Маленький оборвыш

Глава XXI
Паук и его собака. Таинственная сажа

Огонь в кухне еще горел, фонарь был прицеплен к гвоздю, вбитому в одну из перекладин потолка. Паук лежал свернувшись, рядом со своей маленькой собачонкой, но Сэма я нигде не видел. Без него я не знал, куда и как мне лечь, и потому я искал его всюду глазами. Вдруг совсем близко от меня раздался сонный полушепот.

– Смотри, кто последний ложится тот и свечу тушить.

Я взглянул вниз и увидел Сэма. Он лежал на куче черных мешков; мешок, сложенный вдвое, служил ему подушкой; шапка его, вся замазанная сажей, была надвинута на уши так, что из всей его фигуры я мог рассмотреть только белые зубы и белки глаз.

Удивительно, как скоро человек привыкает к роскоши. Если бы в запрошлую ночь, когда я дрожал от холода в телеге, кто-нибудь предложил мне переночевать в теплой кухне на куче мешков и для этого пройти шесть миль, я с радостью принял бы это предложение; теперь же, проспав одну ночь на диване миссис Уинкшип, я уже с отвращением посматривал на грязную постель Сэма.

– Куда же мне ложиться? – печальным голосом спросил я.

– Да, пожалуй, ложись вместе со мной, – предложил Сэм – возьми из этой кучи два мешка, один положи под голову, в другой сам влезай. Только смотри, не шуми, не разбуди Паука, а то он будет всю ночь стонать, не даст нам покой.

Я рассчитал, что так как мы с Сэмом будем лежать в грязных мешках, то я могу разделить с ним его постель, не особенно нарушая приказание хозяина. Подавив свое отвращение, я разделся, надел грязные панталоны из связки мистера Бельчера, приготовил себе подушку, погасил фонарь и через минуту лежал на груде мешков без всяких особенных неприятностей, кроме сильного запаха сажи. Этот запах не помешал мне однако заснуть очень скоро и очень спокойно.

Было почти темно, когда меня разбудил лай собачки Паука; я увидел, что Сэм встает на работу, а Нед Перкс отдает ему какие-то приказания, держа дверь открытой, несмотря на стоны и жалобы Паука. Через несколько минут Нед и Сэм ушли, а я, помня слово хозяина, что мне не зачем вставать, пока меня не позовут, продолжал лежать. Вдруг, я услышал, что Паук заговорил сердитым голосом:

– Ты нисколько не лучше других! Ну, чего ты валяешься, точно теперь полночь, а не шесть часов утра. Ты, небось, здоров, так тебе и дела нет до больных, чего ты меня лижешь? Не лизать надо, а вставать скорей да сделать, что следует! Ну, вставай же, ленивец! Постой, я тебя заставлю встать!

При этих словах раздался звук удара, затем внезапный визг, собака подбежала к дверям и начала царапать их.

– Ишь, что значит здоровые ноги! – проворчал Паук – как бежит!

Он слез со своих мешков и, охая, потащился за собакой.

– Чего ты торопишься, скотина? Хочешь усердие свое показать? А вчера, помнишь, что ты со мной сделала? До девяти часов оставила меня без огня! Смотри, сегодня будь умней! Нечего тебе меня лизать! Хочешь быть моим другом, так служи мне как следует! На вот, понюхай это! Иди и смотри, возвращайся скорей. Коли ты и сегодня сыграешь со мной такую же штуку, как вчера, я тебя убью, право убью.

Я не мог разглядеть, что такое Паук давал нюхать своей собачке: я видел только, что он ее выпустил из дверей, а сам, охая, опять улегся на свои мешки.

Мы пролежали таким образом с четверть часа. Пауку надоело, должно быть, ждать своего четвероногого слугу, он начал бранить собаку и несколько раз приотворял даже дверь, чтобы посмотреть, не возвращается ли она; наконец послышалось легкое постукиванье собачьих лап, а затем царапанье в дверь. Паук отворил дверь, и в комнату вбежала его собачонка, неся что-то в зубах. Я тотчас увидел, что это была обглоданная баранья кость; но Паук, должно быть, не мог разглядеть ее своими слабыми глазами.

– Иди, иди сюда, дрянная собачонка, – обратился он к собаке – довольно ты шалила, столько времени бегала за одной палочкой! Ну, да делать нечего, палка толстая, хорошая, давай ее сюда! Пинч! голубчик Пинч, иди же сюда!

Но собака и не думала слушаться своего хозяина. Она стрелой пробежала мимо него, забилась в дальний угол комнаты и легла там на свою добычу. Бедный Паук бесновался, он попробовал сам подойти к упрямой собаке, но едва сделал несколько шагов, как больные ноги изменили ему и он упал на пол. Тогда, стоя на коленях, он принялся бранить собаку всевозможными ругательствами. Гнев хозяина увеличивал робость Пинча, и он не двигался из своего угла. Наконец Пауку удалось как-то на четвереньках добраться до этого угла. Он замахнулся, чтобы со всей силы ударить Пинча, но тот быстро отскочил в сторону, оставив вместо себя свою добычу.

– Ах ты, проклятая собака! – вскричал Паук, увидев обглоданную кость. – Так это-то ты принес? Тебя посылают за деревом, а ты таскаешь кости! Постой же я с тобой разделаюсь, только бы мне тебя поймать!

И он, продолжая браниться, принялся ползать за собакой.

Я не мог долее притворяться спящим; я приподнялся и спросил у Паука, чего он сердится?

– Я это ей покажу, как только поймаю ее! – отвечал он, продолжая преследовать собаку: – я сказал, что убью ее, и убью непременно! Подержи-ка ее, пожалуйста!

– Да что она такое сделала? – спросил я, пытаясь поймать собаку, которая как стрела промчалась мимо меня.

– Что она сделала! – отвечал Паук, едва переводя дух от усталости – она просто смеется надо мной. Она знает, что я не могу развести огонь, пока она не принесет мне дров! Это её работа каждое утро. И что ж? Вчера она мне принесла три грязные мокрые щепки, которые никуда не годились, я ее простил, сегодня дал ей нарочно понюхать хороший сухой кусок дерева, чтобы она поняла, что мне нужно, а она отправилась прогуливаться, набрала себе костей, да еще смела сюда притащить их! Теперь она будет глодать их, а я должен сидеть без огня, пока Сэм вернется домой, значит часов до десяти, до одиннадцати, а у меня все кости ноют, мне так тяжело!

Гнев бедняка сменился горестью, он заплакал и стал вытирать глаза своими замазанными руками.

– Полно, не плачь, товарищ, – сказал я, сильно тронутый его несчастным положением – у нас будет огонь: я сейчас схожу и попрошу углей у мистера Бельчера, ведь он нам даст, не правда ли?

– Он-то бы дал, да она не даст, – шепотом проговорил Паук. – Если она узнает, что я развожу огонь прежде чем мальчики возвращаются с работы, она просто убьет меня. Оттого-то я и должен подниматься на такие хитрости для добывания себе дров.

В прошлую ночь, когда я уезжал от миссис Уинкшип, она сунула мне в руку шестипенсовую монету.

– Ты мне скажи только, где здесь есть поблизости лавка, – говорил я, – так мы достанем себе огня, у меня есть полпени.

– Как, ты купишь углей на полпени! – вскричал Паук и тусклые глаза его осветились радостью. – Лавка тут близехонько, сейчас за углом. А только знаешь что? Может, у тебя найдется и еще полпени?

– Найдется, а что?

– Да вот кабы нам заварить себе капельку горячего кофейку! Это такая прелесть, когда все кости болят! У меня и горшочек есть, мы бы в нем и заварили!

Если бы мне пришлось истратить на кофе все пять с половиной пенсов, которые должны были остаться у меня от покупки угля, я и тогда не мог бы устоять против умоляющего взгляда Паука.

Через десять минут я вернулся с покупками, а через час мы с Пауком уже сидели вокруг дымившегося котелка. Я пил кофе из черепка разбитого глиняного кувшина, а он черпал его старой железной ложкой прямо из котелка, заменявшего нам кофейник. Горячий напиток успокоил боль бедного Паука, он повеселел, разговорился и рассказал мне свою историю.

Он был сирота и с детства жил в работном доме; четыре года тому назад его отдали в ученье к мистеру Бельчеру. Целый год дело шло хорошо; Тобиас (так было настоящее имя его) был очень ловок и проворен, за что и получил прозвание Паука, а мистер Бельчер кормил, одевал его и обучал своему ремеслу. Но в один несчастный зимний день мистера Бельчера позвали вычистить котел паровой машины, долго стоявший без употребления; Пауку пришлось залезть в котел и пролежать большую часть дня на промерзшем железе, очищая и выскребывая заржавленную внутренность котла. Следствием этой работы было то, что мальчик простудился, у него сделался ревматизм в ногах, он не мог не только чистить труб, но даже просто стоять или ходить. Мистер Бельчер поселил его у себя в кухне, где он должен был прислуживать другим ученикам, варить им кофе на завтрак и кашу на ужин. Когда дела хозяина пошли худо и он принужден был распустить своих учеников, Тобиас остался без дела, но мистер Бельчер все-таки обязан был кормить его до истечения семилетнего срока, назначенного в контракте.

– А много тебе дают есть? – спросил я.

– Ну, конечно не столько, сколько я хочу. Да что, я жаловаться не могу, за что меня и кормить-то, коли я ничего не делаю. А впрочем, послушать Сэма, так мне и здоровому нашлось бы немного работы. Он говорит, что они иногда все вместе в неделю одного фунта не заработают.

– Они ведь, кажется, много получают за ночные работы по деревням? – спросил я.

– Удивительно! – продолжал Паук, не слыхав моего замечания – всего по фунту в неделю зарабатывают, а беспрестанно обновы себе шьют, одной лошади мало стало, другую купили, да еще какую хорошую; Сэм говорит, бежит просто как паровоз.

– Ну, что же, – заметил я, – иметь лошадь да тележку дело выгодное.

– Да дело-то в том, – понижая голос сказал Паук, – что они эту лошадь держат целый день в конюшне под замком.

– Так они ее украли?

– Какое! Сэм сам видел, как они за нее заплатили тридцать фунтов чистыми деньгами!

– И никогда на ней не ездят?

– Днем никогда. Они запрягают новую гнедую лошадь только по ночам. Тс! Ты никому не говори, что я тебе сказал!

– Отчего? Разве это секрет, что у хозяина есть гнедая лошадь?

– Нет, секрет не в том, а в том, куда они на ней ездят.

– Как куда? да на ночные работы; ты же сам говорил, что это дело выгодное?

– Да, выгодное! Деревенские трубы часто приходится чистить, и сажи в них нет, по крайней мере обыкновенной сажи, – проговорил Паук, сомнительно покачивая головой.

В эту минуту в кухню вошел Сэм, и своим приходом положил конец нашему таинственному разговору. Я скоро узнал, что Паук и Сэм говорили правду и что действительно, живя у мистера Бельчера, мне трудно выучиться ремеслу трубочиста. Мне почти совсем нечего было делать. Редко случалось, чтобы мистеру Бельчеру и Неду Перксу была работа, и тогда Сэм шел с одним из них, а я с другим. Возвращались мы домой обыкновенно часов в десять-одиннадцать утра, да и та небольшая работа, какую мне приходилось делать, была вовсе не утомительна: я переносил часть машины, когда мы переходили из одного дома в другой, передавал палки мистеру Бельчеру, чтобы он их свинчивал, связывал их в пучок, когда они были развинчены, и, наконец, подметал пол кругом печек, когда работа была кончена. После завтрака я мог делать, что хочу, и так как меня кормили хорошо, то я вовсе не тревожился этим недостаток работы.

Мистер Бельчер, по-видимому, также не хлопотал доставить себе больше занятий. Я предлагал ему, идя утром на работу, кричать: «Трубочист! Трубочист!» но он не соглашался, говоря, что всякий, кому нужны его услуги, может сам придти к нему и позвонит в его колокольчик. У него всегда было много денег в кармане; утром он вместе с мистером Перксом пил ром, а вечера проводил в трактире, где курил трубку и пил водку.

Раза два в неделю они отправлялись на ночные работы и брали с собой всегда Сэма. Сэм очень любил эти поездки, так как перед отъездом его всегда кормили вкусным ужином и давали ему выпить рюмочку рома для согреванья. Мистер Бельчер, и Перкс отправлялись вдвоем, в рабочем платье и брали с собой машину для чистки труб, длинный мешок с инструментами, о которых Сэм рассказывал, что они звякали, другой мешок пустой, фонарь и бутылку с водкой. Возвращались они домой иногда часа в два, иногда в четыре. Сэм рассказывал, что иногда, доехав до места, мистер Бельчер находил, что работа уже сделана кем-нибудь другим или что ее почему-нибудь нельзя исполнить в этот раз, и тогда они возвращались, ничего ни сделав. Когда же работа удавалась им, они привозили домой полный мешок сажи, тотчас по приезде отправляли Сэма спать, а сами еще долго возились в конюшне, вероятно ухаживая за дорогой лошадью мистера Бельчера.

Нас, мальчиков, особенно интересовал вопрос, куда девается сажа, привозимая из деревенских труб. Сэм говорил, что Нед Перкс обыкновенно стаскивал большой мешок, наполненный ею, в конюшню, но после этого она исчезала. Нед Перкс не жил у Бельчера: у него был свой дом на Нью-кентской дороге, и по окончании работы он по большей части уезжал туда в маленькой тележке. Странно было предположить, что он увозит сажу с собой, так как он не держал заведения для чистки труб. Иногда, впрочем, он оставался ночевать у Бельчера, и тогда маленькая собачка Паука не знала покоя. Может быть, она не любила Перса, а, может быть, ей неприятен был запах деревенской сажи, лежавшей в конюшне рядом с кухней, не знаю, но она поднимала такой визг и вой, что положительно не давала нам спать.

– Должно быть он чует крыс, – заметил один раз Сэм, когда Пинч особенно неистово возился и рыл лапами землю у стены, отделявшей кухню от конюшни – в конюшне водятся крысы.

– Нет, это не крысы, – шепотом отвечал Паук, заставив собаку и ласками, и угрозами лежать смирно – дело в том, что Перкс не уехал и не уедет сегодня, это ужасно! Правда, Джим?

– Ужасно только потому, что твой Пинч так возится, – отвечал я.

– Джим, – проговорил Паук через несколько минут молчания – ты знаешь что-нибудь о собаках? Они ведь умные, много понимают, правда?

Мне очень хотелось спать, но я жалел Паука, который, очевидно, страдал бессонницей и хотел поговорить со мной; я рассказал ему две, три слышанные мной истории об уме собак.

– Да, иной раз они еще умнее бывают, – отвечал он, когда я кончил свои рассказы. – Слыхал ты что-нибудь об акулах, Джим?

– Нет, ничего.

– Эти акулы очень забавные твари; если на корабле умирает матрос, они плывут за кораблем, пока матрос совсем не умрет, чтобы съесть его, когда его выбросят в море.

– Перестань, Паук, я не хочу слушать таких историй! Чего ты меня пугаешь? Коли тебе хочется разговаривать, я, пожалуй, готов поговорить о собаках, но уж только не о мертвецах.

– Я только хотел сказать, что у собак такой же ум, как у акул, Джимми, только они этому не радуются, а боятся; как зачуют, так и завоют.

– Что зачуют?

– Ну, ведь ты не хочешь, чтобы я об этом говорил. Вот так же, как акулы, и…

– Ну, довольно, я не хочу больше с тобой говорить; прощай, я спать хочу.

На другой день, идя с мистером Бельчером на работу, я, как то к слову, повторил ему рассказ Наука об акулах. Он засмеялся, а потом спросил:

– С какой же стати рассказал он тебе эту историю? О чем шла у вас речь перед тем?

Я рассказал о странном поведении Пинча и передал весь наш разговор с Пауком. Мистер Перкс был также при этом. Они с хозяином как-то странно переглянулись и услали меня прочь. В эту ночь собака Паука исчезла и не возвращалась домой к великому горю своего хозяина.

Глава XXII
Сэм открывает мне тайну на счет сажи. Желание мое исполняется, и я отправляюсь на работу

Я прожил недель шесть у мистера Бельчера; вдруг в одну субботу, вечером, Сэм пришел в кухню и сообщил нам, что мистер Бельчер выписал мать его из Дортсетшира, что она приехала, долго о чем-то разговаривала с хозяином, в заключение разговора согласилась уничтожить контракт и взять Сэма домой. В понедельник он должен был уехать с ней вместе.

– Теперь тебе хорошо будет, Джим, – сказал Сэм, – ты будешь ездить с хозяином на ночные работы, а он за всякую поездку дает по шести пенсов, чтобы берегли его секрет.

– Что же, я очень рад, – отвечал я: – я привык держать секреты. А что, трудно удержать этот секрет хозяина, Сэм?

– Нет, очень легко, хозяин сам тебе его скажет.

– Нет, уж ты будь добрым товарищем, скажи мне прежде!

– Пожалуй, только не рассказывай ни Пауку, ни другим мальчикам.

– Нет, как можно.

– Ну, пойдем во двор, а то здесь Паук услышит!

Мы вышли.

– Ты как думаешь, Джим, какую сажу привозят они по ночам в большой телеге?

– Как какую? Из труб, я думаю, а то откуда же?

– Из труб, конечно, да из каких? Слушай, Джим! Мы привозим сажу из церковных труб!

– Ну, так что же такое? Что же за беда, что из церковных?

– Тс! Тише! Видишь ли, есть такой закон, по которому нельзя чистить церковные трубы, а уж если чистить, так надобно тайком. Кто на этом деле попадется, того накажут, ужасно накажут! Вобьют острые спицы в живот и будут таскать по дорогам! Вот почему они эту работу делают ночью, крадучись!

– Ну а если поймают того мальчика, который стережет у них лошадей, его также накажут? – спросил я.

– Нет, как можно! Он ни в чем не виноват! Наказывают только тех, кого поймают на самом деле. Видишь, я думаю, отчего это. Верно, по закону церковные трубы должен чистить священник, а он поручает это дело дьячку, а дьячок сторожу, а сторож уж от себя нанимает трубочиста. И деньги он, конечно, платит хозяину хорошие, потому дело опасное, да и за сажу ничего нельзя получить.

– Отчего же, разве это не такая сажа, как обыкновенная?

– Такая, только ее продавать нельзя, это строго запрещено законом. С хозяина берут клятву, что он не станет торговать ею. Нед Перкс берет ее и зарывает у себя в огороде. Вот тебе и весь секрет. Мне сказал его хозяин и тебе скажет, а чтобы ты не болтал, он будет давать тебе по шести пенсов за каждую поездку.

Все это Сэм рассказывал мне с таким видом, как будто ни мало не сомневался в справедливости своих слов, и я вполне поверил ему! Наконец-то узнал я настоящий секрет! И какой еще секрет! Совсем необыкновенный, точно представление на Шордичском театре! Страшное наказание, которому, по словам Сэма, подвергались трубочисты, чистившие церковные трубы, нисколько не пугало меня. Напротив, опасность предприятия придавала ему еще большую прелесть в глазах моих, и я боялся одного, что, пожалуй, мистер Бельчер возьмет вместо Сэма не меня, а кого-нибудь другого. Я попробовал поразведать мнение Паука об этом деле и спросить его, как он думает, кто теперь будет ездить с хозяином на ночные работы.

– Как кто? Известное дело, ты! Не меня же они возьмут с собой: я живой домой не доеду! – совершенно решительно отвечал Паук.

Этот ответ не окончательно успокоил меня: мистер Бельчер очень тяготился Пауком, и я думал, что, пожалуй, он нарочно станет возить его с собой, чтобы поскорей уморить. Паук, правда, не мог ходить, но он мог сидеть на козлах и держать вожжи, а этого было довольно. Впрочем, сомнения мои не долго продолжались. В воскресенье вечером мистер Бельчер позвал меня к себе в гостиную и, поболтав о том, о сем, прямо объявил мне, что будет брать меня вместо Сэма для ночных поездок. Он не рассказал мне всего секрета, сказал только, что работы производятся по деревням, и что о них не следует никому болтать.

– У всех хозяев, которые держат учеников, – сказал он мне, – есть свои секреты, и у меня также есть секрет, я открою его тебе теперь, и если ты станешь хранить его, тебе же будет лучше. У Сэма всегда водились денежки в кармане, и он знал вкус таким кушаньям, которых другим мальчикам и понюхать не удается. Ты меня понимаешь, Джим?

– Конечно, понимаю, – с радостной готовностью отвечал я.

– С другой стороны, – продолжал хозяин, – как ты думаешь, что бы я сделал с Сэмом, если бы он стал болтать о моих делах?

– Я думаю, ему плохо пришлось бы, сэр, – отвечал я, робея при виде сердитого лица хозяина.

– Да, плохо, так плохо, как верно не приходилось ни одному мальчику! Я просто взял бы его за горло, вот так, и задушил бы его тут же на месте.

Говоря эти слова, мистер Бельчер стиснул мне горло своими длинными пальцами так крепко и смотрел на меня так свирепо, что я совсем струсил. Он, однако, скоро успокоился.

– С Сэмом этого не случилось, – продолжал он прежним дружелюбным голосом, – он был добрый, понятливый мальчик и зато получал от меня не побои, а пенсы. Теперь довольно. Я не скажу тебе сегодня ничего больше, ты сам увидишь, в чем состоит мой секрет, завтра ночью, если месяц не будет светить.

На этом кончился наш разговор. Я поужинал вместе с хозяевами, и меня отпустили в кухню, напомнив, чтобы я не проговорился пред Пауком.

Весь следующий день я был в таком волнении, что не мог даже обедать. Будет месяц светить или нет? Этот вопрос не давал мне покоя. Я не имел никакого понятия о движении луны и считал появление её на небе делом вполне случайным. Под вечер опять Паук возбудил во мне надежду:

– Косточки мои, бедные косточки! – жаловался он – опять разболелись! наверное к ночи будет дождь.

Действительно в сумерки пошел дождь; а к ночи погода сделалась совсем ненастной. Миссис Бельчер позвала меня ужинать, как обыкновенно звала Сэма перед отправлением в ночную экспедицию. Ужин был обильный и роскошный: он состоял главным образом из рубцов, жареных в масле, и из тертого картофеля. За столом сидели, кроме меня, мистер и миссис Бельчер и Нед Перкс. Когда мы кончили есть, миссис Бельчер по приказанию своего мужа сделала мне пол стакана горячего грога, и я мужественно выпил его, хотя слезы навернулись на глаза мои от этого крепкого напитка. Мистер Бельчер и Нед Перкс также вдоволь угостились водкой, и мы вышли во двор, где уже стояла телега с запряженной в нее гнедой лошадью. Хозяин и Перкс накинули себе по мешку на плечи в защиту от дождя и уселись рядом в телеге, а я закрылся попоной и уютно уместился в ногах у них. Кроме нас, в телеге помещалась машина для чистки труб и мешок с какими-то инструментами, о которых я, также как Сэм, мог только сказать, что они звякают, хотя я и старался втихомолку ощупать их рукой сквозь толстую ткань мешка.

Я не имел ни малейшего понятия о том, куда мы ехали, но, все равно, поездка доставляла мне необыкновенное удовольствие. Мы мчались ужасно быстро, кругом все было темно, дождь лил, как из ведра, мне представлялось, что впереди нам грозят страшные опасности, но я не боялся их, напротив, мне хотелось, чтобы они скорей настали.

Мы проехали наверно миль десять, когда мистер Бельчер поворотил к колоде, стоявшей возле дороги, и остановился напоить лошадь.

– Не знаю, как вы, Нед, – сказал он – но я промок до костей. Надо бы нам немножко выпить, чтобы согреться.

– Пожалуй, выпьем и пошлем мальчика купить еще бутылку в этом кабачке.

Они достали бутылку, напились сами, дали мне также добрый глоток крепкой водки и послали меня в кабачок долить бутылку.

Когда я вернулся с водкой, мистер Бельчер опять погнал лошадь, и мы понеслись вперед чуть ли не скорее прежнего.

– Жаль, что мы не захватили еще мешка, – проговорил Нед Перкс – меня ужасно мочит дождь.

– Да ведь у нас же есть еще длинный мешок, Нед, – отвечал хозяин – закройтесь им.

– Закрыться-то можно, да…

– Да что? Вы боитесь, что тот, для кого он приготовлен, простудится, – смеясь, заметил мистер Бельчер.

– Ну, этого, положим, нечего бояться! – отвечал, также смеясь, Нед. – Дайте сюда этот мешок, Джим. Я подал ему длинный мешок, лежавший подле меня на дне телеги, и в первый раз почувствовал какой-то смутный страх. О ком они говорят? Ведь этот мешок предназначается для сажи? Кто же может простудиться? Сильный дождь все еще продолжался, когда мистер Бельчер остановил лошадь.

– Ну, – обратился он ко мне – теперь я расскажу тебе часть своего секрета. Видишь там эту церковь?

Я взглянул в темноту, по тому направлению, куда он мне указал, и с трудом различил туманный очерк церковной колокольни, а около неё другие низкие сероватые фигуры, должно быть, надгробные памятники.

– Мы пойдем туда чистить трубы, – прошептал он – мне некогда рассказывать тебе все в подробности, одним словом, чистить трубы в церквах нельзя у всех на глазах, понимаешь?

– Понимаю, сэр, – не совсем смелым голосом отвечал я.

– Ты, должно быть, промок да и спать хочешь, – добродушно заметил хозяин – возьми, хлебни еще глоток водки, это тебя оживит.

С этими словами он поднес бутылку к губам моим. Глоток водки, действительно, оживил меня и я снова вполне поверил, что мистер Бельчер идет чистить трубы в церкви.

Спутники мои вылезли из телеги и, подведя лошадь к группе деревьев, прямо против калитки, остановились.

– Вылезай. Джим, – прошептал хозяин, – и стой подле лошади, пока мы кончим работу. Мы не замешкаем. Слышишь, на церковных часах бьет двенадцать, к половине первого мы вернемся, и я дам тебе за труды. Ты теперь молодцом, правда?

– Да, сэр, благодарю вас, – отвечал я бодро.

– Тебе не страшно, что здесь так близко кладбище?

– Нет, нисколько! – и я засмеялся, чтобы убедить его в своей храбрости. Тогда Нед вынул из телеги инструменты, мистер Бельчер зажег фонарь, они вместе вошли в калитку, отправились по дороге в церковь и почти в ту же минуту исчезли в темноте.

И вот я ждал, держа гнедую под уздцы. Дождь лил как из ведра и промачивал меня до костей, потому что теперь попоной была покрыта лошадь. Я ничего не видел перед собой, кроме неясных очертаний маленьких сероватых фигур на кладбище и большего серого очерка колокольни; я ничего не слышал, кроме шума дождя, барабанившего по листьям деревьев, по доскам телеги и по грубой попоне, накинутой на спину лошади. Не весело мне было стоять в такую погоду одному, в полночь, среди непроглядной тьмы, у ворот кладбища, но я утешал себя мыслью, что это продолжится не долго: они скоро вернутся с сажей, я получу свою шестипенсовую монету, лошадь во весь дух побежит назад домой, я заберусь в свою теплую постель, и мне будет очень весело вспоминать обо всем этом.

На часах пробило четверть первого. Значит, прошла только половина времени, назначенного мне мистером Бельчером. Я начал чувствовать беспокойство. Ведь привидения не существуют на самом деле, это все бабьи сказки, а между тем мне становилось как-то жутко на сердце, и я беспрестанно поглаживал лошадь, чтобы услышать хоть её ржанье. Вот на часах пробило половина первого.

– Теперь все кончено, – подумал я – через минуту они вернутся.

И минуту, две, три, четыре, глаза мои были устремлены на церковную дорожку, в надежде увидеть Неда Перкса с мешком сажи. Но он не приходил, никто не приходил, ничего не было видно. У меня начали стучать зубы и меня охватило прежнее чувство робости. Я поглаживал лошадь, я называл ее разными ласковыми именами, но она не давала мне ответа и стояла неподвижно, как надгробный памятник.

Порх! Порх! Хлоп! Хлоп! Угу, Угу, Угу! – Это был вероятно крик филина, но я перепугался до того, что не мог больше выдержать. Я решил пройти несколько шагов по тропинке и прислушаться, не идет ли хозяин. Я подложил камни под колеса тележки, чтобы гнедая не вздумала увезти ее и пошел. Кругом было так темно, что я ничего не видал за три шага и должен был ощупывать ногами землю, чтобы не сбиться с дороги. Я шел все дальше, вдруг нога моя наткнулась на какую-то большую массу. Я вздрогнул и отшатнулся, но через минуту собрался с духом и ощупал испугавшую меня массу. Каково же было мое удивление, когда я нашел, что эта масса была наша машина для чистки труб! Первым чувством моим был страх, что хозяин и Нед стоят где-нибудь по близости и спустили машину на землю, чтобы только немножко отдохнуть, но напрасно я присматривался, напрасно я прислушивался, ничего не было ни видно, ни слышно. Вдруг около самой церкви блеснул луч фонаря, и я заметил, что свет его приближался ко мне. Я побежал без шуму назад по дорожке, вынул каменья из-под колес и, как ни в чем не бывало, стал подле лошади. Прошло еще несколько минут ожидания и, наконец, в нескольких шагах от меня обрисовались две фигуры. Нед сгибался под тяжестью большого мешка, а мистер Бельчер нес инструменты, в том числе и машину. Они остановились у калитки, и мистер Бельчер спросил тихим голосом:

– Все благополучно, Джим? Никто не приходил? Никто с тобой не говорил?

– Никто, – коротко отвечал я.

Они начали укладывать мешок с сажей в телегу и на минуту открыли свой потайной фонарь. По виду они скорей походили на кирпичников, чем на трубочистов. Их руки, ноги и все платье было перепачкано глиной, комья глины покрывали и мешок с сажей. Когда мешок был уложен, они оба выпили водки, и мне хозяин дал также несколько глотков.

– Пей смело, мальчик, – ласково сказал он – от этого вреда не будет, ты у меня молодец, вот тебе за это целый шиллинг.

Он дал мне монету, а мистер Перкс ласково погладил по голове.

– А как мы назад поедем? – спросил Нед – мальчику, я думаю, лучше сесть между нами?

– Нет, – отвечал мистер Бельчер – у меня уже лежит один в ревматизме, пожалуй, и этот также простудится, полезай на дно телеги, Джим, попону мы положим себе на колени, так что ты можешь одним концом её прикрыть себе плечи.

И он протиснул меня вниз, в тот угол телеги, который я занимал прежде.

– Не ложись головой на мешок с сажей, – заметил мистер Перкс: – он мокрый, ты себе простудишь уши.

Усевшись как следует, мистер Бельчер ударил кнутом лошадь, и она помчалась, как будто радуясь тому, что может, наконец, расправить свои зазябшие ноги.

Странный ужас, охвативший меня, когда я сделал удивительное открытие на церковной тропинке, все возрастал. Ясное дело, что мистер Бельчер ездил вовсе не затем, чтобы чистить трубы; он даже не брал с собой в церковь машину, он оставлял ее на дороге. А между тем, мешок был полон. Полон, но чем? Как мне это узнать? Напрасно мистер Перкс и предупреждал меня, чтобы я не ложился на мешок: я чувствовал к нему такой ужас, что не смел даже взглянуть на него. А между тем любопытство мучило меня сильнее и сильнее. Нужно было узнать истину, во что бы то ни стало. Осторожно вытянул я ногу и ощупал мешок, он оказался мягким. Может быть это в самом деле сажа? Нет, недоумение слишком мучительно, я должен знать правду. В кармане моем лежал складной нож. Я вытащил и осторожно раскрыл его, потом, наклонившись к мешку, быстро, одним ударом, прорезал в нем большое отверстие. О, ужас! На мою руку, еще державшую ножик, вывалилась человеческая рука, холодная как лед! Я громко крикнул; испугавшись этого крика, лошадь рванулась вперед быстрее прежнего, я же в миг перескочил через задок телеги, со всего размаха шлепнулся в грязь, вскочил на ноги, чувствуя, что лицо мое разбито, но что ноги здоровы, и побежал тем быстрее, что сзади меня раздавался мужской голос и стук других ног, гнавшихся за мной.