Маркшейдер

Выдержка
из интервью, взятого специальным корреспондентом HV-канала «Alter Nature EA» у доктора Ричарда Лира, ведущего специалиста НПО «Пситроника», активиста проекта «Ратионис»

корр. …Судя по многочисленным вопросам, у наших подписчиков сложилось впечатление, что никто из специалистов, задействованных в проекте, не может объяснить, как это работает.

Ричард Лир. В целом правильное впечатление.

корр. Но ведь это ужасно!

Ричард Лир. Не стоит драматизировать. На мой взгляд, это логичное продолжение процесса, который мы с вами наблюдаем давно. Ваш оператор, к примеру, не отказывается пользоваться видеокамерой на том основании, что ничего не смыслит в квантовой физике. На самом деле он не сможет корректно и детально объяснить, как она работает, тем не менее пользуется ею профессионально, как инструментом. Многие ваши подписчики ничего не смыслят в электродинамике, но без зазрения совести эксплуатируют микроволновые печи, а слабые знания в области физиологии или теории цвета не мешают им получать удовольствие от использования HyperVison. Что же вы находите в этом ужасного?

корр. Согласитесь, несколько непривычно отдавать на откуп искусственному интеллекту свободное творчество.

Ричард Лир. Не соглашусь. Я, как и вы, пользуюсь иногда метро, между тем с недавнего времени движением поездов управляет искусственный интеллект. Мы доверяем электронике органы управления пассажирских самолётов и городского транспорта, обычно нам в голову не приходит усомниться в правильности её действий, хотя в ней и нет ничего человеческого. Разве не искусственный интеллект вот уже несколько лет управляет электронными мэриями наших городов? Есть ли у вас претензии к Элмэру? Не станете же вы отрицать, что человечество только выиграло от дегуманизации вооружений? Вы, я думаю, помните, какие ужасы представлялись в связи с этим общественности и сколько было возражений. Разве можно было надеяться всего лишь два десятка лет назад на то, что именно дегуманизация вооружённых сил приведёт к полному и всеобщему разоружению, а повсеместное воцарение электронных мэрий сначала превратит национальные государства в фикцию, а после и вовсе уничтожит? Обыватель нисколько не опасается вверять искусственному интеллекту жизнь, но в искусство его пускать почему-то боится. Разве это разумно? Должен вам сказать, что в алгоритмах, используемых при построении и обучении нашей сети много больше человеческого, чем в софте электронных мэрий; то, что мы делаем, больше напоминает мозговой штурм, чем классическую нейронную сеть, причём управляют штурмом живые люди, хоть и не всегда сознательно. Они генерируют идеи, помогают выполнить отбор, ставят задачу, ищут пути решения – как интуитивно, так и сознательно, – а наша электроника, если можно так выразиться, эффективно стреляет и подносит патроны.

Корр. Не кажется ли вам, что однажды она может выстрелить несвоевременно или не в ту сторону?

Ричард Лир (смеется). Спросите ещё, не боюсь ли я, что ей втемяшится заключить соглашение с какими-нибудь зелёными человечками с альфы Лиры и установить над нами ментальный контроль. Вы… как это говорится? Дуете на воду, хоть и не обожглись на молоке.

Глава 4

Я ждал удара, схватился за – тёплое? податливое что-то… – голову в плечи втянул, вжался спиною в – мягкое?.. Вместо дымного облака перед глазами пятно оранжевое парило в молочно-белом сиянии. Ни взрыва, ни удара, ни боли в переломанных костях. Не холодный ветер в лицо, а… лёгкое дуновение, можжевеловый дух. Молочно-белое – это потолок, я лежу на спине. Матовый полупрозрачный потолок с оранжевой подстветкой, как будто полдневное солнце сеется сквозь. Точечный светильник, три с половиной тысячи температура, яркость около пяти надо поставить, затухание квадратичное или даже… эй, хватит. Я в больнице? Был взрыв, попала в дом… что это было? ракета? Где я? Почему так тихо? Вообще ни звука. Глухо. Я оглох? В ушах пакость какая-то.

Вытащив из уха плотную турунду, я услышал шорохи, позвякивание – будто ветер пошевеливает лёгкие шторы, а кольца, на которых они повешены, надетые на тонкие трубы карниза, летом на даче позвякивают еле слышно. «Марек!» – позвала мама, и тут я вспомнил.

Был сон. Во сне я бежал из проекта – сломя голову, наобум, идиот, ничего как следует не подготовил! – да потому что выбора не было, надо было вытащить Ирку с Маришкой из костоломки, из кровавой каши, которую устроили доверчивым гражданам… кто? Приснится же такое. Метровагон, те двое, визионерка глупая, да и я не лучше, потом пират с пистолетом. Расчеловечивание. Нелюди? Бред. Погоди, Марек. Не бред. Записать, пока не забылось!

Я вскочил, отбросив… – мягкое и лёгкое всего лишь одеяло! – в сторону, вытащил из второго уха турунду, уронил обе, прищурился.

Бриз пошевеливал шторы, в просвете между ними терраса, можжевеловые ветви, склон, кроны корявых сосен. Переступая босиком по ворсистому, как шкура белого медведя, ковру, я сделал два шага, взялся за штору – раздёрнуть пошире, откатить в сторону дверь, вдохнуть – и вспомнил теперь уже всё.

Не было ни можжевельника, ни сосен, ни сонного моря; видимость одна, māyā. Шторы, конечно же, настоящие. А можжевеловый запах? Синтетика. Ратионис решила после такого сна нервы мне успокоить. И на том спасибо. Где я тут бросил регистрогораммы?

Я огляделся, нашёл на тумбочке у кровати голубоватую стопку – сложенную гармошкой широкую ленту регистрограмм, развернул и стал отрывать лист за листом, по сгибам. Начхать на кривые, бумага нужна. Тем более, что всё равно мастер как пить дать приволочёт новые. И всё, и хватит. Более чем достаточно четырёх листов, надо вычленить главное.

Первое, что ты должен сделать после пробуждения, сказал Эм Ди, вычленить главное и сформулировать как можно точнее, желательно одним предложением, иначе, если ты этого не сделаешь, сон твой опять размякнет в памяти, раскиснет, превратится в тёплую грязь. Любишь ли ты грязевые ванны, стажёр? Дерьмо такое. Надеюсь, он не сразу явится, успею разобраться. Куда я подевал ручку? Во сне я совершил побег. Бессмысленный, хотя бы потому что опоздал, куда-то делись Ирка с Маришкой, а почему я вообще решил, что обязательно их застану? Да и вообще, играть против системы глупо, обязательно останешься в полном одиночестве, один против всех – это если играть бессистемно; а если в твоих действиях будет система, не окажется ли в результате то, что ты полагаешь выигрышной стратегией, частью… Куда же всё-таки я засунул ручку? А, вот она.

Ручка упала, закатилась под тумбочку. Я поднял её, присел на край кровати, чтобы записать главное, что было в мерзком сне, где оказался один на один с родным городом, который расчеловечил меня, отнял жену и дочь, загнал в логово и там накрыл ракетным ударом, и пусть даже я каким-то чудом выжил… Поздно.

– Доброе утро, Шейдер, – поздоровался Эм Ди. – Вы, я вижу, опять за старое?

Не понимаю, почему утренняя ипостась мастера на сей раз показалась неприятной, выглядел как обычно: лысоват, остатки волос в идеальном порядке, подбородок до синего блеска выскоблен, в стёклах старомодных очков искры, а глаз не видно, меж век слепые щели. На врача похож в бледно-салатном своём комбинезоне. Шапочки только не хватало и фонендоскопа на шее, а с ними – ну точно был бы архетипичный палатный врач. Обход, температурка, анализы, как наши дела. Раздражает, потому что я опять не успел к разговору подготовиться. Только поэтому? Опять за старое – это он про записи. Святотатство: порвать регистрограммы и оскорбить священные кривые каракулями.

– По вашей же рекомендации, – ответил я, глядя на него снизу вверх. – Правила не запрещают вычленять главное в письменном виде. Доброе утро, мастер.

– Если утро доброе, почему же вы злитесь? С вашего позволения, – ехидно проговорил он, придвинул стул, поддёрнул штанины с таким видом, будто собирался показать фокус, уселся, шлёпнул на тумбочку стопку свежих регистрограмм, уставил на меня застеклённые смотровые щёлки и спросил:

– Вычленили?

– Не успел.

– Я помешал, конечно же. Трудно выбрать главное?

– Трудно, – солгал я.

– Хотите знать почему?

– Нет.

– А придётся, – с удовольствием произнёс он.

– Вы уже смотрели расшифровку?

Удивительно, как он всё успевает. Удивительно и другое. Почему мне кажется, что этот разговор уже был? Слово в слово. Сейчас он скажет, что расшифровки не видел, она ему не нужна, потому что…

– Нет, расшифровки я не видел и не собираюсь даже смотреть. Зачем картинки, после того как я увидел вот это? – он потянулся к тумбочке и крепко хлопнул по регистрограммам. Как насекомое докучливое припечатал.

– Так плохо?

– А вас, будто бы, это и не печалит. Не то чтобы совсем плохо, гораздо лучше, чем в прошлый раз, но расшифровки я всё равно смотреть не стану и зачёт вам не поставлю. Ваш сон моделлерский, некоторые стажёры после второй или третьей сессии лучше управляют действием. Посмотрите сюда.

Он не глядя подсунул мне регистрограмму. Самое начало, первая четверть судя по таймлайну. Да, мрачное зрелище. Дребезги.

– Видите, что с уровнями концентрации? Очевидно, что внимание поглощено мелочами. Это хорошо для моделлера, а мастера утомляет и отвлекает от действия. Причём ближе к финалу хуже и хуже. Такое впечатление, что вы по картинной галерее прохаживались, но ведь не было этого?

Язва старая, подумал я, тебя бы в такую галерею.

– Ладно, это полбеды, – продолжил Эм Ди, не дожидаясь ответа, – идём дальше. Сколько раз я говорил вам о максимальной отстранённости?

– Не помню.

– Что?!

– Не помню, сколько раз вы мне об этом говорили. По-моему я достаточно отстранился. Всё время действовал от третьего лица.

– Охотно верю, но по кривым вижу, что вы там были едины во всех трёх лицах, за троих пропускали через себя действие. Но и это ещё не самое для вас неприятное. Скажите, почему вы не кульминировали?

Да ладно тебе, не кульминировал, чуть с ума не сошёл.

– То есть как?! – сдержанно возмутился я, отобрал у него регистрограммы, пролистал ближе к финалу, нашёл на красной кривой пик и возразил:

– Ну вот же! Глобальный максимум, хорошо изолирован.

– Да. А после него что?

А и правда, подумал я, слушая заключение мастера:

– По кривой выходит, что это была всего лишь предкульминация.

– Ну-у, так наверное и было, – промямлил я, лихорадочно пытаясь припомнить…

– Так было бы, последуй за нею кульминация. А вот не последовала, – ядовито молвил Эм Ди.

– Оборвался сон.

И подумалось мне, что надо бы глянуть расшифровку видеоряда и проверить по таймингу, поскольку есть в этом нечто… Почему мне теперь кажется: я стоял на развалинах, предо мною в глянцевой луже похожий на раздавленного богомола циклоп, оружие рядом валялось. Я поднял… Нет. Ничего этого не было.

– Оборвался сон, – повторил я, заметив, что Эм Ди внимательно наблюдает за моей реакцией. – Не моя вина, что не дали досмотреть.

– Ваша. Сработала защита. И это не впервые с вами. В который раз Ратионис не даёт вам свихнуться от собственных переживаний. Не понимаю, почему вас до сих пор не…

– … разжаловали в моделлеры?

– Видимо, Ратионис…

– … ко мне неравнодушна?

– Полагаете, это смешно?

– Извините, мастер.

– Ума не приложу, что с вами делать. Незачёт. Не думайте, что это для красного словца. Я действительно не знаю, что делать. Вот с этим вот.

Он указал на регистрограммы, которыми я обмахивался, как веером. Я тоже не видел в сложившемся положении ничего смешного, поэтому бросил валять дурака и смиренно ответил:

– Я повожусь с кривыми, покручу тангенты. Может, если срезать пики и отжать воду…

– Смотрите, чтобы вместе с водой не выплеснуть… гм-м. Да, вот что ещё хотел вам сказать: когда тангенты крутить станете, обратите внимание на эту кривую.

– Это что? Лобные доли?

– Да. Слишком много внимания к диалогам. Интересно, с кем вы так бурно общались?

– С женщиной.

– Не похоже. Или это была очень уж непривлекательная женщина. Ладно, хватит с вас. Займусь вашим приятелем. Трудитесь, Шейдер, а я пока оставлю вас в подвешенном состоянии, но не обольщайтесь, мне кажется, ничего путного из этого сна не выйдет.

Мне захотелось проводить мастера язвительной репликой, но когда я подыскал слова, обнаружил, что его уже нет в комнате. Я аккуратно сложил регистрограммы, оставил на тумбочке, поднялся, глянул на опустевший стул. Больше всего мне хотелось схватиться за спинку, размахнуться и с разбегу швырнуть его промеж занавесок. Я взялся за спинку и аккуратно вернул стул на место. Не знаю, что случилось бы. Понятия не имею, что там, за фальшивым окном. Возможно, стул пробил бы его насквозь, вывалился наружу и с высоты скольких-то этажей… Можно, кстати, прикинуть. Бассейн – нулевой уровень, станция гиперпайпа – первый, выше рестораны, спортзалы, павильоны и офисы Ратионис – шестнадцать этажей делового уровня, потом жилой уровень – ещё сколько-то. Двадцать четыре этажа на табло в лифтах, что выше – я не знаю. И есть ли там вообще что-нибудь, может, и нет ничего, подумал я, оставив стул в покое.

Прошлёпал босиком в санблок – никак не могу привыкнуть к тому, что нету шлёпанцев! – думал при этом: плевать, есть ли что-то выше, и вообще, для решения задачи о выпавшем из окна стуле достаточно знать, что личная моя конура находится на двенадцатом этаже спальника, и это значит, что стул с отпечатками задницы мастера летел бы двенадцать плюс шестнадцать плюс ещё один, если предположить, что «Гиперпайп» пустили по поверхности – а зачем бы его стали закапывать? – итого двадцать девять или – не будем мелочиться! – все тридцать этажей промелькнули бы, пока стул на землю не грохнулся. И пусть бы земля была пухом неповторимому отпечатку мастерской задницы, аминь.

Я слил воду, разделся, сунул пижаму в зев ютилайзера и залез под душ – после него отлично думается, если погорячее сделать. Времени до смены вагон с прицепом, можно неспешно обдумать сон и всё, что с ним связано. Для начала выкинуть из головы частное мнение дорогого Эм Ди о том, что ничего не получится, отрешиться от переживаний, взять расшифровку, наложить поверх кривые и пройтись по таймлайну – кое-где усилить демпфирова…

– А, ч-чёрт! – я поспешно мазнул пальцем по термостолбику на табло. Так и свариться недолго.

Хоть сварись, а думать о демпфировании не хочется. Отвратительный осадок после разговора с мастером. Что-то он такое сказал… Незачёт чепуха, в первый раз, что ли. Нечто ещё было сказано важное. Сон моделлерский, уровни концентрации, единство в трёх лицах, не дали свихнуться – защита сработала, Ратионис неравнодушна, это не смешно, смотрите, чтобы вместе с водой не выплеснуть… стоп. Он чуть не проговорился, потом тут же переключил внимание на лобные доли. С кем я там так активно общался? Какая разница, с кем я общался во сне. Этот сон… Не от беседы с Эм Ди осадок, он только взбаламутил. От сна мерзкое послевкусие. Интересно, только со мной такое бывает? Поговорить бы с кем-нибудь. С Кимом? Эм Ди к нему прямиком отправился. Уже они закончили. Застать бы Кима в комнате!

Я выскочил из душевой, кинулся к пневмопроводу, вскрыл капсулу со свежей одёжкой, принялся комбинезон напяливать. Зелёную стажёрскую шкурку и обувь из какой-то дряни вспененной. Стань как все, парень, не выпендривайся, ишь куда нацелился – в мастера. Рановато тебе светлеть, незачёт по уровню, работай над собою, если не хочешь над моделями. Ах, как клёво, как зачётно быть моделлером, никто в душе не ковыряется, а даже если и ковыряется – тайно, не выносит козявки на публику. Сиди себе, таскай туда-сюда вертексы, раз не способен на большее.

– Это мы ещё посмотрим, – сказал я собственному отражению в зеркале над раковиной.

Хоть что-то привычное в санблоке – раковина. Но что толку, если нет зубной щётки? Я наклонился, глубоко вдохнул, сунул в рот патрубок санатора, подождал, пока раздуется внутри упругий пузырь, пожевал вязкую дрянь и стал ждать, пока растает. Никакого удовольствия. Стричься не буду, так сойдёт. Борода нормально выглядит. И всё, и хватит прихорашиваться.

Я оставил санблок, к двери метнулся, подхватив на рыси регистрограммы, мимоходом попал пальцем в поросячье рыльце домашнего контроллера – не помешает прибрать в конуре, пока нет обитателя – и мигом оказался в коридоре. Благо, по соседству кимова комната. Когда заглянул туда, показалось – опоздал. Разговаривать придётся в ресторане, а это плохо, потому что не один на один. Но только я хотел закрыть дверь, как услышал из санблока жестяной грохот и трёхэтажное матерное ругательство. Ким всё ещё дома и не в настроении.

Я вошёл, неслышно прикрыл за собою дверь, радуясь, что нет в ней замка, как и вообще не принято без необходимости закрывать доступ к чему бы то ни было – для тех, кто в проекте. Осмотрев комнату, заметил на полу в углу бумажный ком – очевидно, Ким таким образом выразил своё отношение к рекомендациям мастера. Очень на него похоже. Не у меня одного, стало быть, незачёт.

Стукнула дверь.

– Чего тебе? – нелюбезно осведомился Ким.

Ручку двери санблока не выпустил, как будто собирался на секунду выглянуть и тут же вернуться. Рыжие волосы щёткой над залысинами, уши красны, глаза с недобрым прищуром. Непричёсан, но уже в облачении. Тут до меня дошло, что разговор-то весьма и весьма щекотливый намечается. И как его начать? Даст в морду и будет прав. Хорошо, если этим и ограничится. Вдруг что, попробую обратить в шутку, решил я. С шутки и начну.

Глава 5

– Доброе утро, Ким – сказал я.

Под мастера валял, но голос изобразить не получилось. Тогда я взял себе стул, мастерски поддёрнул штанины, уселся и добавил, потрясая своей регистрограммой:

– Вы, я вижу, опять за старое?

Ким зачем-то глянул в окно, потом на меня – зверем. Выпустил дверную ручку, ко мне направился. Видно было – дело серьёзное, угодили Алану Киму в чувствительное место.

– Э, Кимчик, ты шуток не понимаешь?

– Шуток?! – выцедил он. – Это тебе шутки?!

Навис надо мною, как экзекутор на допросе. Руки в кулаках. Похоже, зря я к нему. Или невовремя. Почему в окно тычет?

Ким сжатым кулаком с отставленным большим пальцем указывал через плечо на виртуальное заоконье. Пейзаж как пейзаж, тот же, что и у меня.

– Был у тебя мастер? – вкрадчиво осведомился Ким.

– Был. И отбыл.

– До меня или после?

– До. А что такое?

– Откуда тогда знаешь? Про старое, – спросил он, подцепив меня за воротник указательным пальцем.

– Ничего я не знаю! Втяни коготь, псих. Пошутить нельзя?! Эм Ди со мною каждый день так здоровается.

– Да? – Ким как-то сразу обмяк, отпустил воротник, выпрямился и снова глянул в окно.

Да что там у него? Почему всё время оглядывается?

– Значит, ты так-таки ничего и не знаешь? Про тот случай.

– Ну хватит, Алан. Вообще не понимаю, о чём ты. Тебе пейзаж не нравится? Разлитие желчи на почве профессиональной деформации?

Алан наш Ким, хоть и похож на барного вышибалу, в допроектной жизни был специалистом по окружению. Энвайронмент артист, так это, кажется, раньше называлось. Вечно ему Эм Ди на групповых сессиях выговаривал за эстетство и бессодержательность. Его сны статичны и созерцательны. Я смотрел парочку расшифровок, мне понравилось. А мастер говорит, трэш и пустопорожнее любование.

– Деформация, говоришь? – с обречённым видом разглядывая сосны и можжевельник, молвил Ким.

– Мгм. Мне, например, этот пейзаж нравится. У меня сегодня такой же. В комнате.

– Да? – оживился Ким. – Мой арт. И как впечатления? Что сделать захотелось, когда увидел? Первая реакция.

– Сначала на меня снизошло умиротворение, которое в ходе визита мастера перешло в новую фазу, и я чуть было не запустил в окно стулом.

– Не советую, – помрачнев, буркнул Ким.

– Почему?

– Без толку, я пробовал.

– Серьёзно? Стул в окно швырнул? Герой. И чем кончилось?

– Финансовыми потерями. Пять монет за разбитый экран и всеобщая ржачка на групповухе. Эм Ди учинил осмеяние. Усвоил, стажёр?

– Усвоил. Пять монет за экран. Недёшево. А за стул?

– Что ему сделается, – уныло проговорил Ким. Видно было, о другом думает.

– Он наружу не вывалился?

– Куда? Там глухая стенка. Тебе что, наши не рассказывали? Достали меня подколками. А, ну да. Тебя тут ещё не было. Слушай, Шейдер, ты же новенький. Может, хоть ты помнишь?

– О чём?

Я затаил дыхание. Кажется, не нужно подталкивать. Всё-таки чему-то я научился у мастера. Сейчас Ким спросит…

– О том, что с тобой было. До того как попал в проект.

– То есть как, что было? Конечно, помню. И ты помнишь. Сам рассказывал, что был художником по окружению, но потерял работу и…

– Нет. Я не спрашиваю, кем ты работал. Знаю, что кодером.

– Не кодером, алгоритмистом. Сколько раз говорить!

– Одна фигня. Я спрашиваю: что с тобою было? Что ты помнишь о жизни? Ну, чего вылупился?

– За такие вопросы, знаешь…

– Знаю. Можешь дать в морду, но сначала ответь: помнишь или нет?

– Да. Сегодня как раз снилось.

– Везёт, – вздохнул Ким, прошёлся бесцельно по такому же, как у меня, шкурному ковру, и вполголоса продолжил:

– А мне вот сегодня снилось… Нет, не хочу об этом.

– Начал, так выкладывай. Мало ли что тебе Эм Ди навешал. Ну, оставил без зачёта, и ладно. Что приснилось?

– Что не было у меня ничего до проекта. Вообще ничего. Вся прошлая жизнь – видимость, сон Ратионис. И теперь мне кажется, что это правда. Пробовал восстановить в памяти и… не смог даже посчитать, долго ли я в проекте. А ты можешь?

Что-что, а это я о себе помню точно. Полгода моделлером, потом это мне надоело и я в мастера подался. Месяц стажировки – или уже больше? – надо проверить по выплатам, они у нас день в день, железно, раз в неделю.

– Да, могу, – ответил я.

Ким снова вздохнул, тряхнул головой, будто муха ему докучала, и бодренько так:

– А зачёт… С чего ты взял, что я опять в пролёте? Я сдал. Учись, зелень! Сон пошёл в производство.

– Поздравляю. Сон в производство, а тебя, значит, тоже. Произведут в мастера. Какого тогда ты так непочтительно с регистрограммами?

– А такого! – заорал Ким, зыркнув на бумажный ком в углу, осёкся, и прежним унылым тоном продолжил:

– Тошно стало, когда попробовал вспомнить. Самому захотелось в окошко выброситься, да вот незадача, нету окошка.

Он коротко глянул на меня – с ехидцей, как мне показалось, и спросил:

– Как ты думаешь, что там, за бортом.

– За каким ещё бортом? За стеной этой нашей башни? То же, что и было раньше, воздух. Город пятьдесят семь, европейский сектор.

– Нету там ничего, стажёр, ни воздуха, ни города, ни сектора. Представь себе, что все мы запечатаны в огромную консервную банку. Если бы ты смог башкой своей умной проклевать в стенке дырочку, выглянул бы наружу и увидел…

Он замолчал, поджал губы.

– Что увидел?

– Ничего. Шучу я. Ты пошутил, я тоже. Квиты. Хватит на сегодня, и так я наговорил на строгач со списанием.

– Комнаты не прослушиваются.

Ким кивал, глядел на меня с жалостью, бормотал: «Зелень, что с тебя взять». Ну и ладно, раз такое дело, хватит.

– Хочешь строгач, будет тебе. – сказал я. – Настучи на себя мастеру. И я тебе ещё по морде должен.

– Только попробуй. Идём-ка лучше жрать.

Лифт мы ждали молча. Не знаю, о чём думал Ким, а я безуспешно пытался настроиться на рабочий лад, сон обдумать, но вместо отрешённости и редакторского скепсиса лезли эмоции. Ничего нет: ни воздуха, ни города, ни сектора. А как же Ирка с Маришкой? Дурацкие у Кима шуточки. Я глянул на него искоса – нет, не до шуток ему, видно же. Да и не был никогда шутником, всё всерьёз, даже слишком. И чужих шуток не понимает. Вечно мастер над ним подтрунивал на групповухах, а он в ответ бычился. Эм Ди шутник тот ещё, жаль только шутки у него иногда не для средних умов. Кима почему-то обзывал ирландцем. О'Хара, говорит, иного я от вас и не ждал. Всем известно, говорит, некоторые вещи неразлучны: картофель и лук, всадник и его голова, ирландцы и беспорядки. Что тут смешного? О'Хара какой-то… Киму, кажется, тоже невдомёк.

– Воздухан заклинило на двенадцатом, – услышал я вдруг.

Оказывается, дождались мы капсулы и уже успели в неё погрузиться. Два тёмно-зелёных техника болтали о своём, о низменном.

– На каком двенадцатом? В спальнике? – спросил тощий техник, какой-то даже измождённый. Никогда раньше не приходилось видеть в проекте такого задохлика. Новобранец?

– Не, – ответил другой. – В обезьяннике на двенадцатом. Эй, сони садовые! В метро родились?

Это нам? Я воззрился на него – толстячка с яблочными щёчками – в недоумении. Тоже шутник. Сони – это про нас. Почему в метро? А! Двери же надо закрыть.

Я тронул на табло квадрат со стрелками, двери чмокнули у меня за спиной, пол ушёл из-под ног. К пневмолифту невозможно привыкнуть, жуткое изобретение. Кто его выдумал?

– В спальнике сразу бы заметили, – говорил яблочный толстячок, – обезьянник всем до лампочки. Вдруг так и задумано? Вдруг дура силиконовая постановила соням жирок трясти в субтропическом климате?

– Зарешал?

– Угу.

– Что было?

– Перепускной клапан регенератора. Я тому дегенерату, который его выдумал, инсталлировал бы эту байду прямиком в выхлопное отверстие.

– У неё нету.

– Почему у неё? А, ты про умницу силиконовую. С неё взятки гладки. Все вопросы к этим.

Он глянул на меня, спросил:

– Я извиняюсь, не вам случайно приснился перепускной клапан регенератора?

Похоже, ответа не требовалось.

У меня подогнулись колени, в капсулу хлынула разноголосица.

– Приехали, – сказал яблочный техник. – На выход, сони садовые! Кормушки ждут.

Я потащил Кима за рукав, вывел из капсулы. Что он как неживой? Честно говоря, и мне было не по себе. Болтовня техников непостижимым образом связалась с моим сном и с тем, что услышал от Алана. По мнению толстячка перепускной клапан – плод чьего-то сна, гниловатый притом, но какой приснился, такой приснился.

Техники обогнали нас; слышно было, как толстый спросил у тощего: «Фил, а что там сегодня снаружи? Ты смотрел? Какова температура забортных испарений?» – ответа я не разобрал, они смешались с пёстрой толпой в ресторанном расширителе. Сколько раз я зарекался попадать сюда в час пик! Нет бы выждать десять минут. Никакого выигрыша времени, что толку – спуститься раньше, если те же десять минут торчать в очереди к автомату-раздатчику. Кормушки ждут нас? Подождут, спешить некуда.

Время всесильно, благодаря ему движется даже очередь у раздаточного автомата. Дорвавшись до него, я искательно заглянул в лягушачий глазок камеры, был мигом опознан, получил на экран приветствие, а в лоток – яично-жёлтую коробку с персональной жратвой. Меню ресторана неисчерпаемо, одна Ратионис знает, из каких соображений и кто выбирает для меня завтраки, обеды и ужины. Каждый день что-нибудь новенькое, не было случая, чтобы мне это не понравилось. Возможно, силиконовая умница высасывает запросы из подсознания, совершенно точно известно, что ориентируется и по отзывам. Я вытащил коробку из лотка, прочёл на пористой крышке «Mark Shader» отошёл в сторону и огляделся в поисках свободного столика для нас двоих с Аланом. Не люблю подсаживаться к кому попало, пускай уж лучше кто-нибудь к нам.

– Марк! – меня кто-то окликнул. – Хватай Алана, дуйте сюда оба.

Ричи Лир. Не худшая компания. Разговорчив, но если вы спросите меня, кто лучше – тот, кто много говорит сам, или кто ждёт того же от вас, я выберу первого. Ричарду Лиру можно не отвечать, когда он спрашивает, его можно слушать, а можно игнорировать – он не обидится. Его трескотня даже приятна – не из-за особой содержательности, а просто акцент симпатичный, когда говорит по-русски, что он всегда и делает. Ричи идейный мигрант, фанат проекта. Променял ради него Южный Уэльс на наши палестины. В общем, он обаятельный, хоть и не без странностей. Единственный из моих знакомых, кому подходит выбранный в проекте ник, может, поэтому мне и хотелось бы знать его настоящую фамилию, но спрашивать о прошлой жизни не принято, запросто можно схлопотать по физиономии. Впрочем, как раз о Ричарде мне известно больше, чем о ком-либо другом; причиной тому в равной мере его разговорчивость и то, что свободное время тратит на лекции по истории киноискусства для невежественных технарей вроде меня. Не без пользы, подумал я, выбирая себе место за столиком, сегодняшний сон тому подтверждение: Хэмфри Богарт, хризалиды, Марчелло, ещё что-то, – а, ну да! – названия улиц и… о! вот что надо бы – про эвакуатор выспросить. И я сел против Ричарда, чтобы фиксировать реакцию на реплики. Алану, похоже, всё равно не до беседы – собою занят и завтраком. Кстати, о жратве. Что у меня?

Я вскрыл коробку, обнаружил там два судка, термопоилку и традиционный набор инструментов для препарирования. В первом картонном судке оказалась горячо любимая мною овсянка – мелкозернистая, с лужицей маслица, в которой плавали розовые соломинки ветчины, на этикетке второго судка были заявлены какие-то яйца «Бенедикт» – пусть меня на UV порежут, если знаю, что они такое.

– Полова, – высказался Алан.

Не про яйца «Бенедикт», разумеется, а про то, что ему подали.

– Не с той ноги встал? – поинтересовался Ричи.

– Скорее, не с той руки лёг, – ответил я за Алана.

– Что-то я не совсем понимаю.

Занятно наблюдать за бедолагой Ричардом, когда тот пытается вникнуть в суть неизвестной поговорки. До самой макушки набит русскими пословицами и поговорками, поэтому иногда несёт лютую банальщину.

– Шучу, расслабься, – успокоил я и с удовольствием принялся за овсянку. Жуя пояснил:

– Просто Ким видел сон.

– Но это же естественно? – удивился Ричи.

– Естественно. Теперь опасается, как бы не оказалось, что сон в руку.

– Типун тебе на язык! – злобно рявкнул Ким.

– О! Это я понимаю, – обрадовался Ричард. – Типун на язык, значит, ты не хочешь сделать сказку былью. Сон в руку… Боишься реализации?

Ричард с едой покончил, за поилку взялся. Самое время.

– Кстати, о реализации, – начал я, подцепив на вилку с кашей ветчинную соломку. – Хотел поблагодарить тебя за чудесное спасение.

– Меня? – изумился Ричи

– Меня, – поправил я. – Спасибо за спасение меня из-под обстрела.

– Как это понимать, из-под обстрела?

– Да так и понимать. Сегодня в меня пальнули во сне ракетой и попали бы, если б не твой эвакуатор.

– Какой эвакуатор?

– Замечательный. Аварийный. Шестимоторный. Брось, Ричи, не стесняйся авторства и похвалы не чурайся, я же видел у тебя эскиз.

– А! Совсем забыл. Так ведь я его сдал. Это было давно и…

– И неправда, – буркнул Ким.

– Почему неправда?! – обиделся Ричи.

– Не обращай внимания, – сказал я. – Он для красного словца не пожалеет никого. Поговорка такая: это было давно и неправда. Парадокс, понимаешь? Как у душки Оскара, хоть и не так изящно. Я знаю, что правда, сам видел эскиз у тебя в рабочем поле, а сегодня кто-то подбросил в сон мне…