Гордость и предубеждение

Глава V

На расстояньи краткой прогулки от Лонгборна проживало семейство, с коим Беннеты были особенно близки. Сэр Уильям Лукас в прошлом держал торговлю в Меритоне, сколотил приличное состоянье и, будучи мэром и обратившись к королю, был возвышен до рыцарства. Пожалуй, почесть сия на него повлияла чрезмерно. Она одарила его омерзеньем к ремеслу и житью в торговом городишке, и сэр Уильям, бросив и то и другое, с семьею удалился на милю от Меритона в дом, кой с тех самых пор был поименован Обителью Лукаса; там сэр Уильям мог блаженно размышлять о собственном величии и, не стесненный делом, занимать себя исключительно любезностью по отношенью ко всему миру. Ибо, хоть титул и возвысил сэра Уильяма, тот не стал надменен – напротив, всех и каждого неустанно дарил вниманьем. По природе своей был он безвреден, дружелюбен и обходителен, а представленье ко двору наделило сего господина учтивостью.

Леди Лукас была славною женщиной, не чересчур умной, а посему ценной для г-жи Беннет соседкою. У четы Лукас имелось несколько детей. Старшая, здравая, умная молодая женщина лет двадцати семи, задушевно дружила с Элизабет.

Встреча и обсужденье бала сестрам Лукас и сестрам Беннет представлялись решительно необходимыми, а потому наутро барышни Лукас явились в Лонгборн, дабы послушать и поболтать.

– Ты замечательно открыла вечер, Шарлотта, – молвила г-жа Беннет со всей любезностью самообладанья. – Тебя господин Бингли выбрал первой.

– Да, но второй выбор ему, очевидно, понравился больше.

– А-а – ты, вероятно, про Джейн, потому что он танцовал с нею дважды. Что ж, сие и впрямь наводило на мысль, будто он ею восхищен… вообще-то я полагаю, так оно и было… что-то я такое слыхала… не припомню… что-то касательно г-на Робинсона.

– Вы, должно быть, о той беседе между ним и господином Робинсоном, что я подслушала, – я вам не рассказывала? Господин Робинсон осведомился у него, как ему нравятся наши меритонские балы и согласен ли он, что в зале находится великое множество красавиц, и которая из них ему видится краше всех, – и на последний вопрос он отвечал тотчас: «О, безусловно, юная госпожа Беннет, здесь двух мнений быть не может».

– Смотрите-ка! – что ж, и в самом деле вполне бесспорно… мнится даже, будто… но тем не менее же, как вы понимаете, сие может обернуться ничем.

– Я подслушивала толковее, чем ты, Элайза, – сказала Шарлотта. – Вряд ли господина Дарси так же стоило слушать. Бедняжка Элайза! – всего лишь недурственна.

– Умоляю вас, не забивайте Лиззи голову, нечего ей беспокоиться из-за его дурного обращенья; он такой противный, понравиться ему – изрядная незадача. Госпожа Лонг сказала мне вчера, что он полчаса просидел с нею рядом и ни разу рта не раскрыл.

– Вы вполне уверены, сударыня? Мне кажется, это ошибка, – заметила Джейн. – Я совершенно точно видела, как господин Дарси с нею разговаривал.

– Да-с – потому что в конце концов она спросила, по душе ли ему Незерфилд, и тут уж ему пришлось ответить – но она говорит, ее обращенье всерьез его раздосадовало.

– Госпожа Бингли мне сказала, – продолжала Джейн, – что он почти ни с кем не беседует – только с близкими знакомцами. С ними он замечательно приятный человек.

– Ни слову не верю, дорогуша. Будь он таким уж приятным, поговорил бы с госпожою Лонг. Но я-то догадываюсь, как такое вышло: все твердят, что он от гордости едва не лопается, и, наверное, он как-то прознал, что у госпожи Лонг нет экипажа и она прибыла на бал в наемной карете.

– Пусть играет в молчанку с госпожой Лонг, сколько ему заблагорассудится, – сказала юная г-жа Лукас, – но лучше бы он потанцовал с Элайзой.

– В следующий раз, Лиззи, – сказала ее мать, – я бы на твоем месте отказалась танцовать с ним.

– Пожалуй, сударыня, я вполне могу обещать вам, что никогда не стану с ним танцовать.

– Гордость его, – молвила юная г-жа Лукас, – не оскорбляет меня, как зачастую имеет свойство оскорблять гордость, ибо для нее имеется повод. Что ж тут удивляться, если благородный человек, с древним родом, состояньем и сплошным благоприятствованьем, собою доволен. Если можно так выразиться, он имеет право гордиться.

– Не поспоришь, – отвечала Элизабет, – и я бы с легкостью простила его гордость, если б он не оскорбил мою.

– На мой взгляд, гордость, – отметила Мэри, кичившаяся солидностью своих суждений, – порок весьма распространенный. Все, что я прочла, убеждает меня, что он распространен очень широко, природа человеческая особенно ему подвержена и очень немногие из нас не лелеют самодовольства из-за того или иного своего качества, подлинного или же воображаемого. Тщеславие и гордость – явленья различные, хотя слова нередко употребляются синонимичным образом. Человек может быть горд, но лишен тщеславья. Гордость более касается нашего мненья о себе, тщеславье же – того, что думают о нас прочие.

– Будь я богат, как господин Дарси, – вскричал юный Лукас, явившийся в гости вместе с сестрами, – мне было бы все равно, сколь я горд. Я бы держал свору паратых гончих и всякий день бы выпивал бутылку вина.

– Стало быть, ты выпивал бы гораздо больше, чем до́лжно, – отметила г-жа Беннет, – и кабы я такое увидала, мне бы у тебя следовало отнять бутылку.

Мальчик возразил, что ничего подобного ей бы не следовало, г-жа Беннет не отступала, и спор сей завершился только с отбытьем визитеров.

Глава VI

Дамы из Лонгборна вскоре посетили таковых из Незерфилда. Как и полагается, имел место ответный визит. Обворожительные манеры юной г-жи Беннет исторгали доброжелательность из г-жи Хёрст и юной г-жи Бингли, и хотя мать была сочтена невыносимою, а младшие сестры – не стоящими беседы, двум старшим было изъявлено желанье познакомиться ближе. Джейн восприняла сие вниманье с величайшим наслажденьем, но Элизабет по-прежнему видела надменность в обращеньи сестер Бингли со всеми, не исключая, пожалуй, и ее сестры, и полюбить новых знакомиц не могла; впрочем, их доброта к Джейн, какова бы ни была, обладала ценностию, ибо, по всей вероятности, коренилась в восхищеньи их брата. В общем, при всякой встрече Бингли и Джейн было очевидно, что он и впрямь восхищается ею, а Элизабет было равно очевидно, что Джейн поддается склонности, кою питала к нему со дня знакомства, и в некотором смысле всерьез влюблена; но, с удовольствием размышляла Элизабет, вряд ли сие обнаружат все, ибо с величайшей силою чувства Джейн сочетала уравновешенность и неизменную жизнерадостность, кои оберегали ее от подозрений назойливых персон. Сим соображеньем Элизабет поделилась со своей подругой, юной г-жою Лукас.

– Пожалуй, сие приятно, – отвечала Шарлотта, – уметь в подобном случае дурачить общество, однако порою осторожность становится препоною. С таким же мастерством скрывая нежные чувства от предмета таковых, женщина рискует его упустить – и мало утешенья в том, что впотьмах бродят и все прочие. Почти во всякой симпатии столько благодарности или же тщеславья, что попросту опасно оставлять их без присмотра. Влюбляемся мы все легко – небольшое предпочтенье вполне естественно; однако лишь немногим из нас хватает духу поистине любить без поощренья. В девяти случаях из десяти женщине лучше выказывать больше нежных чувств, нежели она питает. Несомненно, Бингли нравится твоя сестра, но он может и не решиться на большее, если она ему не поможет.

– Но она помогает ему, насколько дозволяет ее натура. Если уж я постигаю ее к нему расположенье, он должен быть совершеннейшим простофилей, чтоб ее расположенья не заметить.

– Не забывай, Элайза, что он не знает Джейн, как знаешь ее ты.

– Но если женщина неравнодушна к мужчине и не старается этого скрыть, он, разумеется, должен сие обнаружить.

– Вероятно, должен, если достаточно с нею видится. Но Бингли и Джейн, хоть и встречаются с пристойной частотою, никогда не бывают друг с другом часами, а поскольку видятся они в больших обществах, им невозможно всякий миг посвящать беседам. Посему Джейн следует до самого донышка использовать всякие полчаса, когда она владеет его вниманьем. Вот когда она в нем уверится – тогда, пожалуйста, на досуге может влюбляться сколько угодно.

– План твой хорош, – отвечала Элизабет, – если речь идет только о желаньи удачно выйти замуж, и, вознамерься я заполучить богатого мужа – да и любого мужа, – пожалуй, мне бы так и следовало поступать. Но чувства Джейн иные – она не свершает поступков с умыслом. Ныне у нее нет оснований доверять ни степени своего расположенья, ни здравости такового. Они знакомы всего две недели. Она протанцовала с ним четыре танца в Меритоне, однажды утром виделась с ним у него в доме и четырежды обедала вместе с ним в обществе. Сего отнюдь не достаточно, чтобы постичь его характер.

– При таком повороте – конечно. Если б она с ним просто обедала, она бы выяснила только, хорош ли у него аппетит; но не забывай, что притом четыре вечера они провели вместе – а четыре вечера могут многое изменить.

– Да, эти четыре вечера позволили им увериться, что оба они предпочитают vingt-et-un игре в торговлю, но в отношеньи всех прочих наиважнейших черт, насколько я себе представляю, ничего в особенности не раскрылось.

– Что ж, – молвила Шарлотта, – я всей душою желаю Джейн успеха, и если б она вышла за него завтра, я бы сочла, что для нее вероятие прожить жизнь счастливо не меньше, чем если бы она изучала его характер целый год. Счастье в браке – абсолютнейшая случайность. Будь характеры сторон постигнуты ими до мелочей или будь они похожи как две капли воды, сие вовсе их блаженству не способствует. Впоследствии они достаточно переменятся, чтобы хлебнуть свою долю недовольства; лучше как можно меньше знать о недостатках персоны, с коей намерена провести всю жизнь.

– Ты насмешила меня, Шарлотта, однако же сие не здраво. Ты сама понимаешь, что не здраво и что сама никогда подобным образом не поступишь.

Увлеченно наблюдая, как г-н Бингли ухаживает за ее сестрою, Элизабет и не подозревала, что сама стала предметом некоего интереса, явленного другом упомянутого господина. Поначалу г-н Дарси еле признал ее миловидной, на балу взирал на нее без восхищенья, а при последующих встречах устремлял на нее взор сугубо критики ради. Но едва он с предельной ясностью дал понять себе и друзьям, что лицо Элизабет не обладает ни единой привлекательной чертою, как заметил, что, благодаря прекрасным темным глазам, лицо сие необычайно умно. За сим открытьем последовали прочие, равно оскорбительные. Неодобрительный взор подметил не одно нарушенье идеальной симметрии ее облика, однако г-н Дарси вынужден был признать, что фигура ее грациозна и привлекательна, и, невзирая на его заявленья, будто манеры Элизабет не достойны великосветского общества, его завораживала их непринужденная игривость. О сем Элизабет не имела понятья – для нее он оставался лишь человеком, кой нигде никому не мил, а ее саму счел недостаточно красивой, чтобы с нею танцовать.

Ему возжелалось больше узнать о ней, и, готовясь к беседе с нею самолично, он стал прислушиваться к ее беседам с прочими. Сие привлекло ее вниманье. Случилось это у сэра Уильяма Лукаса, где собралось множество гостей.

– Для чего это господин Дарси, – спросила Элизабет Шарлотту, – слушает мою беседу с полковником Форстером?

– На сей вопрос ответить в силах лишь господин Дарси.

– Если он продолжит в том же духе, я дам ему знать, что сие вижу. Взирает он весьма сатирически, и я стану его бояться, если сама не начну дерзить.

Вскоре, когда он направился к ним, хоть и не являя намеренья заговорить, юная г-жа Лукас припомнила сие Элизабет, чем немедленно подругу раззадорила; обернувшись к г-ну Дарси, та промолвила:

– Мне кажется, только что я выразилась необычайно удачно, когда подначивала полковника Форстера насчет бала в Меритоне, – как вы полагаете, господин Дарси?

– С замечательным воодушевленьем – но сия тема всегда воодушевляет дам.

– Вы к нам суровы.

– Скоро настанет ее черед сносить подначки, – заметила г-жа Лукас. – Я открою фортепьяно, Элайза, и сама знаешь, что будет дальше.

– Для подруги ты весьма странное созданье! – вечно хочешь, чтоб я играла и пела пред всеми и каждым! Если б тщеславье мое приняло музыкальный облик, ты была бы незаменима, но вообще-то я бы предпочла не выступать пред теми, кто обыкновенно слушает лучших исполнителей. – На настойчивые уговоры г-жи Лукас Элизабет, впрочем, отвечала: – Что ж, хорошо; чему быть, того не миновать. – И, серьезно воззрившись на г-на Дарси: – Есть удачная старая поговорка, кою все здесь, разумеется, знают: «Сбереги дыханье – нечем будет на овсянку дуть»; итак, я сберегу дыхание для пенья.

Выступление ее было мило, хотя никоим образом не блестяще. После пары песен, не ответив на мольбы нескольких гостей спеть снова, Элизабет охотно уступила место сестре Мэри, каковая, будучи единственной дурнушкой в семье, прилежно трудилась, добиваясь познаний и успехов, и неизменно жаждала их явить.

Мэри не обладала ни способностями, ни вкусом, и тщеславье, хоть и наделило ее стараньем, равно подарило самодовольством и педантизмом, коими искусство, превосходящее ее уменья, было бы оскорблено. Элизабет, непринужденную и непосредственную, слушали с бо́льшим удовольствием, хоть она играла и вполовину не столь хорошо; Мэри же по завершеньи продолжительного концерта с удовольствием заслужила хвалы и благодарность шотландскими и ирландскими мелодиями, кои запросили ее младшие сестры, рьяно бросившиеся танцовать в углу залы с Лукасами и двумя-тремя офицерами.

Г-н Дарси возвышался подле них, безмолвно негодуя на подобную манеру проводить вечер, в беседы не вступал и пребывал столь поглощен думами, что не заметил подле себя сэра Уильяма Лукаса, пока тот не заговорил:

– Сколь очаровательная забава для молодежи, господин Дарси! Все-таки ничто не сравнится с танцами. Лично я полагаю их одним из наиутонченнейших явлений изысканного общества.

– Разумеется, милостивый государь, – и преимущество их в том, что они равно в моде и в менее изысканных обществах мира сего. Танцовать умеют даже дикари.

Сэр Уильям лишь улыбнулся.

– Ваш друг к сему замечательно способен, – продолжал он после паузы, увидев, что к танцорам присоединился Бингли. – Я же не питаю сомнений, что вы и сами, господин Дарси, сведущи в сей науке.

– Полагаю, сударь, вы видели, как я танцовал в Меритоне.

– Именно, и зрелище сие мне доставило немалое удовольствие. Часто ли вы танцуете в Сент-Джеймсе^[4]?

– Никогда, сударь.

– Не кажется ли вам, что он сего вполне достоин?

– Я стараюсь никаких мест сим не удостаивать, если в силах этого избежать.

– У вас, я так понимаю, в городе дом?

Г-н Дарси наклонил голову.

– Одно время я и сам подумывал обосноваться в городе, ибо я люблю высшее общество; однако же я сомневался, что лондонская атмосфера пойдет на пользу леди Лукас.

Он умолк, надеясь на ответ, однако визави его к ответу расположен не был; в эту минуту к ним направилась Элизабет, и сэр Уильям, коему в голову пришла выходка весьма галантного свойства, окликнул:

– Дражайшая моя госпожа Элайза, отчего же вы не танцуете? Господин Дарси, позвольте представить вам в сей юной даме весьма желанную партнершу. Я уверен, вы не откажетесь потанцовать, когда пред вами такая красота.

И, схватив Элизабет за руку, он уже собрался вложить ее ладонь в руку г-на Дарси, каковой, удивившись несказанно, отнюдь не возражал руку сию принять, однако же Элизабет тотчас попятилась и в некотором замешательстве молвила сэру Уильяму:

– Честное слово, сударь, танцовать я ни капли не желаю. Прошу вас, не допустите мысли, будто я направлялась сюда, желая молить о партнере.

Г-н Дарси серьезно и пристойно попросил чести протанцовать с нею – вотще. Элизабет была неколебима, и все попытки сэра Уильяма ее уговорить не пошатнули ее решимости.

– Вы столь чудесно танцуете, госпожа Элайза, – жестоко лишать меня счастья наблюдать за вами, и хотя сей джентльмен вообще-то не питает склонности к забавам, я не сомневаюсь, он пожертвует нам полчаса.

– Господин Дарси необычайно любезен, – улыбнулась Элизабет.

– Бесспорно – однако, имея в виду приманку, дорогая моя госпожа Элайза, мы не вправе удивляться его обходительности, ибо кто отвергнет такую партнершу?

Элизабет одарила его лукавым взглядом и отвернулась. Сопротивленье не повредило ей в глазах джентльмена, кой с неким удовлетвореньем размышлял о ней, когда юная г-жа Бингли обратилась к нему следующим манером:

– Догадываюсь, о чем вы тут задумались.

– Полагаю, сие маловероятно.

– Вы рассуждаете, как невыносимо будет многие вечера провести подобным манером – в подобном обществе, и я вполне разделяю ваше мненье. Как сие чрезвычайно досадно! Пресность и однако же шум; ничтожность и однако же спесь этих господ! Чего бы я не отдала, чтоб услышать, как вы их громите!

– Уверяю вас, гипотеза сия решительно неверна. Ум мой полнился соображеньями, кои гораздо приятственнее. Я размышлял о величайшем наслажденьи, что способны подарить прекрасные очи красивой женщины.

Юная г-жа Бингли тотчас вперила в него взор и пожелала узнать, которая дама удостоилась чести внушить ему подобные думы. Г-н Дарси ответствовал весьма бесстрашно:

– Госпожа Элизабет Беннет.

– Госпожа Элизабет Беннет! – повторила юная г-жа Бингли. – Я потрясена. И давно ли она у вас в любимицах? – и когда же мне пожелать вам счастья?

– Именно сего вопроса я от вас и ожидал. Женское воображенье весьма поспешно, в единый миг перелетает от восхищенья к любви, а от любви – к супружеству. Я так и знал, что вы станете желать мне счастья.

– Нет уж, если вы столь серьезны, я стану полагать сей вопрос абсолютно решенным. У вас будет очаровательнейшая теща, и она, разумеется, навеки поселится с вами в Пемберли.

С глубочайшим равнодушьем г-н Дарси слушал, как она развлекает себя подобным манером, и поскольку его самообладанье убедило ее, что опасность прошла стороною, сие остроумье блистало еще долго.

Глава VII

Собственность г-на Беннета почти целиком состояла из поместья, кое приносило две тысячи в год и, к великому сожаленью дочерей владельца, в отсутствие наследников мужеского полу майоратом^[5] закреплялось за дальним родственником; наследство же их матери, хоть и обильное для ее положенья, едва ли могло восполнить нехватку наследства отца. Ее отец был поверенным в Меритоне и оставил ей четыре тысячи фунтов.

У нее имелась сестра, пребывавшая замужем за неким г-ном Филипсом, каковой у их отца служил и унаследовал его дело; равно был у нее брат, осевший в Лондоне и занимавшийся почтенного сорта торговлей.

Деревня Лонгборн находилась всего в миле от Меритона – весьма удобно для молодых дам, коих обычно манило туда раза три-четыре в неделю, любезно навестить тетушку, а равно модистку, располагавшуюся как раз напротив. Две младшие, Кэтрин и Лидия, особенно часто оказывали подобное вниманье: их умы были пустее, нежели у сестер; когда не случалось ничего получше, прогулка в Меритон по необходимости разнообразила их утренние часы и предоставляла тему для вечерних бесед, и как бы ни была скудна новостями округа, девушки неизменно умудрялись что-нибудь у тетушки вызнать. Ныне же сплетни и удовольствия обеспечило им прибытье милиционного полка, каковой будет квартировать в Меритоне всю зиму.

Всякое посещенье г-жи Филипс приносило теперь наилюбопытнейшие сведенья. Что ни день познанья девушек касательно имен и родственных связей офицеров прирастали. Жилища последних недолго оставались в тайне, а со временем младшие сестры Беннет стали знакомиться и с самими офицерами. Г-н Филипс навещал их всех, и сие открыло его племянницам источник неведомого прежде блаженства. Ни о чем, кроме офицеров, они и говорить не могли, и внушительное состояние г-на Бингли, упоминанье о коем взбадривало их мать, мнилось им бессмысленным в сравненьи с обмундированием младшего офицерского состава.

Однажды утром, послушав их излиянья, г-н Беннет хладнокровно отметил:

– Судя по тому, что я в силах постичь из образа ваших бесед, вы, по видимости, глупейшие девицы в графстве. Сие я подозревал уже некоторое время, однако ныне убедился.

Кэтрин смутилась и не ответила, однако Лидия по-прежнему совершенно невозмутимо восторгалась капитаном Картером и вслух надеялась увидеть его нынче, ибо завтра утром он отбывает в Лондон.

– Я поражена, дорогуша, – сказала г-жа Беннет, – тем, что вы столь охотно объявляете собственных детей глупыми. Кабы уж я пожелала пренебрежительно высказаться о чьих-либо детях, дети сии безусловно не были бы моими.

– Если мои дети глупы, я рассчитываю всегда сие сознавать.

– Да, однако же все они очень умны.

– Сие, смею надеяться, единственный вопрос, кой порождает несогласье меж нами. Я надеялся, что наши мненья совпадают до мельчайших малостей, но покуда принужден высказать отличное от вашего соображенье, а именно: две наши младшие дочери необычайно бестолковы.

– Дорогуша господин Беннет, нельзя ожидать от таких девочек здравости их отца и матери. Надо полагать, дожив до нашего возраста, они станут думать об офицерах не более нашего. Помню, были времена, когда мне и самой весьма по нраву были красные мундиры – в душе я питаю к ним симпатию и по сей день; а коли толковый молодой полковник с пятью-шестью тысячами в год пожелает одну из моих девочек, я ему не откажу; и еще мне показалось, что на днях у сэра Уильяма полковник Форстер был весьма хорош в мундире.

– Мама́, – вскричала Лидия, – тетушка говорит, что полковник Форстер и капитан Картер стали реже навещать госпожу Уотсон, чем по приезде; она часто видит их в библиотеке Кларка.

Ответить г-же Беннет помешало явленье лакея с запискою для юной г-жи Беннет – записку прислали из Незерфилда, и лакею велено было дождаться ответа. Глаза матери засверкали от удовольствия, и она взывала в нетерпеньи:

– Ну-с, Джейн, от кого же это? О чем там? Что он пишет? Ну же, Джейн, расскажи нам поскорее; поторопись, милая, – пока дочь ее читала.

– От госпожи Бингли, – отвечала Джейн и затем прочла вслух:

Дражайший мой друг, если Ваше состраданье не дозволит Вам отобедать нынче с Луизой и со мною, мы рискуем возненавидеть друг друга на весь остаток жизни, ибо tête-à-tête двух дам на целый день не может завершиться иначе, нежели ссорою. Приезжайте, как только получите сие. Брат мой и джентльмены станут обедать с офицерами.

Ваша навсегда,

Кэролайн Бингли.

– С офицерами! – вскричала Лидия. – Отчего же тетушка нам об этом не сказала?

– Обедает не дома, – заметила г-жа Беннет. – Какая незадача.

– Можно я возьму экипаж? – спросила Джейн.

– Нет, дорогуша, лучше поезжай верхом – похоже, собирается дождь; а затем оставайся в Незерфилде на ночь.

– Хороший план, – заметила Элизабет, – если б вы были уверены, что дамы не предложат отвезти Джейн домой.

– О, но ведь джентльмены поедут в Меритон в экипаже господина Бингли, а у Хёрстов своих лошадей нет.

– Я бы предпочла экипаж.

– Но, дорогуша, твой отец, разумеется, не может выделить тебе упряжных. Они потребны в хозяйстве, не так ли, господин Беннет?

– Они потребны в хозяйстве существенно чаще, нежели мне удается их заполучить.

– Но если вы их получите сегодня, – сказала Элизабет, – матушкина цель будет достигнута.

В конце концов она выжала из отца признание, что упряжные заняты. Итак, Джейн оставалось лишь отправиться верхом, и мать проводила ее до двери, бодро пророча ненастье. Надежды г-жи Беннет сбылись: вскоре после отъезда Джейн начался ливень. Сестры переживали за нее, однако мать блаженствовала. Лило весь вечер без перерыва; разумеется, Джейн не могла возвратиться.

– Ведь как я удачно придумала! – не раз повторила г-жа Беннет, будто вызвала ливень самолично. Впрочем, всего блеска своей выдумки она не осознавала до самого утра. Не успело семейство толком позавтракать, как из Незерфилда явился слуга с запискою к Элизабет.

Милая моя Лиззи, я с утра сильно занемогла – вероятно, сие объясняется тем, что я вчера насквозь вымокла. Мои добрые подруги и слышать не желают о том, чтоб отпустить меня домой, пока я не поправлюсь. Они также настаивают, чтоб я показалась г-ну Джоунзу, – посему не тревожься, если узнаешь, что он меня навещал, – и, кроме больного горла и головной боли, меня почти ничего не мучает.

Твоя, и т. д.

– Что ж, любезная моя, – изрек г-н Беннет, когда Элизабет огласила записку, – если ваша дочь сляжет с опасным недугом, если она умрет, весьма утешительно будет знать, что сие свершилось ради господина Бингли и по вашему повеленью.

– Ой, да я вовсе не боюсь, что она умрет. От крохотулечных простуд никто не умирает. О ней хорошо позаботятся. Пока она там, всё лучше не бывает. Я съезжу ее навестить, если вы мне выделите экипаж.

Элизабет, не на шутку встревоженная, решила отправиться к Джейн сама, хотя экипажа не чаялось; и поскольку верхом Элизабет не ездила, ей оставалось лишь пойти пешком. Она объявила о своем намерении.

– Ну что ты за дурочка, – вскричала ее мать, – о чем ты говоришь, по такой-то грязи! Да на тебя взглянуть будет страшно, когда доберешься.

– Я вполне смогу взглянуть на Джейн, а больше ничего и не требуется.

– Ты намекаешь, Лиззи, что мне следует послать за упряжными? – спросил ее отец.

– Нет, честное слово. Мне ни к чему отказываться от прогулки. Расстоянье – ничто, когда есть побужденье; всего каких-то три мили. Я вернусь к обеду.

– Я восхищаюсь деятельностью твоего добросердечия, – отметила Мэри, – однако всякий порыв следует направлять разумом, и, на мой взгляд, усилья всегда надлежит соотносить с потребностью в таковых.

– Мы дойдем с тобою до Меритона, – сказали Кэтрин и Лидия. Элизабет согласилась, и три сестры вместе отправились в путь.

– Коли поторопимся, – сказала Лидия по дороге, – может, застанем капитана Картера, пока он не уехал.

В Меритоне они расстались: младшие устремились к обиталищу одной из офицерских жен, а Элизабет в одиночестве зашагала дальше, торопливо минуя поле за полем, прыгая через перелазы и бодро перескакивая лужи, и наконец очутилась вблизи дома – лодыжки ноют, чулки замараны, а лицо раскраснелось от беготни.

Ее проводили в утреннюю столовую, где собрались все, кроме Джейн, и где наружность гостьи вызвала немалое удивленье. Г-же Хёрст и юной г-же Бингли представлялось почти невероятным, что Элизабет пришлось спозаранку пройти три мили по такой слякоти, и Элизабет не сомневалась, что сестры ее за это презирают. Впрочем, они приняли ее весьма любезно, а в поведеньи их брата сквозило нечто получше любезности – сердечность и доброта. Г-н Дарси не сказал почти ни слова, а г-н Хёрст – и вовсе ничего. Первого раздирали восхищение сияньем, коим наделила г-жу Элизабет Беннет прогулка, и сомненья, достаточен ли повод для того, чтобы она прибыла из такой дали и в одиночестве. Второй же помышлял только о завтраке.

Элизабет спросила о сестре, и ответы не слишком ее обнадежили. Джейн дурно спала и, хотя проснулась, охвачена лихорадкою и не в силах выйти из комнаты. К радости Элизабет, ее препроводили к сестре тотчас; а Джейн, кою лишь страх встревожить или стеснить удержал от сообщенья в записке, как жаждет она подобного визита, при появленьи сестры пришла в восторг. Она, впрочем, была не в силах беседовать и, когда юная г-жа Бингли их оставила, смогла разве только выразить благодарность за столь замечательную доброту, кою ей здесь явили. Элизабет ухаживала за нею молча.

Позавтракав, в комнату явились сестры, и Элизабет стала проникаться к ним симпатией, видя, сколько нежности и заботы выказывают они Джейн. Прибыл аптекарь и, обследовав пациентку, сообщил, как и предполагалось, что та подхватила сильнейшую простуду и нужно попытаться оную одолеть; посоветовал Джейн вернуться в постель и посулил микстур. Совету его Джейн вняла охотно, ибо лихорадка обострилась, а голова ужасно болела. Элизабет ни на миг не оставляла сестру, и прочие дамы тоже надолго не отлучались; джентльмены уехали, и дамам все одно нечем было заняться.

Когда пробило три, Элизабет почувствовала, что пора уезжать, и весьма неохотно о сем объявила. Юная г-жа Бингли предложила ей экипаж, и Элизабет ждала только, чтобы хозяйка на сем настояла, но тут Джейн явила такое расстройство при расставаньи с сестрою, что юная г-жа Бингли вынуждена была обратить свое предложенье экипажа в приглашенье на время остаться в Незерфилде. Элизабет с великой благодарностью согласилась, и в Лонгборн отправился слуга, коему надлежало оповестить семейство о задержке и доставить в Незерфилд одежду.