7 секунд

Часть III

Как бы то ни было, Коул попал на то, что Винсент называл терапией. Месяц жизни был выбит из его памяти. А все из-за того, что он боролся. Видя вокруг тени, направляющие его палачей, Хоки смеялся над ними. Дни тянулись для него длинной цепочкой кадров черно-белого кино.

Среди всего того, что он так и не смог запомнить и осознать, Коул ощущал полную фантастичность происходящего. Казалось, ему приснился кошмар, который, как и положено сну быстро растворился в памяти, оставив только неприятные ощущения.

Однажды проснувшись утром в холодном поту, Коул понял, что кошмар закончился и вслед за ним ушли тени. Но последствия реальности кошмара были на лицо. Его память потеряла цвета, исчезали ощущения. С каждым днем становилось все сложнее вспомнить то немногое, что было в его памяти. Пустота заполняла его изнутри, и он не мог ничего с этим поделать. Даже звучание собственного имени стало чужим. Но легче не становилось – пустота не приносит легкость.

С разбитым, но неизмененным сознанием Коул погрузился в себя, окружающий мир стал для него лишь слабым фоном для того, что происходило у него в голове. Но и там где царил полный бардак, осколки реальности сливались в один большой коллаж с тем, что преподносил ему больной разум.

Он уже не отличал сон от реальности, когда его вернули в привычные для него палаты. Единственное, что отпечаталось в его памяти – посветлевшее лицо профессора, в тот момент, когда с ним беседовала Энни.

Профессор пошел на поправку. Теперь он больше не стоял у доски. Его можно было увидеть за непринужденным разговором с кем-то из персонала или больных. Но каждое утро его можно было увидеть в саду. С небольшой пластиковой лопаткой, стоя на коленях перед очередным цветком, он разрыхлял землю, подсыпал удобрения, вырывал сорняки. Хмурость на его лице, сменилась безмятежностью.

Профессор оказался веселым и жизнерадостным человеком, и медперсонал ломал голову над тем, что довело его до такого состояния. Однажды, когда медсестра задала этот риторический вопрос Энни, та лишь слабо улыбнулась и грустно посмотрела на Коула, который, опустив голову, направлялся к своей кровати.

Коул окончательно замкнулся в себе, его постоянным местом дислокации стали курилка и подоконник, на котором он сидел в непогоду. И причиной тому стала не терапия. Даже в полубреду, он смог осознать, что не видит теней и сумел обрадоваться этому. Но когда Коул пришел в себя, он понял, что это был лишь краткосрочный побочный эффект.

Потертый пластиковый подоконник стал Коулу домом, это был его маленький уголок, и никто не пытался влезть на него, без молчаливого разрешения хозяина. Но немое согласие, которым он одаривал каждого желающего, выражало лишь безразличие, не являясь ни утвердительным, ни отрицательным ответом.

Он больше не смотрел на солнце, а птичка, единственное живое существо, которое привлекало его внимание, больше не появлялась. Маленькая синица приходила к нему во сне. Каждый день Коул ждал эту птичку, последнее в окружающем мире, к чему он был привязан. Хоки не ждал того, что за ним придут те, кого он не помнил, он не ждал исцеления, он не ждал нового дня, Коул ждал лишь маленькую птичку, словно возлюбленную.

Каждый день Хоки ждал и пытался вспомнить кто он такой. Каждый раз все те же мысли приходили ему в голову и одинаковые решения завершали мыслительный процесс. Кто-то из пациентов пропадал навсегда, кто-то новый приходил, кто-то приходил к нему, но общей картины это меняло. Вся жизнь слилась в одно мгновение. Быть внутри мгновения – быть вне времени, там нет прошлого, будущего, настоящего. Мгновение самый короткий промежуток времени, но благодаря этому он бесконечен и выходит за пределы разума. Коул ждал, когда что-то изменится, и он сможет вырваться из черно-белой темницы одинаковых дней.

Тень, которая приходила к профессору, ушла, покрутившись вокруг Энни. Однажды тень привела за собой одна из медсестер. На следующий день та была в плохом настроении, и Коул видел, как ее утешала Энни. Дни шли быстро, и Коулу казалось, что целый день укладывался лишь в одно событие, которое запечатлевала его память.

Одним обычным и серым утром, к каким Хоки привык, он сидел и курил на подоконнике, пуская облачка дыма, вслед за ветром. Порывы холодного воздуха безжалостно разрывали эти облачка, небрежно играя их нежными телами.

В холл вошла Энни держа за руку молодую девушку, с помутненным взглядом ее разноцветных глаз. Слабыми шагами безвольно та следовала за ней. Весь ее вид говорил о трагедии, о том, что она сломлена и неспособна дальше бороться в этом мире, построенном на конкуренции. Что-то произошедшее с ней было выше ее сил.

Коул заметил девушку, когда Энни, что-то ей сказав, отпустила ее руку в центре холла. Девушка приподняла глаза и осмотрелась. В этот момент их взгляды пересеклись и Коул на секунду замер, поддавшись непонятному для него наплыву чувств, а девушка как ему показалось, даже не заметила его. Она, словно ребенок только научившийся ходить, направилась к углу холла, который был дальше всего от остальных, дверей и окон.

Вернемся к тому, что увидел Коул. Молодая девушка, старше двадцати, если сделать поправку на то, что произошедшее с ней возможно состарило ее. Каштановые волосы, спадали ей на лицо и плечи, потускневшие и непослушные. Помутненный взгляд ее разноцветных глаз, один из которых виделся Коулу словно темное небо перед штормом, а второй темно зеленым, подобно цвету бушующего моря. Хоки содрогнулся, когда увидел в этом взгляде печать теней, их темные сущности были там, в глубине ее взгляда, на искаженном лице. В общем, она бы даже в хорошие дни, не смогла бы заставить его обратить на себя слишком много внимания, разбитая незаурядная, даже отталкивающая внешность, какой он ее видел. Но один мимолетный взгляд сделал то, чего не смогла сделать внешность – выжег у него на душе клеймо, которое способно выжечь душу любому, кому посчастливится заполучить подобную печать.

Коул отвлекся от повседневности, что-то новое ворвалось в его жизнь. Он впервые заинтересовался кем-то из окружения – Хоки не мог даже на секунду запомнить ее искаженного его восприятием лица, а глаза, один, словно мрачная туча, другой цвета бушующего моря сквозь которые пробивался луч света, вызвали в нем дрожь и по его коже пробегал холодок.

Девушка, потупив взгляд, сидела в углу, и Коул заметил, что ничто не способно привлечь ее внимания и иногда она пускается в пространные беседы с собой. Но во время таких бесед ее лицо, то ли от освещения и солнца периодически скрывающегося за тучами, то ли из-за эмоций выплескивавшихся вместе с тихими почти беззвучными словами, вместо голоса отражающимися на лице, искажалось еще сильнее, становясь темным пятном на фоне бежевой стены.

Когда, ближе середине дня, Энни в очередной раз проходила мимо него, Хоки подозвал ее к себе, немало этим удивив.

– Коул, вам стало лучше? – Не скрывая радости, несколько громче, чем обычно, спросила она.

Ей было искренне жаль этого молодого человека, и то, что он заговорил впервые после терапии, да и с таким оживлением, говорило ей об изменениях, и, судя по его предыдущему состоянию, изменения могли быть только в лучшую сторону.

Хоки иногда снился ей. Черная комната и единственное окно, без занавеси, за которым виднелось лишь хмурое небо. И его силуэт на фоне неба, смотрящий вдаль. Темные непослушные волосы, даже коротко стриженные, торчали во все стороны. Энни пыталась подойти к нему и утешить, но как бы она не пыталась приблизиться к нему, он все отдалялся от нее.

– Да мне всегда было лучше некуда… – Ухмыльнулся Хоки. – Эта девушка… что с ее лицом?

Он еще не понял, что девушка подняла в нем бурю давно позабытых чувств. Но Энни видела, как загорелись его глаза, взгляд стал осмысленным, а уголки губ приподнялись, придав выражению его лица, слабое подобие оживленности.

– Вы про глаза? Гетерохромия, ничего страшного. – Энни улыбнулась. – Вас заинтересовала девушка? Вы никогда не были столь оживленным…

– Нет. Я спрашиваю про ее лицо, мне кажется оно изуродовано… – Коул посмотрел на девушку, ее лицо казалось было составлено из нескольких лиц, сумасшедшим пластическим хирургом, и тени блуждающие по нему, не давали ему запомнить и даже отчетливо увидеть ее лицо. Лишь темный взгляд был неизменен.

– Нет же. – Энни удивленно посмотрела на девушку, потом на Коула. – Все в порядке. Лицо симпатичной молодой девушки. Я подумала, вас заинтересовала…

– Точно? Вы мне не врете? Ничего не хотите скрыть? – Его голос зазвучал громче обычного.

Коул сам удивился тому, как оживленно и серьезно он задал этот вопрос. И он потупил взгляд, сложив руки на груди.

– Точно. Вы можете мне доверять. – Столь же серьезно ответила Энни.

– Да, я знаю. – Коул вновь задумчиво посмотрел на девушку. – Мне кажется… я чувствую, я смогу ей помочь.

Новоприбывшая пациентка сидела в углу, и осматривала холл исподлобья так, что ее лица практически не было видно за спадающими на него, спутанными каштановыми волосами. Видимо исходящая от нее мрачность пугала пациентов, и рядом с ней постоянно было пусто. Лишь иногда кто-то из больных обращал на нее внимание, но встретившись с ней взглядом, нервно отводил глаза.

– Надеюсь. Как вы помогли с профессором. Тень ушла? – Сбивающимся голосом произнесла она смотря на девушку, с профессионально привычной болью на сердце, но от того не менее неприятной.

Энни чувствовала, что сама верит в это, и отчего-то ей самой становилось легче, ее не волновало то, как Коул помог профессору, было важно то, что он реально ему помог.

– Да. Повертелась около вас, и ушла. – Эти слова Коула взволновали Энни. – Но она может вернуться. Не она, так другая. Знал бы я о них больше… Какой у нее диагноз?

– Болезнь Блейера. – Машинально сказала Энни и, осекшись, добавила. – Шизофрения.

– Хорошо, я подумаю… – Коул погрузился в свои мысли.

Энни пошла дальше и Хоки сказал ей в след:

– Принесите мне что-нибудь научное по этой теме… Библию принесите, если возможно. – Сказал он, и подозвал медсестру, чтобы она дала ему прикурить.

Обычно Коул прикуривал сигарету от еще тлеющей сигареты, но увлеченный общением с Энни, он не заметил, как потух огарок у него в руках.

Он не знал что делать, первое, что пришло ему в голову, это то, что он слышал, будучи уже в лечебнице про Библию и ее отрывки, которые иногда произносил кто-то из больных или персонала. Хоки считал, что желание помочь этой девушке возникло спонтанно, он хочет ей помочь, чтобы помочь себе. Наполовину Коул был несомненно прав.

– Хорошо. – Ответила Энни и, бросив взгляд на девушку, пошла дальше.

Часть IV

Решив, что он сможет найти какую-либо информацию в религии, ведь наука, молча, констатировала тот факт, что все, что он видит лишь плод его больного воображения, невзирая на взаимосвязь его суждений с реальностью, Коул принялся жадно читать Библию. Несколько дней пролетели за кропотливой и уже непривычной его мозгу работой. Иногда, задумавшись, Хоки негромко произносил одну единственную фразу, засевшую у него в голове.

– Легион. Имя мне Легион…

Коул оценивал, сравнивал, спрашивал, пытаясь выстроить, целую картину из тех лоскутов, что были у него в руках.

В итоге он решил действовать с расчетом на то, что все, что он видит реально. Ведь он как-то помог профессору, шанс на то, что это было лишь совпадение, по мнению Коула, был крайне низок. Значит, огромный мир недоступен человеку и лишь не многие получают в дар или проклятье способность заглянуть в него. С учетом неприспособленности человека к реалиям и законам того мира, тот является опасным для людей. Хоки решил, что все религиозные наставления это не только выбор стороны, по которой придется идти, но еще и подготовка. Но дальше рассуждений дело не дошло, да и уверенности ему это не прибавило. Тогда Коул решил довериться интуиции.

Погрузившись в чтение, в своей палате, в которой спало еще семь пациентов мужчин, которых он просто не замечал и даже не знал, Хоки не слышал, в потоке разговоров о том, что девушка набросилась на медсестру. Хотя Коул не интересовался новостями в этом каземате сумасшествия, ни происходящими снаружи, ни внутри его стен, новости об этой девушке, несомненно, привлекли бы его внимание. Вернувшись в холл, Коул заметил ее в том же месте, только руки у нее были в синяках.

Больших усилий ему стоило решиться на этот поступок. Энни была здесь и она заметила его переживания. В этот вечер в холле было мало персонала, что было только на руку Хоки.

Хмурый, с Библией в руках, он для начала узнал у одной из медсестер, имена которых он не запоминал, как зовут девушку, а потом подошел к ней и сел на пол напротив нее. У него был вид изгоняющего дьявола, но, в общих чертах, именно это Коул и собирался сделать. Тяжелым шагами он приблизился к сидящей в углу. Девушка не обратила на него никакого внимания.

– Джилл? – Спросил он негромко.

Но она словно не слышала его слов, перебирала волосы в руках, о которых в силу возможности заботился медперсонал. Джилл сидела, уставившись в пол. А Коул чувствовал нарастающее возбуждение, он почувствовал себя в игре, ощущал чем-то внутри, что может помочь ей. Теперь Хоки был не просто наблюдателем. Его волновало только отсутствие знаний и опыта, но и терять Коулу, как ему казалось было не нечего.

– Легион? Тебя зовут Легион? – Внимательно смотря на нее, спросил Коул, но осознание наивности того что он сейчас делает, заставило его на мгновение остановиться.

Но на этот раз Джилл подняла взгляд и исподлобья посмотрела на него, словно даже для нее он казался сумасшедшим.

– Так, значит близко? – Вновь набравшись уверенности, спросил Хоки.

Одна из медсестер, на которую вчера напала Джилл, собралась попросить его уйти. Но ее остановила Энни, наблюдавшая за ним все это время. Она стояла в противоположном конце комнаты, опершись о стену, рядом с тем местом, где любил сидеть Коул в непогоду.

Взгляд Джилл помрачнел еще сильнее, теперь в темных тучах проскакивали искры молний, предвещая бурю.

– Сколько вас? – Коул говорил спокойно, но полностью скрыть волнение ему не удалось.

Никакой реакции, но это уже не смущало его.

– Какие ваши имена?

Она все так же смотрела на него, сверля взглядом так, что Коул почувствовал, как ее рука сжимается у него на горле и ему стало не по себе.

– Не притворяйтесь. Я вас вижу. Я знаю, чего вы хотите. Я знаю, что вас трое. И сделаю все, чтоб вы оставили ее в покое. – Коул начинал сердиться и с силой захлопнул книгу, которую машинально открыл перед тем, как заговорить с девушкой.

– А ты не боишься? – Низким голосом спросила она.

– Устал уже. – Небрежно ответил Хоки, обрадовавшись тому, что его попытки увенчались успехом.

– Да ты знаешь, что такое страх? – Она говорила, не меняя выражения лица, все так же смотря на Коула немигающим взглядом.

– Догадываюсь. Но тому, кто верит в Бога нечего бояться, не так ли мой друг? – Он дружески улыбнулся.

Джилл подняла голову, но не проронила ни слова.

Я… – Начал было Коул, но был оборван ей.

– С чего ты взял, что Библия, угодна Богу? С чего ты взял, что он вообще существует? – Теперь голос был выше, видимо в беседу включилась другая тень.

– Богу угода вера. А раз есть такие как вы, то есть и то, что стоит против вас. – Коул чувствовал себя уверенно как никогда. – На каждое действие есть противодействие.

– Да?

Джилл рассмеялась хриплым почти мужским смехом, от которого по телам медперсонала находящегося рядом пробежал холодок, а больные приковали свои взгляды к Коулу и Джилл, сидящим друг напротив друга в углу, и могло показаться, что они играют в игру – «правда или действие».

– Да. – Твердо сказал Коул, он понимал, что сомневаться нельзя.

– Ты умрешь! – Не своим голосом крикнула Джилл и истерически рассмеялась.

Чьи-то сильные руки быстро оттащили Коула в сторону, а Джилл санитары схватили за руки, приготовив успокоительное. Хоки не пытался сопротивляться, понимая, что на сегодня он уже сделал все, что нужно. А Джилл никак не реагировала на происходящее, продолжая немигающим взглядом смотреть на Коула.

– Все мы когда-нибудь умираем. – Ответил он, обращаясь к той из теней, которая с ним говорила и ко всем теням сразу, вырвавшись из рук медсестер.

Энни быстрыми шагами подошла к Коулу и произнеся короткое:

– Пошли, Хоки.

Повела его прочь, в свой кабинет.

Коул сидел в кабинете Энни, в котором царил минимализм, и видно было, что его владелец, редко в нем бывает. Лишь потертая рамка, обращенная тыльной стороной к Коулу, привлекла его внимание. И ни одной пылинки.

Энни, закрыв дверь, села напротив него за деревянный маленький столик, с потрескавшейся выцветающей эмалью.

– С вами все в порядке? – Энни села на свое рабочее место.

– Да. – Коул нахмурился, обхватив подбородок левой рукой, а правой проведя по глазам, будто не выспался.

Он обвел взглядом кабинет, словно ища что-то. Хоки искал предмет, на котором можно было бы заострить внимание. Не найдя такового, он перевел взгляд на руки Энни, постаревшие заботливые руки, которые давно должны уже по мнению Коула нянчить внуков.

– Вы первый кто смог вызвать в ней, персональную ненависть… – Сиплым голосом произнесла Энни и откашлялась.

– И? – Вышел из состояния задумчивости Коул, убрав руки от лица.

– Вы что-нибудь поняли? – Энни говорила с надеждой в голосе.

– Почему вы мне доверяете, не относитесь, как психу? – Коул посмотрел ей в глаза.

Не найдя куда деть руки, он привычно положил их в карманы.

– Хоки, за время своей работы, я поняла, что… некоторые… психи, понимают не меньше чем остальные, а возможно и больше. – Энни печально улыбнулась. – А вы еще можете более или менее здраво рассуждать.

– Надеюсь на это. Не буду спрашивать вас о той грустной истории, которую вы сейчас вспомнили. Давайте тогда без формальностей, прямо, дружески? – Коул расслабился от общения единственным человеком, которому он доверял и откинулся на спинку стула.

– Давай. – Приветливо сказала Энни, не сумев скрыть волнения, которое промелькнуло у нее при словах Коула.

– Сколько личностей у нее обнаружено? – Коул все еще пытался построить план действий, пытался понять, что его ждет и с чем он имеет дело.

– Три, включая ее. – Задумавшись на мгновение, ответила Энни.

– Так… я увидел три… тени… но со мной разговаривали только две. – Коул постучал пальцами по столу. – А с ней, с самой Джилл вообще возможно поговорить?

– Не знаю. У нее были попытки суицида, но они были вовремя пресечены, да и лекарства вроде помогают. Так… – Энни оборвалась на полуслове. – Ты говоришь их три?

– По крайней мере, я столько увидел. Знаешь, мне нужно поговорить с ней в тот момент, когда она попытается убить себя. – Коул встал и направился к выходу, погрузившись в свои мысли.

– Но… – Энни привстала, желая продолжить разговор, чтобы понять, что у него на уме.

– Я буду с ней все время, которое смогу. Сделай по возможности так, чтоб мне не мешали. – Коул задумчиво осмотрел кабинет еще раз, перед тем, как покинуть его. – Или зови меня.

– Ладно, я приложу все усилия, Коул. – Энни была в замешательстве, но внутренний голос подсказывал ей, что он единственный, кто может помочь Джилл.

Давно она не встречала таких людей, как Коул. Энни верила ему, это чувство было ей хорошо знакомо, но теперь доверяя пациенту, она ощущала себя так, словно не Энни делает снисхождение к нему, а наоборот, пациент, доверяя ей, делает для нее снисхождение.

Это чувство не покидало ее и поздно вечером, когда она, просматривая свои любимые черно-белые фильмы, пила горячий чай. И когда дуновение ветра раздвинуло шторы, ей показалось, что на подоконнике сидит и курит Коул, загадочно улыбаясь.

Когда с небес спустилась ночь и пациенты, даже самые буйные, крепко спали под дурманом лекарств или без него, в глазах Коула еще отражался слабый свет из коридора. Лежа на кушетке, Хоки устало глядел в потолок. Если бы он мог плевать на два метра высоту и если бы сильно хотел, Коул бы непременно этим занялся, но не от безделья, а от сильного желания отвлечься, хоть на секунду забыться.

– Господи… помоги мне. – Сорвалось с его губ.

Он с силой сжал челюсти, мышцы вздулись на его лице. Коул со всей силы сжал одеяло в кулаках. Впервые Хоки чувствовал, что он может быть кому-то нужен, что он нужен сам себе, что его способность видеть их может быть хоть раз в его жизни не проклятьем, а даром, который и есть его предназначение. И впервые, он был так не уверен в себе.

Парадокс, когда человек становится в чем-то, по-настоящему уверен, в голову закрадываются такие сомнения, о которых он раньше ни на секунду не задумывался. Уверенность делает страх ошибки сильнее, он становится почти материальным, его кажется можно почувствовать в воздухе, ведь гораздо неприятнее ошибиться, когда был уверен на все сто процентов.

– Я не знаю… направь меня… хоть кто-то, кем бы ты ни был… – Он говорил негромко, словно медленно вырывал эти слова из груди.

По его щекам покатились молчаливые слезы. Лицо Коула исказилось в гримасе боли, но болели только слезные железы, он буквально выдавливал из себя слезы, и это приносило слабое облегчение в его бессилии.

Каждый день солнце заходило и всходило с одних и тех же сторон. Каждый раз одни и те же лучи тянулись, как одинаковые дни и ночи его жизни. Но каждый раз, смотря на огромный глаз солнца, Коул видел, что-то новое и улыбался. Каждый раз, что-то менялось, там за облаками. А дни его не менялись, одно и то же чувство безразличия давило ему на грудь, будто попытки солнца были тщетны и, как бы оно не цеплялось лучами за этот мир, за душу Коула, оно не могло ничего изменить. Но, что-то в душе, может генетическая память предков, их древнее, неосознанное преклонение перед великим светилом, заставляло его думать о жизни, к которой потерял интерес и улыбаться, глядя на солнце.

Сейчас же он не спал, смотря на луну, блеклое отражение дневного величия солнца, которое никогда не менялось и осознавал, что нашел то что искал, не в солнце и не в себе, а в таких постоянно разных глазах, которые в этом огромном мире, каким-то чудом оказались рядом. Его рассудок не мог понять, как такое возможно, но его душа сразу все поняла. И казалось, что все не так плохо, как есть на самом деле, что все просто не может быть так плохо. Что, возможно, он просто еще не понял, не привык к тому, что хорошее не просто может быть, а оно совсем рядом. А источник его, молчаливо каждый день сидит в углу, безучастно смотря сквозь материю, не осознавая какую силу, содержит в себе, и какую силу разбудил в душе Коула.

Иногда же ему казалось, что он наивно как ребенок радуется новой игрушке, пройдет время и игрушка потеряет былую ценность. Она изменится навсегда, потеряет ауру, а может, изменится он, ослепнет, и не увидит этот ореол, который радовал его детские глаза. Прожитые жизни говорят, что это правда, но никто не может ответить, зачем мы живем. Ради того, чтобы слепнуть? Или ради того, чтобы сохранить свои детские глаза?

Чтобы их сохранить, надо быть хоть чуть-чуть наивным. Тогда жизнь бьет больнее и чаще, но не закономерная ли это плата за то, чтобы видеть эту силу, заставляющую улыбаться? Спросите у слепого, что бы он отдал за зрение, какую боль бы стерпел? Спросите у «серого» человека, с серой жизнью, чтобы он отдал, чтобы стерпел за то, чтобы видеть детскими глазами?

Ответ очевиден для каждого, и тут не надо искать слепого или «серого». Жизнь, выбивая из нас наивность, все же оставляет улики. И мы их видим, но не замечаем, думая об очередном ударе.

Коул на секунду закрыл глаза и представил ее. Что в ней такого, спросил он у себя. Нельзя сказать, что она понравилась ему из-за каких-либо внешних данных, ведь он даже не видел ее лица, лишь жуткую гримасу теней. Но тот свет, идущий от ее глаз, оживил его душу, и ему все равно как она выглядит. Хоки видит ее детскими глазами. Но боль в ее глазах, не позволяет спокойно даже думать о ней.

Что бы им вдвоем удалось выжить, кто-то должен лишить себя детских глаз, и смотреть на серый мир, чтобы видеть тени, прячущиеся за яркими красками. Чтобы защитить того, кто будет освещать для него серый мир.

Под утро Коул окончательно принял решение, разобравшись в мыслях. Пусть он наивен, пусть Хоки сошел с ума, но отступать он не будет, даже если Коул выбрал неправильный путь, он уже не свернет, возможно, ему придется умереть, но это не заставит его отказаться от выбранного пути.

Наутро дежурная медсестра в конце отчета сообщила Энни, что Хоки плохо спал, возможно, из-за общения с Джилл. Энни задумчиво покачала головой и отпустила дежурную.

Утром за завтраком в общей столовой, Коул сидел так, чтобы видеть лицо Джилл. Она сидела за противоположным столиком и задумчиво ворошила ложкой густую кашу.

После завтрака всех вывели на прогулку. Ухоженный дворик за белой каменной стеной, обильно засаженный зеленью, был довольно романтичным местом, если не учитывать тот факт, где он находится, и кто по нему гуляет. За зелеными насаждениями ухаживали как персонал, так и некоторые больные, которые таким способом коротали свое время. Единственное дерево напротив окон холла, на котором Коул ожидал появление синички, пока все его мысли не заняла Джилл. Старый дуб, раскинув могучие ветви застывший в грозном приветствии, возможно, был старше здания лечебницы.

На первый взгляд люди находящиеся здесь разительно отличались по психическому состоянию, мировоззрению, возрасту и другим параметрам, по которым люди разделяют друг друга. Но на самом деле это была группа людей, каждый из которых считал себя более нормальным, чем остальные, а прожитую жизнь оригинальной и неповторимой. Но все было куда прозаичнее, ведь больной, не всегда способный самостоятельно нормально сходить в туалет, от которого родственники, в силу тех или иных причин, просто избавились, отдав на попечение лечебницы, ничем принципиально не отличался от сотрудника данного учреждения, которого забыли даже самые близкие люди. Нельзя говорить, что все судьбы здесь были похожи, но контингент, собравшийся здесь, можно было разделить на подобные группы, в которые можно было собрать людей со схожими жизненными линиями. Были, конечно, и оригиналы. Но это место будто притягивало искалеченные души, собирая их в одном месте, словно кунсткамера.

Когда медсестры вывели Джилл на улицу, так как ей самой было все равно, где она и что с ней происходит, Коул сел напротив нее. Он не знал почему, но его тянуло к ней.

Ему хотелось видеть ее, каждую ночь Коул засыпал с мыслями о ней, каждое утро Хоки просыпался с мыслями о том, что Джилл не нужна ему, и он просто сошел с ума. Но день, прошедший с мыслями о ней, приносил только тяжелые мысли о ее положении и желание увидеть ее снова, терзаемый которыми он засыпал. И даже тени отступили перед ее образом, остались лишь те, которые он видел в ней. Она же не замечала его. Глаза Джилл смотрели пустым взглядом сквозь окружающий ее мир.

Тень от облаков, закрывших собой солнце, накрыла собой землю и словно вуалью прикрыла лицо девушки. Лишь ее глаза угольками горели в тени, когда Коулу показалось, что он увидел два ярких лучика. Всматриваясь в них, он не сразу заметил, что впадает в транс. Хоки казалось, что он видит как мерцает свет исходящий из ее глаз, и сам того не замечая он начал чуть заметно покачиваться в такт мерцанию. В его голове наступила мертвая тишина, которая постепенно сменилась голосом, говорящим ему о смерти и бренности жизни. Это был его собственный голос, голос его мыслей.

Коул не заметил, как медленно встав, шатаясь, приблизился к Джилл. Одна из нянек, заметив необычное поведение пациента, окликнула его. Услышав свое имя, Коул не сразу с трудом вырвался из состояния оцепенения и попятился назад. Подавленный, он медленно опустился на свое место и что-то пробормотал в ответ медсестре позвавшей его. Волна неприятных ощущений накатила, на него, как только он пришел в себя. Его голова словно раскалывалась на части, руки дрожали, а сердце бешено стучало, готовясь выпрыгнуть из груди.

Облокотившись на скамью и осознавая, что произошло, Коул недоуменно смотрел на свои трясущиеся руки. Но в голову ничего не шло. Лишь через несколько минут, он догадался, что тени, были в нескольких шагах от того, чтобы захватить контроль и над ним. Коул поднял глаза и посмотрел на Джилл. Она сидела в той же позе, смотря исподлобья и нахмурив брови, слегка приподняв уголки губ с насмешливым выражением лица, а ее взгляд был уставлена прямо на него.

Тучи расходились, но тени на ее лице все так же блуждали, искажая его черты. Взор Коула неспособный заглянуть за них, снова и снова цеплялся за ее глаза, в которых он видел мерцающий свет, манящий его как мотылька. Игра теней и света, сливаясь с игрой его воображения, создавали в его голове мистический завораживающий темный образ, бередящий душу Коула. Джилл лишь изредка бросала темный взгляд на него и, словно смущаясь, отводила глаза. Коул чувствовал энергию, исходящую из глубины ее глаз, и энергия эта не принадлежала теням. В ней не ощущалось ни привычного ему зла исходящего от теней, ни чего либо другого, только борьба, тяжелая и неравная. Но Коул не знал этого.

Что видела она?

Этот вопрос интересовал его больше остальных. Вглядываясь в ее глаза, он пытался увидеть отражение того мира, который представал перед ней, но он не мог видеть в них даже отражение ее души. Лишь пелена теней была доступна его взгляду. Чем дольше Коул смотрел, тем сильнее убеждался в том, что она тоже не видит ничего за темной вуалью. Но тогда ему на ум приходил другой вопрос: «Почему он не видит в ней лишь тьму?»

Коул в задумчивости стучал пальцами по скамье. Глухие металлические удары, приглушались посторонними звуками, но его слух старательно слушал только их.

Внезапно свет в ее глазах стал ярче, Коул машинально замер, приготовившись действовать. Но свет погас так же быстро, как и появился, и Хоки решил, что это лишь игривый солнечный луч.

По возращении с прогулки Коул занял свое место на подоконнике и принялся наблюдать за Джилл. Он был в напряжении, чувствуя себя «в игре», ощущая, что он снова живет в этом мире, действует, совершает ошибки, разочаровывается, убеждается. И это чувство пробило брешь во тьме, что давила на него со всех сторон.

День медленно перешел в вечер и Коул начал дремать. Периодически его мысли затмевали собой реальность и тогда он, вздрагивая, пробуждался. Сидя на подоконнике, он изредка переводил взгляд с Джилл в окно. Там за окном лучи солнца вырывались из-за линии горизонта и устремлялись ввысь. Птичка не прилетала с тех пор, как появилась Джилл, но Хоки забыл о ней.