Открыто. Как мы будем жить, работать и учиться

Веселее! Этого может и не случиться

Я нарисовал вам масштабную картину некоторых экономических, социальных, экологических и политических сил, которые определили наше недавнее прошлое и будут доминировать в ближайшем будущем. Это важно в контексте того, о чем дальше пойдет речь в данной книге, и не только потому, что отвечать на сложные вызовы, стоящие сегодня перед нами, придется тем, кто может больше всех пострадать от их последствий, – тем, кому сейчас меньше 25-ти.

Взаимосвязи тоже важны: массовые выступления на Ближнем Востоке порождают озабоченность нашей зависимостью от невозобновляемых источников энергии; успехи индийских компьютерщиков вызывают беспокойство состоятельных родителей из Хертфордшира; в Маниле бабочка взмахнула крылышками, а в Техасе профессор университета переписывает свою лекцию.

Перед нами сложный набор возможных вариантов будущего, и никто не в силах авторитетно предсказать, что будет через десять лет, не говоря уже о конце века. Наверняка мы знаем только две вещи. Первое – нам нужно научиться принимать неопределенность, поскольку эта эпоха неопределенности может продлиться вечно. Второе – если исчезло все то, на что мы привыкли опираться, мы должны быть открытыми для радикальных перемен в том, как мы работаем, живем и учимся. Вот почему нам неизбежно придется «открываться».

Плюс ко всем упомянутым ранее «концам света», может статься, что мы приближаемся и к концу оптимизма. Я не верю, что так будет. Как пел Иэн Дьюри, «у нас есть причины веселиться – одна, другая, третья» ^[18].

Первая причина: по всему миру молодежь вновь включается в политическую и гражданскую жизнь. Это может волновать авторитарные правительства и беспокоить корпоративные сферы, но сочетание энергии и изобретательности, которое мы наблюдали на волне общественной активности 2011 года, вдохновило нас всех. Можно предположить, что отвечать на глобальные вызовы, стоящие сегодня перед нами, будут люди, которым не все равно, которые обладают достаточной энергией и могут себя организовать. После 2011 года многие такие группы – уже не те запуганные своими руководителями люди; они начали ценить силу взаимного обучения и совместных действий.

Другая причина: мы находимся в начале ряда других перемен – и все они так или иначе связаны с открытостью. Как заметил в своей книге «Путешествие оптимиста в будущее» («An Optimist’s Tour of the Future»)^[19] мой друг и коллега Марк Стивенсон, не всегда легко оценить значение сегодняшних скачков научного прогресса в области нанотехнологий, робототехники, биотехнологий, солнечной энергии, бактериологии или сельского хозяйства. Эти открытия происходят на наших глазах и воспринимаются как чистой воды научная фантастика, но могут привести нас в век изобилия и благополучно опровергнуть дурные пророчества.

Третья причина – не только тема оставшейся части книги, это энергия, питающая быстрый прогресс, которого мы можем достичь. Открытость обучения меняет все аспекты нашей жизни. Она обещает более справедливое распределение богатства, возможностей и власти. Она может уничтожить пропасть между бедными и богатыми, больными и здоровыми, сильными и слабыми, и она ускоряет решение трудных задач.

Никогда раньше мы не высвобождали, не дарили и не доверяли друг другу столько знаний, так что мы все еще к этому привыкаем. Как нам улучшить с их помощью нашу жизнь и одновременно защититься от злоупотребления доверием? Как наш мозг справится с потоком информации, текущим изо дня в день со всех сторон? Как мы превратим такой объем знаний в полезную обществу мудрость? Что мы можем сделать, чтобы сократить разрыв между теми, у кого есть доступ к открытым знаниям, и теми, у кого его (до сих пор) нет?

За подлинную демократизацию знания все еще идет борьба. Если тех, кто преследует коммерческие и личные политические интересы, это глубоко беспокоит, то общественных и гражданских активистов, которые, говоря словами одного из протестующих 2011 года, «выключили свои телевизоры и начали общаться друг с другом»^[20], это невероятно волнует. Давайте посмотрим, на что это похоже.

Глава 2
Так что значит «открытый»?

Эндрю Ын – доцент и директор лаборатории искусственного интеллекта Стэнфордского университета (Stanford University) в Калифорнии. Он блестящий лектор, поэтому неудивительно, что его курсы – одни из самых посещаемых в кампусе. «Машинное обучение» («науку о том, как научить компьютеры самообучаться, действовать не по заданной программе») посещает около 350 студентов в год. А когда Эндрю решил сделать курс доступным для широкой публики, на него зарегистрировалось больше 100 тысяч человек. Курс «Машинное обучение» и растущее число других онлайн-курсов доступны студентам всего мира через сайт Coursera.org.

Хотя компания Coursera создавалась как коммерческая, в первые два года своего существования она предлагала свои курсы бесплатно, и на них записалось больше 4,5 миллиона студентов. Типичная «лекция» состоит из 8–10-минутных видеороликов, перемежающихся короткими тестами для проверки усвоения материала. Есть также форумы вопросов и ответов с поразительным среднестатистическим временем отклика – 22 минуты. Это объясняется тем, что студенты разбросаны по всему миру, так что почти всегда в сети есть кто-то, готовый вам ответить. При таком количестве студентов невозможно оценить их работу привычными университетскими методами, и поэтому Coursera поощряет взаимное рецензирование. Десятки тысяч студентов оценивают работу друг друга. Многие профессора пришли в ужас от такой перспективы, но пилотные исследования показали, что оценки студентов почти всегда соответствуют оценкам преподавателей.

Одна из основательниц Coursera Дафна Колер убеждена в том, что такие массовые открытые онлайн-курсы (МООК), как «Машинное обучение», в потенциале могут «сделать образование одним из базовых прав человека, когда любой, обладающий способностями и мотивацией, может получить необходимые знания, чтобы улучшить качество своей жизни».

Фермер в далекой африканской деревушке обнаруживает, что на его маленькое картофельное поле напали муравьи. Он катит на велосипеде в ближайший городок, заходит в интернет-кафе и узнает, что изгнать муравьев можно, разбросав под кустами картофеля золу. Вернувшись домой, он пишет рецепт на бумажке и вешает ее на деревенской доске объявлений, чтобы соседи тоже могли им воспользоваться. Вся деревня спасена от существенной потери коллективного дохода. А полчищам муравьев придется поискать пропитание в другом месте.

В английских пабах собираются небольшие кучки любителей пофилософствовать за пивом, чтобы обсудить такие дилеммы сегодняшнего дня, как «Может ли что-то оправдать применение силы?», «Зачем нужна литература?» и «Не является ли вопрос „почему“ дурацким?». Группа «Философия в пабах», возможно, пожелает провести отпуск в Сиэтле, чтобы повидаться с «Пьяными философами», или (если захочется в более теплые края) в Сингапуре, где 25 ее членов регулярно встречаются в отеле «Раффлз». Философы-любители общаются в кафе и пабах почти в каждом крупном городе мира. Здесь нет ничего нового – философы так поступали веками. Однако теперь они перестали быть кликой интеллектуалов и открыты для всех.

Это касается не только философии. Каждый, кто хочет познакомиться с людьми и узнать что-то новое, может зайти на сайт meetup.com и удовлетворить любой интерес (в рамках закона). Более восьми миллионов пользователей более чем из 100 стран с помощью Meetup физически посещают более 50 тысяч встреч в неделю. Да, вы прочитали правильно – в неделю. Создатель сайта Скотт Хайферман подал идею всемирной доски объявлений после событий 11 сентября, и в особенности после того как прочел книгу Роберта Патнэма о возрастающей разобщенности в Америке «Боулинг в одиночку» («Bowling Alone»). Как и множество других социальных предпринимателей, он мечтает построить более крепкие местные общины при помощи глобальных средств связи.

Данные примеры выбраны случайно; это лишь микроскопическая часть того феномена, который радикально меняет наш образ жизни, работы и учебы в XXI веке. Скорее всего, вы становитесь участниками революции по нескольку раз в день. Это может не выглядеть настоящей революцией – частично из-за того, что вы находитесь в самой гуще событий и лишены преимуществ ретроспективной оценки, частично из-за того, что за достаточно короткий промежуток времени учиться по-другому стало для нас чуть ли не привычкой.

Открытость – разрушительная сила, поскольку там, где мы проводим больше всего активного времени: в офисе, школе или университете, – практически все идет как обычно. Говорят, что если в нашу эпоху попадет человек из XIX века, его будет озадачивать абсолютно все, что он увидит, и только в школе он сразу почувствует себя комфортно. Культура корпоративного обучения тоже мало изменилась с 1960-х годов – несмотря на то, что поменялись инструменты торговли.

Сегодня на эти две области сильно давит необходимость радикальной перестройки их образовательных систем. Проблемы коренятся в том, как мы учимся, если дать нам возможность выбора. Когда мы сравниваем открытое обучение в социальном пространстве с образовательными методиками в учебных заведениях, то чувствуем себя все более недовольными и менее вовлеченными. Вот почему Сули Брейкс, рэпер из Северного Лондона, в своем вирусном видео 2013 года говорит, что он «любит учиться, но ненавидит школу», и вот почему работники избегают корпоративных учебных программ, но с удовольствием участвуют в еженедельных дискуссиях со своими коллегами со всего мира в Twitter.

Этот контраст очень легко описать с точки зрения наличия – или отсутствия – технологий: в школах отбирают мобильные телефоны; на работе закрывают Facebook. Я убежден, что все намного серьезнее и интереснее. Причина нашего недовольства не в том, что нам закрывают доступ к программам или устройствам, а в том, что нас отлучают от альтернативных способов обучения и от людей, у которых мы можем учиться. Получается, что наши предпочтения относительно того, как учиться в социальном пространстве, прямо противоположны тем, за которые ратуют специалисты из наших учреждений:

Я не утверждаю, что любое обучение на работе или в школах описывается положениями из левой колонки. Точно так же и социальное обучение не всегда соответствует характеристикам правой. Однако эти различия являются достаточным основанием для радикального переосмысления того, как и что мы делаем.

Открытое обучение часто и, на мой взгляд, неправильно называют «болтовней» в социальных сетях. Я убежден, что это абсолютно неверно: открытость – не просто технологии, но и изменения в поведении.

В 1980-е годы распространение так называемого «электронного обучения» заключалось в том, что образовательные учреждения просто брали традиционные персональные методы преподавания и обучения и оцифровывали их. Чем больше было надежд, тем сильнее стало разочарование: вместо посещения лекции можно было включить компьютер, а тексты читать на экране, а не в книге. Электронное обучение в колледжах и университетах постигла та же участь, что и интерактивные доски в школах, – быстрый переход от «это все меняет» к «м-да, это не сработало». Цифровые технологии способствуют выходу из так называемого «образовательного кризиса» не больше, чем подушки безопасности спасают водителей от аварий.

Что цифровые технологии все-таки могут сделать, так это существенно ускорить перемены в поведении, ценностях и действиях, в свою очередь меняющие способы, которыми мы учимся, и нашу способность учиться. Большинство людей, работающих в сфере образования, хоть однажды пережили тот миг озарения, когда осознается громадность происходящих с нами перемен. Мой случился тогда, когда я осознал, что формальное образование не может больше рассматривать социальное обучение как худшее или дополнительное. Скорее, это прямой вызов вековым традициям, и его нельзя игнорировать. Лампочка, дававшая нам «свет» учения, перегорела в самый неприятный и неожиданный момент.

В 2005 году я взял двух своих сыновей-подростков на фестиваль мировой музыки WOMAD^[21] в Ривермиде, Англия. Поскольку в тот уик-энд они впервые в жизни услышали такое разнообразие музыкальных стилей, мне было любопытно посмотреть, какой именно привлечет их внимание. Оказалось, что на старшего, Джека, самое большое впечатление произвел ансамбль тувинских горловых певцов под названием «Хуун-Хуур-Ту». Тува – это одна из самых удаленных частей России, граничащая с Внешней Монголией, а звуки горлового пения – самые необычные из звуков, которые вы когда-либо могли слышать. Эту технику часто называют «обертоновым пением», поскольку она позволяет взять несколько нот сразу. Западному слуху, который вполне удовлетворяется одной нотой за раз, это кажется сверхъестественным и, из-за того что звуки рождаются глубоко в горле и как бы вытесняются оттуда, довольно неприятным.

Как и многие другие традиционные формы музыки, тувинское пение намного сложнее, чем кажется на первый взгляд. Тувинцы считают, что до того, как вы сможете извлекать обертона, вам нужно долгие годы учиться у признанного мастера, постепенно открывая для себя ранее недоступные участки гортани и вестибулярных складок. И у них не одна техника. Беглый взгляд на статью в Википедии открывает нам, что существуют «три основных стиля – хоомей, каргыраа и сыгыт – и такие субстили, как борбаннадыр, чиландык, думчуктар, эзенгилээр и канзып. По другой классификации основных стилей пять – хоомей, сыгыт, каргыраа, борбаннадыр и эзенгилээр. Субстили включают чиландык, деспенг борбанг, опеи хоомей, буга хоомей, канзып, хову каргыраазы, кожагар каргыраазы, даг каргыраазы, ойдупаа каргыраазы, уйянгылаар, дамырактаар, киштээр, серленнедыр и бырланнадыр». (Главное: никогда не играйте с тувинцами в скрэббл.)

Итак, представьте себе мое удивление, когда спустя каких-то шесть недель после фестиваля WOMAD Джек спросил меня, не хочу ли я послушать его каргыраа. «Конечно», – ответил я, делая вид, что понимаю, о чем он говорит. Тогда он произвел низкий горловой звук, на который постепенно наложился приятный, мелодичный обертон, похожий на свист. Я был вне себя от изумления! Я знал, что за последние шесть недель он не был в Монголии. И, насколько я знал, он никогда не пас лошадей. Как, спросил я, ему удалось овладеть навыком, который требовал долгих лет обучения у мастера? «А, – ответил он, – один англичанин прожил там несколько лет и выложил в Интернет несколько бесплатных занятий. Я просто учился по ним».

Вот так я познакомился с феноменом открытого обмена знаниями, захватившего всю планету. От долгих лет индивидуальных занятий к нескольким неделям изучения в Интернете. А ведь в 2005 году все это едва началось. Если бы Джек захотел дальше расширить свой тувинский репертуар (хотя, я думаю, его интерес угас, как только стерлась новизна ощущения, что можешь сделать нечто абсолютно неожиданное), ему нужно было бы всего лишь набрать в Google «Тувинское горловое пение» и изучать выданные 1,5 миллиона результатов: сотни видео мастер-классов на YouTube; кучи форумов, посвященных обертоновому пению; приглашение на вечер Тувинского горла в пабе Дарвена, Ланкашир; объявление какого-то австралийца, ищущего преподавателя, и, конечно, неизбежную страницу тувинского горлового пения в Facebook. Не берите мои слова на веру. Загляните в Google сами.

К счастью, в северной Англии нет действующих школ тувинского горлового пения. Потому что если бы они были, то им пришлось бы найти новую бизнес-модель. Открытость бросает фундаментальный вызов преподавателям практически любого предмета.

Одна из причин популярности МООК в США состоит в том, что государственные инвестиции сегодня требуют большей отдачи, особенно если это касается достижений учащихся. Не все знают, что, по оценкам Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР), среди 18 развитых стран мира США занимают последнее место по ученым степеням в университетах. Так что поле для совершенствования очень широко.

Например, в 2011 году количество степеней бакалавра, полученных после четырехлетнего обучения в Государственном университете Сан-Хосе, ГУСХ (San Jose State University, SJSU), составило всего семь процентов; шестилетний курс окончило меньше половины их студентов. Несмотря на эту ужасающую статистику, по рейтингу ГУСХ находится примерно в середине списка государственных университетов США. Судя по показателям эффективности, мотивация учиться сегодня очень низкая.

Губернатор Калифорнии Джерри Браун решил: нужно что-то делать. В январе 2013 года он объявил, что собирается запустить в ГУСХ «коррективные» онлайн-курсы, которые будет проводить Udacity – конкурент Coursera. Губернатора Брауна, без сомнения, подвиг на это обзор исследований, проведенных Министерством образования США, где говорилось, что результаты студентов, прошедших весь курс обучения или его часть в режиме онлайн, оказались в среднем лучше, чем результаты тех, кто прослушал эти же курсы в традиционном формате «лектор – студенты»^[22]. Если пилотный проект окажется удачным, открытое онлайн-обучение будет, скорее всего, введено во всех калифорнийских университетах; а что касается образования – то, что сегодня делает Калифорния, завтра делает вся остальная Америка.

Известно высказывание Артура Ч. Кларка: «Учителей, которых может заменить машина, нужно заменить». Дэвид Торнбург^[23] перефразировал его так: «Любой учитель, которого может заменить компьютер, этого заслуживает». И процесс замены начинается по всему миру, по мере того как все больше курсов становится онлайн-курсами, а в Интернет загружается все больше видеоуроков. Пока будут накапливаться свидетельства того, что онлайн-обучение, как минимум, не приносит вреда, а в лучшем случае превосходит традиционное, все большему числу учреждений и преподавателей придется «смешивать» обучение. Альтернативой лекциям для огромных аудиторий все чаще будут становиться онлайн-уроки, которые можно смотреть когда и где угодно. Однако меняется не только место и время обучения, меняются и сами способы.

Назад в будущее

Самый волнующий аспект открытости – это взаимосвязь старого и нового. Проще говоря, невероятные инструменты, которые сейчас стали нам доступны, возвращают нас к способам обучения, которые давным-давно были объявлены несостоятельными. Чтобы понятнее это объяснить, я должен изложить краткую историю организации обучения. Поскольку мы ограничены в объеме, боюсь, рассказ будет очень сжатым, но представление об этом вы должны получить.

Еще древние греки расходились во мнениях насчет того, как лучше учиться. Афоризм историка Плутарха «Разум – это не сосуд, который нужно заполнить, а огонь, который нужно зажечь» заключает в себе два противоположных мнения. Сторонники «дидактического обучения» отдают главную роль учителю: лучший способ научиться – это получить знания, переданные мастером, – «заполнить пустой сосуд». Удержать это знание всегда было непросто, так что дидактическое обучение (передача знаний) обычно сопровождалось механическим заучиванием – запоминанием и пересказом фактов, таблиц умножения и т. п.

Как блестяще подметил сэр Кен Робинсон^[24], этот метод инструктирования^[25] было легко оценить – дидактическое обучение требовало механического заучивания, а последнее, в свою очередь, – письменной проверки знаний. Университеты сделали такой метод обучения превалирующим, искусно игнорируя надоедливую реальность, заключающуюся в том, что в обыденной жизни наша компетентность обычно проверяется при выполнении конкретных задач. Этому методу удалось дожить практически до сегодняшнего дня лишь потому, что мы склонны ценить только то, что можно измерить.

Главная движущая сила при данной форме обучения – «лекция», а основной инструмент для механического заучивания – конспекты. Как только школы стали повсеместными, они сразу же взяли за образец университеты. Я очень ярко помню бесконечные «уроки» в своей средней школе, заключавшиеся в том, что учитель писал на доске части параграфов из учебников. Затем нас заставляли переписывать все это в тетради. Зачем – никогда не объясняли: я могу только предположить, что переписывание того, что уже напечатано, должно было способствовать запоминанию. Очевидно, с тех пор как Марк Твен подметил, что «колледж – это место, где записи профессора попадают в конспекты студентов, минуя их мозги», мало что изменилось.

Тем не менее сторонники более «эмпирических» или «активных» форм обучения, где центральная роль принадлежала бы студентам, находились всегда. Джон Дьюи, Жан Пиаже^[26], Мария Монтессори^[27] и Рудольф Штайнер^[28] утверждали, что учащийся – не пустой сосуд, он обладает опытом и знаниями, которые нужно постепенно расширять при его полном и активном участии. При таких подходах, которые обозвали «конструктивистскими», задача наставника состоит в «наращивании» знания, чтобы ученик мог установить связи, обрести веру в себя, укрепить навыки и применять знания для решения задач.

Некоторые достижения так называемых «прогрессивных» систем обучения являются поистине выдающимися. Например, основатели двух самых успешных компаний в мире – Amazon (Джефф Безос) и Google (Ларри Пейдж и Сергей Брин) посещали школы Монтессори. Ларри Пейдж называет причиной своего успеха именно школу Монтессори, а не Стэнфордский университет: «Я думаю, дело было в том, что нас учили не следовать правилам и указаниям, а иметь свою мотивацию, задаваться вопросом, что происходит в мире, делать все немножко по-другому»^[29].

Несмотря на это, в течение десятилетия и даже больше сторонники конструктивистского обучения уступали по численности тем, кто призывал к более традиционным методам, – по крайней мере, в Великобритании и США. Стремление получить высокие рейтинги в международных сравнительных реестрах, таких как Международная программа по оценке достижений учащихся стран ОЭСР (Programme for International Student Assessment, PISA), стимулировало желание «вернуться к основам». В центре внимания этих стран было улучшение базовых навыков счета и грамотности.

Если маятник общественных дебатов о том, как следует учить, продолжает раскачиваться взад и вперед, то их отправная точка – центральное положение школы как главного образовательного учреждения – более чем за 150 лет практически не претерпела изменений. Даже самые суровые критики обязательного школьного обучения не могли представить себе, как еще можно учить детей. Даже если мне не слишком нравилось в школе, практически единственной альтернативой школьному обучению в Англии 1970-х годов было домашнее обучение – а об этом в рабочих семьях, пожалуй, и не слыхивали. Единственным альтернативным школе источником знания являлась местная библиотека, но там было так же скучно, как и в школе.