Месяц до Армагеддона. Рассказы

***

Крысина фотография, которую она поставила на аватарку, была десятилетней давности: еще муж снимал. Котик давно покоился под черемухой, а от мужа-бизнесмена осталась только красная бейсболка с логотипом его фирмы, чтоб она сгорела.

Крыся (Кристина) надеялась реализоваться в творчестве, а он верил, что вот-вот станет папой, и оба были счастливы, так как никогда не слушали друг друга и полагали, что смотрят на мир одинаково. Пока однажды не поехали вместе на море и не начали по-настоящему общаться. Тогда-то брак и затрещал по всем швам, потому что уступают только любящие, а они таковыми не были. Крысе осталась квартира в непрестижном районе с невоспитанными соседями, мужу – сочувствующие друзья, вздыхающие: «Ах, какая стерва! А ведь притворялась приличной женщиной».

У Кристины, как и у Фаины Раневской в зрелые годы, телефон был, а звонил только будильник. От безысходности она включилась в общественную жизнь и в сети, и в своем дворе, и если соседи видели какой-то непорядок, вроде незакопанных траншей, то уже не беспокоились, так как были уверены, что «эта в кепке», настойчивая, как свидетели Иеговы, уже звонит куда следует. Объем непорядка в России – гарантия того, что скучать таким, как Крыся, не придется никогда.

Немного огорчало лишь приближение астероида. В самом деле, подводя итоги своей жизни, Кристина не нашла ни одного пункта, под которым можно было бы поставить галочку. Мечты не сбылись. Самореализация – священное слово современной женщины – так и не свершилась. Она пыталась после развода построить новые отношения, но обязательно какая-нибудь мелочь всё портила. Например, один приятель писал «ВДНХа» и «5-ти летний», а филологическая душа Кристины выворачивалась наизнанку. «О каких серьезных отношениях с человеком противоположного пола может идти речь, если меня все бесят, да и сама я себя подбешиваю?» Были моменты, когда бессмысленность всего сущего проступала слишком явно, но усилием воли она убеждала себя, что человек должен жить хотя бы ради любопытства: новый фильм, новая книга, новая хохма в социальной сети.

Подружки, вышедшие замуж и теперь воспитывающие детей (хотя дети почему-то всё равно были невоспитанными), перестали быть подружками, а те, что остались в старых девах, оказались невыносимо скучными собеседницами. Была среди приятельниц одна театралка, не пропускающая ни одной премьеры, которая всё мечтала, что именно там, в театре, встретит своего суженого, а вместо этого встречала пыльных старушек, но и она не могла разделить Крысину тоску.

Как-то само собой получилось, что страничка православного священника была ей столь же интересна, как и те сообщества, где она могла крепко поспорить (что, кстати, любила до самозабвения). И ведь, казалось бы, ничего особенного он не говорил – всё это она и сама знала. О том, что тяжесть мира должна лежать на мужских плечах, а в противном случае мир сползает, и ему грозит падение… И о том, что надо воспитывать сильных и ответственных мужчин, а иначе в области их интересов останутся только пиво, футбол, удобный диван и похабные анекдоты. И что острее всех эту катастрофу ощутят на себе именно женщины. Женщины уже сейчас изображают счастье свободы и независимости, и Крыся – одна из тех, кто гордо несет знамя эмансипации. Как-то раз даже в бар пошла, чтобы познакомиться с каким-нибудь ханыгой, хоть на одну ночь, но не смогла перебороть свою гордыню – отшила. У него был такой кокетливый прикид, что Кристина с трудом сдерживала смех. Они называют себя метросексуалами, хипстерами, еще какой-то ересью – какой только хрени не выдумают, чтобы обосновать свое желание покрасоваться! Это в животном мире очень распространено, причем не у высших животных – волков и тигров, а у всякой шелупони – у птичек, у рыбок самцы наряднее самок. Крыся это презирала, ей импонировали мужчины, которые по-евангельски не имели двух перемен одежд. Нарядный кент был послан, причем грубо. Потом плакала и сожалела – ведь по сути одинокие женщины глубоко и неисцелимо несчастны, вне зависимости от феминистских убеждений и уровня IQ. «Женщина без мужчины – это ребро без человека», – писал батюшка на своей страничке. Когда поп кинул клич на молебен, Крыся сразу же решила, что поедет. Была вероятность, что там соберутся одни женщины, а если и придут мужики, то уж совсем убогие, и главным трендом этого мероприятия станет человеколюбие: пусть одни убогие пожалеют других, и всем станет хорошо. Но Крыся готова была подчиниться Божьей воле, которая проявит себя через священника. Ее литовская бабушка, от которой ей досталось и имя, и католическое крещение, говорила: «Два больных – один здоровый». Да и в самом деле, десять лет без мужика – это разве не убожество?!

Конфессиональная разница ее не смущала. Всё это – человеческие измышления. Свечки и ладанки никак не могут иметь какое-либо отношение к божественной истине. Вообще, у нее часто вызывали улыбку ровесники – все сплошь бывшие пионеры и комсомольцы, которые, стуча пяткой в грудь, утверждали, что они православные или, наоборот, мусульмане. Ребята, опомнитесь! Мы советские люди, нам Ленин был иконой! У Фазиля Искандера есть рассказ о детстве, где он поведал, как обижался на дразнилку «мусульманин Ислам-бек»: «Ну, допустим, – говорит он с нескрываемым сарказмом, – мусульманин, более или менее». Примерно так же Крыся воспринимала и свое католичество: Бог – это вершина горы, а разные религии – это тропки, которые ведут к вершине. И пойти по соседней тропке не предосудительно.

Конечно, Первомайская и Ленинский проспект – это, мягко говоря, разные галактики, но, с другой стороны, она не хотела бы встретить своих соседей (и даже подругу) в тот момент, когда будет молить Господа о ниспослании жениха. Люди знали ее как сильную личность, поющую гимны свободе, которой совсем не до сантиментов. Предки долго и нудно внушали Кристине: выйди уже наконец замуж, хотя бы для того, чтобы было кому щи варить – а то для себя неинтересно. Но Крыся – вот ведь особенности скорости звука! – осознала эту нехитрую правду только при известии о приближении конца света. Тот факт, что пару лет назад обещанный Армагеддон не случился, лишь увеличивал вероятность попадания небесного тела точно в цель.

***

Из-за древних жетонов и восторженного коллекционера Мыш опоздал на молебен и пристроился у самого входа. Хор пел красиво, свечи мерцали, церковнославянского Дэн не понимал, а потому вздохнул и стал ждать благодати. Подавляющее большинство паствы составляли женщины неопределенного возраста, но были и бородатые дядьки, застегнутые на все пуговицы. Мыш со своим дурацким шарфиком казался чужеродным элементом в этой толпе. После службы люди не спешили расходиться, а поочередно подходили к батюшке побеседовать. Со своего места Дэн смог разобрать лишь несколько слов:

– Бог знает не только какие мы, но и почему мы такие, – но эти слова ему понравились, и он остался. И вдруг поп сказал:

– А, Крыся! Хорошо, что пришла! Для Господа все христиане – братья и сестры.

Ответа Мыш не разобрал, но протиснулся поближе, чтобы рассмотреть особу, к которой даже батюшка обращается с кликухой, но платки делали всех прихожанок одинаковыми, и никого, похожего на девушку с котиком из сети, он не увидел, зато когда она повернулась и пошла к выходу, в лице, лишенном какой-либо косметики, проступили черты недавней знакомой из бара, той козы на шпильках.

– Крыся? – неуверенно позвал он. Она с любопытством посмотрела на него и на его шарфик:

– Мы знакомы?

– Да. Я – Бэтмен.

2015

Ассоль с Чистых прудов

Мне нужно кого-то любить,

чего-то ждать и что-то делать.

Элвис Пресли

Магазин «Галантерея и парфюмерия №16» помещался в угловом здании в начале Сретенки. Окна выходили на бульвар, и Лариса часто смотрела на собак, задирающих ножку на памятник. После семи она выходила из магазина, ныряла в арку возле почты и, пройдя через замусоренный двор, входила в свой подъезд: ее коммуналка была на втором этаже того же дома. Из окон ее комнаты открывался тот же вид, что из окон работы – памятник самой неженственной женщине в многотрудной русской истории. Самым страшным для себя девятнадцатилетняя продавщица считала стать похожей на нее. Может быть, именно поэтому после школы пошла работать в галантерею, хотя по конкурсу аттестатов проходила без экзаменов в пединститут. Но ведь он был имени Крупской! А в галантерее в эпоху тотального дефицита можно было приобрести что-то сугубо женское до того, как оно попадет на прилавок и будет сметено без остатка.

Времена выпали Ларисе непростые, смутные. Впрочем, жаловаться на времена – дело обычное, но период распада империи – это действительно жутковато. Обаятельный генсек сначала объявил перестройку, госприемку и ускорение, а потом всё народное добро куда-то пропало (видимо, не прошло госприемку), выдавалось только по талонам и карточкам. И как-то в одночасье всё вокруг стало каким-то серым и пыльным. За пару лет народ пообносился так, будто пережил войну и голод. Покупать еду надо было днем, отстаивая длинные очереди. Когда Лариса вечером выходила с работы, было уже бессмысленно что-то ловить. Однажды в рыбном магазине за прилавком (пустым, естественно) она увидела головы и хвосты от минтая и попросила завернуть. Продавщица смерила ее взглядом – худая, бледная немочь, в драповом перелицованном пальто – и вынесла килограмм рыбы, который, наверное, для себя отложила. Уже дома, отдав рыбу изголодавшемуся коту, Лариса поняла всю трагикомичность ситуации: женщина подумала, что она для себя просила эти головы.

Как-то на улице Кирова дорогу ей перегородила очередь, начинавшаяся из магазина «Хрусталь». Давали нержавеющие ложки и вилки. Унаследовав от неродной бабушки комнатушку, вместе с ней Лариса получила несколько общепитовских тарелок и алюминиевых приборов. Есть масса людей, которые не замечают убожества, в котором живут, но Лариса к ним не относилась. Даже свою нору в коммуналке она старалась максимально облагородить и лично перетягивала обивку на стульях с инвентарными номерами, утащенными из соседнего библиотечного коллектора. Ей хотелось приобщиться к благам цивилизации, и она честно отстояла полтора часа. Вилки-ложки закончились перед ней, но чтобы не уходить с пустыми руками, она поменяла у какого-то мутного дядьки водочные и сигаретные талоны на одно приглашение в универмаг на распродажу, там могло повезти с обувью. Видимо, настоящему мужчине обувь ни к чему – он и так высоко котируется.

Нечищеные тротуары, пустые витрины, облупленная штукатурка памятников архитектуры исторического центра Москвы. Как говорится, история – это постаревшая и страдающая склерозом жизнь. Ну а поскольку всё равно все всё перевирают, Лариса тоже придумывала свою историю – для тех, кто готов слушать. Приятельницы приглашали в гости. В этих домах жили три-четыре поколения семьи. «Это бабушкино кресло, это дедушкина сабля, это прадедушкин царский рубль, чай у нас принято пить с крыжовенным вареньем, рецепт семейный, вот розеточки, их маме на свадьбу подарили» и т. д. В семье Ларисы мало того, что мужчины не приживались, так еще и каждое новое поколение начинало все с нуля. Не было дома, о котором можно было бы сказать, что он принадлежит семье, не было семейных традиций. Не было и родословной. У нас ведь русский человек за дедом называет сразу Адама. И Лариса за неимением родословной фантазировала, создавала свою историю из разрозненных артефактов и свои традиции. Старинная вазочка, салфеточка, веер, серебряная пудреница. Следы былой эпохи, пускай от чужих предков, но ведь от предков. Старые платья из натурального шелка, атласа, шифона, с кружевной отделкой и вышивкой (винтаж!) она ловко перешивала на свой Дюймовочкин размер, что в сочетании с ее косой создавало романтичный, но несколько старомодный образ тургеневской барышни.

Еще ей досталось готическое кресло, огромное, тяжелое и пропитанное метками многих поколений котов. Когда Лариса завела собственного кота, это кресло стало главным местом в доме: кот нюхал его и в экстазе открывал рот, чтобы глотнуть воздуха. Когда хищник достиг зрелости, он присоединил свои метки к меткам предков. Тоже, блин, историк! Стало понятно, что с креслом надо расставаться. Второй этаж – это не слишком высоко. И лестницы широкие, наверняка в былые времена их застилали коврами, а на площадке были зеркала и фикусы. Но кресло было таково, что она и с места бы его не сдвинула. Просить кого-то помочь – нет, только не это. И тогда она взяла топор и порубила памятник старины на куски, а уж кусками вынесла его легко и изящно.

«Изящно» – это было ее слово. Она носила зимой шляпку-таблетку и капроновые чулки, а дома шелковое кимоно с вышитыми бабочками. Самым ужасным было появиться перед людьми без макияжа. И хотя бедность душила, все грубое было для нее неприемлемо. В эпоху, когда со страниц прессы, с теле- и киноэкранов смотрели женщины легкого поведения, а всякая девушка мнила себя «Красоткой» и ждала своего Ричарда Гира, Лариса носила длинные юбки, читала классику, писала стихи и не ходила на дискотеки. У нее был молодой человек – студент, сын уважаемых родителей, и они планировали со временем пожениться, хотя Олег был недоволен, что она не учится, а работает вульгарной продавщицей: «Это не твое, – был его вердикт, – когда я закончу институт, ты пойдешь». Впрочем, сам он учился на дневном, и о том, чтобы подрабатывать, не могло быть и речи. «Ты же не хочешь, чтобы я разгружал вагоны». Она не хотела. Он был очень красив, она постоянно рисовала его портреты во всех тетрадках и любила его ничуть не меньше, чем своего изящного кота.

Визиты Олега обставлялись просто: он приносил пару сдобных булочек, а она ставила чайник. Поскольку запастись хлебом насущным не представлялось возможным (у Ларисы не было холодильника, как, впрочем, и телевизора), а охотиться на продукты ежедневно выше человеческих сил, от домашних обедов пришлось отказаться. Ходили в столовую на улицу Кирова или на Проспект Мира.

На работе раскормленные и густо накрашенные тетки Ларису презирали за литературную речь, натуральные волосы и отсутствие модных шмоток, но постоянно использовали ее для урегулирования конфликтов с покупателями. Она подходила к крикуну, хлопала ботичеллиевскими глазами, называла его сударем, и скандал тихо сходил на нет. «Тебе бы в психушке работать, буйных усмирять», – говорила заведующая.

***

Молодой человек с вечно опущенными длинными ресницами и наполовину седой головой появлялся в галантерее раз в месяц – гэдээровские лезвия бывали только здесь. Что-то было в нем такое скромно-застенчивое, что наводило на мысли об иной эпохе. Он не принадлежал этому миру, этому грубому веку. Лариса, трепеща, подавала ему товар, а он, так же трепеща, брал. И если случалось, что их руки соприкасались, вздрагивали и краснели оба. Товарки смеялись. То, что она не вписывалась в мир торговли, это само собой, но что еще и покупатели такие бывают – вот это цирк! Лариса отнюдь не была ангелом, но по мере сил старалась не реагировать на этого парня. Может быть, хотела остаться верной Олегу, а может быть, боялась, что это увлечение, если дать ему волю, все сметет на своем пути. Кажется, правильно боялась. Когда наступило лето и Лариса увидела его без пальто, в сознании ее произошел переворот покруче того, что замутили большевики. Закончив в свое время художественную школу, она имела представление об идеальных пропорциях, но увидеть вживую!.. Древнегреческие боги показались бы рядом с ним жалкой массовкой.

Вот ведь как бывает у девочек с художественным вкусом. Они с малолетства придумывают себе прекрасного принца. Вернее, придумывают его все девочки, но девочки-художницы его еще и рисуют, и очень конкретно. Все у них продумано: и рост, и пропорции, и черты лица, цвет глаз и волос, и даже форма ноготка на левом мизинце. А потом они достигают необходимого возраста, начинают этот идеал искать, ошибаются, обижаются, отчаиваются, иногда даже выходят замуж. Потому что того, Единственного не существует. Мужа они выбирают не по сходству со своим идеалом, а по другим каким-то совершенно приземленным доводам. Потому что если ты несчастна, то плакать лучше в автомобиле, а не в трамвае. А потом оказывается, что Он есть. Существует. Ест, пьет, работает, учится, иногда даже бреется. И пропорции, и цвет глаз и волос, и форма ноготка на левом мизинце – все так, как она себе намечтала. И уж совсем чума, если он тоже проявляет свое расположение. Вот тогда хочется грызть зубами кирпичи.

«Господи, – в полном экстазе думала Лариса, – как он красив! Теперь понятны слова из Библии: по образу и подобию Божию».

Конечно, высокий, хорошо сложенный. Спортсмен, бегает по утрам. Темно-русые волосы с проседью, переходящие на висках в откровенно рыжий. Если будет когда-нибудь борода, то она будет сиять как солнце, а из ворота рубашки выглядывает абсолютно черный мех. Лицо правильное, классика, античность, но при этом брови с неприличной дорожкой на переносице. Глаза не голубые, не зеленые, не серые, не карие – невозможно сказать одним словом. Есть такой камень – тигровый глаз, вот такой цвет. Но Ларису так завораживал взгляд, что цвет она не могла идентифицировать. Когда он уходил, то так смотрел ей в глаза, как будто хотел унести часть её с собой.

Он видел интерес с ее стороны, она видела его волнение, но к знакомству они шли путями столь длинными и окольными, что прошел год, прежде чем она узнала его имя. Саша Иванов – как знаменитый пародист. Почему-то все уроды вели себя с Ларисой самоуверенно, а этот полубог колебался, стеснялся, темнил, краснел, как школьник. Ресницы на пол-лица, глазки-звездочки, мечта поэта. Студент института культуры, он подрабатывал извозом в аэропорту Шереметьево, возил новый класс бизнесменов и кооператоров на стареньких красных жигулях. Еще через месяц он решился подъехать к концу рабочего дня, чтобы пригласить ее в кооперативное кафе на Колхозной площади. А в следующий раз они гуляли по Чистопрудному бульвару и кормили уток батоном за 25 копеек. Они говорили о вкусах, которые совпали во всем: тут тебе и русская классика, и старое кино, и мода 50-х, и джаз, и нелюбовь к Красотке с ее Гиром. Еще через месяц, придя в магазин с огромным букетом алых роз и заставив тем самым замолчать шушукающихся товарок, он решился спросить у нее номер телефона. Лариса заколебалась.

Ведь был Олег. Начинать роман, не закончив отношений с женихом, у которого есть даже свои ключи, она никак не могла. Она попросила повременить, ничего не объясняя, но для себя решила, что в ближайшие дни разрубит сложный узел. Иванов принял это желание безропотно. Именно такой он ее и видел – барышней, досконально знающей этикет, а не пэтэушницей, уступающей на первом свидании. Но они целовались на скамейке, обращенной к пруду, и тогда Лариса мысленно окрестила его мой Ромео. Конечно, было сожаление, что они не встретились тогда, раньше, до Олега. И сама же отвечала: потому что были молодыми придурками, натворили бы дел, наговорили бы друг другу глупостей и грубостей и расстались бы по причине несходства характеров. Это ведь такой вздор о несходстве! Нужна только любовь, и немножко мудрости, чтобы ее уберечь. А характеры ни у кого не сходятся, так вообще не бывает.

Олег пришел в бешенство. Лариса прямо сидела на обновленном стуле с инвентарным номером и на все вопросы отвечала «нет». Наверное, человек уверенный мог бы ее переубедить, но Олег и сам не знал, что для них лучше: расстаться сейчас же или переждать, пока ее поэтическая влюбленность пройдет, и она спустится с небес на землю. Олег выругался, отдал ключи и ушел.

Снова и снова вопрос коллег или соседки: «Чему ты так улыбаешься?» Мысленно она была не здесь, а там, в светлом и счастливом будущем, с любимым. Она с ним говорила, читала ему свои бесконечные восторженные оды, она его целовала и дрожащими пальцами расстегивала пуговицы на его рубашке… Но как же это происходило раньше, без желания с тем, другим? Или то смутное влечение к особи другого пола принималось ею за желание, а сравнить было не с чем? Ах, как этого мало! Ведь это и есть то самое убожество жизни, которого она так тщательно стремилась избежать. Лишь теперь она понимала тех, кто так и остался один, на всю жизнь, не найдя свой идеал, и не захотел размениваться на пустое, на «жизнь как у всех». Ведь это так важно, чтобы каждая черточка соответствовала представлениям об идеале.

Тетки, узнавшие о расторжении помолвки буквально на другой же день (коммуналка!), со знанием дела заявили:

– Дура! Был один лох, и того прогнала! Ты никогда замуж не выйдешь. Ты посмотри на себя – мышь белая, заморыш. Думаешь, принц на белом коне за тобой приедет?

Принца не было, но Иванов на красных «Жигулях» за ней приезжал, и они все так же невинно гуляли по облупленному центру Москвы. Она уже давно решила дать ему телефон, но во время прогулок они были так поглощены беседой, что все забывалось. А расставшись с ним у подъезда и поднявшись к себе, она вспоминала, но было уже поздно, потому что его телефона у нее тоже не было. Так и продолжал он ее встречать в семь часов у выхода из магазина, на углу бульвара и Сретенки. Загородные прогулки были исключены, даже на малейший укус комарика у нее была страшная аллергия. Так и ходили они по колдобинам городского асфальта, избегая насекомых. Но однажды он ее не встретил.

Накануне было жарко, +33, и Лариса, как и подобает барышне, не в состоянии была идти на работу. Позвонила, отпросилась. А на другой день пришла, полная надежд на новую встречу. В подсобке из мусорного бака торчали увядшие чайные розы, это ее несколько насторожило, но коллеги сказали, что это к Ирке покинутый муж приходил мириться, да только еще больше разругались. Лариса успокоилась. В двадцать лет мы все так доверчивы!

Но и на другой день Ромео не приехал. И на третий. Она стояла у окна и смотрела на Крупскую, а товарки усмехались и говорили: «Ассоль-то наша алых парусов ждет».

Ее охватило медленное безумие. Редко когда крыша съезжает с большим и ярким выбросом энергии. Обычно никто не замечает, как сходят с ума. Тихая домохозяйка может часами сидеть вышивать узоры, а внутри нее будут проноситься смерчи и бури, завывать вьюги и бушевать шторма. А когда она сорвется, ее благоверному покажется, что это произошло на ровном месте, из-за ничего. Но это копится неделями, месяцами, годами. Лариса узоров не вышивала – она писала стихи о своих алых парусах. Когда прошло три месяца, она забеспокоилась. Как всякий человек, не имеющий телевизора и радио, она только в конце года, после переименования ее родных улиц и исчезновения Железного Феликса с площади узнала, что летом был какой-то путч, что обаятельный генсек уже не у власти, да и Советского Союза больше нет. И что были какие-то беспорядки, что в Москве были танки (!) и что погибли три очень молодых человека, студенты. Ах, как стало страшно!

Однажды на выходе из магазина ее встретил Олег. Просил, умолял, убеждал, требовал – в общем, прилагал усилия, чтобы ее вернуть. Женщинам ведь это так льстит. А ей было так грустно, так одиноко. От полосы неудач она начинала терять почву под ногами. Она уже не была так уверена в себе. Ей было очень страшно: «А вдруг пройдут годы прежде, чем мы встретимся? Я молюсь на него, как язычница. А он? Думает ли он обо мне? Помнит ли? Боже праведный! Тот, в котором я всегда сомневаюсь! В пространстве Ты или в моей душе! Подскажи! Дай мне знамение! Не позволь мне жить и любить напрасно. Это только для стихов неразделенная любовь – благо, а для жизни это очень плохо. Очень». Дома ее ждал только кот, обняв которого она непременно начинала плакать. И вдруг – бывший с цветами и шампанским. Институт закончил, приличную работу получил. Короче, убедил. И стали они пробовать начать все сначала. Но за то время, что они не виделись, оба очень переменились. Лариса не перестала ждать своего Ромео. На работе продавщицы предпенсионного возраста позволяли себе расслабиться с трехлитровой банкой молдавского вина – в смутное время этого добра было хоть залейся. Называлось это «освежиться сочком», и иногда к ним стала присоединяться Лариса. Она приходила домой с блуждающей улыбкой на губах. И, похоже, была счастлива своим ежедневным ожиданием. Это поздно вечером, когда ждать было уже бесполезно, она становилась несчастной… И стихи продолжались. И Олег случайно их прочел.

– Я думал, мы поженимся, детей заведем, дачу купим, ты работать не будешь! А ты мало того, что дура, так еще и лживая, распутная, эгоистичная! – это Лариса-то, которая максимум что себе позволила, невиннейший поцелуй на скамейке.

Дальше, конечно, были слова о том, что он все простит, если она одумается, даст ему слово, что больше никогда и ни за что ничего подобного и т. д. И как аргумент приводил почему-то размер своей зарплаты. Или он надеялся переубедить ее с помощью денег? Нашел, чем убеждать! Эка невидаль – деньги. Лариса сказала, что не может сейчас отказаться от своей жизни. Он презрительно отозвался о галантерейщицах вообще и ее работе в частности и сказал:

– Неужели тебе это дороже, чем семья?

– Неужели ты подумал, что я живу этой работой?! – в тон ему ответила Лариса.

– А чем же?

– Собой.

Сказала и сама удивилась, как же это верно! Да, она жила только собой, могла сидеть и копаться в своей душе, и даже в своей тоске – и эти моменты были ее жизнь, ее счастье, как бы пафосно это ни звучало; именно тогда рождались стихи. Она себя нашла и вовсе не хотела терять. Почему-то она верила в свою звезду.

В выходные Олег повез ее на воздух. В подмосковный дом отдыха «Романтика». Ночное шоссе, искристый снег, никаких комаров, музыка в машине. Около полуночи ввалились в номер. Добросовестный и какой-то насквозь семейный секс, за которым последовал черный провал забытья. А после снится ей сон: она и Ромео сидят на земле, прислонившись спиной к заборчику, плачут. Он уезжает надолго за границу работать по контракту. Она его не удерживает, но ей очень плохо. Из ее кольца, подаренного Олегом, выпадает камень – прямо на землю. И она не подбирает, не пытается найти, вставить обратно: ей безразлично.

И вот уикэнд, природа, кони, шашлыки, новые друзья Олега, невиданная роскошь. И она думает только о Ромео. Вернется ли он? Лариса иногда задумывалась о том, как круто переменилась жизнь. Не внешние атрибуты, а сама позиция. Будто переклинило. Она ведь была очень деятельная, стремилась все успеть сделать. А теперь – только почувствовать. Больше не хотелось ничего делать, предпочтительнее думать, мечтать, фантазировать, анализировать. Главное – что внутри.

У Драйзера в скучном многотомном романе одна девочка живет собой, любуется. Лариса не была столь самовлюбленной, но все-таки себя она очень ценила как личность и хотела жить в любви. Ведь только в любви может проявиться все богатство натуры: «Я ведь не только свою прекрасную плоть хочу подарить возлюбленному, но и свою созерцательную душу. Но вершина тщеславия – пойти с моим ненаглядным на пляж. Я, как правильно заметил Олег, эгоистка и эстетка. Я поменяла образ жизни на более созерцательный, чтобы любить себя. И, полюбив себя, обратила внимание на него. Потому что он – достойный. Ведь невозможно так любить, когда надежды совсем нет. Значит, что-то маячит впереди. Как можно найти половинку себя, потрогать, а на другой день потерять?! Конечно, проблемы мирового масштаба никогда меня не волновали. Для меня нет ничего важнее моей эмоциональной жизни. Ромео – это мой наркотик, и потому так важно все, что с ним связано. Еще меня волнует дом, моя раковина, панцирь, потому что это арена для моей жизни. Я стараюсь, чтобы декорации были хороши, под стать действу. Я отгорожена от внешнего мира. И некто, которого я совсем не люблю, хочет отобрать у меня мою раковину, заполнить хлопотами, совершенно мне чуждыми. Чего ради? Разве я не вправе строить свою жизнь так, чтобы можно было жить? Я ненавидела детский сад, но ходила туда. Ненавидела школу, но ходила. Пионерский лагерь, родственники, работа – все не по душе, но надо. Я достигла самостоятельности! Если я от вас не завишу, как смеете вы мне диктовать условия жизни?! А когда же будет моя жизнь?!»

Олег надеялся, что это блажь, пройдет. Приручал. Они ужинали в ресторане, он покупал ей подарки. Каждая его трата была как вся Ларисина зарплата. И тем не менее она ждала, когда же он уйдет. Вел он себя как один неприятный персонаж из сказки Филатова:

 
Сей же час, я говорю,
Собирайся к алтарю!
Очумела от восторга,
Дак нюхни нашатырю! —
 

И Лариса лишь удивлялась, как раньше не замечала в своем кавалере отсутствия такта. Словно в вознаграждение за дневные страдания воспаленное воображение посылало ей цветные сны каждую ночь. И она их прилежно толковала. Вот, к примеру, цветущий сад, красивый дворец, трава в росе, и она босиком, а в руках две пары туфель. Растолковала: это ее мужчины, и она ни с одним из них. Один – рядом, но не нужен, другой нужен, но не рядом.

Когда они с Олегом только познакомились, он ей жутко понравился. В ту пору она узнала о чудотворном кустике, который растет у святого источника в Новом Иерусалиме. Лариса хотела поехать к этому источнику и загадать желание. Но не поехала – обстоятельства помешали. Господь умнее нас. В глубине души она не была уверена, что исполнение этого желания – как раз то, что нужно. А потом, спустя время, она попала-таки к этому источнику. Слова про Олега давно были заготовлены, но Лариса их не произнесла. Поняла, что совсем не хочет того. А хочет Другого, Суженого.

Теперь же, спасая от будничной тоски, подсознание развлекало ее красочными остросюжетными видениями. Однажды приснился настолько натуралистичный живой сюжет, что по пробуждении Лариса не сразу себя нашла. В том сне она гуляла с Олегом по парку Речного вокзала. Заходили в цветочные палатки, смотрели кактусы, ждали последнего экспресса. Осталось еще много времени, зашли в кафе. Она посмотрела на часы, и оказалось, что почти опаздывает. Она побежала, пока он расплачивался, не стала его ждать. Через парк, было уже темно и сыро, был октябрь, но на автобус она не успела. И увидела другой экспресс: Водный стадион – Голопятницкое шоссе. Где же это такое шоссе? Между Головинским и Пятницким? Недолго думая, Лариса прыгает и едет. Одна. Поняла свою ошибку где-то на МКАДе и попросила ее выпустить. Ей вернули деньги за проезд и высадили. Было это где-то между Химками и Митинским кладбищем, какая-то деревня, кучи желтых листьев и тут же кучи снега. Вдали светится МКАД – автобус съехал в сторону. На пути Ларисы КПП, шлагбаум, воинская часть или еще что-то. Но она туда прошла. Когда поняла, что там делать нечего, развернулась и пошла обратно. Но в эти ворота пьяный конюх ведет в поводу сильного, злого, рыжего, брыкающегося коня, который смотрит на эту субтильную девушку человеческими (злыми) глазами. И деться ей некуда, и только шепот: