Мой отец – Мир

Глава 2

Двое мужчин подхватили Клодетт под руки и повели прочь. Девушка сопротивлялась и вырывалась всеми возможными способами: брыкалась, извивалась, пыталась укусить.

Окруженная со всех сторон, она почти потеряла всякую надежду, но не собиралась сдаваться без боя. Неважно, что ее обвинили в колдовстве. Неважно, что именно с ней хотят сделать эти жестокие суеверные люди. Они убьют всех кошек! Всех восьмерых! Всех, кого она приютила, о ком заботилась, кого любила и от кого получала взаимность и благодарность. Вот что волновало Клодетт Бастьен, когда ее вели на казнь.

– Нет! Пожалуйста! Пожалуйста! – взмолилась она. – Пожалуйста! У меня нет никаких кошек! Клянусь душой!

Клятвы были так распространены в те времена, что нарушить любую из них считалось страшным грехом. Должны ли были стражники ее послушать?

Надо же, чтобы увести несчастную девушку на казнь, явились столько стражников! Впрочем, ничего удивительного в этом не было – они ведь всерьез считали, что она была ведьмой, а значит боялись ее.

Клодетт чувствовала, как острая, точно лезвие, нить, которая держала ее над пропастью, трещала. Ее голос то захлебывался, то резал слух.

– Неужели вы в самом деле хотите это сделать? Говорю же вам, здесь нет кошек! – Она едва не задыхалась. Ее невидящий от слез взор блуждал по толпе, стражникам и останавливался на мужчине, который, по догадкам Клодетт, был ее палачом. – Я сто лет не видела черных кошек! Помогите! Помогите!

Толпа охала и свистела. Девушка заработала несколько сочувственных взглядов. Кто-то закрывал лица руками и отворачивался, качая головой. «Бедное дитя. Ну разве может она быть ведьмой!». Другие скандировали: «Вздернуть ведьму! Смерть колдунье!».

Уже и так белая, словно чистый снег, Клодетт побледнела еще сильнее. Ее вдруг охватил страх смерти.

– Нет! Пожалуйста! Говорю вам, там никого нет!.. – повторяла она, тратя последние силы. Девушка то складывала руки с мольбою, то ломала их. – Сжальтесь, господа стражники!

Но ничто – ни ее молящий взор, ни надрывающие сердце рыдания, ни безумная отрывистая речь – не дали зрительного результата. Палач указал на дверь в подвал, и стражники кивнули. Только не это! Они хотят проверить подвал!

– Нет! Нет! Нет! – выдав свой секрет, пронзительно закричала Клодетт и заплакала пуще прежнего.

У палача защемило сердце, но он справился со своей слабостью и потянул несчастную девушку прочь. Из груди Клодетт снова вырвались рыдания, но, окончательно обессилев, девушка позволила увести себя.

Она видела, как стражники выломали дверь в подвал, как один за другим они вошли в темноту и скрылись, спустившись по лестнице. Бедные, бедные животные! Слова не в силах описать, как разрывалось сердце Клодетт, знавшей, что прямо сейчас с ее любимцами, в которых она вложила всю свою душу, жестоко разделывались солдаты. Ну чем заслужили эти благодарные животные такую страшную смерть!

Было слишком поздно. Теперь, когда трагичная участь кошек была неизбежна, Клодетт больше ничего не волновало. Палач тащил ее по улице на Гревскую площадь, где ее уже ждала виселица, и девушка совсем не сопротивлялась. У нее был отсутствующий вид: голубые глаза уставились в одну точку мертвым взглядом, последние слезы равнодушно скатывались по щекам и останавливались. Пусть делают с ней, что хотят! Клодетт не реагировала ни на что.

Даже тогда, когда ее протащили мимо капитана, неизменно сидящего на лошади рядом с навесом, где расположился судья, ожидая казни ведьмы, на лице несчастной не дрогнул ни один мускул.

Как и большинство казней в те времена, эта основывалась на доносе. Может, оно и лучше, что никакого суда? Все равно ей не удалось бы спасти своих кошек или хотя бы спастись самой. Судья применил бы пытки и мучал ее до тех пор как она сама не созналось бы в совершенном преступлении, а после отправил бы на свидание с виселицей. Еще можно было допустить вариант, что Клодетт могла скончаться во время пыток при таких обстоятельствах.

Неважно, какой из путей они бы выбрали: итог у каждого из них предусматривался один – казнь Клодетт и убийство восьмерых кошек.

Зеваки уже успели столпиться на площади. Люди ждали казни и во все глаза наблюдали, как на виселицу, следом за палачом, девушка поднималась по лестнице навстречу своей смерти. Клодетт выпрямила спину. Нет, она не будет унижаться здесь. Она с достоинством примет смерть и не прольет больше ни одной слезы.

Лицо девушки выглядело решительным. Если умирать, так умирать, но с честью. Не стоит беспокоиться о том, чего не можешь изменить даже при всем желании. Сколько невинных девушек приняли здесь смерть? Сколько жизней забрала эта ненасытная виселица? Кто из них ушел с достоинством: те, кто в слезах умоляли о помиловании, понимая, что это не спасет им жизнь, или те, кто отважно встретил погибель, ни о чем не жалея? Так пусть все увидят, что Клодетт Жизель Рене Бастьен ни о чем не жалеет. Если бы она могла вернуться в прошлое и что-то там изменить, она все равно брала бы кошек под свою опеку. Это стоило того. Девушка гордо подняла голову вверх, демонстрируя всем свое безразличие, но губы у нее при этом дрожали, выдавая страх.

Мысль о том, что Бог был на ее стороне, утешала как никогда. Держаться на публике и притворяться непоколебимой с этой верой оказалось не так сложно.

Палач набросил веревку на тонкую шейку Клодетт, поправил петлю и проверил узел. Девушка сглотнула. Она смотрела куда-то вперед, игнорируя толпу, игнорируя палача, игнорируя удавку на своей шее, игнорируя холодный шепот смерти.

Взгляд Бастьен устремился на судью, приговорившего ее к гибели, когда она об этом даже не подозревала, скользнул в сторону и наткнулся на темные глаза капитана, предавшего ее.

На его застегнутом лице застыло такое же выражение, как у Клодетт. Он прятал свои чувства, свои эмоции. И что творилось у этого человека в голове? Капитан смотрел куда угодно, только не на Клодетт. Может, ему было стыдно за содеянное. А может, у этого человека совсем не было совести, может, голос Божий давно оставил его.

Во всяком случае, теперь он знал ее имя.

«Смерть ведьме! Казнить колдунью!» – скандировала толпа. Неужели она умрет вот так просто, будучи ненавистной всем Парижем? Но и сама Клодетт ненавидела весь Париж. Она удерживалась от слез, вызванных не только страхом, но и бесконечной ненавистью к этим людям. Нет ничего хуже, чем умереть в таком состоянии. Нет ничего страшнее, чем явиться перед Богом с такими мыслями на уме. Всепоглощающая ненависть всегда приводила людей в геенну огненную.

Неожиданно люди зашептались, буря гигиканья и свиста утихомирилась. Сквозь толпу отчаянно пробивалась бабушка Джозефина, требовавшая освободить ее внучку. Следом за ней спешил дедушка Клод. Где же был ее отец? Клодетт разглядела его, стоявшего на самом краю площади. На его лице девушка не могла прочитать ни единой эмоции. Леонард слепо смотрел на дочь, но понять, злился он, сожалел или грустил, было сложно.

– Гнусные палачи! Сейчас же освободите мою внучку, грязные убийцы! – ругалась Джозефина. – Вам нужна не она!

Сердце Клодетт заколотилось чаще. Что она задумала? Решила спасти ее? Это невозможно. Решение суда нельзя изменить. Эти жестокие люди не знают жалости и не умеют сострадать.

– Что ты хочешь сказать, старуха? – возмутился палач, одарив пожилую женщину таким взглядом, каким принято смотреть на мух.

Толпа вновь загалдела, но крайне заинтересованный судья пресек этот шум. Он подался вперед, сощурился, будто пытался прочитать мысли Джозефины, и произнес следующее:

– Говори.

– Это бедное дитя не имеет к кошкам никакого отношения, – заявила Джозефина громко, чтобы каждый горожанин на площади ее услышал. – Это мои кошки, судья Михель де Валуа.

– Ты сознаешься в преступлении, старая ведьма? – спросил судья.

– Да. И жду Вашего вердикта.

Шокированная, толпа не проронила ни слова. На Гревской площади воцарилась тишина. Судья почесал седую бородку и сделал задумавшийся вид, прежде чем озвучил приговор.

– На виселицу ведьму! – приказал Михель. – И отпустите девушку.

Было заметно, как с облегчением выдохнул капитан, но Клодетт не видела ничего, кроме своих слез перед глазами.

– Нет! – закричала она, глуша рыдания. – Бабушка, нет!

Бабушка Джозефина ответила ей простой любящей улыбкой, будто говоря: «Ты спасена, дорогая». Такого теплого взгляда Джозефины Клодетт удостоилась в первый раз. Или, быть может, она только сейчас заметила, как сильно бабушка ее любила?

Палач снял петлю с шеи девушки и грубо отпихнул несчастную в сторону. Клодетт повисла на его сильной руке, умоляя помиловать бабушку:

– Пожалуйста! Пожалуйста, она не ведьма! Послушайте меня!

Но мужчина не стал с ней церемониться. Он забросил Бастьен на плечо и отдал прямо в руки дедушки Клода, смиренно отошедшему в толпу, едва получив внучку назад.

– Дедушка, надо спасти ее! – плакала она, вырываясь, но Клод тянул ее прочь. – Как ты не понимаешь?! Бабушка, бабушка! Я здесь! Бабушка, я тут!

Тем временем Джозефина уже поднималась по лестнице. Клодетт сделала еще один сильный рывок, норовясь освободить ее, когда на шее бабушки затянули петлю.

Клод обернулся и понял, что это случится прямо сейчас. Он закрыл мокрые от слез глаза внучки своей большой плотной ладонью, когда тело его жены закачалось над площадью, содрогаясь в предсмертной агонии.

Глава 3

Ей не нужно было видеть, чтобы знать, что бабушка Джозефина была мертва. Клодетт почти физически ощутила, как оборвалась ее жизнь.

Она убрала руку дедушки, защищающую ее глаза от страшного зрелища, зажмурилась, чтобы не видеть тела, и пошла прочь. Ей хватило всего нескольких минут, чтобы потерять все.

Толпа молчаливо расступалась перед рыдающей девушкой. Кто-то жалел ее, кто-то все так же с подозрением на нее косился, а капитан королевских стрелков ее преследовал.

Клодетт слышала топот копыт его лошади за своей спиной, но не оборачивалась. Она ненавидела его. Но вовсе не из-за того, что капитан сдал ее, а за то, что он не сделал это сразу и заставил довериться себе, поверить в то, что все будет хорошо.

Едва капитан открыл рот, чтобы обратиться к девушке, слева от нее возник дедушка и заключил внучку в свои объятия. Это было не лучшим местом и временем для разговора с ней, но капитану было просто необходимо сказать ей одну очень важную вещь. И даже не одну. Но если и говорить с ней сейчас, то только наедине, а ждать, пока Клодетт успокоится, и смущать ее было не лучшим вариантом.

Офицер огляделся, увидел толпу, навострившую уши, и окончательно передумал разговаривать об этом на улице. Он пришпорил коня и умчался в неизвестном направлении.

– Ну, по́лно, Клодетт, по́лно, – утешал Клод хлюпающую носом внучку, поглаживая ее по спине.

– Зачем она это сделала? – тихонько спросила Бастьен, подняв на него красные от слез стеклянные глаза.

– Она хотела спасти тебя, – ответил дедушка. – И она сделала это.

***

До дома они дошли в полном молчании. Ни желания, ни нужды говорить не было.

Клодетт собралась с духом и сделала то, на что не мог решиться ее отец целых девятнадцать лет.

Она спускалась в подвал. Оттуда веяло небывалым ужасом и страшным холодом, будто в стене зимним днем появилась брешь. С каждой ступенькой Клодетт чувствовала себя все хуже и хуже. Ее колени дрожали. Раньше это место согревалось мурчанием маленьких пушистых животных, но теперь здесь чувствовалось лишь дыхание смерти.

Когда нога девушки угодила в лужу чего-то темного, Клодетт поняла, что спускаться сюда было плохой идеей. Она медленно опустила покрасневшие глаза в пол и увидела кровь. Ее тонкие руки задрожали, едва не уронив свечу.

Здесь их убили.

Стоять больше не было сил. Ноги Клодетт вдруг стали ватными. Девушка медленно опустилась на колени и поставила свечу на подставке в лужу крови. Теперь пол хорошо освещался огнем.

Кровь была повсюду. Эта лужа оказалась самой большой. Прямо от нее до следующей бежали кровавые следы кошачьих лапок. Кто-то из них пытался убежать, но от следующей лужи никаких следов не шло, а значит, беглецу спастись не удалось. Здесь же, в невинной крови, плавала их черная шерсть.

Клодетт сорвалась.

Все это было зря! Все было зря! Кошек она не спасла, да еще и бабушки лишилась! Что она теперь будет делать! Потерять все за полчаса – что могло быть хуже?

Содрогаясь от рыданий, Бастьен рухнула на пол и свернулась в позе зародыша, подтянув колени к влажному от слез лицу, где ее платье было испачкано в кошачьей крови. Она вдыхала ее металлический запах, глотала слезы и мяла белую ткань в своих ледяных ладонях.

Клодетт всегда считала, что она отвечала за кошек самостоятельно, и забывала о том, что бабушка отвечала за нее саму. Бастьен никогда даже и предположить не могла, что ответственность за это преступление ляжет на плечи Джозефины. Это был ее выбор, но от этого дышать было еще больнее. Неужели бабушка так сильно любила свою внучку?

Джозефина обзывала ее, много ругала и даже поднимала на нее руку. Но лишь потому, что до смерти ее любила. И сегодня она это доказала.

Девушка перевернулась на спину и продолжила рыдать, лежа на холодном полу.

Когда-то здесь обитали ее кошки. Теперь она лежала в их крови. Когда-то на кухне, сверху, хлопотала бабушка. Но сейчас ее тело, вздернутое на виселице, висело над Гревской площадью.

И кто был виноват в этом?

Клодетт потеряла свою мать, не успев даже узнать ее. Но все любили ее и горевали о ее смерти. А с бабушкой было по-другому. В последние минуты жизни Джозефины толпа требовала ее казни. Никто не жалел ее и никто не будет чтить ее память. Никто, кроме ее семьи.

Она всегда думала, что дедушка любил бабушку. Но если так и было, как он мог вести себя так спокойно? Сколько лет он прожил вместе с Джозефиной? Сорок с лишним. И почему он не плакал? Он что, не любил ее?

Эта девушка еще не умела прятать свои чувства и любого, кто держал себя в руках и не давал слабости взять верх над собой там, где она не могла, воспринимала как бессердечного. Ее голову не покидал вопрос: разве этот человек, дедушка Клод, которого так любила его жочь, ее мать, который научил ее читать, в то время как образование давали лишь девушкам из высшего общества, а не из третьего сословия, мог не любить свою жену, пожертвовавшую собой ради их внучки? Неужели ему и правда было все равно?

Бастьен отказывалась в это верить, но не могла придумать другого оправдания его сдержанному поведению. Она не понимала, что некоторые сильные люди предпочитают держать боль в себе и справляться с этим самостоятельно. Клод собирался перенести это, не нагружая кого-то еще своими проблемами, и жить дальше ради своей внучки. Но сама Клодетт никакого смысла дальнейшего существования пока не видела.

Холодные слезы скатывались по ее щекам, смывая с нее вину, скатываясь вниз, оставляя за собой влажную дорожку горечи.

Ничего нельзя было вернуть. Никого нельзя было спасти.

Ее тонкое тело похолодело на стылом полу, а лицо побледнело. Она недвижимо лежала, погруженная в свою печаль. Сейчас Клодетт была похожа на покойницу. Она думала лишь о том, что убила больше, чем спасла.

Уныние одолело ее, и чистая, непорочная, светлая душа Клодетт беспомощно впорхнула в ледяные объятия греха. Она забыла о том, как крепка была ее вера всего час назад. Она забыла о том, что Тот, кто хочет помочь, был, есть и будет рядом всегда. Она забыла о Боге.

Но Он напомнил ей о своем присутствии.

В углу кто-то завозился. Маленькие коготки пытались зацепиться и перепрыгнуть коробки. После нескольких неудачных попыток покрывало скатилось вниз, а вместе с ним на пол приземлились маленькие лапки.

Клодетт не сразу поняла, что случилось. Неожиданно ожив, она приподнялась на локтях, и обернулась в поисках источника звука.

Робкий котенок Шарль несмело шел к ней на дрожащих пушистых лапках, осторожно ступая по грязному полу, испачканному в крови его сородичей. Клодетт смотрела на него и не верила своим глазам. Нет, это не могло быть правдой. Никто из них не мог выжить. Наверняка она просто сходила с ума.

Котенок сомневался. Он не знал, стоило ли приближаться к человеку, даже если этим человеком была та, кто спасла его. Сегодня он решил, что люди ему не нравятся. Сегодня он решил, что люди – монстры, от которых он спасся по нелепой случайности. Шарль сделал еще несколько маленьких шагов и замер. Клодетт заметила, что дрожали у него не только лапки – малыш дрожал всем телом.

Бастьен зажмурилась до боли и покачала головой, прогоняя из своей головы образ хвостатого пушистика, но котенок никуда не делся. Он только испугался и попятился назад.

– Неужели ты выжил?.. – прошептала, почти прохрипела Клодетт, нежно вытянув руку к котенку. – Как тебе удалось? Где же ты спрятался?

Она подняла голову на то место, откуда появился Шарль, и ответила на свой вопрос – котенок забился в угол, и это помогло ему избежать гибели. Найдя объяснение, Клодетт перестала сомневаться. Да! Он был жив! Она не сошла с ума!

Клодетт быстро встала и подхватила напуганного малыша на руки. Извиняясь за то, что ему пришлось пережить, и благодаря за то, что он выжил, она прижала котенка к самому сердцу, делясь с ним любовью своего холодного тела и согревая все еще теплым сердцем.

Глава 4

Капитан занес кулак над дверью дома Бастьенов-Мармонтелей и дважды подумал, прежде чем постучать. Он почувствовал разочарование, когда на пороге появился Клод, а не Клодетт, как он рассчитывал.

– Капитан Рафаэль Ларивьер, – Клод едва не закатил глаза при виде офицера. Ему поперек горла стояла королевская гвардия. – Учитывая обстоятельства, могу с уверенностью сказать, что Ваш визит сегодня абсолютно неуместен.

– Вы отец Клодетт? – спросил Рафаэль, проигнорировав тот факт, что Клод был отнюдь не рад его присутствию.

– Нет, я ее дед, – ответил дедушка с видом утомленного жизнью человека, спешившего поскорее добраться до сути разговора и оказаться как можно дальше от неприятного собеседника.

– В таком случае, позовите…

– Ее отца нет дома, – перебил Клод. – Зайдите в другое время, капитан.

Он поспешил закрыть дверь, но Рафаэль не дал ему это сделать, поставив ногу между дверью и ее косяком. Клод выходил из себя и глазами метал в него молнии, но Рафаэля не напугал этот взгляд – напротив, он принял вызов, выпрямился во весь свой высокий рост, чтобы принять устрашающий вид, и в упор посмотрел на Клода. Со стороны это выглядело так, будто они пытались прожечь друг друга взглядами.

– Мне нужно поговорить с Вашей внучкой, – процедил капитан сквозь зубы.

– Вы выбрали неподходящее время для разговора, – Клод не собирался сдавать позиции.

Дверь подвала позади него жалобно заскрипела. Все в том же белом платье, теперь местами окрашенном в цвет крови, Клодетт стояла на самой верхней ступеньке подвального помещения и раскрасневшимися от слез глазами с негодованием смотрела на капитана и дедушку. Она поймала удивленный взгляд офицера и почувствовала, как сильно его ненавидела.

– Что он здесь делает? – почти прошипела девушка, не сводя буравящего взгляда с Рафаэля.

– Капитан хотел поговорить с тобой, – ласково ответил дедушка, и тон его являл разительный контраст с тем тоном, каким он разговаривал с Рафаэлем. – Но он уже уходит, – Его голос стал ниже, когда Клод снова повернулся к офицеру и наградил его таким же взглядом, каким смотрел раньше.

– Правда? – Клодетт вдруг смягчилась. – Я поговорю с ним.

Оба удивленные, Клод и Рафаэль в недоумении переглянулись.

– Вы не оставите нас на минутку? – с театрализованной любезностью поинтересовался Клод и закрыл дверь перед носом капитана, не дождавшись его ответа.

Рафаэль вздохнул. Сняв шлем, он поправил белокурые волосы, по длине доходившие ему почти до плеч, и встряхнул челку, сильно нервничая и надеясь выглядеть перед Клодетт наилучшим образом, когда она откроет дверь. Правда вот через две минуты он засомневался, стоило ли так торопиться с прихорашиванием – впускать его в дом никто, кажется, не собирался. Офицер по-хозяйски облокотился на стену и, постукивая пальцами по шлему, который он обхватил другой рукой и прижал к туловищу, принялся смиренно ждать. Он слепо пялился то в одну точку, то в другую, то разглядывал суетливых прохожих за низким старым заборчиком. Они ни на что вокруг не обращали внимания, но дом ведьмы Джозефины, публично вздернутой сегодня на виселице, имел честь заработать их внимание. Некоторые с отвращением косились на несчастное здание, бросая на капитана подозревающие взгляды и строя догадки.

Порочная ведьма, еретичка, грешная Ева – как только ни называли Джозефину эти люди. До ушей капитана то и дело доносились новые порции ругательств, которые он старался игнорировать. Что ж, опыт он имел многолетний, ведь всегда и везде такие люди найдутся.

Рафаэлю показалось, что в ожидании он состарился на десять лет. Что ж, может, это зачтется ему в Чистилище? Прошло еще немного времени, и офицер засомневался в том, что ему вообще когда-нибудь откроют, поэтому уже собирался снова постучать, но ровно в это же мгновение дверь отворилась. На пороге появилась Клодетт. Она пропустила дедушку, выходившего из дома с заступом в руках – по-видимому, он шел работать. Клод гневно сверкнул на капитана глазами, будто запугивая, и скрылся за домом. Можно было подумать, что он собирался вырыть ему могилу.

Клодетт тоже была не в лучшем расположении духа. Ее лицо было совсем близко, наконец Рафаэль мог рассмотреть его с такого расстояния. Он наблюдал за ней и раньше: смотрел, как шевелились ее губы, когда она пела, как двигалось ее грациозное тонкое тело, когда она плясала, и как благодарно улыбались ее голубые глаза, обрамленные пышными ресницами, когда кто-то бросал ей монету, но тогда все это было слишком далеко.

– И как Вам только хватило совести заявиться сюда, капитан? – покачала головой Клодетт, выждав паузу.

– Я лишь хотел объясниться, – начал он, но девушка его перебила:

– Проклятым фиглярам я больше верить не намерена, мессир, – Она нарочно выражалась такими словами, пренебрежительно отводя взгляд. – Но выслушаю Вас.

– Я вовсе не обманывал Вас, сударыня, – возразил офицер. Казалось, будто с ней сейчас говорило само его сердце. – И собираюсь прояснить ситуацию.

– Ни один плут не сознается в том, что совершил. На то он и обманщик, – заметила девушка, прищурившись.

Она сильно потеряла его в мнении, что открыто демонстрировала, но наш капитан, к счастью, был настойчив:

– Вы сильно ошибаетесь. Я действительно не скоморох.

Клодетт приблизилась к его лицу настолько, насколько только позволял ее невысокий рост, чтобы заглянуть в бессовестные глаза подлеца:

– Неважно, как Вы это называете. Невинная женщина, бездыханное тело которой ночью отнесут в склеп Монфокона и бросят среди человеческих остовов, убита не Вами, кровь в этом подвале пролита не от Вашей руки, но Вы отвечаете за это перед Господом.

Не было в Париже ничего, что пугало бы Клодетт больше, чем виселица Монфокона, которая могла принять пятьдесят грешников за раз. Именно об этом страшном сооружении писал Виктор Гюго, на любого человека с хорошей фантазией наводя ужас его описанием, от которого я читателя пока любезно избавляю.

– Прошу Вас, сперва дайте мне объясниться! – Капитан не помнил, чтобы прежде ему случалось умолять женщину. – Клянусь душой, Вы пожалеете о своих словах, когда сказанного будет уже не вернуть, как и невинные жизни, отошедшие сегодня в мир иной.

Это повлияло на Клодетт, снова пробудив ее эмоции, и она отступила, положа руку на разбитое сердце.

Рафаэль зашел в дом и закрыл за собой дверь. Он не прошел дальше, чтобы сесть и поговорить в спокойной обстановке, потому что ему не терпелось рассказать о том, что случилось на самом деле.

– Я бережно хранил Ваш секрет и храню его до сих пор, – низким голосом произнес Рафаэль, подойдя к Клодетт почти вплотную. Девушке пришлось вжаться в стену, чтобы сохранять между их телами хоть какое-то расстояние. – Вас сдал кое-кто другой.

Сердце Клодетт колотилось с бешеной скоростью. Непонятно, в чем было дело: в неприемлемой близости капитана или в том, что она была взволнована ситуацией в целом. В душе она ликовала, радуясь тому, что Рафаэль не был оборванцем, каким она его посчитала, но при этом боялась узнать о том, кто совершил на нее донос. Кто еще, кроме бабушки и дедушки, мог знать о кошках?

– Жюльен де Валуа доложил о Вас, – промолвил Рафаэль, глядя в большие глаза Бастьен. Она была похожа на испуганную кошку: если бы у Клодетт была шерсть, она точно стояла бы торчком. – Он сделал это вчерашним вечером.

«Боюсь, ты пожалеешь об этом в скором времени», – всплыла фраза сына судьи в голове Клодетт при звуке его имени. Голос Жюля, предупреждавшего ее, эхом отдавался внутри, заставляя девушку дрожать.

– Что стряслось?.. – испугался Рафаэль.

– Это друг моего отца! – призналась Клодетт, едва ли не плача. – Вчера я отказала ему, и он сказал, что скоро я об этом пожалею… Но как он узнал, ох, непонятно!

– Жюльен де Валуа, сын судьи, человек с таким достойным происхождением, сделал Вам предложение, и Вы его не приняли? – удивился капитан, отмечая финансовый достаток и хорошую репутацию этого мужчины.

– Помилуйте, сударь!

Клодетт принялась прокручивать в голове вчерашний день. Как она себя выдала? Неужели, успешно пряча кошек столько лет, всего за один день она умудрилась быть такой неосторожной, что о них узнали сразу двое?

И тогда она поняла. Должно быть, Жюль был рядом, когда она мыла Шарля, и услышал, как котенок завопил, испугавшись воды. Конечно же он сразу понял, какого цвета была его шерсть, ведь прятать белых, рыжих или серых просто не имело смысла,

– Это все сейчас неважно, – Рафаэль избавил ее от этой ужасной темы. – Потому что я могу помочь.

– Как? – спросила Клодетт, выждав недолгую паузу. Она смотрела на капитана снизу вверх глазами, залитыми кровью из-за полопавшихся сосудов, и взгляд ее был тяжел. – Ничего нельзя вернуть.

– Но этого можно не допустить снова, – подметил мужчина.

– Что Вы имеете в виду? – нахмурилась Клодетт.

– Если Вам понадобится убежище… – он наклонился к ее уху и зашептал: – я его предоставлю.

Рафаэль отстранился.

– Мне не нужна помощь! – решительно ответила Клодетт с видом настоящей парижанки. – В любых ее проявлениях.

– Неужели никто не выжил? – спросил он сочувственно.

– Нет.

– Тогда чье это?

Капитан коснулся щеки девушки, заставив ее вздрогнуть от неожиданности, снял с нее волосок черной кошачьей шерсти и показал его Клодетт. От его бдительных глаз редко что-то ускользало.

– Хорошо, – сдалась Бастьен, когда поняла, что бороться дальше не было смысла. – Может быть кто-то выжил.

Рафаэль улыбнулся уголком рта. Его темные глаза были спокойны и безмятежны, густые брови расслаблены. Клодетт разглядывала его гладко выбритое лицо, – щетина была оставлена лишь на подбородке и придавала солидности – прикидывая, можно ли этому человеку доверять. Он не был похож на других военных.

– Если кто-то узнает, что Вы сказали мне это, Вас казнят… – пролепетала Клодетт, когда к ней пришло осознание этого факта, не понимая, зачем капитан умышленно портил себе жизнь.

– Правильно, – согласился он. – Я доверился Вам. Моя жизнь в Ваших руках. А верить мне или нет – решать Вам.

– Откуда мне знать, что это не ловушка? Почему я должна тебе верить? – с вызовом вопросила девушка, когда Рафаэль сделал шаг назад.

Клодетт не отдавала себе отчета в том, что перешла на «ты», но капитан не возражал.

– Мне не нужно строить тебе козни и заставать врасплох. Я могу прямо сейчас арестовать тебя, но я этого не сделаю, – спокойно ответил Рафаэль. – И я позволил твоей бабушке спасти тебя, когда мог сказать правду о том, что кошки принадлежали тебе. Если бы я хотел убить тебя, ты уже была бы мертва. Подумай об этом, Клодетт.

Она задумалась. Все, что говорил офицер, имело смысл, до которого она, ослепленная эмоциями и всепоглощающей ненавистью вкупе с унынием, не могла доискаться.

– Ты знаешь, где меня найти, – бросил капитан напоследок и покинул ее, оставив Клодетт наедине со своими мыслями в пустом коридоре.