонницы, «распутницы», как их прозвали, уверяют, что он уехал отдохнуть «по совету своего врача» и что он скоро вернется. На самом же деле царь предписал ему уехать.

Это новый обер-прокурор Синода добился приказа о выезде.

Едва вступив в отправление своих обязанностей, Самарин заявил царю, что не в состоянии был бы исполнять их, если бы Распутин продолжал за кулисами вмешиваться в церковное управление. Затем, ссылаясь на свое старинное московское происхождение, на свой титул предводителя дворянства, он описал прискорбное раздражение, которое поддерживают в Москве скандалы «Гришки» и которое уже больше не останавливается перед престижем августейшего имени. Наконец, он решительно заявил:

– Через несколько дней соберется Дума. Я знаю, что несколько депутатов намерены интерпеллировать меня о Григории Ефимовиче и его закулисных махинациях. Моя совесть обязывает меня сказать все, что я думаю.

Царь ответил только:

– Хорошо. Я подумаю.

Четверг, 29 июля 1915 г.

Проходя через сквер на берегу Фонтанки, у мрачного дворца, в котором 23 марта 1801 г. Павел I так ловко был спроважен в лучший мир, я встретил Александра Сергеевича Танеева.

Государственный секретарь, гроссмейстер Двора, член Государственного Совета, директор Собственной Е. В. канцелярии, Танеев, отец Анны Вырубовой и один из главных покровителей Распутина.

Мы вместе делаем небольшой круг по скверу. Он расспрашивает меня о войне. Я выражаю абсолютный оптимизм и жду, что он ответит. Сначала он как-будто соглашается со всем, что я говорю, но скоро в фразах, более или менее прикрытых, он начинает изливать свое беспокойство и печаль. Он говорил: «Ища аргументов в пользу вегетарианства, Толстой кончает одну из своих статей описанием отвратительной бойни: «Резали свинью. Один из ассистентов полосовал ей ножом шею. Животное издавало пронзительное и жалобное хрюканье; был момент, когда оно вырвалось из рук своего палача и побежало, обливаясь кровью. Издали, так как я близорук, я не различал подробностей сцены; я видел только тело свиньи, розовое, как тело человека, и слышал ее отчаянное хрюканье. Но кучер, сопровождавший меня, пристально смотрел на все, что происходило. Свинью снова поймали, повалили и довели до конца кромсанье. Когда хрюканье прекратилось, кучер испустил глубокой вздох. Возможно ли, сказал он наконец, возможно ли, чтоб они не ответили за это».

За три месяца, с тех пор, как русская кровь течет беспрерывно на равнинах Польши и Галиции, сколько «мужиков» должны были подумать: «Возможно ли, чтоб они не ответили за все это».

Пятница, 30 июля 1915 г.

Сессия Думы откроется через три дня. Но много депутатов уже съехалось в Петроград, и Таврический дворец очень оживлен.

Из всех губерний несется один и тот же крик: «Россия в опасности. Правительство и режим ответственны за военные неудачи. Спасение страны требует прямого содействия и беспрерывного контроля народного представительства. Более чем когда-либо русский народ готов продолжать войну до победы…». Слышны также почти во всех группах резкие, открытые протесты против фаворитизма и взяточничества, против германских влияний при Дворе и в высшей администрации, против Сухомлинова, Распутина, царицы.

С другой стороны, депутаты крайней правой, члены «Черного блока», оплакивают уступки, сделанные царем либерализму, и энергично высказываются за крайнюю реакцию.

Пятница, 13 августа 1915 г.

Очень активный и даже несколько экзальтированный корифей «либерального национализма» С, бывший гвардейский офицер, просил меня вчера принять его для продолжительной конфиденциальной беседы.

Я принимаю его сегодня днем и, как я ни привык к пессимизму, я поражен серьезным, сосредоточенным, скорбным выражением его лица.

– Никогда, – говорит он, – я так не беспокоился. Россия в смертельной опасности; ни в один период своей истории она не подвергалась большей опасности. Немецкий яд, два века действующий в ее жилах, убивает ее. Ее может спасти только народная революция.

– Революция во время войны… Вы забыли о войне…

– Нет, право, не забыл. Революция, какой я ее предвижу и желаю, была бы единовременным освобождением всего народного динамизма: великолепным освобождением всей славянской энергии… После нескольких дней неизбежных потрясений допустим даже месяц смуты и паралича; Россия восстала бы в величии, какого вы и не подозреваете. Вы увидели бы тогда, какие запасы моральной энергии таятся в русском народе. Он обладает неисчислимыми резервами мужества, воодушевления, благородства. Это величайший в мире очаг идеализма.

Он продолжает превозносить магическое действие возрождения, которого он ждет от народного восстания.

– Прежде всего, надо бить в верхушку, в голову. Царь мог бы быть оставлен на троне, потому что, если ему и недостает воли, он в сущности все-таки патриот. Но царицу и ее сестру, в. к. Елизавету Федоровну, московскую игуменью, надо было бы заточить в монастырь на Урале, как сделали бы некогда при наших великих царях. Затем весь «Потсдамский Двор», всю клику балтийских баронов, всю камарилью Вырубовой и Распутина надо сослать в глубь Сибири. Наконец, в. к. Николай Николаевич должен немедленно сложить с себя обязанности главнокомандующего…