Новая власть. Какие силы управляют миром – и как заставить их работать на вас

Повесть о двух типах мышления

Ценности старой и новой власти сталкиваются не только в НАСА. В сегодняшнем мире идет борьба двух типов мышления, которые очень отличаются друг от друга.

Двадцатое столетие строилось по принципу «сверху вниз». Общество рисовалось огромной и сложнейшей машиной, приводимой в движение крупными бюрократиями и гигантскими корпорациями. Чтобы машина не останавливалась, обычные люди тоже должны были играть свои роли – необходимые, но в отдельности незначительные и стандартизованные. Выполняй строевые упражнения. Читай молитвы. Учи таблицу умножения. Отбывай свой срок. Сядь ровно, чтобы тебя сняли для группового школьного фото. Многие из нас были в общем-то довольны, играя малозаметную роль в более масштабных процессах. Однако подъем новой власти меняет представления людей о норме и о том, как должен функционировать мир и каково их место в нем. И чем больше мы привыкаем к нововластным моделям, тем больше сдвигаются эти нормы. Возникает (что особенно заметно среди людей младше тридцати, составляющих сегодня более половины населения Земли) новое ожидание – каждый хочет быть участником, а не пассивным наблюдателем.

Артист, выкладывающий свои произведения на YouTube и собравший на этой платформе стабильную группу подписчиков, воспринимает себя скорее как творца, а не как потребителя, и формирует в себе соответствующее отношение к миру. Человек, которому удается зарабатывать на хлеб с помощью TaskRabbit, Lyft или еще какой-нибудь платформы, соединяющей заказчика и исполнителя, мало зависит от традиционных экономических посредников – и может относиться к ним скептически. Сотрудницу компании, привыкшую к онлайн-сообществам с их простором для творчества и мгновенным откликом на любое действие, может не удовлетворять рутинная офисная работа, за которую шеф даже не удосуживается ее похвалить. Гражданин, поддержавший какой-нибудь местный проект с общественным финансированием и втянувшийся в его работу, может разочароваться в деятельности официальных местных властей, осознав, что его взаимодействие с ними сводится главным образом к получению различных повесток и заполнению бумаг. Подобный опыт участия становится в нашей жизни всё разнообразнее, и под его влиянием складывается этот новый тип мышления – присущий новой власти.

Важно не воспринимать всё перечисленное как некие незыблемые нормы и принципы. Мы не утверждаем, будто ценности новой власти – это всегда хорошо, а ценности старой власти – это всегда плохо. В конце концов, во многих случаях мы могли бы предпочесть именно ценности старой власти. К примеру, если вы хотите, чтобы вам запломбировали зуб, вы почти наверняка доверитесь стоматологу-эндодонтисту с двумя дипломами и пятнадцатилетним опытом, а не группе дилетантов и начинающих «творцов выходного дня», которые ознакомились с методикой работы, прочтя анонимный пост на Reddit. Эти два типа мышления часто вступают в конфликт друг с другом, однако нам не следует считать, будто они предполагают абсолютно противоположные наборы ценностей. Лучше воспринимать всё это как шкалу со множеством значений – и самостоятельно решить, где на ней могли бы располагаться ваши убеждения, а также убеждения тех организаций, в которых вы состоите. Рассмотрим подробнее каждый из этих наборов ценностей.

Формальное и неформальное управление

«Мы слышали, как некоторые утверждают: учителям не следует отклоняться от программы и пытаться выбирать собственные учебники, методики, классы – это не их дело. А гражданам не следует решать, какие из учителей стоящие, а какие – нет. Да, у нас есть позиция по данной проблеме, и мы можем дать ответ тем, кто поднимает данный вопрос. Катитесь к черту. Мы верим в учителей»^[50].

Это слова Чарльза Беста, основателя онлайн-платформы DonorsChoose («Дающие выбирают»), позволяющей учителям взять дело в свои руки и самостоятельно привлекать финансирование на те нужды своих классов, которые они сами считают насущными (речь идет о покупке самых разных вещей – от расходных материалов до ноутбуков). За все время существования сайта более двух миллионов «гражданских спонсоров» пожертвовали через него более 400 млн долларов, чтобы помочь 18 млн учащихся государственных школ, которым вечно не хватает финансирования^[51]. DonorsChoose – одна из самых первых и наиболее успешных краудфандинговых площадок. Целые классы часто присылают своим спонсорам трогательные благодарственные рисунки и записки: вот одна из многих причин, по которым эта платформа стала такой привлекательной для жертвователей.

Однако не все с энтузиазмом относятся к подходу Беста. В статье о DonorsChoose американский деловой ежемесячник Fast Company цитирует профессора политологии Джеффри Хенига из Колумбийского университета. Он выражает типичное старовластное мнение о том, каким образом должны приниматься решения о финансировании образования: «Мы наделили школьные советы, школьных инспекторов, чиновников мэрии правом принимать решения, поскольку осознаём, что эти решения будут приниматься в открытом, публичном поле, там, где обсуждаются конфликты ценностей и достигаются компромиссы, – заявляет он. – Мы понимаем, что это будет коллективный процесс, построенный на демократических процедурах и дискуссиях»^[52].

Хениг превозносит добродетели более централизованного, формального и представительного^[53] управления: по его мнению, это куда разумнее, чем следовать переменчивым прихотям толпы. Как он полагает, в образовании, поскольку оно является «общественным благом», ресурсы должны распределяться равномерно, а не доставаться самым энергичным или пробивным учителям. Однако Бест придерживается ценностей новой власти и верит в то, что краудфандинг подталкивает людей действовать здесь и сейчас. По его мнению, сегодня это оптимальный способ помощи детям. Хениг выступает за процессы формального управления и за делегирование полномочий выборным представителям, тогда как Бест – за прямое участие и активные индивидуальные действия. (Отметим, что массовость участия в краудфандинговых моделях не обязательно ведет к более равному представительству или более равной вовлеченности: иногда бывает наоборот.)

Носители нововластного типа мышления испытывают неприязнь (порой сдобренную изрядной долей презрения) к централизованным бюрократическим машинам, приводившим в движение мир старой власти. Такие люди предпочитают более неформальные, сетевые инструменты, предполагающие более активное участие большего количества участников. Они уже не надеются на тех, кто десятилетиями просиживает штаны на проводимых раз в две недели заседаниях постоянной совещательной комиссии по принятию мультисекторальных решений на высоком уровне. Им ближе философия флешмоба, чем философия ООН: такой подход контрастирует с присущей двадцатому веку убежденностью в том, что цели можно достигнуть лишь с помощью менеджеризма и институционализма.

Крайнее проявление этой веры в действенность «неформального» управления – вдохновляемые Кремниевой долиной мечты о райских летучих островах, где торжествует «общество всеобщей вовлеченности, основанное на высоких технологиях и во всех смыслах находящееся за пределами США»^[54]. В таких местах, заявлял один из видных предпринимателей долины, онлайн-система отзывов о лекарствах Yelp for Drugs вызывает больше доверия, чем американское Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов^[55]: рейтинги препаратов, составляемые врачами и пациентами, приходят на смену формальным регламентам и официальным мерам.

Конкуренция или сотрудничество?

Нововластные модели (в лучших своих проявлениях) усиливают присущее человеку инстинктивное стремление кооперироваться (а не стремление конкурировать), вознаграждая тех, кто делится собственными активами или идеями, распространяет активы или идеи других, развивает чужие идеи, совершенствуя их и строя что-то на их базе. Многие нововластные модели (такие как Airbnb) основаны на суммируемых суждениях участников соответствующего сообщества. Они опираются на репутационные системы, которые гарантируют, скажем, что грубые или неряшливые постояльцы лишь с большим трудом смогут подыскать себе жилье на этой платформе. Если вы хотите, чтобы у вас было побольше фолловеров в Twitter, здравый смысл подсказывает, что вам нужно почаще ретвитить, продвигая чужие мысли, – тогда можно надеяться, что и по отношению к вам будут поступать так же. В сетевом мире сотрудничество с соседом или человеком с другого края света и легче дается, и чаще вознаграждается. Наибольшего успеха среди создателей программ с открытым кодом добиваются те, кто лучше всех сотрудничает с другими: они берут работу коллег за основу и совершенствуют ее – даже если это не сулит им очевидной и немедленной выгоды. И даже крупные компании вроде General Electric сегодня обсуждают возможный «радикальный сдвиг модели повседневного поведения на рабочем месте» – в сторону сотрудничества.

Между тем носители ценностей старой власти ориентируются на преимущества, которые можно получить, одерживая победы над конкурентами – порой в безжалостной борьбе. Люди с таким типом мышления склонны делить человечество на победителей и проигравших, а успех они считают уравнением, где сумма слагаемых всегда равна нулю. Этот образ мысли типичен почти для всей корпоративной культуры и особенно – для отделов продаж почти в любой сфере и отрасли. На такой идеологии вырос Дональд Трамп – как и Uber (особенно под предводительством своего сооснователя и бывшего гендиректора Трэвиса Каланика). Несмотря на то что Uber вроде бы действует в рамках нововластной модели, в биографии этой компании – беспощадная борьба с конкурентами, запугивание журналистов и обман регулирующих органов (и всё ради того, чтобы опередить всех соперников). В одном из просочившихся в Сеть документов описывается, чего компания ожидает от своих сотрудников. Особо подчеркиваются такие качества, как «свирепая агрессивность» и «суперсобранность» (и всё в рамках корпоративной культуры «оттирания конкурентов»)^[56].

Следует отметить: хотя нормы, построенные на сотрудничестве и «совместном пользовании», сегодня являют собой последний писк моды в бизнесе и культуре, это не значит, что такие нормы неизменно обеспечивают лучшие результаты. Авторы одного из недавних исследований, результаты которого опубликованы в журнале Applied Psychology, выяснили, что «кооперация оказалась социально невыгодной для исполнителей высокого уровня» – поскольку такие исполнители обнаруживают, что подвергаются остракизму со стороны остальных участников группы^[57].

Конфиденциальность или радикальная прозрачность?

В Сеть утекли расшифровки платных выступлений кандидата в президенты Хиллари Клинтон после того, как она ушла из Госдепартамента. В этих речах она очень показательно объясняет нормы старой власти, касающиеся того, как должна распространяться информация: «Я имею в виду, что политика – это как изготовление сосисок. Процесс неаппетитный, и он всегда таким был, но обычно он приводит к нужному нам результату. Но, знаете, когда все эти закулисные дискуссии и договоренности выходят наружу, – тогда люди могут, мягко говоря, немного занервничать. Так что вам требуется и публичная, и частная позиция…»^[58]

Для многих молодых людей это прагматическое обоснование недостаточной прозрачности или прямоты попросту неприемлемо. В эпоху, когда молодежь делится в соцсетях самыми интимными подробностями своей жизни, нас не должно удивлять, что и на своем рабочем месте эти люди требуют, чтобы их начальство делилось информацией, которая прежде считалась строго конфиденциальной (скажем, сведениями о зарплатах всех сотрудников компании). Разделение между публичной и приватной сферой, столь ценимое в мире старой власти, сегодня понемногу исчезает – и ему на смену приходит этика абсолютной прозрачности. (Тут, конечно, кроется насмешка судьбы: чем прозрачнее человек в своей повседневной жизни, тем легче невидимым силам отслеживать его действия и влиять на его поведение.)

Главное столкновение здесь – между типом мышления «вы будете знать лишь то, что вам – как мы считаем – необходимо» и растущим запросом на реализацию «права знать». Носители первого привычно скрывают информацию от общественности, чтобы защитить себя; носители второго, идеологи новой власти, требуют, чтобы открытость стала обязательной для всех общественных, коммерческих и государственных институтов. В первом случае эксперты и авторитетные лица решают, как следует фильтровать ту или иную информацию. Во втором случае никаких фильтров просто не существует.

В самых разных сферах и областях мир старой власти сегодня подвергается постоянным атакам, цель которых – выставить на всеобщее обозрение всю скрываемую информацию и все грязное белье (например, посредством WikiLeaks или публикации документов «Панамского архива»). Деятельность любых институций пристально отслеживается, и профессор, к которому раньше нельзя было и подступиться с критикой, теперь вынужден мириться с тем, что качество его преподавания может оценить онлайн любой желторотый первокурсник.

В эпоху, когда становится всё труднее охранять секреты и избегать общественного внимания, некоторые лидеры и институты с готовностью переходят к политике абсолютной прозрачности – пусть даже лишь в качестве превентивной меры. Выражаясь протестным языком (по аналогии с акциями Occupy Wall Street («Захвати Уолл-стрит») и им подобными), они предпочитают захватить себя сами, прежде чем это сделают другие. Наш излюбленный пример такого подхода – стратегия Ноя Дайера, одного из кандидатов на аризонских губернаторских выборах 2018 года. Этот кандидат завел предвыборный сайт, снабженный разделом «Скандалы и противоречия», где он сам заявляет: «Ной имел как длительные, так и поверхностные сексуальные отношения с самыми разными женщинами… Он принимал участие в групповом сексе, а также вступал в связь с замужними дамами. Он отправлял и получал интимные SMS и картинки, а иногда записывал видео во время полового акта. Ной всегда был откровенен со своими партнершами. Все его связи легальны и основаны на взаимном согласии… Ной не намерен извиняться за свои сексуальные предпочтения и от всей души желает другим такого же чувства безопасности и уверенности при самовыражении»^[59]. Мы как-то не ожидаем подобной декларации от Митча Макконнелла^[60].

Эксперты или созидатели?

«На самом деле в конечном счете всё сводится к тому, можете ли вы что-то создать. Что-то важное… Можете ли вы постоянно что-то создавать… У меня это – замечательный и очень сладкий хлеб для тостов. Я – Энди Корбетт, и я делаю тосты»^[61].

Этот отрывок из рекламного ролика 2016 года проливает свет на «культуру созидателей», в которой важно быть «творцом», а не просто пассивным потребителем, причем лучше всего, если вы гибридный специалист – программист-дизайнер-инженер-терапевт-музыкант-ветеринар. Это одна из важных тем в культуре новой власти.

Можно рассуждать о культуре созидателей с точки зрения мышления «сделаем сами» (если воспользоваться выражением Скотта Хейфермана, гендиректора Meetup: идея в том, что мы должны быть созидателями, но вместе с тем постоянно сотрудничать с другими). Мы наблюдаем, как эта культура проявляет себя в самых разных формах – от любительского порно, от штамповки обуви в гараже при помощи выкроек, взятых из Сети, до GynePunks («Гинекологические панки») – женщин, самостоятельно заботящихся о своем репродуктивном здоровье при помощи отпечатанных на 3D-принтере гинекологических зеркал^[62]; не забудем и о бурно растущих сообществах авторов фанфиков – взять хотя бы Wattpad. Созидатели меньше зависят от официальных институтов и находят способы избегать посредников между творцом и потребителем.

Эта тенденция идет рука об руку с падением ценности экспертного мнения в глазах большинства. В былые времена рестораторы, владельцы гостиниц, режиссеры, художники и писатели жили в постоянном страхе перед всевластным критиком, чей квалифицированный отзыв мог потопить их предприятие или, наоборот, вывести его на новую высоту. Сегодня эти критические элиты по-прежнему сохраняют огромное влияние, однако мы всё больше полагаемся друг на друга, когда хотим узнать подробности о чьих-то произведениях или услугах. В нашем мире системы пользовательских отзывов типа Yelp становятся все популярнее, а классические путеводители Фроммера – наоборот. За последнее десятилетие «Эдельмановский барометр доверия» (международное исследование, регулярно проводимое социологической компанией Edelman Berland) зафиксировал существенный рост доверия к «людям, подобным мне»: оно превзошло доверие общества к экспертам из академической среды или к профессиональным врачам^[63].

Это противостояние особенно резко проявилось в ходе подготовки к референдуму по вопросу о Брекзите. Кампания за то, чтобы Великобритания осталась в ЕС, велась в духе «мы знаем, что для вас лучше» и воспринималась как проповедь экономических и культурных элит, а также «экспертов» – технократов. В итоге безоговорочную победу одержало популистское движение за выход из ЕС. Майкл Гоув, один из видных министров британского правительства, выступавший за Брекзит, заявил в ходе кампании, что «народ этой страны устал от экспертов», тем самым противопоставив обычных людей экономистам, которые предсказывали, что Брекзит негативно скажется на ситуации в Великобритании^[64]. Эта хитроумная тактика взбесила экспертное сообщество – например, специалиста по физике элементарных частиц Брайана Кокса, который в ответ заявил: «Так мы вернемся в пещеры. Если вы эксперт, это не значит, что нечто принадлежит вам по закону: просто вы всю свою жизнь изучали это нечто. Вы не обязательно правы, но вы с большей вероятностью правы, чем те, кто не изучал это всю жизнь»^[65].

Долговременная приверженность или переменчивая поддержка?

Книга Роберта Патнэма «Боулинг в одиночку» (Bowling Alone) ныне считается классикой^[66]. В ней говорится об упадке гражданского общества в США. Чтобы проследить за его состоянием, автор использовал целый ряд параметров – в том числе посещаемость открытых собраний, посвященных городским или школьным делам, участие людей в заседаниях общественных комиссий при различных местных органах, а также членство в филиалах различных организаций. Эти стандарты оценки основаны на ценностях старой власти: «участие» ассоциируется с регулярным посещением мероприятий и с членством в организациях или партиях.

Но нельзя адекватно оценить жизнеспособность сегодняшней медиаиндустрии по количеству держателей карт Blockbuster Video. Точно так же мы не в состоянии оценить здоровье гражданского общества по количеству тех, кто состоит в том или ином клубе. Носители ценностей новой власти менее склонны связывать себя прочными и долговременными обязательствами, однако охотно поддерживают разного рода общественные инициативы. С этим парадоксом как раз и пытаются сегодня справиться многие институты старой власти.

С появлением интернета мы наблюдаем, как множатся способы приобщиться к чему бы то ни было – и они отличаются от тех форм, которые пытался обнаружить Патнэм. Носители нового типа мышления обожают участвовать в чем-то, их увлеченность недолговечна. Люди стали реже вступать в организации официально (с получением членского билета) или на протяжении десятков лет поддерживать неустанное взаимодействие с каким-то общественным, коммерческим или государственным институтом. Они предпочитают переключаться между многочисленными группами системы Meetup или использовать соцсети – чтобы непосредственно участвовать во всевозможных кампаниях, акциях, деятельности брендов и организаций, а также чтобы агитировать своих друзей заняться тем же самым. Они присоединяются к тому или иному движению в определенные моменты, а затем выходят из него. Такое поведение не следует путать с недостаточной вовлеченностью. Скорее оно представляет собой альтернативный способ принимать участие в той или иной деятельности. Этот сдвиг сулит очень значительные перемены и для крупных, и для малых организаций.

Ценности новой власти в действии, или Добро пожаловать в приют всех грешников и святых

В Приюте всех грешников и святых (Денвер, штат Колорадо) можно воочию увидеть многие из нововластных ценностей в действии.

Здешний пастор Надя Больц-Вебер необычна не татуировками на религиозные сюжеты, покрывающими всё ее тело, и не биографией в духе «из нищеты в священники» (такие рассказы очень любят журналисты). Необычна простая философия, которой придерживается ее паства: «Мы против элитарности, мы за общее участие»^[67].

Ее церковь, Приют всех грешников и святых, пользуется оглушительным успехом – особенно среди миллениалов^[68]: приют откровенно обращается к поколению, до которого часто не удается достучаться традиционному христианству. Этим успехом Приют во многом обязан тому, каким образом Надя организовала свой храм: она сделала так, чтобы сама его структура стала удобна для реализации ценностей новой власти.

Если вы зайдете сюда на службу, вы вполне можете в какой-то момент обнаружить, что сами читаете литургию, даже если вообще впервые в жизни заглянули в церковь. Каждую службу здесь проводят 15–18 самых обычных прихожан, которые берут на себя разные роли и руководят обрядами. Почему это так важно? Больц-Вебер объяснила нам, что в подобном подходе содержится очень значимый посыл: «Мы словно бы говорим людям: мы доверяем вам все эти священные штуки с самого начала, просто потому, что вы к нам пришли».

Рассмотрим, например, как они планируют службы на Пепельную среду^[69] и другие великопостные дни (эти даты относятся к важнейшим в христианском календаре). Традиционный подход, заметила нам Больц-Вебер, сводился бы к созданию формальной структуры управления: «Мне нужно восемь человек в Литургический комитет, в Молитвенный комитет, им нужно будет в течение двух лет заседать по полтора часа, собираясь во второй вторник каждого месяца». Но она отлично понимает, сколько народу среди ее прихожан привлечет такое обращение: нисколько.

Вместо этого Приют просто предлагает прийти в определенные часы и принять любое посильное участие – и не важно, сколько окажется желающих. Тем, кто появится, разрешают самостоятельно организовать службу. В прошлом году трое из тех, кто планировал службу Пепельной среды, никогда ничего подобного даже не посещали. Их первой службой стала та, которую они помогли организовать.

Такая вера в сотрудничество между обычными прихожанами – основная причина успеха Приюта. Больц-Вебер формулирует его кредо так: «Мы не очень-то беспокоимся о том, чтобы сделать всё хорошо. Для нас главное – сделать это вместе». И не важно, что пение в Приюте часто звучит нестройно. Постоянного хора для служб тут попросту нет: поют те, кто пришел. Здесь сотрудничают даже в молитве: при помощи специально созданных в Google групп прихожане могут вместе помолиться за тех, кто в этом нуждается, причем где угодно – например, во время работы или направляясь домой на автобусе.

«Приют», как любовно называют этот храм, очень отличается от большинства традиционных церквей (паства которых, как ехидно замечает Больц-Вебер, состоит «главным образом из дюжины стариков и их родителей»). Приют предлагает своим прихожанам более активное участие, более широкие полномочия, сглаженную иерархию, а также радостное разнообразие – противоположность монотонным службам в обычных храмах, где от вас требуют полной тишины на скамьях и подчинения многочисленной церковной администрации.

Некоторые относятся к Приюту с неодобрением, но Больц-Вебер и ее соратники заполняют собой пустующую нишу. Как показывает одно из социологических исследований Pew Research Center, «среди самых молодых миллениалов… треть (34 %) не принадлежит ни к какой религии, тогда как среди молчаливого поколения этот показатель составляет около одной десятой (9 %), а среди величайшего поколения^[70] – одну двадцатую (5 %)»^[71]. Многие из этих молодых людей утверждают, что верят в Бога, но просто не находят Его в ритуалах, предлагаемых институтами старой власти.

Ценности новой власти реализуются Приютом в полной мере. И не важно, считаете ли вы эти ценности своими или же от них вас так и тянет рвать на себе волосы: всем нам необходимо понять этот новый тип мышления. Его перенимают все больше людей – в школах и офисах, на предприятиях и в больницах, даже на полях сражений XXI века. И ожидания этих людей по поводу возможности играть важную роль в жизни общества постоянно растут.