Отыграть назад

Глава пятая
Доступ к сути вещей

Как только Грейс вышла из лифта и очутилась в заполненном гостями фойе апартаментов Спенсеров, ей стало ясно, что главной темой вечера стало отсутствие здесь самих хозяев. В частности, Салли все еще заметно трясло от столь неожиданных новостей. Мало того что Спенсеры не встречали прибывающих на мероприятие гостей до его начала, теперь еще выяснилось, что они вообще вряд ли появятся. Джонас, как им доложили, находился в Китае, но это было еще не так вопиюще, потому что место пребывания Цуки на данный момент было вообще неизвестно. Возможно, она отдыхала на другом конце города в своих владениях в Хэмптонсе. Она могла находиться даже где-то здесь, в своих необъятных апартаментах. Вот и все, что удалось разузнать членам комитета, но это уже не имело никакого значения. Главное, Цуки не было там, где они предполагали ее увидеть, а именно вместе с такими же родителями в жилище Спенсеров.

Салли была раздражена до предела, и ее состояние можно было назвать почти комичным – настолько усердно, но не очень успешно она пыталась сохранить видимость веселости и благодарности за прием перед обслуживающим персоналом семейства Спенсеров.

Пока Грейс сидела за своим небольшим столом в вестибюле, только один прибывший гость напрямую спросил ее, пришли ли уже сами Спенсеры и находятся ли они наверху.

– Я думаю, он сейчас в Азии, – ответила она с легким налетом неопределенности. Ей показалось, что Салли ожидала бы от нее именно такой реакции. Но теперь стало очевидно, что Салли этого совсем не хотела. Похоже, она решила, что гостей следует немедленно поставить в известность о положении вещей.

Грейс наблюдала за происходящим в фойе с бокалом шампанского в руке, которое с искренней признательностью приняла у принесшей вино Сильвии. Салли оживленно порхала от одной группы гостей к другой, одаряя своим вниманием каждого, словно несчастная колибри, в одиночку опыляющая весь сад и оставляющая за собой явный шлейф паники. Грейс и Сильвия угощались шампанским и следили за ее передвижениями.

Чуть раньше они уже пытались успокоить Салли, напомнив ей, что жилище Спенсеров было умопомрачительно огромным и достойным сравнения с музеем по количеству произведений искусства. И даже если это не служило извинением и гости были огорчены, обнаружив, что сам хозяин, титан мирового значения в области СМИ, отсутствует, они по крайней мере могут получить удовольствие, пируя на таком обширном пространстве. А титанам СМИ мирового значения вполне простительно находиться сейчас в более важном месте, нежели вечеринка по сбору денег для частной школы. Если подумать, то и большинство гостей тоже по вполне уважительным причинам могли бы заниматься более важными делами. А мужчины даже и не заметили бы (не говоря уж о том, что им было все равно), что супруги титана здесь тоже нет. Но с женщинами все обстояло иначе. Именно дамы могли накалить обстановку, узнав о том, что оба супруга улизнули от участия в мероприятии. Но это будет позже, когда закончатся торги и будут выписаны соответствующие чеки. А разве не ради этого все затевалось?

Там, где, собственно, жили Спенсеры, сейчас стоял кордон из их обслуги и секретаря, старшей в этой группе, а также не менее десятка охранников в форме, стерегущих двери комнат приватной зоны в апартаментах и обо всем докладывающих секретарю. (Это, конечно, не считая горничных, официантов и еще двух женщин, судя по всему, родом из стран Карибского бассейна, которые, как успела заметить Грейс, вынесли из кухни подносы с едой и, пройдя через кордон охранников, скрылись на неведомой территории.)

Предполагаемого эффекта избежать было нельзя. Получалось, что все мероприятие проводилось на шикарной, но как бы сданной в аренду территории. Скажем, как роскошный особняк в Ньюпорте или храм Дендур, а не просто дом семьи школьника, распахнувший двери для родителей одноклассников.

Грейс чуть раньше удалось подавить разочарование, и теперь она хорошо понимала, на что надеялась Салли, а может, и ждала прямо сейчас – остроумных комментариев о произведениях искусства и вообще обо всем, что они здесь видят. Ох, каких же трудов стоило достать вот именно такое камчатное полотно для штор в гостиной!.. Может быть, даже украдкой заглянуть в знаменитый гардероб (Цуки Спенсер нередко получала титул «Одета лучше всех»). Грейс знала, что Салли (впрочем, как, честно сказать, и она сама) надеялась исследовать огромный и богатый по запасам кухонный буфет, который Цуки (родом с Хоккайдо) набила всевозможными японскими экзотическими припасами. Грейс сама читала в журнале «Ванити фэйр», что дети Спенсеров строго соблюдали специальную диету для тех, кто стремится к долголетию. Еще хотелось увидеть то, что считалось типичной составляющей элитной нью-йоркской недвижимости, а именно огромную комнату-прачечную. Ее снимки опубликовал архитектурный журнал – там три прачки в специальной форме утюжили бесчисленные шелковые простыни наивысшей плотности.

Правда, без хозяев доступ к этой демонстративно охраняемой территории осуществить было невозможно, и когда Салли поняла, что планы придется скорректировать, ей пришлось трудновато.

За час до официального начала вечера по сбору денег для школы Рирден она металась с места на место (в сопровождении двух охранников, которые не оставляли ее одну ни на секунду), то поправляя стол для аукциона, то проверяя временный бар (возведенный в фойе под парадной лестницей). Сильвия и Грейс тоже неотступно следовали за ней. Видимо, ей хотелось хоть как-то скомпенсировать свое разочарование, и теперь она буквально утопала в безумных фантазиях, воображая себя хозяйкой этого городского поместья. Она, разумеется, оделась вполне подходяще для такой роли в жуткое платье тигровой расцветки от Роберто Кавалли, демонстрирующее достаточную часть большой (но по крайней мере своей, настоящей) груди, и выбрала туфли на таких высоких каблуках, что с трудом удерживала равновесие. Бриллианты в буквальном смысле осыпали ее с ног до головы. Грейс сразу вспомнились наборы для маленьких девочек с пластмассовыми сережками, ожерельем, кольцами и браслетами. Только здесь драгоценности были настоящими и на взрослой женщине.

– Посмотри на Малагу, – неожиданно произнесла Сильвия, и Грейс тут же проследила за ее взглядом. Малага Альвес стояла напротив огромного окна с бокалом красного вина в руке. Вторую руку она неловко держала за спиной. Женщина выглядела смущенной и одинокой. Правда, одиночество ее длилось всего несколько секунд. На глазах у Грейс и Сильвии начала разворачиваться очаровательная сцена.

Сначала к Малаге присоединился один, а затем и второй мужчина в смокинге – это был Натан Фридберг, тот самый, у которого путевки в лагерь стоили по двадцать пять тысяч долларов. Она взглянула на них и улыбнулась. И Грейс сразу же увидела мгновенно происшедшие изменения. Нет, даже не изменения, а полную метаморфозу. Поначалу она даже не поняла, свидетельницей чему стала. Малага, стоявшая между двумя высокими мужчинами – один красивый, а другой нет, – начала распускаться, как цветок (так, наверное, выразился бы Фицджеральд), становясь захватывающе великолепной.

На ней было простенькое розовое платье, сшитое по фигуре, но не обтягивающее тело недавно рожавшей женщины, длиной чуть выше красивых коленей. На шее золотой крестик и более никаких украшений. Она чуть заметно улыбалась мужчинам, поворачивая голову то к одному, то к другому, демонстрируя при этом чудесный изгиб шеи. Грейс по-новому посмотрела на ее гладкую кожу и несомненно естественный контур бюста (вырез платья был достаточным, чтобы подчеркнуть его), а также чуть полноватые, но при этом совсем не тренированные руки. Итак, она выглядела… Грейс постаралась подыскать нужное слово… очень женственной.

В этот момент к Малаге подошел третий мужчина, довольно тучный, и Грейс смутно угадала в нем отца одноклассницы Генри – он работал в банке «Морган Стэнли». Очень, очень богатый господин. Все трое разговаривали то с Малагой Альвес, то друг с другом поверх ее головы, а она только смотрела на них. Она не только просто молчала, но и всем своим видом даже не пыталась реагировать на их высказывания и соглашаться с услышанным. А эти трое суетились и кидали реплику за репликой, стоя рядом с ней гораздо ближе, чем на расстоянии вытянутой руки. И пока Грейс и Сильвия наблюдали это действо, к группе подошел четвертый мужчина. Он сделал вид, что хочет поприветствовать одного из стоявших там, но почти сразу же переключил внимание на Малагу Альвес.

Что касается человеческих взаимоотношений, тут Грейс, конечно, не была новичком. Но сейчас она наблюдала проявление неконтролируемого притяжения между людьми. Малага Альвес обладала непримечательными чертами лица (к тому же она такая пухленькая! ее щеки были полноваты, так же, как и шея, и руки), но все это, вместе взятое, в целом представляло собой совсем иное создание. Наблюдая за мужчинами, Грейс была озадачена и немного расстроена. Их лицемерие вызывало у нее отвращение. Вполне очевидно, что у каждого из этих четверых были женщины среди обслуги, внешне напоминавшие Малагу Альвес, с такими же невыразительными лицами, гладкой кожей, оплывшей талией, полной грудью и бедрами под традиционно скромной форменной одеждой. Вполне вероятно, им приходилось общаться с женщинами, напоминавшими Малагу Альвес, по несколько раз в день во время работы или в собственных домах.

Женщины, похожие на Малагу Альвес, в этот самый момент могли ухаживать за их детьми или стирать им белье. Но вели ли себя эти мужчины с теми женщинами так же, как сейчас по отношению вот к этой незнакомке? Конечно, нет, если только хотели сохранить свой брак. Вот о чем рассуждала Грейс.

Великолепный зал был полон холеных женщин, всем известных и даже прославленных красавиц. Все они прошли всевозможный массаж и солярий, были подстрижены и причесаны, одеты в самые модные наряды. И все же вполне очевидный источник притяжения в этой толпе находился возле Малаги Альвес. Эта чистая и мощная сила могла свалить с ног любого титана, одновременно оставаясь незаметной для всех остальных сверкающих драгоценностями присутствующих дам. Грейс пришло в голову, а не напоминает ли все это песнь сирены. Она скользила взглядом от золотистых стен до сияющих окон, понимая, что такое притяжение смогла определить только лишь хромосома игрек.

Грейс передала свой бокал одному из официантов и отправилась помогать Салли. Та то ли сопровождала, то ли уводила всю толпу гостей из фойе в огромную гостиную, чтобы начать аукцион. Сильвия уже пребывала в компании со своим другом, когда-то отстающим по тригонометрии, а сейчас, судя по всему, возглавившим группу, представляющую американскую мебель в «Сотбис». Он был лысый и очень худой и предусмотрительно надел шелковый сине-зеленый галстук-бабочку (цвета Рирдена). Сильвия провела его за кафедру, установленную в углу зала.

– Всем привет! – пронзительным голосом произнесла Салли в микрофон и принялась стучать по нему длинным ногтем, пока все присутствующие не прекратили разговоры и не начали закрывать уши ладонями. – Все хорошо? – спросила она.

Толпа одобрительно загудела, давая ей понять, что у них все просто отлично.

– Привет! – повторила Салли. – Прежде чем начать, я хотела бы попросить вас поаплодировать нашим хозяевам, Джонасу и Цуки Спенсер. За их благородное и чудесное предложение, – совершенно неискренне добавила она. – Мы все так благодарны им!

Родители школьников зааплодировали, и Грейс присоединилась к ним.

– Я также хочу поблагодарить наш комитет, усердно работавший все это время, – продолжила Салли. – Они убедили вас прийти сюда, позаботились о достойном угощении, а также подготовили много такого, на что вы смогли бы потратить свои деньги. Аманда Эмери, где ты? Аманда?

– Привет! – проворковала Аманда где-то среди толпы и помахала сверкающей манжетой над белокурой головой.

– Сильвия Стайнмец? Грейс Сакс?

Грейс подняла руку, подавляя невольное раздражение.

Никогда она не была «Грейс Сакс». Не то чтобы ей не нравилась эта фамилия или мнимые ассоциации с «Нашей толпой» (линия Джонатана, между прочим, не имела ничего общего с Уорбургами, Лоэбами и Шиффами. Его предки были родом из штетла – еврейского местечка в Восточной Польше, – а потом очутились в Бостоне). И все же это была не ее фамилия. Она всегда была Райнхарт. Райнхарт на работе. Райнхарт на обложке книги, которая вот-вот увидит свет. И Райнхарт во всех документах, относящихся к Рирдену, в том числе и аукционных. Как ни странно, единственным человеком, называвшим ее Грейс Сакс, был ее родной отец.

– А я Салли Моррисон-Голден, – заявила Салли и выдержала паузу, чтобы ее смогли оценить по достоинству. – Я так счастлива, что мы сегодня здесь все вместе. Мы прославим нашу замечательную школу и сделаем все возможное, чтобы школьные годы наших детей стали самыми лучшими их днями, насколько только это возможно. Я знаю, – весело усмехнулась она, – что некоторые из вас сейчас подумают: «Неужели я и без этого недостаточно много плачу за обучение?»

Ожидаемый нервный смешок пробежал где-то в глубине толпы.

– Конечно, так оно и есть. Но наша обязанность сделать так, чтобы в Рирдене могли учиться дети, которых мы хотим там видеть, чтобы они могли посещать занятия, несмотря на сложные финансовые обстоятельства.

«Неужели? – подумала Грейс. – С каких это пор?»

Толпа похлопала без особого энтузиазма.

– И конечно же, – добавила Салли, – мы должны быть уверены в том, что наши замечательные преподаватели получают достойную зарплату и мы не потеряем их, как это происходит в других школах. Мы любим наших учителей!

– Эва как! – выкрикнул кто-то из стоявших у картины Джексона Поллока, вызвав взрыв смеха, если не своим просторечием, то столь неожиданным выражением чувств.

Разумеется, в Рирдене действительно ценили преподавателей, отметила про себя Грейс. Правда, недостаточно для того, чтобы пригласить их на сегодняшнее мероприятие. Но ведь лишь очень немногие из них могли позволить себе купить билет за триста долларов.

– Так что надеюсь, вы все захватили с собой чековые книжки, друзья мои, поскольку хотя мы и собрались здесь для того, чтобы выпить чудесного вина, попробовать изумительные закуски, все же чистая прибыль – это чистая прибыль, и итоги никто не отменял! – Салли широко улыбнулась толпе, радуясь собственной речи и остроумию. – Мы принимаем карты «Виза». «Мастеркард», «Американ экспресс блэк кард». А еще акции и облигации!

– Произведения искусства! – подхватила Аманда Эмери. – Недвижимое имущество!

Толпа ответила неуверенными смешками.

– А теперь, – заявила Салли, – прежде чем мы засучим рукава и займемся серьезным делом, то есть начнем тратить наши денежки, наш собственный мистер Чипс, Роберт Коновер, был бы счастлив дополнить этот вечер своей приветственной речью. Роберт?

Директор школы помахал рукой из дальнего конца зала и стал пробираться сквозь толпу к кафедре.

Грейс позволила себе мысленно отвлечься от его вполне предсказуемой речи. Он снова начал говорить о благодарности всем и вся, снова напомнил всем присутствующим, зачем им нужны деньги, и как же будет здорово, если родители проявят уважение по отношению к превосходному образованию, получаемому их детьми, и какое огромное значение все это имеет для преподавателей.

Потом Грейс позволила и своему взгляду бесцельно блуждать по залу. Сильвия сидела рядом с ней за маленьким столиком с портативным компьютером наготове, чтобы начать записывать ставки. На экране ноутбука было хорошо видно время: 8:36. Это означало, что Джонатан уже не просто опаздывает, а опаздывает очень серьезно. Она взглянула сначала на гостей в углах зала, потом пробежала глазами по всей толпе, словно мысленно прочесывая ряды людей слева направо и с задних рядов до передних. Мужа здесь не было. Не было его и среди стоявших в дверях гостей, и даже среди группы опоздавших, ввалившихся в тот самый момент в фойе. Это были родители дошколят, прибывшие сюда, судя по всему, после какой-то гулянки. Будучи изрядно навеселе, они, видимо, не заметили раздевалку внизу и явились в аукционный зал, как некое облачко мехов и кашемира, заливаясь смехом, словно не имели ничего общего с вечером, посвященным Рирдену. Наконец, до одного из вновь прибывших дошло, где они находятся, и он быстро угомонил остальных. Но этот человек явно был не из их компании и стоял не вместе с ними в лифте, когда дверцы раскрылись, выпуская их сюда. Поэтому он сразу же удалился.

Итак, что мы имеем. Траурный визит вежливости, очевидно, затянулся, чего Джонатан не предполагал. Его пригласили к столу, а может быть, мама ребенка не отпускала его. Потому что, наверное, когда уходит врач ее ребенка, сам ребенок тоже как бы навсегда покидает ее. Или же начался каддиш или миньян, и Джонатану пришлось остаться. Грейс сомневалась, что он помнит наизусть поминальные молитвы (несмотря на пережитое количество похорон), но он мог просто поприсутствовать, кивая в такт остальным.

Ее удивило, что он снова пошел с траурным визитом к родителям умершего ребенка, что вообще смог это выдержать. И снова убитые горем люди, и снова молитвы. «Груз, который ему пришлось нести, – больные дети и их родители – все это принадлежало другому миру, для которого данный зал оставался непроницаемым», – размышляла Грейс. Она смотрела на присутствующих, на их чуть раскрасневшиеся лица, радостно кивающие в ответ на жизнеутверждающую речь директора головы… Скорее всего, их здоровые и воспитанные дети были по достоинству оценены в очередной статье по анализу положения дел в частных школах Нью-Йорка. Или же они планировали достичь еще большего успеха в Лиге Плюща, чем школы Тринити или Ривердейл. Гости дружно улыбались и смеялись, словно кто-то дирижировал ими с кафедры. А почему бы и нет? В их мире наверху, над городом, все было чудесно. Эти люди делали деньги из других денег, а женщины набивали ими свои гнездышки. Даже она, как и все остальные, попыталась поучаствовать «пожертвованием» ради – о, какое совпадение! – той самой школы, где учились их дети. Неужели все это находится на одной планете с тем, чем сейчас занимался ее муж?

Она попыталась представить его себе в крохотной квартирке в Краун-Хайтс, плечом к плечу со скорбящими людьми. К пальто приколот лоскуток ткани. Рукопожатия, склоненные в молитве головы. И еще чувство – в этом она была абсолютно уверена – чувство собственного полного провала.

Теперь уже было неизвестно, когда он приедет. И приедет ли вообще, вынуждена была признаться сама себе Грейс. И на очень короткое время она позволила волне возмущения захватить ее. Но это ощущение сразу же прошло, сменившись чувством вины.

Иногда она по-настоящему ненавидела себя.

В этот момент, без всякого предупреждения аукционист «Сотбис» нарушил сценарий.

– Посмотрите сюда, – начал он.

Он держал в руке стакан, наполовину заполненный водой. Самый обыкновенный стеклянный стакан. Грейс, сразу понявшая, к чему это приведет, не осмеливалась посмотреть на Салли.

– Мое личное пожертвование школе Рирден – это и есть причина, по которой мы все сегодня здесь собрались. Таким образом, я предлагаю купить стакан водопроводной воды из крана на кухне. Это обычная водопроводная вода Нью-Йорка. Любой из вас мог бы пройти отсюда на кухню и налить себе точно такой же.

«Да нет, не могли бы», – подумала Грейс.

– Позвольте мне кое о чем спросить вас. Какова же цена этого стакана воды? Насколько он для вас ценен? – Аукционист оглядел присутствующих. Очевидно, он исполнял тот же трюк или нечто подобное много раз, но все равно наслаждался моментом, и это было видно.

– А этот стакан наполовину полный или наполовину пустой? – выкрикнул кто-то из толпы.

Аукционист улыбнулся.

– Какие будут ставки? – И он поднял стакан над головой.

– Тысяча, – заявил какой-то джентльмен в самом центре зала. Им оказался Натан Фридберг.

– Ага! – обрадовался аукционист. – Вот теперь этот стакан воды стоит тысячу долларов. Значит ли это, сэр, что вы готовы пожертвовать одну тысячу долларов родительской ассоциации Рирдена, а в обмен на это станете обладателем стакана воды?

Натан Фридберг рассмеялся. Грейс увидела, как его жена, стоявшая рядом с супругом, в одной руке, украшенной камнями, держит бокал, а другой сжимает локоть мужа.

– Нет, – отозвался Натан, усмехаясь. – Но я желаю пожертвовать две тысячи долларов!

Казалось, в этот момент с толпы схлынуло напряжение. Все гости как будто разом выдохнули и пришли в движение.

– Теперь этот стакан воды стоит две тысячи долларов. – Аукционист одобрительно кивнул. – А сейчас наступает тот самый момент, когда мы должны напомнить себе, зачем мы всё же оказались здесь. Может быть, нам нужна контрамарка на бродвейское шоу? Вероятно, нет. В состоянии ли мы сами забронировать апартаменты в Париже? Конечно же, да. Но не в этом суть нашей встречи. Мы собрались здесь, чтобы отдать деньги школе, а забота о наших детях дорогого стоит. И все лоты, которые мы выставим на аукцион, действительно достойны наших денег. Хотя, должен сказать, – тут он усмехнулся, – я присутствовал на многих аукционах, и вы, друзья мои, тоже понимаете, чего стоит провести большой аукцион.

– Три тысячи, – вмешался Саймон Голден, поднимая руку.

– Благодарю вас, – отозвался аукционист, поднимая стакан еще выше и демонстрируя, таким образом, еще раз уже столь ценную воду. – Я же говорил вам, что намерен собрать максимум на этом лоте, не так ли?

Гости снова засмеялись. В битву вступил еще один родитель, потом еще. Цена лота росла, увеличиваясь на тысячу долларов с каждой новой ставкой. Аукционист снова продемонстрировал стакан, когда его стоимость достигла одиннадцати тысяч долларов. Складывалось впечатление, что он сам уже понял: дальше повышать цену не имело смысла.

– Еще ставки будут? Нет? Я вас предупредил.

Ставок больше не было.

– Продано! Стакан водопроводной нью-йоркской воды уходит джентльмену в симпатичном синем галстуке за одиннадцать тысяч долларов. Ваша вода, сэр.

Зал взорвался аплодисментами. Натан Фридберг пробрался в переднюю часть зала, принял стакан из протянутой руки аукциониста и осушил до дна свой приз.

– Очень вкусно, – доложил он. – Вода того стоила. До последнего цента.

Тестостерон был сброшен, и начался собственно аукцион. Путешествия и драгоценности, угощения от шеф-повара в гостинице «Блу хилл», билеты на вручение премии Тони, неделя на курорте Каньон-Ранч… Появлялись всё новые лоты, их описания представляли на специальной гелиевой подушечке, а каждый звонкий удар молотка по кафедре сопровождался возбужденным дружным выдохом присутствующих.

Салли была вне себя, Грейс это сразу поняла. Только половина лотов была объявлена, а результаты уже давно превзошли все их ожидания. Происходящее казалось абсурдом, однако подобные вечера не были чем-то исключительным, и даже Грейс это знала. В школе Далтона кто-то выставил на аукцион визит в Овальный кабинет для ребенка, чей родитель купит этот лот. Кто-то из родителей в школе Спенса купил право сидеть рядом с Анной Винтур на шоу во время Недели моды (правда, беседа с самой королевой моды, по-видимому, в стоимость не входила). Ходили слухи, что в университетской школе «Коледжиет» с молотка пошла личная встреча с главами приемных комиссий в Йельский университет и школу Амхерст. Другими словами, доступ к тем вещам, которыми не пренебрегают. И даже такая мелочь, как экскурсия за кулисы гастролирующего театра, могла оказать частной школе неоценимую услугу. Доступ к информации. Доступ к сути вещей.

Грейс позволила себе выскользнуть из зала в разгар жаркой битвы за недельный отдых в Монтоке и направилась к туалетным комнатам, расположенным за фойе. Но кабинка оказалась занята.

– А еще одна есть? – шепотом поинтересовалась она у неотвратимого охранника, и он кивком головы указал на дверь, за которой час назад скрылись две женщины из кухни.

– А мне туда можно? – спросила Грейс.

Она очутилась в не очень широком коридоре, выстланном хрустящим под ногами покрытием из сизалевого волокна. С потолка через каждые три-четыре метра свисали миниатюрные люстры, свет в лампах был приглушен. Однако картины старых мастеров на стенах имели собственное освещение, и эти яркие пятна, казалось, сияли сами по себе. Не в силах устоять, она замерла перед картиной Рембрандта в стиле ню, дивясь тому, что находится сейчас не в музее, а в частной квартире, да еще и в коридоре ее задней части. Когда она закрыла за собой дверь, ей показалось, что вся остальная квартира с колоссальной вечеринкой просто испарилась.

По одну сторону коридора шли двери, как в студенческом общежитии или в крыле для прислуги, что, видимо, как раз и соответствовало действительности, как решила Грейс. Она вспомнила женщин в форменной одежде, и то, как они исчезли за этой дверью с подносами, видимо, освободившись от своих обязанностей. Неизвестно, находились ли они сейчас здесь или нет. Если нет, то, возможно, вместе с другой прислугой, ушли уже в какой-то другой дом Спенсеров.

Все двери были закрыты. Она шла дальше, от картины к картине, словно перепрыгивала на реке с одной кувшинки на другую, минуя двери комнат. И вот в конце коридора показался туалет. По контуру двери горели лампочки, и еще она определила его по ослепительно-белому кафелю. Эта дверь тоже была надежно заперта. Внутри ровно гудел вентилятор. Текла вода. И доносился еще какой-то звук. Грейс нахмурилась. Этот звук ей, как и любому психотерапевту, был хорошо известен. Кто-то плакал, причем горько и искренне, заглушая рыдания ладонями. Даже спустя годы, в течение которых она столько раз видела и слышала, как плачут люди, оставалось в этом звуке что-то острое и невыносимое. Грейс стояла в паре метров от двери. Ей не хотелось своим присутствием усилить боль неизвестной женщины, если та вдруг поймет, что ее услышала незнакомка.

Несложно было догадаться, кто находится внутри и почему плачет. Грейс, как и любая другая мать, живущая в Нью-Йорке и мало-мальски сведущая в житейских делах, понимала, что женщины, заботящиеся о чужих чадах из привилегированных семей, имеют и собственных детей. Но они, как правило, находились очень далеко. На других островах, в других странах. Сколько же сожаления, сколько горечи таилось за такими контрактами? Эта проблема никогда не обсуждалась ни между матерями, ни в школьном вестибюле. Конечно, она никогда не считалась секретом, но некая тайна тут присутствовала, в чем и заключалась чудовищная ирония, жестокая и бездонная.

«Неудивительно, что она рыдает», – подумала Грейс, глядя на запертую дверь и продолжая стоять на сизалевой дорожке в двух метрах от цели. Возможно, эта женщина оставила собственных детей в каком-нибудь убогом жилище, таком далеком во всех смыслах от этого роскошного пентхауса, чтобы заботиться о детях Джонаса и Цуки Спенсер, чтобы отдавать им свою любовь, вот здесь, на самом верху этого неизмеримо дорогого города. Возможно, она просто воспользовалась моментом, когда дом был переполнен гостями, а сами хозяева отсутствовали, чтобы излить свое материнское горе – горечь разлуки с собственными детьми.

Грейс сделала шаг назад, надеясь, что дорожка у нее под ногами не захрустит. Так и вышло. Еще один шаг, потом она повернулась и отправилась назад тем же путем, как и очутилась здесь.

Войдя в фойе, Грейс почувствовала легкую вибрацию в сумочке и сразу достала телефон, чтобы прочитать сообщение от Джонатана. К своему удивлению, узнала, что он побывал здесь, в апартаментах Спенсеров, и провел по крайней мере какое-то время на аукционе.

«Приехал поздно из-за траур. визита, – писал он. – Только что звонили из больн. С одним пац. плохо, постараюсь приехать позже. ПРОСТИ».

В жизни Джонатана очень часто с его «пац.» было очень плохо. Это маленький мальчик или девочка, которых только что диагностировали. Или начался рецидив. Или кризис. В таких случаях Джонатану звонила обезумевшая от горя мать, для которой весь мир рухнул вместе с болезнью ее пятилетнего одаренного крохи. И шаткая гильотина, как колесница, привидевшаяся Иезекиилю, уже материализовалась над ее головой. Всегда находились родители, разъяренные от своей собственной беспомощности, готовые взорваться в любой момент. В течение многих лет на Джонатана нападали, к нему кидались и рыдали, его осыпали миллионом вопросов. Его призывали выслушивать исповеди…

«Это потому, что она когда-то занималась проституцией? Все это потому, что она курила тайком последние четыре года и даже во время беременности?»

Рабочие дни Джонатана походили на конвейерную ленту бесконечных кризисов, каждый отдельный случай угрожал жизни пациента, и все они имели свои всепоглощающие последствия. Даже Грейс, у которой зачастую простой сеанс обычной терапии превращался то в кирпичную непробиваемую стену, то в бездонную пропасть полного непонимания, даже она с трудом понимала, с какими поворотами болезни и реакции на нее приходилось иметь дело ее мужу каждый день.

«Не видела тебя», – напечатала она большими пальцами – этим навыком Грейс, к сожалению, уже овладела.

«Махал тебе, как идиот!» – написал он в ответ.

Грейс вздохнула. Не было смысла продолжать этот диалог. По крайней мере ему удалось сюда приехать.

«Увидимся дома, – напечатала она. – Чмоки».

«Чмоки», – пришел короткий ответ. Они всегда так заканчивали электронную переписку.

Когда из туалета выпорхнула Дженнифер Хартман, Грейс добродушно кивнула ей и вошла внутрь. Здесь сияла другая люстра, огромными и грубыми кусками стекла, оставляющими светлые пятна на стенах. Над унитазом висел автопортрет Уорхола, как раз та самая вещь, чтобы мужчины перестали мочиться. Грейс почему-то именно это пришло в голову. Она тщательно вымыла руки мылом с ароматом лаванды.

Аукцион подходил к концу. Оставался только лагерь для маленьких миллионеров (так окрестила Грейс предпринимательский опыт Натана Фридберга). Лот ушел за тридцать тысяч долларов после борьбы между четырьмя, потом тремя, а потом двумя претендентами. Сам Фридберг объявил во всеуслышание, что эта сделка будет оформлена в налоговой декларации как некоммерческое пожертвование. Грейс не узнала ухоженную супружескую пару, которой достался этот лот.

На этом аукцион закончился, все вздохнули с облегчением и принялись поздравлять сами себя. Салли, как заметила Грейс, наслаждалась крепкими объятиями директора Роберта. Аманда не отставала от нее и, выкрикнув не очень приличное «опа!», тоже обхватила руками свою более высокую подружку, заставив ее неуклюже подпрыгнуть на месте, как делали когда-то Хиллари и Типпер на съезде демократов. Мужчины обменивались крепкими рукопожатиями и активно перемещались по залу, по ходу рассыпая поздравления. Затем начался массовый исход. Несколько пар уже осмотрительно стояли у дверей, готовые удалиться. Здесь же находилась и Малага Альвес. Она держала аукционный каталог у лица, как будто это был веер. Кроме коротких приветствий на первом этаже, Грейс так и не поговорила с ней и теперь быстро проскользнула мимо женщины, опустив голову.